***
Чего там, Колька? — прохрипел избитый Штефан Урыту из угла камеры.
Шьют нам, друзья, срыв европейской интеграции, — сказал Николай Дабижа, сплюнув кровью и кусочком легкого.
Если срыв евроинтеграции пошел, — сказал Ходыркэ, — то нам конец, товарищи.
Это вышак, — подтвердил угрюмо замкнувшийся в последние дни Урекяну, и добавил, — если бы хотя бы просто связь с «Аль–Каедой» примазывали, могли бы Касауцким карьером отделаться.
Касауцкий карьер он вроде смертной казни, только замедленной, — сказал грустно Урыту.
Заткнись, европротивленец, — сказал Петренко, до последнего надеявшийся на чудо.
Банда ублюдков, — прошипел он, — все вы здесь за дело, один я по ошибке…
Ничего, суд и господин Киртока разберутся кто из нас кто! — сказал Петренко и отвернулся к стене.
Не спать днем! — крикнул из–за двери надзиратель.
Так точно, господин надзиратель, — сказал Петренко и угодливо сев, стал вслух и с выражением читать молитву Еврокаргокульта.
Остальная камера замолкла. Глядя в серый потолок, мужчины мысленно прощались с жизнью и подводили итоги. Все они были очень сильно избиты, на каждом лице багровел, лиловел и зеленел – причем одновременно и отдельно – синяк. Волосы были изодраны клочьями. Носы перебиты. Руки вывернуты, спины в шрамах от бичевания. Разумеется, ни один из тех, кто находился в камере, вовсе не был противником интеграции Молдавии в ЕС. Более того, все они были активными ее сторонниками. В прошлой жизни Николай Дабижа был молдавским националистом, который назначил себя поэтом, Штефан Урыту – молдавским националистом, который назначил себя правозащитником. Оставшиеся трое назначили себя следующим образом: Петренко назначил себя политиком, Урекяну – хозяйственником, Ходыркэ – академиком. При этом они, естественно, тоже были молдавскими националистами. Все они исповедовали Еврокаргианство, все писали и говорили многочасовые речи о неминуемом вступлении Молдавии в Европейский Союз. Так за что они здесь?! Тем более, как враги вступления в Европу, саботажники и евронепротивленцы?! Поначалу Дабижа, — самый рьяный евроинтегратор, — не верил своим глазам и чувствам, особенно, когда его начали пытать. Потом понял, что это какой–то гигантский заговор. Затем сломался, и стал хотеть только поесть, попить, пописать, поспать и умереть. Он находился в заключении уже больше года, его арестовали прямо в баре Союза Писателей, где он занимался текущим литературным процессом – пил водку и кричал, что молдаване это богоизбранный народ…
Дабижа, на выход! — рявкнул надзиратель.
Дабижа встал у стены, дождался, пока откроется дверь, дал себя обыскать, потом пошел в коридор. Привычно глядел себе под ноги. В углу коридора, там, где стоял часовой под флагом Евросоюза, увидел бычок. Надо будет попросить охранника на обратном пути остановиться и тайком поднять, подумал Дабижа. В кабинете следователя он, впрочем, об окурке забыл. Ведь на месте его обычного мучителя – господина Анатолия Лянкэ, обожавшего втыкать маникюрные ножнички в коленную чашечку Дабижи — сидел сам Верховный судья, господин Дорин Киртакэ. На минутку в Дабиже шевельнулось что–то похожее на надежду. Недоразумение, сейчас все выяснится, подумал он. В кабинете было очень светло, и стула для подследственного не было. Так что он просто стоял…
Первые пару часов Верховный ничего не говорил Дабиже, только писал что–то в тетрадке. Какой молодой, думал с умилением Дабижа, как много забот. Охранять Родину от всяких отщепенцев, которые не хотят видеть Молдову в Европ–п–п–п–хрпрп…
Не спать, — мягко сказал Киртока.
Пардон, — ответил Дабижа, после чего слезливо добавил, — я старый больной человек, румынский поэт, совесть наци…
Ножничками? — спросил Киртакэ.
Пардон, — сказал Дабижа и заткнулся.
Эх, — сказал Киртака, встал, и потянулся.
В плечах у Верховного что–то хрустнуло. Дабижа со слезами вспомнил, как хрустнул его локоть после первого месяца заключения. Так хрустнул, что рука сейчас неестественно вывернута и никогда больше не согнется. Сам виноват, сказал следователь. Почему упорствовал, не признаваясь в своих встречах с тем–то и тем–то…
Дабижа, кстати, никого не хотел выгораживать и вполне допускал, что все вокруг враги и замаскированные русские. Проблема была в том, что он упорно отрицал, что и он – Дабижа – тоже замаскированный враг, «европротивленец» и агент иностранных разведок. Для Киртоаки в этом, похоже, никакого вопроса не было. Молодой, с волевым лошадиным лицом, он был одним из племянников и.о. президента Гимпу. А еще — железным стражем евроинтеграции, как писала «Независимость Молдовы». Он боролся с врагами не за страх, а за совесть.
Кто вы у нас там в прошлой жизни? — спросил Киртоакэ.
Поэт, — брезгливо вспомнил он.
Тогда посмотрите тетрадочку, — велел он, — я там сценарий написал для развлекательного шоу на румынском телевидении, когда–нибудь может и пригодится.
Вот отучусь, — мечтательно сказал студент–заочник 3 курса Института искусств Бухареста Дорин Киртоакэ, — диплом получу, в Румынию уеду, помощником режиссера стану, на телевидении…
Только сначала, — сказал он с грустным вздохом, — надо с вами всеми, вражинами, разобраться.
Мочи моей с вами нету, — сказал он, глядя как Дабижа вычитывает ошибки, — мне бы мирной жизнью заниматься, а я тут…. заплечных дел мастером.
Я ни в чем не виноват, — пискнул Дабижа.
Бабушке своей расскажи, — сказал Киртоакэ недовольно.
Кстати, бабку мы твою тоже, — сказал он, — того… Арестовали, допрашивали, старуха со страху коньки и отбросила.
А старушку–то за что?! — спросил со слезами на глазах Дабижа.
За жопу, — сказал Киртоакэ.
Как впрочем, и всех вас, вражины, европротивленцы сраные, — добавил Киртоакэ.
Я не евронепротивленец, — заныл Дабижа, привычно прикрыв почки и срам, — тут произошла какая–то ошибка, господин Верховный Судья, всей своей жизнью я…
Дабижа–Дабижа, — грустно сказал Киртоакэ.
Какие вы, старики, все–таки тупые и неповоротливые, — сказал он.
Чаю хотите? — спросил Киртоакэ.
Чай, — сказал, плача Дабижа. — Я его, кажется, год не пил…
Ты его никогда в жизни не пил, алкоголик, — добродушно сказал Киртоакэ.
Ну садись, козел, — мягко добавил он, толкнул свой стул Дабиже и встал.
После этого стал делать чай, и достал из сейфа бутылку коньяку. У Дабижи, который отвык от человеческого обращения, снова выступили слезы. А ведь я стал тряпкой, подумал он, всхлипывая. Доходяга, открылось ему с пугающей ясностью. От этого Дабижа зарыдал еще громче.
Да не реви ты, телок, — сказал Киртоакэ, и протянул Дабиже чай и шоколадку.
Вы, старики, ретрограды, — сказал он, глядя, как Дабижа проглотил шоколадку прямо в фольге, и запивал ее чаем, довольно порыгивая с металлическим каким–то отзвуком.
Плохо кормят, что ли?! — так искренне, что стало понятно — это наигранно, удивился Киртоакэ.
Нет, всем доволен, — соврал Дабижа, заглатывавший чайный пакетик, и давясь ниточкой от него.
Ничего, питание мы подправим, — сказал Киртоакэ.
Сало, масло, джем, хлебушка, бацильную всякую вкуснятину подкатим, — сказал, подмигнув судья.
А мне что за это делать надо? — спросил Дабижа. — Стучать? Дайте ручку и бумагу!
Погоди со стуком, — сказал Киртоакэ.
Встал, потер усталые глаза. Как он все–таки молод, подумал Дабижа с любовью. А уже – служит Родине, охраняет ее от банд двурушников, которые… Но разве он, Дабижа, не из таких? Он думает, что нет. Но разве можно быть уверенным? Враги повсюду. Срывают они и срывают европейскую интеграцию Молдовы каждый год… Может, он, Дабижа, невольно стал пособником банды террористов? Может, недоглядел? Дабижа думал об этом, дожевывая ластик, который стащил со стола Киртоакэ. Судья хмурился, глядя в окно, выходящее во внутренний двор Министерства Борьбы Против «Европротивленцев» . Дорогой ты мой человек, подумал, вспомнив про всякие бацильные вкуснятины Дабижа. Товарищ ты мой. Да я за тебя…
Вот скажите, Дабижа, неужели вы думаете, что я, тридцатилетний румынист–унионист, поверил, будто Николай Дабижа выступал против вступления Молдавии в ЕС? — спросил его Киртоакэ.
Я… не знаю, — жалко ответил запуганный и забитый экс–поэт.
Нет, — пафосно сказал судья, — я, тридцатилетний румынист–унионист, не поверил, будто Николай Дабижа выступал против вступления Молдавии в ЕС. Как? Тот самый Николай Дабижа?! Человек, который еще в 1989 году сказал, что будущее Молдовы ТОЛЬКО в Европе?
Да, это я, — сказал, плача Дабижа.
Тот, кто написал удивительную и глубокую статью, ставшую краеугольным камнем молдавской евгеники?! Я имею в виду статью «Дети от смешанных браков физически неполноценны»?! — воскликнул в волнении чистокровный Киртоакэ с явными признаками зоба на тощей шее.
Да, это я, — сказал Дабижа, все больше веривший в счастливое спасение.
И этот человек – враг?! — спросил Киртоакэ.
Не верю! — сказал он…
Тогда почему же я здесь? — спросил Дабижа, разглядывая ширинку без споротых пуговиц.
Потому что вы не помогаете нам, — сказал Киртоакэ.
Вы думаете, есть я, Дабижа, я верю в Евроинтеграцию, и… все! — воскликнул в волнении Киртоакэ.
В то время как вокруг тысячи врагов срывают план ЕС–Молдова, а вы, вы, вроде бы – подчеркнул «вроде» с презрением Киртоакэ, — патриот, отказываетесь нам помочь…
Я… я конечно… конечно готов! — воскликнул Дабижа.
Я готов! — крикнул он.
Киртоакэ мягко улыбнулся:
Ну так пойдите нам навстречу, Дабижа. Дайте признательные показания.
Да, — поднял руку Киртоакэ, затыкая открывшийся было в негодовании рот Дабижи, — вы хотите сказать, что это значит оклеветать себя.
Но! — сказал Киртоакэ, и приблизил лицо к Дабиже, который сразу прикрыл пах.
Да оставьте вы, — бросил в раздражении Киртоакэ.
Я что хочу сказать, — продолжил он.
Вы старый евроинтегратор, вы понимаете, что вступление Молдавии в ЕС это сейчас, к сожалению, скорее утопия, чем реальность. Европейцы прямо говорят, что не примут нас и через 50 лет. И через сто! Все это вызывает… ненужные брожения в народе. Да еще и эти сектанты, что недавно объявились, «исходники»…
Да, я читал, — сказал Дабижа, — раздавить подонко…
На суде выскажетесь, — милостиво улыбнулся Киртоакэ.
Но вернемся к вам, Дабижа, — сказал судья, — как вы намерены помочь нам? Нам нужны показания. Да, я понимаю, что Урыту, Урекяну и прочие ваши сокамерники могут быть не из «европротивленцев».
Возможно, они лишь жертвы ошибок, недоразумения… — сказал Киртоакэ.
Но всякий старый евроинтегратор обязан принести себя в жертву идее Евроинтеграции, — сурово заключил Киртоакэ.
Я… я… я… — лепетал Дабижа.
Головка от буя, — сказал Киртоакэ и заржал.
Простите, учу русский, — добавил он на недоуменный взгляд Дабижи, — надо же знать язык врага…
Поймите, Дабижа, — продолжил объяснять он, — народ устал. Мы, нет, ВЫ, вы, евроинтеграторы начала независимости, сказали им в 1989 году, что Европа вот–вот примет Молдавию к себе. Прошло пять лет, десять, пятнадцать… И? Люди отчаялись. Разуверились.
Сказать им, что мы просто не нужны Европе?! — спросил Киртоакэ.
Тогда волна насилия смоет всех нас и Молдавия перестанет существовать как государство, а разве не об этом мечтают приднестровские сепаратисты, Украина и Россия?! — воскликнул в волнении Киртоакэ.
Да, я понимаю, — сказал Дабижа, у которого начал болеть желудок.
Видимо, шоколад был чересчур горький, подумал бывший поэт, стараясь не меняться в лице.
Итак, нам нужны ВИНОВАТЫЕ, — сказал откровенно Киртоакэ.
Но почему…. почему мы… — сказал Дабижа, — мы ведь искренние…
В том–то и дело, — сказал грустно Киртоакэ и кивнул своим большим носом грустной птицы.
Это вызовет наибольшее доверие у людей, — продолжил откровенничать судья.
Они поймут, насколько все серьезно, — добавил он.
Теперь подпишете? — спросил Киртоакэ.
Ну, а… что… ну … это… — промямлил Дабижа.
Спрашивайте, — тепло улыбнулся Киртоакэ.
Ну… жизнь, — прошептал Дабижа.
Эх, Дабижа, — сказал Киртоакэ, — в том ли вы положении, чтобы торговаться и предъявлять условия?
Нет, — быстро сказал Дабижа, подмахнув признание.
Государство милосердно к раскаявшимся преступникам и тем, кто идет навстречу евроустремлениям, — буркнул Киртоакэ, — и еще вот тут подпишите…
Это все? — спросил Дабижа облегченно.
Нет, — сказал Киртоакэ, — вот листочки с вашим выступлением на суде, он будет открытым, вы изучите и, пожалуйста, читайте с выражением и откровенно, а еще лучше, наизусть заучите…
Открытый суд? — спросил Дабижа.
Открытый суд, — сказал Киртоакэ.
Я все сделаю, — сказал Дабижа.
За Молдову, за будущее в ЕС, за интеграцию с НАТО! — воскликнул он в волнении.
Как же я был слеп! — сказал он.
Вместо ответа Киртоакэ сунул ему пачку сигарет. Подследственного захлестнула волна нежности. Какой молодой, подумал он, выходя из кабинета под конвоем, а уже весь в заботах. Не спит, борется с вражинами. Морщинки уже. Комиссар евроинтеграции…. Ничего, я помогу тебе. Я изобличу врагов, я пожертвую своим добрым именем ради будущего в ЕС. Мы с тобой… Да ты, да я… Гражданин Верховный судья… Господин Верховный судья… Дорогой ты мой человек…
Поторапливайся, сука! — сказал конвоир и ударил Дабижу в спину.
Это ничего, тепло думал Дабижа, побыстрее ковыляя на разбитых ногах. Так надо. Такова неумолимая логика евроинтеграции. Бабушку, конечно, жалко. Но что делать.
Дверь лязгнула и его втолкнули обратно в камеру.
