6

И по мере того, как я становился все суше, мир, наоборот, полнел.

Луна набирала весу. Небеса становились полнокровнее. Венера разгоралась всё ярче. По ночам собаки выли за городком все протяжнее и безысходнее. Тени деревьев замирали, не шевелясь, до самого утра, и тогда их уводило на Запад само Солнце. Звезды набухали, словно пятна на потолке, и грозились обвалиться на землю, предвещая потоп. Все, в том числе небо, набухало, и сочилось. Словно Бог, будто нерадивый сосед, забыл закрыть краны, и влага накапливалась в стенах и крыше нашего общего дома, Вселенной. Мир становился огромным набухшим влагалищем и грозил поглотить нас вновь.

Дело шло к сентябрю.

Чужие женщины снились мне все чаще, а птицы пели все раньше. Их трель уже заставала мою утреннюю эрекцию. Грандиозную и невообразимую никому, кроме меня и всех моих жен, включая бывших и нынешнюю. Уж мы-то знали, что почем. Как-то раз я обклеил себя марками, и к утру кольцо было порвано. Жена, от которой меня к тому времени уже изрядно тошнило – и она отвечала мне взаимностью – назвала меня гребанным извращенцем, и уехала на вечеринку свингеров. Из тех, что устраивали в отеле «Дедеман» скучающие шлюхи из высшего общества. Я, конечно, тоже поехал. Кому, как не мне, ублажить этих сумасшедших проституток в дорогих парчовых платьях… этих шлюх, надушенных и напомаженных. Одной из них, кстати, была моя жена.

Я и ее ублажал – прямо на вечеринке свингеров.

Это дало обществу повод поговорить не только о четвертой беременности одной известной певицы, но и о нашей беспримерной любви. Не слезает с нее даже там, где сам Бог велел залезть на чужую коровку, шептались на показах модных фильмов и вечеринках скучающих богемных гомосексуалистов. М-м-м, я старался. Нельзя сказать, чтобы это требовало от меня что-то сверх-ординарного. Дело в том, что, вопреки расхожему мифу о том, что мы живем во времена распущенности. 2000—е по части ханжества и пуританства дадут фору эпохе королевы Виктории. Какие-нибудь чертовы нью-йоркские клерки, собравшиеся в 70—хх пропустить стаканчик, и пощупать чужих жен с настоящими грудями и небритыми еще мохнатками – о, прекрасные настоящие женщины ушедших эпох! – в сто раз сексуально распущеннее моих современников. Бритые лобки, искусственные груди, видимое отсутствие запретов… все это яркая продукция цветных журналов, не имеющая никакого отношения к реальности. Она же, реальность, состоит в печальном факте, который я констатировал еще раз, посетив свингерскую вечеринку, и утвердившись в своем мнении.

Нынче трахаться мало кто умеет и почти никто не любит.

Восемь из десяти человек, пришедших на вечеринку свингеров, садились в уголке, и начинали отчаянно дымить сигаретки, одну за другой. Обычно я к слабостям снисходителен, но не в этом случае. Ведь я-то бросил! А если вы находите в себе силы избавиться от наваждения и проклятия всей вашей жизни, то вы чертовски недоумеваете, почему другие не нашли в себе сил сделать это. Вы становитесь слегка навязчивы и смотрите на окружающих с превосходством и улыбкой. Наверное, их это раздражало. А чтобы успокоиться, они закуривали еще по одной. Ладно. В любом случае, они приходили сюда не трахаться, потому что были слишком уставшими и робкими для этого. Они пили, хихикали, курили, и смотрели пронзительными взглядами на тех, кто осмелился подняться с дивана, и бочком протиснуться в комнаты для секса. Многие до этих комнат так и не добирались.

Восемь из десяти, говорю вам.

Оставшиеся выглядели примерно так. Одна-две женщины, которые действительно пришли трахаться, и тройка-другая мужиков, которые брали числом, не умением. Я старался выглядеть на их фоне выигрышно. Уводил одну-двух, и доводил до того счастливого состояния, когда безразлично уже, что там думают кретины с сигаретками в холле для выпивки. Частенько я делал это с собственной женой. Если бы моя жена была дурой, она бы решила, что я влюблен в нее. Но она умна как Дьявол – как свергнутый с небес Дьявол, поправлю я себя, – поэтому ни минуты не сомневалась в природе такой пылкости. Она понимала, что я лишь поднимаю свой рейтинг в глазах участниц вечеринки. Это давало мне возможность выбрать самую красивую из них потом. Что же. В любом случае все оставались довольны. Даже Рина. Хотя, конечно, она никогда и ничем не показывала, что довольна. Она никогда не хвалила меня. Моя жена… Она была невероятно распущенной, она была алкоголичкой, и она была стервой. И я ее обожал. Уже первых двух причин было достаточно, чтобы я женился на ней.

Так что я на ней женился.

Впрочем, о ней-то я как раз меньше всего думал этим летом. Еще совсем недавно, мучился я, ворочаясь в постели вокруг своего великолепного, потрясающего, большого члена – он, безусловно, несущая ось мира, – как будто вчера, была весна. Лежа в той же постели с той же эрекцией с той же женой в постели, я не слышал ничего, кроме великого и ужасающего меня Безмолвия. Клянусь вам.

Наш городок улыбался и молчал.

Всеми своими стенами и пустыми улицами, по которым добрую половину года кружились бездомные пожухшие листья каштанов, высаженных вдоль реки. Листья напоминали павших бойцов минувшей войны. Как и солдаты, они не нашли своего приюта, лишь кое-где их изредка прикапывали землей, но малейший дождь обнажал скелеты. Покойники, не нашедшие покоя, вот что такое павшие осенние листья, не преданные огню. Они молча шуршали у меня под ногами, когда я осмеливался выбраться из дома. Я же молчал вместе с ним, дыша винными парами под простыней, натянутой на голову. Когда пьешь, всегда спишь беспокойно. А пили мы крепко. Рина обожала, завернувшись в простыню, сесть на краешек кровати, и наливаться, пока из ушей не брызнет. Тогда она, распалившись, подлезала, и, булькая, ерзала по мне, пока я допивал вино. Всегда белое. От красного ее воротило, она говорила, что оно ужасающе напоминает кровь.

А кровь, миляга, это священная субстанция, – говорила она.

Много еще чего она говорила, я старался, чтобы это пролетало мимо моих ушей. Дело в том, что Рина, без сомнения, обладала некоторыми экстрасенсорными особенностями. Говорю это без тени иронии. И если какие-то ведьмы специализировались на метлах, вареве из жаб, и прочих средневековых прибамбасах, то Рина предпочитала чистые приемы, не требующие никакой дополнительной технической оснастки. Максимально, просто и эффективно. То, чем можно убить, не озираясь в поисках камня или специальной травы, которая обладает специфическими свойствами. Да, как вы, наверное, уже догадались, ее специализацией было слово. Она могла возвеличить вас словом, и она могла уничтожить вас словом.

Она бросала в вас слова, словно зерна в землю.

И, в зависимости от того, с какой целью она это сделала, и что это за зерна, в вас всходил урожай. Урожай паники или любви, урожай боли или эйфории. Ей было по силам все, у нее имелись особые, специальные слова, с помощью которых она могла, что угодно Иногда, выпив особенно много, я думал, а не Бог ли она. В конце концов, тот тоже работал словом.

Не Бог ли ты, дорогуша? – спрашивал я ее иронически.

Она хихикала. Без сомнения, ей это ужасно льстило. Ей вообще нравилось, что я боялся ее. Она наслаждалась произведенным на меня эффектом, и не забывала сообщить о нем окружающим. Без зрителей триумф был бы неполон, что неудивительно – триумф это и есть зрители, выстроившиеся вдоль пути триумфатора, ведущего за собой слонов, туземцев, и повозки с золотом.

Все это заменял своей жене я.

В меру известный писатель, бывший, – по меркам нашей маленькой восточноевропейской страны, которую я почти всю могу оглядеть в высоты здания, на крыше которого сейчас стою, – настоящей знаменитостью.

Я пережил трагедию, «ставшую катализатором самобытного творчества», у меня появился курс в университете, меня наградили орденом республики, и я считался лучшим писателем страны. Последнее, право, не стоило мне никакого труда. Ведь в Молдавии я оказался единственным, кому пришла в голову мысль попробовать себя на писательском поприще. Так что везде, и во Дворце Республики, и на вечеринках свингеров из высшего и полувысшего общества, – я был звездой, пусть и сомнительного толка. Рине это нравилось. Сбрасывая на мои руки пальто, и заходя в ярко освещенный зал с выпивкой и запахом секса, она ощущала себя Цезарем, ведущим на золотой цепи сына парфянского царя. Я не противился. Я и был сын парфянского царя, ведомый в длинной веренице трофеев моей жены, одним из ее пленников и рабов.

В конце-то концов, я и был ее пленником.

Я любил ее.