5

То было лето великой жажды.

Лето великой жажды, великой любви. А когда сливались два этих ручейка, стекавших по мне прозрачным и бесцветным потом человека, проводящего по полдня в ванной, это лето становилось еще и летом великой жажды любви. Я изнемогал в ожидании женщин. При этом, как то обычно бывает, в доме не раздавалось ничьих голосов, кроме моего. Глухого и испуганного, когда я вскрикивал из-за упавшего на заднем дворе камня, принесенного ветром; неестественно бодрого, когда я напевал, разыскивая в ящиках кухонного стола остатки кофе или соли; нарочито безразличного, когда я, все еще роясь в столах, натыкался на бутылку спиртного. Да, нарочито-беззаботного, хоть, признаюсь, я и фальшивил, издавая эту песнь равнодушия.

Бутылка, в которой плескался виски, меняла меня в лице, как меняет в лице бывшая подружка, с которой вы столкнулись, выходя из супермаркета.

Ты – конечно, помятый и с упаковкой пива, она – с красивым здоровяком мужем, парой ангелочков и, как никогда, в отличной форме. Ты сглатываешь, делая вид, что ничего такого не случилось, и под ее жалостливое негромкое объяснение мужу, уходишь побыстрее.

Примерно так глядела на меня бутылка, вернее – я на себя ее глазами, будь у бутылки глаза.

Но даже будь они у нее, это ничего не меняло бы в судьбе бутылки. Я захлопывал ящик, и, нарочито равнодушно бормоча «соль, спички, сахар», продолжал поиски. Казалось бы, отличный ход – выкинуть бутылку или вылить ее. Открыть, улыбнуться небу, и выплеснуть на песок жидкость, пахнущую прогоркло, орехово, чуть лакрично, и одуряюще алкогольно, отчего рот наполнялся горькой слюной… после чего вернуться домой с чувством исполненного перед ОАА долгом. Но я был настроен серьезно в это лето. Это не похоже ни на один из 328 раз, когда я бросал пить, знал я.

Это последний мой шанс, чувствовал я.

Ну, как последний рывок, так затасканный в книгах и песнях, что мы потеряли всякий смысл, всякое значение последнего рывка. Который, между тем, прост и пугающ. Это – всего навсего последний в жизни рывок. После него не будет ничего: или ты победишь, и надобность в рывках отпадет, или ты проиграешь, и тебя не будет. Так что тот, 329 раз, был серьезен

В это лето я бросал пить навсегда.

Марк Твен бросал курить 100 раз, а Мейлер – тысячу. Я, конечно, не Мейлер и не Твен. В отчие от них, я справился. И после девяноста, – на десять меньше чем Твен, и на девятьсот девяносто меньше чем Мейлер, – попыток все же сумел бросить курить. Это было семь лет назад. Примерно семь, говорю я, потому что чересчур точная цифра сразу же наводит на мысль, что человек не избавился от привычки, и дни считает. А ведь я уже забыл вкус сигарет. Но это ерунда, забыть их вкус и ощущение дыма в груди. Мало забыть вкус табака и сигарет.

Самое главное, я забыл их смысл.

Дайте мне сигарету и я не буду знать, что с ней делать. Как держать? Я бы крутил ее в руках неумело, как девственница – член. Впрочем, простите, это сравнение моя жена находила чересчур грубым, это раз, и, – два, – случалось мне видеть девственниц, для которых… Впрочем, это разозлило бы мою жену еще больше. Так что я оставлю ее пока в покое и вернусь на кухню. Когда бросаешь пить, мысли начинают путаться.

Ах, да, спиртное.

После сигарет я решил закрепить успех и решил бросить пить. Отличная идея, но я не учел одного.

Она освободила всех демонов моего ада.

И, конечно, пить я бросал постепенно, потому что, бросая сразу, я подносил запал к бомбе эквивалентной 10000000 тонн тротила. Так что я не стал бороться с пожаром, бушевавшим в моей груди. Я просто дал выгореть ему дотла. Как раз этот раз был последний – как мне казалось – и смахивал на последний всполох в черной чаще, где занялась огнем чудом уцелевшая горка сухого мха. Чадя, он догорал. Как и мои сожаления о тех временах, когда я был молод, умел писать, и не думал о том, что и как зависит в моем писательстве и от чего. Я просто писал. Сейчас я невыносимо мучился, выводя графики зависимости моей способности писать от спиртного, которое я потреблял. Бессмысленное занятие. С таким же успехом я мог пытаться разглядеть свои писательские приступы в колебаниях амплитуд на Солнце.

Бросить пить это как перестать верить в Бога. Все становится настоящим – я хочу сказать, по-настоящему настоящим и непредсказуемым, – и становится опасным.

Не за что спрятаться.