45

Всю неделю в ожидании Юли я был в полном раздрае.

И, конечно, женщины тут были не при чем. Ну, мертвые женщины. Ведь у меня появилась живая женщина, и это была Юля. Так что я сорвал куш. Дело было в другом. В книгах. В одной. Чтобы отвлечь себя от мыслей о сексе, я решил написать книгу. И вот, усевшись за стол в своей потайной квартире, я понял, что в мои руки вцепились пять покойников – трое в правую, как более сильную, – и что я не смогу написать и слова. Это было ужасно. Мне казалось раньше, что я не пишу, потому что мне это наскучило. Оказалось, я не мог.

И, как и все, кто оказался немощен, я был в полном раздрае.

И это утро не стало исключением. Так что я уже рано утром был в баре у Армянского кладбища.

Пивка, – сказал я.

Сделаем, – сказал бармен.

Я огляделся. К счастью, в баре никого не было. Что неудивительно. В девять утра многие бары только-только закрываются. Этот был исключением, я заметил это, когда посещал его в прошлый раз. Рина еще жила и мы прятались. Мы посидели с Юлей, немного, глядя на спящего под столом мужчину, и я потом потрогал ее волосы. Мне очень хотелось их потрогать. Так что я не удержался.

Можно я потрогаю твои волосы? – спросил я.

Да, – сказала она.

Я протянул руку и сжал волосы.

Я закрыл глаза и сжал зубы. Юля была в дне пути, она возвращалась из своей поездки в Бельгию. Я представлял ее, политой белым шоколадом. Я хотел ее.. Хотел и сейчас, заказав пива в баре напротив кладбища, где – чуть позже, в уголке у склепа гусара 19 века, – намеревался продолжить пить весь день. В эти дни я пытался разрушить себя, и достиг в этом деле определенных высот. Ну, например, у меня дрожали руки.

Кроме этого, я мучился, – словно средневековая экзальтированная шлюха, – истязая себя воспоминаниями обо всех женщинах, которые у меня были.

Я не трахался почти две недели и я растворился в воспоминаниях о женщинах.

Я вспоминал тех, кто спал со мной, тех, кто хотел спать со мной, но – по тем или иным причинам, – не переспал со мной. Я вспоминал каждую из них, и особенно остры эти воспоминания были по утрам. Они вписались мне в ребра, стирали мои зубы в порошок, и мочили простыни потом невысказанной эрекции.

Одной из них была Юля, и я с ума сходил, вспоминая, как мы были близки, и как будем. Я выделывал с ней страшные штуки в своем воображении. Если бы я умел материализоваться плоть мысль, она была бы уже здесь, напротив меня.

Я опустил взгляд на ширинку, после чего поспешил отвести глаза от себя самого.

Привет, парень, – бородатый мужик рядом со мной сидел очень прямо.

Привет, – выпрямил спину я.

Не пишется, – сказал он.

Ты словно и не спрашиваешь, – сказал я.

Дружище, это словно рыбалка, – сказал он.

Иногда клев есть, а иногда его нет, – сказал он.

И что это значит? – спросил я.

Послушай, – сказал он терпеливо.

Я просто пытаюсь донести до тебя простейшую мысль о том, – сказал он.

Что, – развил он свою мысль.

Если тунец не идет в одном месте, надо сменить расположение лодки, – сказал он.

Тунец, – сказал я горько.

Я тунца видел только в банках, – сказал я.

И он ничем не отличался от салаки или кильки или любой другой рыбы, – перечислил я.

Сраной рыбы в масле, – вспомнил я сраные рыбные консервы.

Сынок, – сказал он.

Папа, – сказал я.

Нет, папа, это ты послушай, – сказал я.

Хорошо заливать сказки про тунца и море, когда ты живешь у моря и ловишь тунца, – сказал я.

Ты не зарабатывал себе на жизнь, и не знаешь, что такое каждый день тянуть лямку, – сказал я.

У тебя всегда была куча денег, – сказал я.

Выписать тебе чек? – сказал он он.

Как? – сказал я.

Ты же галлюцинация, – сказал я.

Сраная галлюцинация.

Полегче, сынок, – сказал он.

Папа, – сказал я.

Ты галлюцинация, – сказал я.

Потому что, – сказал я.

Пятьдесят три года назад ты поднялся на второй этаж своего дома, – сказал я.

И прострелил себе голову из ружья, – сказал я.

Нажав на курок пальцем ноги, – сказал я.

Кстати, – сказал я.

Мне всегда было интересно, как ты умудрился это сделать, – сказал я.

А ты попробуй, – сказал он.

Давай, – сказал он.

Я не удивлен, – сказал я.

Если к тебе приходит призрак, то он тянет тебя на тот свет, – сказал я.

С кем ты сейчас говоришь? – спросил бармен.

Неважно, – сказал я.

Плати, – сказал он.

Конечно, – сказал я.

Расплатился, и вышел. В магазинчике по соседству купил вина, пару литров всего, но крепкого, и пошел на кладбище. Местные попрошайки даже головы не подняли, когда меня увидели, так они ко мне привыкли за эти дни. А я шел, покусывая губы, и мечтал о женщине какой-нибудь.

Хэмингуэй семенил рядом.

Папа, – сказал я.

Перейди на широкий шаг, – сказал я.

Ты же мужчина, – сказал я.

Он улыбнулся мне и подмигнул. Я знал, что никакого Хэмингуэя рядом со мной нет и быть не может. В то же время он шел рядом. И не только он. С тех пор, как я проснулся с мертвой девушкой в постели, меня окружало множество людей, не видных никому больше, и не отражавшихся в зеркале. Что-то подобное я видел в фильме «Игры разума». Ну, если посмотреть правде в глаза, это была шизофрения. По крайней мере, я о таком читал. Историю женщины-шизофреника, которая каждое утро разговаривала с людьми, сидевшими вокруг ее кровати, и которых никто больше не видел. Она справилась с этим благодаря внутренним резервам своего организма. Сила воли. Сила.

Нужно ли говорить, что в себе я такой силы не чувствовал?

Так что, вместо того, чтобы прогнать мертвецов от себя, я разговаривал с ними.

И дальнейшие мои метаморфозы для меня никакой тайны не представляли. Я знал, что спустя некоторое время начну заговариваться, если уже не начал. Потом стану гримасничать. Затем перестану умываться и есть. Наконец, моя личность разрушится, и я даже поссать не смогу сам, потому что для этого нужно уметь вынуть конец из штанов, а потом сунуть обратно, стряхнув. Шизофреники кончают, сидя в темной комнате с мягкими стенами, в окружении призраков. Так что я ясно представлял себе, чем все для меня кончится.

Единственное, пожалуй, что связывало меня с миром живых людей, это страстное желание траха.

Женщины у меня сейчас не было, Рина мертва, и Люба мертва, и Юля далеко, – аж в 24 часах пути от меня, – и все они в том или ином смысле мертвы, все бросили меня, отбыли куда-то далеко, и я остался сам. С воспоминаниями о женщинах, которых имел, мог бы иметь, но не поимел (вот идиот) и мечтами о том, как бы их всех снова поиметь. Я хотел траха буквально до дрожи. С другой стороны, не было ли это одним из проявлений болезни? В конце концов, неестественно страстное желание трахаться тоже признак душевного расстройства. Я тешил себя надеждой, что это приапизм, а не шизофрения. Но вид мертвецов, окружавших меня с утра до вечера, разбивал эти надежды. Единственное, что могло бы спасти меня еще, – книги. Но и дар, словно сговорившись с женщинами, отказал мне.

Малыш, – сказал Хэм.

Езжай на море, отдохни, – сказал он.

А что, – сказал я.

Отдохнуть и искупаться, – сказал я.

В то время, как вокруг моего опечатанного дома, обложенного, как волк, колышутся флажки, – сказал я.

И мои покойники колышутся в подземных водах, – сказал я.

Мертвые цветки, – сказал я.

Мертвые цветы в водах любви, – сказал я.

Малыш, ты заговариваешься, – сказал он.

Разве это не свойственно таким как я, – сказал я.

Мертвые женщины, – горько сказал я.

Ну, это же ты их убил, – сказал он.

Т-с-с, – сказал я.

Это легавый их всех убил, – сказал я.

Роковая игра обстоятельств, – сказал я.

Будь проще, – сказал он.

Насколько, – сказал я.

Разберись с этим, – сказал он.

Оставь меня, пожалуйста, в покое, – сказал я.

Ты убедил легавых в том, что чист, – сказал он.

Теперь убеди в этом себя сам, – сказал он.

Ты не можешь поверить в то, что можно выйти сухим из воды, – сказал он.

Знаешь, ты не лучший советчик в этих делах, – сказал я.

Может, мы позовем Дойла? – спросил я.

Вместо этого рядом со мной зашагал Селин.

Ну и чего ты ждешь? – спросил он.

Уезжай, – сказал он, – бросай все и уезжай.

Купи билеты на самолет в Москву, сядь на поезд Кишинев-Москва, – сказал он.

Выйди в Тирасполе, пересядь на австрийский поезд, оттуда рвани в Черногорию, – сказал он.

А там вы выбор любое судно, и Африка, – сказал он.

Или Латинская Америка, – сказал он.

Будешь рыбаком в Парагвае, – сказал он.

Или на Филиппинах станешь туристов на лодках катать, – сказал он.

А то в Зимбабве в сторожах национального парка осядешь, – сказал он.

Стереть себя, стереть свою личность, – сказал он.

Что может быть прекраснее и безопаснее, – сказал он.

А местные легавые ищи тебя свищи, – сказал он.

Самое главное, ты сам себя – ищи свищи, – сказал он.

Я присел на скамейку и откупорил вино. Сорвался я на семьдесят третьем дне, кажется. И, с тех пор, все пью да пью. Глотнув, понял, что ничего общего с сигаретами у спиртного нет. И если бросить курить все-таки действительно можно, то пить – нет.

Никогда, малыш, – кивнул мне Хэм.

Я только отмахнулся.

Интересно, как там дом, подумал я. Вторую неделю я жил в однокомнатной квартире, которую купил тайком от Рины, чтобы приводить туда девушек, когда я приезжаю в Кишинев. Двери, помнил я, были закрыты на все замки, на окнах я опустил шторы. Об истории написали в газетах, но дело постарались замять, потому что в нем замешан легавый. Я чувствовал себя боксером, пропустившим пару ударов. Я занимался боксом и знаю, о чем говорю. У меня не было ни малейшего желания возвращаться в Городок и звонить в полицию с тем, чтобы получить право на дом.

Я знал, что всех их зарыли на кладбище при судебном морге. Я не собирался навещать могилы.

Я и так слишком долго видел их мертвыми.

Все это время в видел в воздухе силуэты трех женщин с почерневшими лицами и развевающимися волосами.

Моя любовница Люба, моя жена Рина, и девушка с разрезанным горлом, которую я нашел в своей постели утром.

Да, я разобрался со своей историей, но этого оказалось мало. Я убедил всех, – это оказалось проще простого, – что во всем виноват легавый. Пленка, на которой он с ружьем в руке заставлял меня рыть могилу, вышиб мозги Яне, и чудом меня не пристрелил, свидетельствовала в мою пользу неопровержимо..

Но я не убедил себя.

А мертвые мстят, знал я, и больше всего боялся того, что Рина обрушит свой гнев, свое мстительное раздражение, на Юлю. Рина всегда знала, куда бить. Я чувствовал – я это Знал – что если не разберусь с этой историей и в самом себе, нас с Юлей ждут неприятности. Нельзя зачинать в день аборта. Но я и представления не имел, как умилостивить покойников. Я начал пить, и разговаривать с мертвецами. Учитывая профиль моих занятий последние десять лет, почти все они были писателями. Все они давали мне плохие советы и пытались скрасить мой досуг, хотя я их об этом не просил. Я понимал, что это шизофрения – может быть, ее начало, – связанная с тем, что я слишком много думал о книгах. Будь я бывшим профессиональным боксером, моими галлюцинациями стали бы Марчиано и Фрезер. Нет, Формана я никогда не любил…

Селин смотрел на меня выжидающе.

Получается, – сказал я.

Я уеду и растворюсь, как соль в воде, – сказал я.

И, стало быть, я никогда не стану писателем, – сказал я.

Само собой, – сказал он.

На кой это тебе нужно? – спросил он.

Ничего другого я не умею, – сказал я.

Послушай, – сказал он.

Из-за женщины ты написал свою первую книгу, – сказал он.

И женщины же поставят в этом деле точку, – сказал он.

Я подержал вино во рту. Облизнул губы. Вкус вина напомнил мне горечь травы, я подумал о том, что нужно возвращаться в квартиру. Проспаться, выпить кофе, и начать хоть что-то Делать. Я противном случае я и правда закончу шизофреником, который приговорен к пожизненному заключению. Следовало решить, чего я хочу. Испытываю ли я угрызения совести? Я покопался в себе и честно ответил на этот вопрос.

Нет, – сказал я.

Молодец, – сказал со смехом Селин.

С Любой все получилось случайно, это была своего рода самозащита, – сказал я.

А Рина давно уже раздражала меня, – сказал я.

Разойтись мы не могли, так что оставался один выход, – сказал я.

Да и опасно было бы оставить ее в живых, после того, как она сама хотела меня убить, – сказал я.

Верно, – кивнул он.

Ну, а с первой девушкой… – сказал я.

Да, кстати, – сказал Селин.

Первая девушка, – сказал он.

Ну, с разрезанным горлом, – сказал он

Ты же знаешь, что не я ее убил, – сказал я.

Вяло отмахнулся и допил вино. Почувствовал эрекцию.

Ты прямо как озабоченный, – сказал Селин, усевшись рядом.

Не нужно делать такой непредвзятый вид, – сказал я.

Тебя же попросту нет, – сказал я.

О-ла-ла, – сказал со смехом он.

Да, – сказал я.

Признаю честно, я дико хочу женщину, – сказал я.

Возьми проститутку, – сказал он.

Не хочу, – сказал я.

Хочешь, – сказал он.

Просто боишься, что это плохо кончится, – сказал он многозначительно.

Ладно, твоя взяла, – сказал я.

Хочу, но боюсь, что это плохо кончится, – сказал я.

Ох, какой – сказал он.

Хочу дыру, – сказал я.

Нечего было отправлять на тот свет целых две штуки, – сказал он.

Сам виноват, – сказал он.

Я отвернулся. Вытащил из кармана мобильный телефон. Я не хотел модель, не хотел идеально молодого тела. Я хотел обычную женщину с легкими морщинами на коже, плохо выбритой промежностью и тяжелым задом, и, желательно, намечающимися складками под чересчур тяжелой и потому начавшей провисать грудью. Я начал было набирать номер, но вспомнил Юлю. И Рина – незримое ее присутствие словно толкало меня позвонить этой случайной знакомой, – а от моей бывшей жены доброго совета не жди. Господи, всего день, воскликнул я про себя. И сунул телефон в карман.

Почему я так хотел трахаться?

Я весь пропах мертвечиной.

Поэтому я хотел жизни. А что полнее жизни, чем женщина между тридцатью и сорока? Я источал желание. Только оно и могло бы спасти меня от покойников, обступивших эту лавку, словно полицейские – скамью подсудимых. Я хотел Юлю. Лишь во время встречи я понял, насколько я хочу ее. Я дождаться ее не мог и писал ей сообщения каждый час. Но терпел, и не приводил женщин домой.

Здравствуй еще раз, милая, – написал я.

Здравствуй, – написала она.

Скажи честно, – написал я.

Ты думала о том, что было между нами, когда мы разговаривали, – написал я.

Бог мой, – написала она.

Конечно да, – написала она.

Твои руки, – написала она.

Я только об этом и думала, – написала она.

Когда ты уже приедешь, – написал я.

Через день, милый, послезавтра, ты же знаешь, – написала она.

Жду не дождусь, – написала она.

Давай встретимся сразу же, – написал я.

Конечно, я приеду к тебе с вокзала, – написала она.

Я смогу быть у тебя весь день, – написала она.

Отлично, – написал я.

У тебя в квартире? – написал я.

Нет, лучше у тебя, – написала она.

Я очень поправилась за эти две недели, – написала она.

Два килограмма! – написала она.

Ты выглядишь как настоящая женщина, – написал я.

Мммм, – написал я.

Ты говоришь это ради секса, – написала.

Я говорю это ради секса, – написал я.

Ну, если ты так хочешь… – написала она.

Я ТАК хочу… – написал я.

… значит я и правда еще вызываю желание, – написала она.

Еще какое, – искренне написал я.

Тогда послезавтра утром у тебя, – написала она.

Я подъеду к соседнему дому, – написала она.

Я жду тебя, – написал я.

Я люблю тебя, – написала она.

Я люблю тебя, – написал я.

Встретимся на лестничной клетке, – написала она.

Я кивнул и улыбнулся, предвкушая.

Да, мне случалось приводить ее туда разок.

Но тогда Рина была жива, и в подвале моего у реки не болтались три мертвых тела, и все это не запылало погребальным костром.

Меняло ли это что-то в моем желании обладать Юлей? Я пожал плечами. Оставались всего сутки. Рядом маячил силуэт. Я принципиально отвернулся, и стал глядеть в сторону входа, где была часовня и будка сторожа. Лежавшая там собака завыла.

Ко мне подошел нищий.

Видит мертвого и воет, – сказал он.

Неудивительно, – сказал я.

Мы же на кладбище, – сказал я.

Это Другой мертвый, – сказал он.

Какой еще? – спросил я.

Живой, – сказал он, кивнув на меня.

Я усмехнулся, пожал плечами, и откупорил еще вина. Собака выла.

Над часовней закружились вороны. Я прислушался.

Иди, иди к нам, кричали они с небес.