40

К городку подкрались выходные.

Если точно, они начинались завтра.

Это значило, что городок заполнится людьми. Дома захлопают дверьми, на примятой траве станут прыгать за детьми собаки, и над гомоном веселых отдыхающих будет раздаваться рев маленьких моторных самолетов с транспарантами «Будь здоров, любимый наш…». Городок отдыхал с толком, и, хочешь не хочешь, в субботу к тебе наведывались гости, и ты чувствовал себя свиньей, если не отвечал таким же приглашением на следующий день. Потягивать отупляющие коктейли на пластиковых лежаках или парусиновых качелях, которыми украсили свои дворы все жители нашего городка, – что может быть лучше на стыке лета и осени? В другое время я бы встречал выходные с венком цветов, караваем и солонкой, я бы плясал и плакал от радости. Но в этот раз все было по другому.

Я ждал субботы, как алкоголик – окончательного пробуждения.

Неприятное, гадливое чувство неизбежного давило на меня потолком чужой комнаты. Ты уже пришел в себя в серой от рассвета спальне и все гадаешь, что натворил вчера. Тебе хочется пить, но ты боишься встать, ведь это будет значить – день начался и шестеренки завертелись. Но, сколько бы ты не пытался, уснуть у тебя не получается. И ты молишь Бога, чтобы день никогда не наступал. Но он уже врывается в твою спальню треском проводов первого троллейбуса, шумной ссорой припозднившихся гуляк в соседнем ресторане, пением птиц в парке напротив. И ты лежишь, сжав зубы, и мечтаешь о том, чтобы этот не начавшийся день кончился, ты хочешь его смерти больше, чем девушка – гибели незаконно зачатого плода. Ты не хочешь вступать в этот день, но он уже надвигается на тебя, как свет – на младенца, вышедшего из входа. И, волей неволей, ты вываливаешься в этот мир, и он ошеломляет тебя бурей света, шума, запаха и предчувствия неизбежной смерти.

Я знал, что суббота настанет, но не хотел этого. Сколько я не гнал от себя это чувство, оно возвращалось шипами репейник, и щекотало мне кожу, из-за чего я почесывался во сне, как блохастый пес.

Из-за этого я и проснулся.

В комнате уже потемнело. Силуэт Яны на фоне окна выглядел большим и грозным. Но недостаточно большим для того, чтобы отпугнуть меня. Я сел, потер висок – каждый раз, когда спишь днем, голову закладывает, будто уши в самолете, – и попробовал встать. Голова слегка кружилась, но чувствовал я себя неплохо. Неплохо было бы выпить кофе.

Кофе на стуле в углу, – сказала Яна, не оборачиваясь.

Я пожал плечами. Мое отражение было видно в окне, она видела, что я встал. Никакой магии, Рина. Выпив кофе, я подошел к Яне и поставил чашку на подоконник.

Еще полчаса, и можно перетащить их обратно, – сказала она.

Один вопрос, – сказал я.

Зачем ты это делаешь? – сказал я.

Ты мне нравишься, – сказала она.

Тут дел на двадцать пять лет заключения, – сказал я, – и то лишь потому, что смертную казнь отменили.

А тебе всего семнадцать лет, – сказал я.

Так вот поэтому и помогаю, – сказала она.

Подумав, я решил, что она права. Человек, битый жизнью, в такие истории впутывается, лишь если они сами впутали его в себя. Нужно быть очень молодым, чтобы ввязаться в криминальное дело из-за… чего, подумал я, держа руку на ее широкой талии. Любви? Она была странной. Но у меня не было времени подумать над этим. Я должен решить свои проблемы, и события, как обычно, несли меня быстрее, чем я мог сообразить, что да как. Рина недаром считала меня тугодумом. В тот раз, когда тебя использовали, чтобы выйти на торговцев наркотиками, – говорила она. О, милый, там с самого начала было все ясно. Ты просто не разбираешься в людях, говорила она. Ни хрена не разбираешься в людях. Вот и сейчас… Эта толстенькая девчонка, неужели ты не видишь, что…

Я ударил себя по лбу и велел Рине:

Заткнись.

Яна взглянула на меня с веселым недоумением.

Мертвые жужжат как комары? – спросила она.

Сначала мне захотелось сострить что-то насчет сосущих насекомых, потом прихлопнуть ее саму. Но я сдержался.

Что ты сделаешь с телами потом? – сказала она.

Мне придется придумать это в течение получаса, – сказал я.

Рекомендую спустить их в реку, – сказала она.

Река, рано или поздно, возвращает свои сокровища, – сказал я.

Мы прислушались. Днестр чуть шумел. Я присмотрелся и увидел, что река чуть расширилась, как глаза от ужаса. Должно быть, вода повидала много страшного, подумал я, после чего вспомнил – она видела смерть моих женщин, это три мои мертвые ведьмы вызвали разлив реки. Умилостивить реку можно, только если принести ей в жертву тела, шепнул тонкий голосок в ухо. Отдай мясо воде, накорми ее. Но я знал, что это губительный голос, тот, что ведет вас за собой в болото. Тела в реке рано или поздно всплывут, и тогда же всплывут обстоятельства исчезновения всех их.

Если я выпутаюсь из этой истории, мне крупно повезет, понял вдруг я.

Шансы мои ничтожно малы, а дела плохи.

Как ни странно, осознанное не взволновало меня. Напротив, даже успокоило. Если все потеряно, то можно играть, не боясь потерять ставку. Я прижал Яну к себе и потерся головой о ее щеку. Девушка и я были примерно моего роста, но из-за полноты она казалась чуть больше меня.

Что бы я не решил с ними сделать, я должен отнести их к себе в подвал сначала, – сказал я.

Он вернется, да, – сказала она.

Но вряд ли в форме, с ордером, и машиной с мигалками, – сказала она.

Я спросил ее:

Давно ты…

Давно ли я его шлюха? – сказала она.

О Боже, – сказал я.

Ты такой же, как он, – сказала она, рассмеявшись. – Взрослый мужик, который пользует девку всеми мыслимыми и немыслимыми способами, но приходит в ужас, увидев, как она не вымыла руки.

Надеюсь, ты их вымыла, – сказал я, чувству ее руку у себя в штанах.

Значит, ты избавишься от них завтра? – сказала она.

В понедельник, – сказал я.

В выходные здесь будет людно и шумно даже ночами, – сказал я.

Хорошо, – сказала она.

Это я убил ее? – сказал я.

Кого? – сказала она.

Девушку, блондинку, – сказал я, – не говори, что ты не видела…

Я не видела, – сказала она с непроницаемым видом.

Ты говорила, что… – сказал я.

Милый, займись своими делами, – сказала она.

Ты же мужчина, разбирайся с делом, а потом займись мной, – сказала она.

Ах ты сучка, – сказал я.

Избавься от них, и давай уедем, – сказала она.

Я спущусь в подвал, – сказал я, – а ты посмотри во двор, пусто ли.

Ладно, – сказала она.

Вынула руку у меня из штанов, демонстративно облизала и с карикатурным видом дозорной с Дикого Запада уставилась в окно. Даже руку козырьком приставила. Я рассмеялся и впервые подумал, что, может, нам и правда будет хорошо вместе. Похлопал ее по заду, и спустился в холл, а оттуда в подвал. Три трупа, упакованные в черные мешки, лежали в углу.

Привет, девчонки, – сказал я.

Странно, но у меня не возникло ощущения присутствия. Духи покойниц уже покинули тела, и отправились по течению реки вниз, понял я. Мерцающими огоньками плотов они скользили сейчас по темному течению Днестра, не видному, и лишь слышному всхлипами водоворотов. В эту ночь в мире стало на трех русалок больше, понял я. Отдай нам и тела, прошептала река, и я услышал этот шепот в каплях, сочащихся сквозь стены подвала. Но я не мог рисковать собой. Я чувствовал – не знаю, почему, – что они умерли за меня. Отдали свою жизнь, чтобы жил я. И лучшее, что я мог сделать для этих покойниц – позаботиться как можно лучше о себе. Так что я вытащил пакеты в холл, и сгрудил их возле двери. Приоткрыл ее. Мой дом чернел и, вопреки открытым окнам, выглядел неприветливо. Я решил, что продам его. Ухватил мешок – судя по тяжести, там была Люба, – и потащил по траве. Наткнулся на столбик, чертыхнулся, и, повернувшись, вспомнил, что никаких столбиков у Яны на газоне нет.

Вечер добрый, – сказал легавый.

Уже ночь, – сказал я.

Поздний вечер, – сказала Яна из раскрытого окна.

Ах ты лапочка, – сказал я, выпрямившись, и рассмеялся.

Ляг поспи, – сказал я, и мой смех едва было не перешел в плач.

Н-да, – сказал я, и все-таки взял себя в руки.

Легавый рассмеялся вместе со мной. В руках он держал, почему-то, ружье.

Служебный пистолет создает массу неудобств, – сказал он, поймав мой вопросительный взгляд.

Я надеюсь, тут все дамы? – сказал он, осторожно потрогав мешок носком ботинка.

Одна, – сказала Яна.

Послышался шорох. Мы замерли, и постарались оглядеться, не теряя друг друга из виду. Особенно старался легавый. Но в городке не зажглось ни одного огонька.

Это Рина? – сказал легавый.

Сам не знаю, – сказал я.

Развяжи, – сказал он.

Это отличная винтовка, как видите, со снайперским прицелом, – сказал он.

Олень, кабан, – сказал он.

Для тебя-то прицел не нужен, – сказал он.

Но я ведь услышал шум и пошел на него, прихватив первое, что под руку попало, – сказал он.

Тоже, между прочим, не шумная, – сказал он.

Прошу тебя, – сказал он.

Я присел, и чувствуя липкий страх. Внезапно всех нас осветил ровный белый свет. Я дернулся, решив было, что это включился фонарь ночного освещения. Электрораспределительная компания иногда торопилась сделать это, хотя обычно освещение в городке начинало работать в ночь с субботы на воскресенье. Следующая моя мысль была: легавый посветил фонариком. Только когда я поднял голову, до меня дошло. Это уплыло облако, и над нами повисла полная Луна. Она светила лучше всякого фонаря. Из-за белого света Яна в окне казалась меловой. Сука, подумал я.

Здорово, что у меня крепкие нервы, – сказал легавый.

Больше так дергаться не надо, – сказал он.

Просто развяжи его, – сказал он.

Я распутал узел, – пришлось даже показать им затылок, пустив в ход зубы, – и осторожно стянул вниз мешок. Там была, как я и предполагал, Люба.

Где Рина? – сказал он.

Там же, где и Юля, – сказал я.

Какая Юля? – сказал он.

Ты что, и правда хочешь сказать, что это не Юля? – сказал я.

Заговариваешься, – сказал он.

Они обе в холле, – сказал я.

Эй ты, – сказал он небрежно в небо, – тащи их сюда.

Умей Луна слышать, она бы повиновалась его словам. Но вместо этого пакеты вытащила на газон Яна. Я, честно говоря, удивился.

Мне казалось, девушка обладает неуступчивым характером, – сказал я.

Всяк сверчок перед смертью острит на своем шестке, – сказал он.

Зря ты сказал мне, что это случится, – сказал я.

Теперь я загнан в угол, мне не остается ничего, кроме как, – сказал я.

После чего почувствовал, что ночь не только нежна, но и мягка. На вкус она отдавала свежей зеленью и землей. Я попробовал оттолкнуть ее от себя, и понял, что лежу на земле. Встал на одно колено. Легавый стоял, глядя на меня спокойно. Он был явно в лучшей форме, чем я.

Это всего лишь удар прикладом, – сказал он.

Я бы прекрасно обошелся и без ружья, – сказал он.

Теперь ты понимаешь, почему я сказал тебе, что это случится? – сказал он.

Примерно, – сказал я ватным голосом.

Развязывай остальных, – велел он.

Я сделал, как он велел. Глянув на блондинку, от которой ничего светлого уже не осталось, он присел над Риной. Я так и не решился ударить его в затылок сцепленными руками. Что-то, – наверное, Луна, – подсказывало мне, что этот удар я нанесу самому себе.

Бедная, бедная девочка, – сказал он, словно глазам своим не веря.

Можно и я посмотрю? – сказал я.

Нет, – сказал он. – Ты недостоин.

Я сожалею, – сказал я.

Напрасно, – сказала Яна.

Заткнись, – сказал легавый.

А то что? – сказала Яна презрительно. – Убьешь кошелку с трассы и бросишь мне в багажник, чтобы закрыть потом за убийство?

Заткнись, – спокойно сказал легавый.

Я любил ее, – сказал он мне.

Я тоже любил ее, – сказал я.

Вы оба идиоты, – сказал Яна, – она никого не любила.

Заткнись, – сказали мы оба.

Заткнись и ты тоже, – сказал он мне, ткнув в мою сторону стволом.

Но ты, конечно, больший идиот, чем он, – сказала Яна мне.

Твоя жена… она договорилась с ним, – кивнула она в строну застывшего над телом Рины легавого, – что он убьет тебя.

Это вряд ли, – сказал я, – иначе бы он давно это сделал.

Я бы сделал, – сказал легавый, не отрывая взгляда от головы Рины, – но Рина куда-то пропала.

Я зашел в подвал, увидел тебя, и уже готов был свернуть тебе шею, а потом подвесить за балку, прямо возле девки, которую ты изнасиловал и располосовал горло, – сказал он.

Псих трахает девушку, вскрывает ее, как консерву, а потом приходит в себя и вешается, – сказал он.

Девушку с трассы, – сказал он.

Так это не Юля, – сказал я, и мне стало на какой-то миг легче, намного легче, словно земля шепнула мне что-то утешительное.

Какая на хрен Юля?! – сказал легавый. – Ты уже с ума сошел со всеми этими своими бабами.

Только одно остановило меня, – сказал он. – Рина к тому времени не отвечала на звонки. Я подумал, обычный загул. Думал, ты в курсе, где она, и не говоришь из ревности.

Я давно уже перестал ревновать ее, – сказал я.

Ты убил ее из ревности, – возразил он спокойно.

Я согласился. Я действительно убил ее из ревности, хоть уже перестал любить Так бывает, хотел сказать я. Ревность живет дольше любви. Она растет на теле умершего чувства, как ногти и волосы покойника. Я почувствовал, что ухожу с ними в землю корнями диковинного гриба и покачнулся. Легавый глянул на меня с интересом. Неужели это говно способно что-то чувствовать, – говорил его взгляд. Я понял, что имела в виду Яна, говоря о мужиках, требующих у юной проститутки вымыть руки.

Самый большой морализатор – самый жестокий убийца в душе.

На меня в упор глядели глаза прирожденного убийцы. От этого мне стало так плохо, что я чуть не блеванул. Хуже всего было то, что я не знал, как стоять. Поднять руки? Заложить их за спину? По стойке смирно? Выставить одну ногу чуть вперед? Присесть на газон? Сразу лечь ничком?

Она договорилась с нашим бравым легавым, что он тебя укокошит, – вернула меня на газон Яны

Это обставили бы как самоубийство, – сказала она.

Зачем вы мне все это рассказываете? – сказал я устало.

Если бы у тебя был шанс выжить, ты бы мог написать об этом какую-нибудь свою говенную книжку, – сказал легавый, рассмеявшись.

Да уж, – рассмеялась за ним Яна.

Мы коротаем время, – сказал, став серьезным, легавый.

Тебе что-то не нравится в нашей вечеринке? – сказал он.

Все чудесно, – сказал я.

Зачем она это сделала? – сказал я.

Она любила меня, – сказал легавый.

Она любила себя, – сказала Яна.

Ты, шлюха, заткнись, – сказал легавый, и добавил, уже для меня, – в ней был класс, была порода…

Если бы она стала моей женой, я бы мог попасть, наконец, туда, где пьют коктейли министры, – сказал он.

Хочешь сделать карьеру, заведи правильную жену, – сказал он.

Я прекрасно понимал, что он имеет в виду. Рина могла влюбить в себя любого. И до тех пор, пока ей не наскучило бы и она не разнесла жизнь легавого вдребезги, она и правда могла бы сделать его любимцем небожителей его ведомства. Как дважды два. Коктейль-вечеринка, прием, праздник, день павших сотрудников полиции, платья, обувь, взгляды, внимательный взгляд чарующих зеленых глаз. На секунду я ощутил приступ острой тоски по Рине.

Ей бы досталось все, что у вас было, – сказал он, – и мы бы зажили счастливо и умерли в один день.

Ты опоздал на сутки, – сказал я.

Я помню об этом, – сказал он со значением, – о том, что ты убил Рину…

Все это она могла бы получить, подав на развод, – сказал я.

Да, но у нее была странная теория, – сказал он смущенно, – она говорила, что вы так подходите друг другу…

В общем, она считала, что вы не сможете развестись, хотя и ненавидите друг друга и раните, – сказал он. – Она утверждала, что вас может разлучить только смерть…

И она сказала, что хочет, чтобы я убил тебя, потому что, как она выразилась, – «я не хочу стать первой», – сказал он чуть испуганно, потому что до него дошла правота ее слов.

Я почувствовал прикосновение к щеке. Рина была здесь, и не только мертвая. Как ни странно, она не сердилась на меня за то, что я сделал. Я бы сама поступила так же, дружок, – сказал она мне молча, – тебе просто повезло сделать это раньше. Мы и правда были отличной парой. Согласен?

Ты же женат, – сказал я.

Да, – сказал он.

Был женат, – сказал он.

Признаться честно, – сказал он, – я очень благодарен тебе за то, что ты избавил меня от нее.

Люба?! – сказал я.

Вы незнакомы, – сказал он со смехом.

Ты нашел ее в кровати, – сказал он.

Удачно все складывается? – сказал он.

Я отогнал от себя воспоминания о том дне, когда ехал на машине пьяный. Все равно я бы не вспомнил. Любой образ, любое воспоминание – просто ложная ловушка. Легавый в такт моим мыслям кивнул:

Я знал, что ты не в себе из-за того, что завязал, – сказал он.

Мало кто хочет пристально взглянуть в лицо человека, которого сбил, – сказал он.

Да ты просто гений, – сказал я.

Он молча отсалютовал свободной от ружья рукой.

Ладно, – сказал я, – чего мы ждем?

Какой торопыга, – сказал легавый.

Я бы на твоем месте велела ему сесть и положить руки за голову, – сказала Яна легавому.

Он слабее котенка, – сказал он, и был прав.

Ты, сучка, подставила меня? – сказал я.

Не вижу причин быть неверной мужчине, который растлил меня в тринадцатилетнем возрасте, – сказал она.

Трахаешься ты, кстати, так себе, – сказала она.

Зато ты сосешь как Бог, умей он сосать, – сказал я.

Неудивительно, надо же компенсировать полное отсутствие дыры, – сказал я.

При такой-то жирной и отвратительной задницы, – сказал я.

Мужчины, – фыркнула она, – даже на краю могилы способны мстить за уязвленное самолюбие.

Пойми, – сказала она, – я просто девчонка, которая живет в полупустом городке и сосет каждому, кто забредет в ее дом.

И потом, пусть он лучше убьет тебя, чем меня, – сказала она.

Он сумасшедший, – сказала она.

Если бы у тебя были яйца, я бы сказал, что тебя за них держит, – сказал я.

Но у тебя нет яиц, так что он держит тебя за твое жирное отвисшее пузо, – сказал я, заполняясь гневом, словно песок – приливной волной.

Так чем же он тебя держит? – сказал я.

Дрянь, – сказал я.

Не хами девочке, – сказал он.

Она у нас как Фемида, – сказал он, – безразличная, и всегда присоединится к тому, кто одержит верх.

Ой ли, – сказал я.

Предупредила же она тебя о том, что я нагряну в подвал, – сказал он.

Что бы ты делал, найди ты там тело Рины при свидетелях? – сказал я.

Упрятал бы тебя в тюрьму, – сказал он.

А разве ты этого хочешь? – сказал я.

Нет, – сказал он, помолчав.

Я понял, чего он хочет, и понял, что ружье в его руках – лопата, которой он выроет мне могилу.

Знаешь, – сказал я, – Рина перехитрила тебя.

Ты имеешь в виду, что она сама попросила тебя задушить себя? – хохотнул он.

Я имею в виду, что она бы в жизни за тебя замуж не пошла, – сказал я.

У нее был роман с девушкой, – сказал я.

Юля, о который ты талдычишь? – сказал он.

Так точно, мой сержант, – сказал.

Это было такая очевидная попытка нарваться, что он даже внимания не обратил.

Ну и что? – сказал он, хотя глаза у него беспокойно забегали.

Мало ли у нее партнеров? – сказал он. – Я бы пережил…

Все так говорят, а ты переживи, – сказал я.

Она бы согласилась, – сказал он, – все девушки рано или поздно устают от этой вашей… богемы.

Ей было под сорок, – напомнил я.

Ты как ребенок, ни черта не понял, – сказал я.

Ты не знал Рину, совсем не знал, идиот, – сказал я.

Тебе оставалось с ней еще пару раз заняться сексом, а потом она отбросила бы тебя, как склизкий презерватив, – сказал я.

Она не собиралась с тобой жить, ты просто развязал бы ей руки, и она сошлась бы, наконец, с Юлей, – сказал я.

Что за, черт побери, Юля? – сказал он с усмешкой.

Девушка, в которую мы оба влюблены, – сказал я.

И понял, что сказал о нас с Риной в настоящем времени. Я то ли еще не привык к тому, что она мертва, то ли уже отвыкал от того, что жив сам.

Мифическая девушка, – сказал легавый с улыбкой.

На твоем месте я бы в нее верил, – сказал я.

Разве сказала бы тебе Рина о ее существовании, люби она ее? – давил я.

Самое важное она скрыла от тебя, – сказал я.

И это доказывает то, что она собиралась лишь воспользоваться тобой, – сказал я, улыбаясь.

К тому же она ревновала меня к Юле, – сказал я.

Так что она все просчитала, – сказал я.

А ты был вроде кочерги, которой уголь сгребают, – сказал я.

Штампованная фраза, – сказал он.

Штампованная ситуация, – обвел я рукой площадку перед домом.

Да? – сказал он с сомнением.

Ну конечно, преступники рассказывают бедняге, как собственно, все проде… – сказал было я.

Да я о Рине, – сказал он.

Ну что же, в таком случае спасибо что избавил меня от душевной травмы и убил Рину, – сказал он, и заржал.

Яна вторила ему тоненьким тявкающим смехом лисицы.

Тогда, может, разойдемся миром? – решил я свалять дурака.

Рина мертва, контракт разорван, – сказал я.

Нет, миляга, есть ведь еще пару трупов, – сказал легавый, – которые придется в любом случае навесить на тебя.

Что касается ситуации, – сказал легавый.

Согласись, она отличается от стандартной тем, что здесь преступники Все, – сказал он.

Но это лишь на одну ночь, – сказал он.

А утром преступником останешься только ты, – предрек он мое ближайшее будущее.

Психопат, укокошивший любовницу, жену, и жену любовника жены, – сказал он.

Раскаявшийся и погибший, – сказал он.

Почему ты не перечислил всех? – сказал я.

Надо бы добавить еще и соседку, – сказал я.

Эй, – сказал он, и его голос напрягся.

Не обращай внимания, – донесся до меня с Луны голос Яны, – обычная история, думает вбить клин в преступную парочку, ха-ха.

Он тебя убьет, конечно, – сказал я.

Так приятно начать жизнь с чистого листа, – сказал я.

Видение гигантского чистого листа предстало передо мной. Он выглядел так… соблазнительно. Пожалуй, в этот момент я не променял бы его и на женщину. Почему-то лист кружился возле меня, а я стоял на каком-то возвышении, и ветер дул мне в лицо. Я зажмурил глаза и понял, что это ветер Луны. Он так приятно холодил лицо порошком мельчайшего серебра.

Заткнись, – сказал легавый.

Когда оставляешь за собой прошлую жизнь, не станешь же брать оттуда сумасшедшую толстуху, которую ты отделал, когда она в третий класс ходила, – сказал я.

Ты молодец, – сказал я с улыбкой.

Я не такая грязная свинья, как ты, – сказал он с ненавистью, – это была Любовь.

Она была так чиста, так невинна, она… – сказал он.

Она была так закомплексована, так легко было ее трахнуть, – продолжил я ему в тон.

Так приятна этой их полнотой, – сказал я.

Ну, двенадцатилетних, – сказал я.

А уже если девчонка толстушка, так в двенадцать самое то, да? – подмигнул я ему, и челюсть у меня задергалась.

Он не в себе, заткни его! – взвизгнула Яна.

Дать в рот девственнице из младшего школьного класса, присунуть ей, м-м-м, как сладенько, сладкоежка, – сказал я.

А сейчас она выросла в гигантскую жирную уродину… и, как бы сладко не сосала… стоит ли брать ее с того света? – сказал я.

Да еще и опасного свидетеля? – сказал я.

В новую, настоящую жизнь? – сказал я.

Ты представляешь себе это чудовище на светском приеме? – сказал я.

Разве что на новогоднем балу полицейского участка, – сказал я.

Одного из трехсот пятидесяти, – сказал я.

В костюме бегемота, – сказал я.

Она налетела на меня, и едва не сбила с ног. Пока она царапала мое лицо, а я старался прикрыть голову, особо ее не отталкивая, он глядел на нас снизу. Потом встал и потянулся. Яна прекратила. Она тяжело дышала.

Знаешь, – сказал легавый и я почувствовал в его голосе странную тоску, – наш с Яной странный роман начался давно.

Почти семь лет, да, малыш? – сказал он, подойдя к нам.

Со стороны мы напоминали игроков в футбол, которые сошлись посоветоваться перед тем, как исполнить штрафной. Только вместо мяча в наших ногах валялись три черных мешка с трупами. В свете Луны открытые головы девушек выглядели совсем черными. Луна же, словно гигантский рефери, дала свой великий безумный свисток, и ждала, когда мы начнем действовать.

Это действительно была любовь, – сказал легавый.

Знаешь, как лесной пожар, – сказал он, – опустошает стремительно и жарко, ну, как лесной пожар, и потухают сами по себе, как лесной пожар.

Я уловил в ее взгляде испуг.

Но, как и лесной пожар, эти чувства, они тлеют где-то под мхом годами, и могут вспыхнуть в любой момент по любой причине, – сказал он, и растерянность в глазах Яны сменилась облегчением.

Сильный ветер, упавший на искру клочок травы… – сказал он.

И вот уже по оправившемуся лесу вновь бежит, с ревом и треском, стена пламени, – сказал он.

Понимаешь? – сказал он.

Я понимал.

Мы с Риной пережили семь таких пожаров.

Мы с Янушкой пережили достаточно для того, чтобы понять простейшие вещи, – сказал легавый.

Например, что пожар это явление природное, – сказал он, – и благословлять или проклинать его дело бессмысленное.

Пожар просто случается, и все тут, – пожал он плечами.

Даже если все сгорало, мы не отчаивались, – сказал он.

Мы знали – орешник все равно зазеленеет, – сказал он.

А если так, то какая разница, сколько ей лет, сколько тебе, и берешь ли ты у своей девушки деньги? – сказал он.

Чего мы ждем? – сказал я, и мы все поняли, как устали,

Он глянул на меня с сочувствием и сказал:

Потерпи чуток, парень.

Отступил на шаг, вскинул ружье и, не целясь, вышиб Яне мозги.

Покачавшись, девушка боком упала на газон и куда-то пошла. Спустя пару секунд движение ног прекратилось и я смог притронуться к ней и, как он велел, затолкать ее в мешок к Рине. Луна присвистнула. Я тупо – и несколько раз, – пересчитал тела. Я стремительно старею, понял я. Вокруг меня одни покойники. По крайней мере, – некстати подумал я, – жива Юля. Это отвлекло меня от счета, так что мне пришлось сконцентрироваться. Четыре. 4—0. Что же. Нам следовало установить мяч в центр поля.

Игра начиналась заново.