36

Рина, проклятая ты, ненавижу тебя, – сказал я.

Рина, стерва ты такая, сладкая, мерзкая, тошнотворная слизь между твоих ног привлекла меня, словно росянка – несчастное насекомое, и я попал в объятия своей гибели, – сказал я.

Знать бы мне, чем все кончится… Впрочем, разве не знают они, чем кончится все для них – эти несчастные мошки, комары, осы, бабочки? Инстинкт сильнее. Ты, Рина, безотказное оружие. Рак, чума, оспа, все болезни мира склоняют перед тобой свои головы с носатыми масками средневековых докторов. Гребанная ты стерва, Рина, мор и глад, смерть и болезнь – все они поклоняются тебе и нет в мире такого паскудства, которое бы не признало в тебе свою королеву.

Ты, Рина, повелительница гноя и воплощенного зла, – сказал я ей.

Ты удавила меня своими толстыми, сочными ляжками, как индус из секты душителей – паломника, по неосторожности заночевавшего на дороге, а не в корчме. Глядя на мои скребущие песок руки, ты шептала молитвы, знать бы, только кому, Рина? Может быть, ты молилась себе? Ты ведь редкостная сука, проклятая тварь, ты и есть воплощение богини Кали на Земле. Тебе бы польстило такое сравнение. Ты всегда придавала себе много значения. Ты была влюблена в себя, как драная кошка в кота, которому нет дела до своей тайной поклонницы. Это отличало тебя от него, потому что ты всегда отвечаешь взаимностью. Ты обожаешь себя, и хотелось бы мне знать, где те весы, на которых можно было бы познать меру и вес твоей гигантской, всепоглощающей, сентиментальной – словно Гиммлер какой, – привязанности к себе. И как и все, кто обожает себя, ты вечно считала, что тебе недодали. Что тебя обделили. Не доложили. Не оценили по заслугам. Не воздали. Не.. не… не…

Не, не, не, ненасытная ты проститутка, Рина, – говорю я.

Ты всегда считала себя созданной для лучшей жизни.

Реинкарнацией ведьмы. Воплощением древнего божества. Думаю, Кали бы тебе отлично подошла, да ты и сама бы загорелась этой идеей. Рина, Рина. Что общего у миниатюрной истерички-минетчицы с поджарой губительницей, закалившей себя сменой индусских жары и ливня? Что общего у яростного вихря мусонов, Кали, и пухлого подобия тошнотворного пудинга из морковки, изюма, и что еще там подают к столу на какой-нибудь идиотский праздник? Кали ужасна в своей черноте, ты же была черна лишь в жесткой волосне между ног, от одного прикосновения к которой меня тошнило. Кожа твоя была прозрачна, и синие вены пухли под ней, словно замысел преступления, которым ты была одержима с самого своего рождения. Само твое зачатие было порочным и преступным, ты просто исчадие ада, проклятая сука. Могу сказать тебе еще, что в твоей сраной богине нет ничего возвышенного и романтического. Пафос гибели богов несвойственен этой старинной индийской проститутке, которая провоняла небеса запахом не подмытой мохнатки, и трясет своими тощими сиськами индийской нищенки с голубых небес надо мной.

Только у такой твари как ты, могла оказаться такая покровительница, Рина, – говорю я.

Ты показала мне нутро своей дыры, сладкое, дурманящее, и дала проникнуть внутрь, после чего с торжествующей ухмылкой захлопнула надо мной створки. И глядя, как подрагивают эти мясистые волосатые моллюски, – твои срамные губы, – я стал медленно погибать в ядовитых соках твоего нутра. Иона, поглощенный китом, только кит мой послан был не богом, и даже не дьяволом, а оказался выгребной ямой, в которую я свалился по случайности.

Выгребная яма со сладким ароматом мохнатки.

Вот кто ты такая Рина, и я от всей души желаю тебе утратить этот сладкий запах, чтобы все поняли, кто ты есть на самом деле. Бездонная яма, заполненная нечистотами. Бурая, омерзительная, цвета, который никто толком не может описать, потому что на тебя не смотрят, а лишь кидают взгляд, полный отвращения, чтобы сразу же отвести его.

Ты – спуск в ад, замаскированный лужей дерьма.

Несомненно, Данте спускался в преисподню именно здесь, а волосы его порыжели не от огня, а от едких нечистот. Утратив свой запах сладкой дыры, ты, Рина, станешь настоящей окончательно. Обретешь цельность. Будешь на сто процентов настоящей, как золотая монета времен Ивана Грозного. Конечно, еще до того, как этот параноик начал подделывать свои же деньги, чтобы расплатиться по долгам с самим же собой. Так и ты, проститутка, если и платишь по своим долгам. То лишь по тем, которые сделала сама у себя. Замкнутая цепь. Змея, проглотившая свой хвост. Смогла бы ты, изогнувшись, зарыться носом в свою мохнатку? Думаю, нет. Тебе всегда не хватало настоящей гибкости, кроме, разумеется, той, которой ты оправдывала свою победную поступь по людям. Ты шла по ним к своей цели. Как вонючий, пропахший жиром жертв ацтекский жрец – по ступеням пирамиды. Он шел к Солнцу, но это были лишь красивые слова. Взглянем в глаза правде. Он шел на верх кирпичного сооружения, – как бы красиво оно не называлось и не выглядело, – чтобы в маленькой комнатушке прирезать еще одного несчастного, сломать ему ребра, и вытащить тошнотворно пульсирующее сердце. Мясницкая на крыше мира. Такая же отвратительна, тошнотворная, дурно пахнущая, как мясницкая внизу – где простой скот из рабов разделывал животных – или выгребная яма.

Стоило ли подниматься к ней так, словно ты идешь на свидание с Солнцем? – спросил я Рину.

… Внезапно я понял, что пытаюсь привести аргументы, которые убедили бы кого угодно. У кого есть совесть, душа, разум. Все то, чего лишена Рина. Так что я прекратил говорить, разжал ее лицо, и выдернул жену за руку из порозовевшей пены. Даже если на Рину и произвела впечатление моя речь, она бы не сказала мне об этом. Пузырьки пены на лице не шелохнулись.

Она не дышала.

Я поднялся, и, чувствуя легкое головокружение, вышел из дома. Меня тошнило. Окажись в поле моего зрения человек в полицейской форме, я бы побрел, спотыкаясь, прямо к нему. Я ощущал себя полностью раздавленным. Встал посреди дороги. И огляделся. Но городок выглядел пустым, совершенно пустым. Я, едва не упав, ввалился в почему-то открытую калитку соседнего дома, и пошел к единственной живой душе, которая сейчас играла за меня. Яна ждала меня в холле. Я упал в кресло и понял, что не могу свести пальцы рук вместе. Руки ходили. Яна подошла и встала передо мной на колени. Сжала мои руки с силой и заставила меня обхватить свою грудь.

Постепенно моя челюсть перестала ходить, и я смог произнести хоть что-то.

Моя жена упала в ванной и захлебнулась, – сказал я.