Цензор:

Да, я знаю, что Прометеус в любом случае просто обязан покончить с собой, принеся себя таким образом в жертву. Таково его предназначение. Но меня это не волнует. В любом случае я просто обязан довести до конца судебный процесс по делу «Молдавский народ против Прометеуса Балана».

Таково мое предназначение.

Ну и что с того, что он многим нравится? Драматург Фриних тоже многим нравился. Более того, он был, на языке современности, звездой древнегреческого театра. Что не помешало цензорам Афин приговорить его к десяти талантам штрафа. В приговоре было сказано – «за напоминание о бедах родины». А разве не тем же занимается Прометеус?

О Фринихе? Ладно. Расскажу, коль скоро у меня получасовой перерыв. Нет, дело «Молдавский народ против Прометеуса Балана» я рассматриваю не сегодня. После перерыва мне придется заняться контрабандистами, а после них – обманом при сделке с недвижимостью. Ничего низменного в этом не вижу. Я давно интересуюсь правом – а не только зарабатываю им на жизнь, как многие мои, с позволения сказать, коллеги, – и знаю, чем занимались судьи Фриниха. И не только это.

Я поименно знаю состав судейской коллегии, приговорившей к смерти Сократа. Для меня не секрет, чем руководствовались судьи Орлеанской девы, и я осведомлен о трениях в жюри, рассматривавшем дело Бостонского душителя. Не надо мне рассказывать о несопоставимости первых двух с третьим персонажем, пожалуйста. Это для вас всех они разные. Для меня они – подсудимые. Я юрист, и закон – моя душа.

Фриних имел неосторожность стать первым драматургом Афин. Не исключено, конечно, что в городе писали пьесы и до него. Но раз это факт недоказанный, первым драматургом я считаю Фриниха. Уж он-то доказан. Во многом благодаря тому, что его имя и название его пьесы сохранились в истории только благодаря приговору суда Афин.

В вечность можно попасть и по приговору суда.

Иногда это чертовски приятно. Уверен, что и Сократ и Фриних это понимали. Хотя Фриниху наверняка было приятнее. Все-таки преступление – написанный текст – является вещественным доказательством. Что в отличие от неосязаемых рассуждений Сократа, так и не записанных при его жизни, является более веским аргументом обвинения.

Пьеса Фриниха существовала. До сегодняшнего дня она не сохранилась. Поэтому могут возникать сомнения. Но у меня их нет: что важно, Фриних сам признал ее существование. Обвиняемые, напротив, обычно отрицают наличие улик. Фриних признал существование улики, следовательно, она была. Почему Фриних это сделал, вопрос другой. Я лично склонен считать, что всему виной тщеславие. Только человек тщеславный – а все драматурги, по-моему, тщеславны – может признать наличие своей пьесы, когда его за эту пьесу судят. Если, конечно, обвиняемый гордится уликой – своей пьесой.

Но я не встречал драматургов, которые не гордились бы своими пьесами.

Поверьте, мои рассуждения вовсе не так зыбки, как вам кажется на первый взгляд. Я выверил их неоднократно. Да, в них есть что-то общее с мыслями Аристотеля относительно количества лапок у мухи. Но разве Аристотель оказался не прав? А раз выводы Аристотеля верны, значит и его рассуждения, которыми он пришел к этим выводам, – верны.

Фриних – с ударением на второе «и» – написал пьесу «Взятие Милета». На тот момент Афины еще не воцарились в Аттике и не стали единственным городом – владыкой морей и торговли. Поэтому пьеса не о победе афинян над Милетом, как вы могли бы подумать. Пьеса – о победе над Милетом персов, которые сравняли город с землей, перебив почти всех его жителей. Афиняне неоднократно брали другие города, уничтожая их жителей. Постановка «Взятие Милета» вызвала у них бурю эмоций. Преобладали слезы. Вот как пишет об этом единственная на тот момент газета города «Вечерние Афины»:

«Необычайный талант гражданина Фриниха явился всему достойному и великому городу Афины премьерой спектакля по его пьесе „Взятие Милета“. Острая постановка, великолепная игра актеров, а главное, очевидный талант автора – все это, вкупе с великолепными декорациями, произвело на зрителей небывалое впечатление. Отметим также великолепные пирожки и медовые пышки, которые подавали в антракте работники лавки Полифема – пекаря, который, как и драматург Фриних, в этот день превзошел самого себя!»

Вот так. О содержании – ни слова. Но нам доподлинно известно, что зал, потрясенный недавней гибелью города Милет, испытал катарсис. Именно этого и добивались драматурги. Все, со времен Фриниха. Афиняне рыдали и аплодировали.

И приговорили его к штрафу в десять талантов за «напоминание о бедах родины».

Это были те же самые люди, которые днем раньше аплодировали в театре. Мы не можем даже свалить все на судей. В Афинах афиняне и были судьями. Это единственное достижение греческой демократии, о котором нам доподлинно известно. Достижений греческой драматургии было куда больше. Но не мне об этом судить: я юрист. Я могу только судить о правовой стороне дела и о степени тяжести наказания, понесенного драматургом. Фриних легко отделался. Не будь он популярным драматургом, наказание было бы куда тяжелее. В то же время будь Фриних неизвестным и нелюбимым драматургом, его пьесу вообще бы не поставили. И наказания бы не было.

Процесс по делу Фриниха шел всего один день. За это время состоялись следующие юридические процедуры: обращение в суд группы граждан от имени афинского народа, принятие заявления от имени афинского народа афинским же народом; рассмотрение дела афинским народом, речь обвинения, речь защиты от имени Фриниха (ее читал не сам драматург), совещание суда, вынесение приговора. Все формальности были соблюдены. Справедливость – а если есть приговор суда, я считаю, что есть и справедливость, – восторжествовала.

Фриниха наказали за то, за что и полюбили.

За талант? Я не могу это утверждать. Талант – понятие вне юрисдикции. Могу лишь смело говорить о том, что Фриниха полюбили за пьесу «Взятие Милета» и наказали за нее же. Случается такое сплошь и рядом. Но случай с Фринихом особенный. Это – первое дело подобного рода и, стало быть, заслуживает моего самого пристального внимания. Я не могу ознакомиться с вещественным доказательством (пьеса «Взятие Милета» не сохранилась до наших дней, как уже упоминалось), поэтому опираться придется на косвенные данные. И в первую очередь стоит обратить внимание на само событие, послужившее отправной точкой всей этой истории.

Взятие Милета.

Самое что ни на есть настоящее, а не «Взятие Милета», написанное Фринихом. Разумеется, сам Фриних при этом не присутствовал. Как и никто из афинян. Теоретически, конечно, присутствовать при взятии Милета они могли. В стане милетцев, конечно. Они этого не сделали.

Афины отказались от Милета: они решили, что делать вылазку в тыл персов, осаждающих город союзников, было бы слишком рискованно. Теперь вам понятно, почему так рыдал зал? Да, Фриних разжалобил их, но он же напомнил горожанам Афин о том, как они нарушили союзнические обязательства.

Фриних их тоже нарушил: он был афинянин.

Впрочем, у драматурга есть слабое, но оправдание. Он обменял предательство на прекрасную пьесу, заставившую рукоплескать зал.

Так, по крайней мере, о ней говорят современники. У меня нет причин не доверять им: не окажись пьеса так хороша, как о ней отзывались, вряд ли Фриниха судили бы за нее.

Особого внимания заслуживает речь защиты. Как я уже упоминал, читал ее не сам Фриних. И конечно, не адвокат: таковых в Афинах попросту не было. Тогда в городе во время суда защищались обычно сами обвиняемые. Но Фриниху этого сделать не позволили: судьи, хорошо зная его талант, запретили драматургу писать речь в свою защиту. Обвинители, афинские горожане, боялись того, что обвиняемый Фриних разжалобит публику и суд – афинских же горожан. Таким образом, они защитили себя от пагубного воздействия Фриниха.

Речь в защиту Фриниха, сочиненную не Фринихом, читал тоже не он. Драматург специально для этого нанял городского оратора. Не самого блестящего, потому что на хорошего оратора денег у Фриниха не было. Он мало зарабатывал: вход в театр Афин был бесплатным и никаких денег за постановку драматург не получал. Оплачивался только труд актеров. Платил город. Что в принципе справедливо. Практичные афиняне не покупали кота в мешке, а устанавливали размер оплаты только после того, как пьеса была просмотрена.

За «Взятие Милета» актеры получили баснословный по тем временам гонорар.

Соответчиками Фриниха актеры не были. Суд понимал, что они – всего лишь исполнители. К тому же лица актеров театра того времени прикрывали глиняные маски. Это не позволяло установить степень вины каждого из них в оскорблении, нанесенном городу. Маски были великолепны: изготовленные лучшими скульпторами города, обоженные лучшими гончарами, они прекрасно передавали состояние и настроение актера. Вернее, состояние души персонажа, которое придал ему, персонажу, автор.

По сравнению с этими масками ужимки актеров всех эпох выглядят жалко. Говорят, что маски отменили в процессе эволюции театра. Это не так. Отказ от масок стал шагом назад.

Театры отказались от масок под давлением властей. Те хотели знать в лицо человека, который, пусть и не по своей воле, может стать участником постановки, нанесшей оскорбление правящему режиму. Чистой воды политика. Именно из-за этого мы лишены возможности насладиться театральным искусством в чистом его виде. Взамен вот уже четыре тысячи лет мы, ничего не подозревая, смотрим пантомиму.

Актер без маски – мим. В древнем мире – человек, стоящий на ступеньку ниже актера.

Это тем более обидно, что актеры находились если не на последней, то на предпоследней ступени. Еще бы. Они же не торговали и не умели воевать. Пользы от них не было никакой. Если бы в Спарте умели, глядя на младенца, сразу определять его профессию, то будущие актеры отправлялись бы прямиком в ущелье. То самое, куда сбрасывали детей, появлявшихся на свет божий не головой вперед, а попкой.

С другой стороны, как бы тогда спартанцы определяли будущих актеров, если бы актеры перестали существовать как гильдия? Вопрос интересный, но к моим размышлениям о Фринихе и его пьесе это отношения не имеет. За исключением разве что следующего: лучше бы Фриниху при рождении отправиться в пропасть, чем дожить до постановки «Взятия Милета». Ведь десять талантов были только началом беспрецедентной травли, которая закончилась изгнанием драматурга и его последующей гибелью. Разумеется, Фриниха никто не жалел. Горожане считали – и не без оснований, – что человек, напомнивший народу о его страданиях, не заслуживает права на почетную смерть от старости.

Итак, актеры, участвовавшие в постановке «Взятия Милета», получили хорошее вознаграждение. Режиссер не получил ничего: режиссеров тогда попросту не было. Афинская драма той поры была очень близка к литературе. Актеры просто зачитывали текст, особо не двигаясь. Кривляться и жестикулировать полагалось только мимам, а мы с вами уже выяснили, кто это были такие.

Постановка «Взятия Милета» была ничем иным, как озвученным актерами текстом «Взятия Милета». Единственным, что отличало постановку от декламации, были глиняные маски на лицах актеров.

Фриних был потрясен жестокостью приговора: чтобы достать десять талантов, ему пришлось заложить дом и продать двух рабов. Больше у него ничего не было. Жену драматург продать не мог, потому что свободные граждане по законам той поры в сделках купли-продажи выступать, как их объекты, не могли. Это было тем более огорчительно, что жена Фриниха – нам это доподлинно известно благодаря свидетельству современника – изъявила желание продать себя, чтобы спасти мужа. Я прошу вас не спешить восхищаться отважной женщиной. Просто ей настолько опостылела нищая жизнь с Фринихом, что она была готова даже на рабство. Проще говоря, жена Фриниха, желая продаться в рабство, чтобы заплатить за драматурга штраф, хотела спасти от Фриниха саму себя. Это был единственный способ: развод в то время не поощряли.

Фриниха сочли опасным государственным преступником, но развода его жена получить не смогла бы. Одно дело – измена родине, а совсем другое – развод с мужчиной, который добросовестно исполняет супружеские обязанности. Освободить от Фриниха жену могло только рабство. Ну, или смерть Фриниха. Что задачу не упрощало: вдовам выходить замуж повторно не позволялось. Получалось, что Фриних, как и многие драматурги последующих времен, обрек на неприятности не только себя, но и любимую женщину. Зачем он это сделал, осталось загадкой для самого Фриниха.

Кстати, он не был новатором.

Восемнадцатилетняя Гера, названная в честь божества и жившая в деревушке Древней Эллады у моря, многое могла бы рассказать об обещаниях двадцатилетнего юноши Гомера. Не оставь он хлебную должность помощника торговца маслом, рассказала бы Гера, у них была бы куча детей, свой дом, небольшое стадо и виноградник. Почему Гомер, вместо того чтобы остаться с любимой женщиной, подался сначала в писцы, потом бродяжничал, попал на войну и закончил свою жизнь бездетным старцем в замке Одиссея, – неизвестно никому.

Даже Гомеру.

Первое, что пришло ему на ум, – жажда славы. Но она пришла к Гомеру так поздно, что он, пожалуй, мог бы от нее и отказаться. По крайней мере подумал бы над этим. К Фриниху слава пришла куда раньше. Он бы отказался от нее не раздумывая. Но было поздно. Храбриться постоянно нельзя. К концу судебного процесса Фриних испугался. Его наконец стали жалеть в Афинах.

Не знаю, жалел ли кто-нибудь Прометеуса.

В любом случае, несмотря на страх, ни один из них не отказался бы от своего будущего. Фриних, даже зная о предстоящем суде, все равно написал бы «Взятие Милета». Гомер выбрал бы слепоту. Прометеус отправился в замок Дракулы, чтобы подвести жирную черту под так называемой загадкой Молдавии.

Герои слепо несутся навстречу судьбе, желая изменить текущий ход вещей и событий. Тем самым они, того не подозревая, следуют ходу вещей и событий. Все подсчитано и предопределено. Обычные люди следуют предопределению. Герои борются с ним и тем самым определяют его.

Теперь вам понятно, за что так ненавидели Прометеуса в Молдавии?

Что мне остается сказать? А, сущие пустяки. Во-первых, Фриних. Как я и говорил, он был осужден, продал все свое имущество и стал заложником ростовщиков, у которых ссудил недостающие для уплаты штрафа деньги. Оказаться должником в Афинах было шагом опрометчивым. До отмены долгов – чем с успехом занимался Перикл – было довольно далеко. Поэтому Фриних во избежание финансовых претензий бежал из Афин.

После этого его сразу же обвинили в предательстве родины.

К этому повторно добавили обвинение в «напоминании гражданам о бедах родины». Все это тянуло на высшую меру наказания. Фриних не осмелился вернуться и был вынужден скитаться. В конце концов он был схвачен спартанцами, которые забили его насмерть камнями.

Спартанцы ненавидели афинян. Драматургов они ненавидели, пожалуй, еще больше.

Значительно позже за преступление, которое вменяли Фриниху, был приговорен к денежному штрафу Эсхил. Нам нет причин его жалеть. Он, в отличие от Фриниха, был состоятельным гражданином. Кстати, тексты трагедий Эсхила до наших времен – пусть и сильно искаженные – сохранились. Но это не имеет для меня значения. Для юриста важно лишь, что прецедент был. И стало быть, любое государство имеет право жестоко наказать своего писателя, который осмелится ввергнуть граждан этого государства в хандру. Напомнить гражданам о чем-то неприятном. Более того. Любой писатель, который осмеливается писать на неприятные для государства темы – не кто иной, как преступник.

Так повелось со времен Фриниха. Надеюсь, не закончится это никогда. Мне жаль его как человека, но превыше всего – интересы государства. Всегда будут те, кто окажется в проигрыше. Государство же – олицетворение большинства граждан. И уж если приходится чем-то жертвовать, пусть это будут представители меньшинства.

Что? Текст «Взятия Милета»?

Ну, такая ерунда меня никогда не интересовала.