17

Застежка ломается на самом интересном месте. Поэтому я выгляжу как космонавт, опоздавший к запуску «Востока», «Челленджера» или на чем они там летают в космос? Ноги у меня уже Крошки Енота, а вот руки и плечи свои. Верхняя часть костюма свисает с меня, а молнию заело на пупке. Самое обидное, никого не позовешь, мастеров еще нет, сам я поломанную молнию ни в жизнь не починю – я вообще руками умею делать только Волшебные Пассы Крошки Енота, – а детишки уже прибывают. На дорожках парка слышны голоса. Это первые ласточки. Восемь утра. К десяти тут уже будет гибрид Бедлама и детского сада. Я чертыхаюсь и вдруг вижу Белоснежку, которая уже выходит из-за кафе, вся умытая, нарядная и свежая. Как это у нее получается? Молодость-молодость. Да, наверное, еще и не пьет.

– Белоснежка, – зову я. – Белоснежка. На минутку.

– Чего? – улыбается она высокомерно, подойдя поближе к ограде.

– Жвачку-то выплюнь, – морщась, прошу я.

– Тебе самому не мешало бы пожевать, – говорит она. – А то несет бухлом как из бочки.

– Послушай, милая, – цинично говорю я. – Когда ты неудачник и работаешь на свежем воздухе, лучший способ забыть о том, что ты неудачник, и вспомнить, что работаешь на свежем воздухе, это выпить.

Прием не совсем честный, конечно. Единственное, что меня оправдывает, у Снуппи нет на нее видов. Так что я вполне могу позаимствовать у него пару красивых фраз на тему «я и мир – полная несовместимость». Сыграть в Печорина, как говорит моя маман, помешанная на русской классике. В общем-то, иногда это действует – зеленые несмываемые пятна на коленях моих школьных брюк появились после безбожного воровства «чем меньше женщину мы любим…».

– А? – говорит она, проклятые карусели заработали как раз в тот момент, когда я начал цитировать.

– …лучший способ забыть о том, что ты неудачник, – терпеливо повторяю я, – и вспомнить, что работаешь на свежем воздухе, это выпить.

– Че? – спрашивает она и крутит пальцем у виска, который украшен самым красивым в мире локоном. – Совсем спятил? Несешь по пьяни чушь всякую.

– Ладно, – сдаюсь я. – Тебе посылка от твоего Ромео.

– Давай, – говорит, смягчившись, она. – Только он уже не мой Ромео.

– Это еще почему? – спрашиваю я, глядя, как она разворачивает пакет.

– А у него нет веса, – спокойно говорит она, вынимая из бумаги янтарное сердечко на серебряной цепочке: что ж, дешево и сердито. – А ну-ка, застегни на шее.

– Угу, – пытаюсь я, – давай еще раз, детка. У него нет чего?

– Веса, – говорит она. – У него нет веса.

– В смысле он похудел? – спрашиваю я. – Ты любишь полных?!

– В смысле у него нет веса как у пацана, – презрительно объясняет она. – Вес – это когда тебя уважают, понятно?

– Понятно, – говорю я. – Сколько тебе лет?

– А че? – улыбается она.

– Ну, сколько? – спрашиваю я.

– Пятнадцать. А че?

– Ниче. Ступай, Джульетта. Так что мне передать Микки?

– Скажи, что я готовлюсь к школе, – говорит она. – Старичок. И спасибо за подарок. Скажи, прикольный.

– Слушаю и повинуюсь, – говорю я, облизнув губы.

Белоснежка уходит, и я отправляюсь на поиски Матушки Енотихи. Она переодевается, и, глядя на ее стройную спину и лямку лифчика, я возбуждаюсь. Сексуальное проклятие похмелья.

– Как самочувствие? – спрашивает Енотиха. – Вчера тебя привел Снуппи.

– В говно, – честно отвечаю я. – Вот такое примерно ощущение организма. Ты не сердишься?

– Нет, – подводит брови она. – Ты же меня трахнул. Вот если бы нет, пришлось бы делать выводы. Будь мужиком, а остальное меня не касается, милый.

– Ладно, – облегченно вздыхаю я, – одной проблемой меньше, вот если бы еще голова не болела..

– Спрячь под костюмом бутылку и хряпни грамм сто, – иронично советует она. – Тебе же не впервой…

– Какого…

– Не стоит обижаться, – красит губы она, – тебе же все равно, что о тебе думают другие? Хочешь пить, пей. Только не нужно сыпать фразами Снуппиного производства на тему алкоголя и неудач. Вчера пробовал. Это все оправдания слабаков.

– Зачем ты красишься? – спрашиваю я. – Все равно ведь под головой Матушки Енотихи не видно.

– Да, – соглашается она. – И твоего уродливого иероглифа не видно было, так ведь?

– Ну, так – тупо говорю я.

Матушка Енотиха поворачивается ко мне и, освобождая груди, говорит:

– Под башкой Енота можно быть красивым, а можно уродом. Можно неудачником, а можно победителем. Можно быть каким угодно, все равно никто не видит, но ты-то – ты-то знаешь, какой ты есть под этой башкой. Так что только тебе выбирать, каким быть на самом деле. И быть таким не для кого-то, эти «кто-то» все равно видят только вышитую морду Енота, а для себя. Понимаешь, милый?

Конечно, нет. Я понимаю только, что Лена только что попыталась донести до меня что-то важное. Намекает на что-то. Только, честно говоря, я тугодум – и если хочешь чего мне сказать, говори прямо.

Чего ей от меня надо? Да, думаю я, глядя в ее груди, которые глядят в меня, кажется, я угадал.

– Хочешь?.. – сдавленным, как когда-то Микки на лодке, голосом спрашиваю я.

– Здесь? – спрашивает она и подмигивает. – Прямо здесь?

– М-м-м-м, да! – говорю я.

– М-м-м-м, – говорит она. – Нет! Забудь.

И добавляет, надевая на себя капюшон Енотихи:

– Здесь ты мне понадобишься совсем для другого, милый.