Глава 41

В своих покоях в Вестминстерской королевской резиденции рядом с аббатством Матильда готовилась к пиру в честь ее грядущей коронации. Камеристки расчесывали ей волосы, сбрызгивая их душистой водой. В когда-то сияющем темном водопаде ее волос появились жесткие седые пряди. Матильда понимала, что она уже не молодая красавица, а дама, вступающая во вторую половину жизни, на лице которой невзгоды и тяготы оставили свой след неизгладимыми морщинами. Она перестала смотреться в зеркало, чтобы лишний раз не видеть то, что сделало с ней время.

Женщины высушили ее волосы шелковой тканью и туго заплели их, а затем покрыли тонкой белой вуалью, отделанной по краю жемчугом и золотом. Ее платье было из расшитого голубого шелка, а мантия подбита горностаем, как приличествует убранству королевы и императрицы. О, эти атрибуты высшей власти! В висках Матильды билась боль. Приближались очередные регулы, и ее раздражительность достигла предела. Мужчинам неведомо подобное бремя.

Несколько недель назад лондонцы отказались признать ее своей королевой, но передумали, когда Жоффруа де Мандевиль, коннетабль лондонского Тауэра, перешел на сторону Матильды и поддержал ее. С ним пришли в ее лагерь де Вер, граф Оксфорд, и Гилберт, граф Пембрук.

Итак, горожане в конце концов выдавили из себя согласие подчиняться Матильде, но она знала, что среди них велика доля тех, кто с радостью вернул бы на трон Стефана. Они уступили только потому, что у них нет выбора.

Матильду возмущало их пренебрежительное отношение к ней и нежелание платить дань, хотя Стефана они приняли с готовностью, когда умер ее отец, и заплатили ему без колебаний. Она презирала их за это, а поскольку притворство ей было несвойственно, снискать симпатии горожан ей не удавалось. Они даже дали денег жене Стефана, этому маленькому злобному терьеру, чтобы она наняла войско. И теперь это войско мародерствовало в окрестностях Лондона, а его жители ломали руки и винили во всем Матильду, а не собственные деяния и ту женщину, которая действительна была в ответе.

– Не нужно хмуриться, госпожа, – проговорила Ули, – а то появятся новые морщины.

Матильда подавила вспышку гнева. Ее отцу или Стефану никогда бы не сказали ничего подобного. Как будто гладкий лоб – это наивысшая цель. Даже с короной Англии на голове ей предстоит постоянно бороться, чтобы править. Графы и бароны, которые поддерживают ее, принимают решения между собой и советуются друг с другом, а ее мнения не ищут, считая номинальной фигурой. Их грубое мужское братство отторгает ее уже только потому, что она женщина, и с этим ничего не поделаешь. Они считают ее слабой по одной лишь принадлежности к женскому полу, слишком мягкой, чтобы управлять страной; но стоит ей проявить твердость и повести себя сурово, как они тут же начинают винить ее в том, что королева идет против природы. Что бы она ни делала, ее будут порицать и проклинать, и от этого ей хотелось закричать: да будьте вы все тоже прокляты!

Свое убранство Матильда завершила, надев любимую корону с золотыми цветами, привезенную из Германии. Затем, в окружении придворных дам и приближенных, рыцарей и лакеев, она покинула покои и проследовала в тронный зал Вестминстерского замка. Его построил более сорока лет назад ее дядя король Вильгельм Рыжий, взяв за основу существующее в то время строение. Это помещение длиной свыше двухсот сорока шагов – самое большое в христианском мире, однако дядя жаловался, что для тронного зала оно недостаточно велико. Матильда помнила, как в детстве бегала между колоннами и дивилась разнообразной резьбе на деревянных стенах. Там она играла в прятки с братом и прыгала через веревочку с подружками, чьи имена давно стерлись из ее памяти. Позднее, вернувшись из Германии, она сидела здесь рядом с отцом на пиру, устроенном в ее честь. Но впервые в жизни Матильда входила в этот зал как хозяйка Англии и королева, пусть еще не коронованная официально.

Зашуршала ткань, забренчали украшения – перед ней стали склоняться люди.

Она приняла их поклонение как должное, но не заметила среди всей этой шелковой пышности и золотого блеска роскошной рясы епископа Винчестерского, хотя города Бат, Или и Лондон были представлены.

– Похоже, милорд Винчестер все еще дуется, – пробормотал Бриан ей на ухо, когда помогал взойти на помост и сесть на трон. – Говорят, его сегодня вообще не видели.

Губы Матильды сжались в тонкую полоску. У нее с кузеном состоялся долгий неприятный разговор из-за ее решения отдать капитул Дарема кандидату ее дяди Давида, Уильяму Комину. Епископ Генрих не одобрял ее выбор и сердито напоминал, что она обещала отдать в его ведение все вопросы, касающиеся Церкви. На эту должность у него имелись иные планы.

Но Матильда хотела отблагодарить дядю Давида за помощь. Ему она была обязана куда больше, чем кузену Генриху. Кроме того, Генриху будет только полезно, если ему лишний раз укажут на его место.

– Пусть дуется, – бросила она.

– Лучше держать его перед глазами, – предостерег ее Бриан.

– Мне все равно, здесь он или нет, – отрезала Матильда, опускаясь в кресло.

Когда-то в нем сидел ее отец, возглавляя пиры и церемонии. То, что в нем сидел и Стефан, Матильда предпочитала не вспоминать.

– И все-таки было бы разумно помириться с ним.

– Бриан прав, – вмешался Роберт, который с тревогой на лице прислушивался к их диалогу. – Генриха нужно умасливать хотя бы до тех пор, пока ваше положение не станет более прочным.

– Не понимаю, почему мы должны исполнять любой его каприз! – вспылила Матильда. – Слушать его советы – это одно, а уступать ему на каждом шагу из страха, что он затопает ногами, – совсем другое. И больше я не намерена портить это торжество разговорами о нем. Среди гостей достаточно священнослужителей – найдется, кому прочитать молитву.

Лакеи принесли к помосту блюда с теплой водой и полотенца, и Матильда, все еще во власти дурного настроения, быстро вымыла и осушила руки. В отсутствие папского легата благодарственную молитву произнес епископ Илийский, после чего подали первое блюдо – ароматную сладкую кашу и хрустящие жареные соцветия бузины, перепелиные яйца, окрашенные в разные цвета, и мелкие пирожки с сыром. Все это были легкие закуски, цель которых – возбуждать аппетит перед основными блюдами.

Матильда понемногу успокаивалась, поглядывая на пирующих и прислушиваясь к журчанию застольных разговоров.

– У меня есть для вас подарок, – неожиданно сказал Бриан.

Взяв ее руку, он вложил в нее маленькую серебряную монету размером с ноготь ее указательного пальца. На одной стороне монеты изображалась женская голова, надпись на латыни по краю гласила: «Matilidis Imperatrice, Domina Angliea, Regina Anglia. Wallig» – «Императрица Матильда, госпожа англичан, королева Англии. Уоллингфорд».

– Я велел начать чеканку этой монеты в Уоллингфордском монетном дворе, – объяснил он. – Мне хотелось, чтобы самая первая монета оказалась у вас, но скоро таких станет много, потому что они будут иметь хождение по всей Англии.

Матильда смотрела на серебряный кружок в руке. От вскипевших слез у нее запершило в горле.

– Спасибо, – произнесла она сдавленным голосом.

Он смутился и взмахом руки отмел благодарность:

– Теперь весь мой гарнизон будет получать плату монетами с вашим именем.

Она хотела ответить ему, но умолкла, потому что из оконного проема донесся бой многочисленных колоколов. Гости тоже оторвали головы от тарелок и стали оглядываться.

– Наверное, церкви репетируют праздничный звон для коронации, – попытался успокоить Матильду Бриан, однако и его взгляд скользнул к окну.

Вскоре звон стал таким громким, что больше нельзя было не обращать на него внимания. Колокола – далекие и близкие – били во всю мощь. И вот в зал вошел маршал Матильды Джон Фиц-Гилберт и направился прямо к столу на помосте.

– Госпожа, лондонцы взбунтовались против вас. – Говорил он негромко, но взволнованно. – Из города в Вестминстер движется вооруженная толпа. Вам нужно уезжать немедленно – во имя вашей безопасности.

Матильда сжала серебряную монету в кулаке так, что края впились ей в плоть. Бриан склонился к Фиц-Гилберту:

– Может, колокола звонят в честь торжества?

– Нет, милорд. – Взгляд голубых глаз маршала был жестким. – О мятеже нам сообщили наши сторонники, которые бегут от разъяренной толпы. Колокола звонят, чтобы собрать людей и объявить им о том, что в Лондон может войти жена Стефана со своей армией фламандцев. Я отдал приказ седлать лошадей. Если мы не выедем сейчас же, нас сметут.

Матильду захлестнул бессильный гнев, который она выместила на маршале – все-таки Фиц-Гилберт непосредственно командует ее рыцарями и отвечает за военный порядок.

– Я отказываюсь покидать принадлежащую мне территорию – тронный зал моего отца! И кто меня прогоняет – толпа горожан и жалкая армия наемников! Любой, кто скажет, что мы должны бежать, – трус!

Он выпрямился как палка:

– Госпожа, я бы убил любого, кто скажет, что я трус. Но надо иметь дело с реальностью, и я заявляю, что здесь мы оставаться не можем. Мы не вооружены для битвы, и когда сюда прибудет жена Стефана, не сдержим ее войска. Разумнее отступить к Оксфорду или Дивайзису и принять бой там.

Матильда сжала челюсти.

– Нет, – уронила она.

– Вы уверены в этом? – спросил Бриан. – Это не обычный слух, который раздули до невероятия?

Маршал взглянул на него с презрением:

– Если бы я сомневался в достоверности моих сведений, то не стал бы прерывать пир. – Он широко махнул в сторону двери. – Но если вы предпочтете уточнить ситуацию у толпы, я не буду вам мешать, только учтите: они захотят разговаривать мечами и копьями.

Роберт, не упустивший ни слова, поднялся на ноги.

– Прислушайтесь к совету маршала, – обратился он к Матильде. – Как он сказал, мы не готовы к битве и не можем допустить, чтобы вас пленили. Джон, вы прикроете нас с тыла?

Маршал кивнул и начал отдавать приказы, даже не успев еще спуститься с помоста.

У себя в покоях потрясенная и разгневанная Матильда сняла корону и завернула ее вместе со своим золотым кубком и ложкой в кусок ткани, положив туда же серебряную монетку, что подарил ей Бриан. Невозможно поверить, что это происходит на самом деле. Когда Роберт и Бриан выводили ее из зала, она не оглядывалась, чтобы это не выглядело как прощание.

Церковные колокола трезвонили без умолку. Из каждого прихода и квартала они кричали, что отвергают ее.

Конюх приготовил для нее кобылу, и Бриан помог подняться в седло, а потом сам сел на Соболя. Вокруг них придворные карабкались на второпях оседланных лошадей и пускались наутек. Бежали и слуги – кто верхом, а кто и пешком, прихватив узлы с едой, не доеденной на пиру. Матильда с трудом понимала, что происходит, но ее маршал был не на шутку встревожен. Он стегнул ее кобылу, а потом и Соболя так, что обе лошади испуганно рванули с места в карьер. Матильду швырнуло в седле, она схватилась за поводья и едва удержалась от падения. Вдали послышался крик и грозный лязг оружия, за которым последовал отчаянный вопль.

– Я не позволю им выгнать меня, не позволю, – повторяла она сквозь стиснутые зубы, хотя уже выехала за ворота на дорогу.

Матильда представляла, что разворачивает кобылу обратно, но этот план остался у нее в голове. Грести против течения она не может.

Подъехал маршал на белом жеребце и крикнул, перекрывая топот копыт:

– Госпожа, мы должны ехать быстрее! А иначе придется сражаться.

– Я не побегу из тронного зала отца, словно преступница! – процедила Матильда.

– Тогда вас схватят, а вместе с вами и всех нас до единого. Вы этого хотите?

Она прожгла его ненавидящим взором, но все же стегнула кобылу. На такой скорости спорить стало невозможно, нужно было сосредоточиться на управлении лошадью, однако в душе Матильды продолжало кипеть бешенство.