Со стороны реки послышались резкий, режущий уши свист и сдержанное, сквозь улыбку, гоготанье. Затем — треск кустов, добродушная ругань. Кто-то ломился к костру. Но и за несколько шагов идущих не было видно. Они показались сразу, у самого огня, под темно-зеленой ветлой. Впереди шел поджарый, маленький Ивей Маркович, а над его головой качались рыжие лохмы широкоплечего, дюжего попа Кирилла. Они оба раскраснелись, были оживлены и полны радостного нетерпения. Сайгачник притворно строго обвел всех желтыми блестящими глазами:

— Ну, атаманы-молодцы, туши костер! Берегись! Рыба лавой бьется на кажном перемете. Айда живо!

Казак и поп ходили «слушать», как говорят уральцы, переметы. Эти простые снасти, бечева с рядом крючков на коротких поводках, были заброшены в воду всего часа два тому назад, сейчас же после захода солнца. Венька и Алеша остались у костра, чтобы обсохнуть после ловли «мальков-косынчиков» — мелкой рыбешки для наживки на крючки.

Поп Кирилл вытер рукавом пот с раскрасневшегося веснушчатого лица и радостно вздохнул:

— Мас… масса рыбы-то! Бьется, как зверь лютый, на переметах. Гурьян, прихвати-ка мешка два.

Гурьян повел по-индюшиному шеей, подскочил вплотную к попу и шаркнул опорками:

— Извольте не беспокоиться. Майн-вира! Все представлю на собственных руках. Оближи лапки — на кукане!

— Не мели языком без толку! — заорал Ивей Маркович. — Живо у меня. Стройся посотенно. Равнение направо! Шагом арш!.. А где у вас дьякон-то?

— Они с ружьишком гусей караулить на старицу пошли-с и перемет с собой прихватили.

Ребята бросились вперед. Их уже охватил охотничий азарт, страстное любопытство. Они путались в густой траве, не выкошенной из-за береговых буераков. Натыкались в темноте на колючий торновик, орали притворно от боли и искренне от счастья. Катились в перекувырки с яра на мягкий, теплый песок. За ними, пытаясь сохранить некоторое достоинство, не отставая, прыгал Ивей Маркович и, спотыкаясь, спешили поп и работник.

Из-под ног Гурьяна с треском вырвался черный косач и, мелькнув белыми подкрыльями, понесся в темноте к реке.

Тетерев был очень стар. Ивей Маркович понял это по его особо редкому всхлопыванию крыльями и вздохнул, думая о своей близкой старости и поглядывая с завистью на ребят.

— У, пралик те расшиби! Напугал дьявол! — изругался Гурьян.

— А што вы делали это время… у костра? — спросил поп Гурьяна.

— Мы-те? Да чего же мы могли делать-то? Я детишкам о житии святых рассказывал. Про отрока Сергея Радонежского.

Гурьян прятал в усы свою невидимую в темноте улыбку.

Перед глазами открылась голубоватая вблизи и матово-стальная посредине река, вольно убегавшая по пескам за черную стену леса. Живо донеслось теплое журчание волн на перекатах, всполохи рыб. На песках заговорщески-тихо загоготали гуси, поднялись над водою, блеснули дымкой крыльев в ночном тумане. Люди примолкли. Ступали по береговому песку тяжело и осторожно, как волчья стая, впервые идущая за матерью на добычу. Впереди — Ивей Маркович, за ним — ребята, затем поп и сзади всех — грузный, тяжело дышавший Гурьян. Мелкая рыбешка с рассыпающимися шорохами шарахнулась от берегов. За ней живым винтом метнулся жерех. Тишина. Слышно лишь пыхтенье людей. Рыбаки старались не шуметь. Они поставили переметы на запрещенном месте. За это полагалось чуть ли не до трех месяцев тюрьмы.

Ивей Маркович бесшумно забрел по колени в воду и пальцами ног нащупал бечеву перемета, глубоко врезавшуюся в песок. Какая теплая и мягкая вода в реке! Голос казака стал еще душевнее:

— Во имя отца и сына и духа святого. Батюшка, сговорись-ка, сторгуйся-ка с им, — рыбак мотнул бородой к небу, — чтобы не рвалась снасть… Тяжело! — последнее слово он произнес с такой же лаской, с какой говорит счастливая женщина о первой своей беременности. — Грузно как…

Казак выбрел на сухое место и, пригнувшись, стал, выбирать перемет. На первом же поводке тускло блеснул пузатый судак, ударил обмахом по воде и вдруг полетел вслед за бечевой за спину казака. Даже в синих сумерках можно было видеть, как тяжело прыгала, билась на песке грузным живым серпом серебристая тупоголовая рыба. Через десять секунд на берег был выброшен второй судак, за ним — третий, четвертый. Еще в воде было видно, как шла на бечеве, задетая крючком, ошалелая рыба, как светло она голубела и отливала блеклым серебром, с силой взметываясь на поверхность.

— Отчепляй! Чего дуриком стоите? — сердито зашипел Ивей Маркович.

Венька показывал Алеше, как снимать с крючков рыбу. Часто вместе с крючком приходилось вырывать белое, судачье горло. Молча билась на песке в слепом отчаянии рыба. Люди не испытывали и тени сожаления и даже не думали, что это тоже смерть живого существа. Изредка попадался бойкий жерех, сонный, ленивый сом или остромордая щука. Казак с руганью и пренебрежением бросал сомов и щук обратно в воду или же со злобою швырял их далеко на песок. Казаки никогда не ели этой рыбы.

Гурьян возмутился:

— Да рази подобную жирную красоту мыслимо выбрасывать? Майн-вира! Пирог из сомины! Высокая штука! А щука, ежели ее фаршем начинить, первеющее кушанье, — облизывай лапки!

— Ты лягушек запеки в пирог. Они тоже жирные. И лопай за милую душу, — презрительно осклабился в темноте казак.

— А что ж, образованные французы и лягушек кушают. А вы по своей слепой непросвещенности какой рыбой требуете… Заелись.

— Ах ты, язвай тя в душу-то! — взвизгнул Ивей-Маркович. — Да кака нужда нам всяку нечисть-то лопать? Французишкам животы, скрючило от тесноты. Наш царь их в двенадцатом году на каменный остров Елены загнал. А у нас просторы… Вот право дело, что музланов на реку не допущают, а то б они как бакланы все берега запакостили бы…

— Наступит и ваш черед! — угрюмо вырвалось у Гурьяна.

— Шта? Шта? — вскинулся Ивей Маркович.

Он затряс бородою и как козел двинулся вперед. Перемет бросил на песок. Бечева змеей поползла обратно в воду. Венька проворно подхватил ее, радуясь ссоре, и с азартом начал выбирать перемет из воды. А Гурьян озлился еще сильнее. Голос его стал жестким и дерзким.

— Придет, говорю, ваш черед и скоро!

— А ну, ну! Выложи ему, Гурьянушка… правду-матку! — задорил работника поп Кирилл.

— Ну да, придет! Вы того и добиваетесь, чтобы вас из России повыкинули…

Ивей наскочил на Гурьяна и ухватил его цепко за грудки:

— Ах ты, музлан, кругом брюхо! Туда же, сам ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса, а лезешь к Яику! Куда те! Семьдесят семь душ на барабане блоху не пумали, а туда же — к казачьей реке!.. Кто вам Рассею оберег, сохранил? А?

Гурьян пятился назад и испуганно бормотал:

— Пошутили мы, пошутили… Не примайте всерьез. Извиняйте…

Голос его заметно дрожал и униженно всхлипывал. «Эх, вот этой бы колотушкой да по голове его!» — с тоской думал он и пугался: ему казалось, что могут увидать, подслушать его мысли.

Казак не унимался:

— Ах ты, зараза! Сидишь на печи да кричишь: «Мотрена, Мотрена, дай пику, таракана заколю!»

И вдруг в этот миг всех опалил звонкий Венькин выкрик:

— Рыба, ребята, рыба! Скора, скора!

Как на Алтае соболя за его особую ценность промышленники зовут зверем, так казаки рыбой именуют исключительно красную рыбу, преимущественно — осетра.

Полупудовый осетр стоял шагах в десяти от берега. Шоколадный хребет его острой грядой выступал из воды. Он уже не мог на такой мели взмахнуть серпообразным своим обмахом и рвануться. Но все-таки было рискованно выводить его на одной бечеве на сушу. Подбагренника у рыбаков не было.

Ивей Маркович осторожно обошел рыбу с тыла и плашмя пал на нее прямо в воде, уцепив ее хищной хваткой. Поднял ее обеими руками и выскочил на песок. В эту минуту казак мало походил на человека: он как зверь сжался в комок при прыжке, он не боялся воды, он, казалось, не только руками, но и зубами вцепился в рыбу. Осетр дергался и бил рыбака обмахом по ногам, — Ивей приглушенно рычал от удовольствия и азарта. Алеша визжал от восторга.

И вдруг Венькино ухо уловило тихий, вкрадчивый плеск весел. Он глянул вверх по реке — и обмер. По синей полосе воды, берегом песчаного острова, прямо к ним пробиралась легкая будара с людьми. Ясно, — это был ревизор, гроза уральских браконьеров. Больше никому летом не разрешалось плавать по реке.

Венька хотел заорать, но долго не мог от испуга пошевелить языком. Он дернул Ивея Марковича за рукав и прохрипел:

— Глянь, Маркыч, ревизор никак…

Всех взметнуло на месте, будто налетел суровый шквал. Ивей все же не выпустил из объятий осетра и, прошипев: «Айда в лес!» — понесся в сторону от реки. За ним, побросав переметы, рыбу, не оглядываясь, бежали ребята и поп. Позади всех тяжело сопел и хрипел Гурьян.

— Стойте! Стрелять буду! — донеслось с воды.

Этот крик еще сильнее подстегнул беглецов. Поп Кирилл, несмотря на свою грузность, дышал в спину Ивеюшке. Ребята обогнали всех и были уже в тальнике. С реки в самом деле щелкнул винтовочный выстрел, пуля зашелестела по верхушкам деревьев. Гурьян завяз в ветвистой коряжине и вопил по-ребячьи:

— Ой, спасите! Ивеюшка, родной, помоги!

— Замолчи ты, музлан! Еще по фамилии назови!

Казак схватил Гурьяна за шиворот и выволок из сушины. По лесу пошли тише. Немного успокоились. Ивей бранился, что бросили переметы. На стану минут пятнадцать сидели молча. Костер залили. Кругом стало тихо. Где-то закричал покойно и утробно филин, и опять тишина. Издали от залива донесся глухой выстрел из охотничьего ружья.

— Дьякон гусей, матри, стрелил, — заметил казак.

Прошло с полчаса. Ивей Маркович уже думал снова идти на Урал —  поглядеть, не остались ли переметы на песке, как вдруг все ясно услышали: кто-то скачет на коне от поселка по лесной сыроватой дорожке.

— Кто бы это? — спросил тихо Кирилл.

— Хорошо, ежели не объездчик. Надо осетра запрятать, — засуетился казак.

Топот то затихал, то снова усиливался: конь спустился в долок и затем опять взобрался на взлобок. Всадник теперь ехал шагом и был совсем близко.

Прорезав тишину и темь; по лесу поплыл протяжный женский голос:

— Ау-у! Где вы там? Веничка-а!

Все с облегчением и в то же время с недоумением посмотрели друг на друга. Несомненно, это кричала Луша. Зачем она прискакала сюда ночью? Откликнуться ей сразу не решались, все еще побаивались ревизора: вдруг тот караулит на берегу? Луша ехала прямо на стан. Ивей сдержанно и протяжно свистнул. Луша услышала и узнала соседа:

— А-а!.. Где вы тут спрятались?

Опять подсвист Ивея. И тут же, вслед за ним, неожиданно и дико — отчаянный женский вопль:

— Ай-ай!.. Караул!.. Спасите!..

Все бросились на крик. Навстречу вынеслась на полянку, ломая с треском кусты, игреневая кобыла. На спине у нее, распластавшись по седлу, лежала Луша, судорожно уцепившись за повод и за гриву.

— Тпру! Стой ты, окаящая!

Ивей метнулся по воздуху, перехватил коня под уздцы. Конь захрипел, вздыбился и остановился. Лушу сняли с седла полумертвой. С минуту она не могла выговорить ни слова, бледная, с вытаращенными глазами, с дрожащими губами.

— Да что случилось? Что такое?

— Там… Черт! Ей-богу! — Женщина перекрестилась. — Голый, в шерсти… Чернущий!.. Там, в камышах, на старице. Ой, все захолонуло во мне!

— Да, ты ополоумела, Лушка?

— Вот те крест, Ивеюшка! Не сойти мне с этого места… И сроду не думала! Провалиться мне! Вот не верила…

Луша бормотала, как безумная. Видно было, что ей не до шуток.

— Айда! Веди нас. Бери все колья, дубинки. За мной, ребята!

Ивей взялся командовать странным отрядом. Луша указывала дорогу. Она понемногу приходила в себя. Блеснула впереди сквозь черные полосы камыша старица.

— Вот сюда, сюда уполз…

— Может, волк? — еще раз усомнился поп Кирилл.

— Да нет же… Ну, вылитый человек, только в шерсти. И с хвостом… Худущий, высокий, — бормотала Луша.

У Веньки прошел холодок по коже. Ивей вдруг закричал, и всем стало по-настоящему страшно.

— Эй, кто там? Выходи!

В камышах на самом деле кто-то засопел, зашлепал по грязи ногами или лапами. Потом все услышали тяжелый вздох, очень похожий на человечий.

— Айда, ребята, вперед, окружай. Бей его кольями по башке! — командовал Ивеюшка и чувствовал, что он и сам никогда еще так не робел.

— Вперед, ребята!

Из камыша раздалось плачущее рычание и поплыл навстречу людям тяжелый бас:

— Свово дьякона убить хотите? Это я, дьякон! Ваш дьякон.

Ивей подскочил от изумления:

— Ты чего там? Выходи скорей, коли так!

— Не в силах! С вами женщина, а я голый. Будто Адам!

— Оденься, балда стоеросовая, и выходи! — рассердился поп Кирилл.

— Лишен возможности. Наказан богом! Женщину уведите…

Луша и Кирилл отошли за кусты. Только тогда из камышей вылез на четвереньках совершенно голый, вымазанный в грязи, ободравшийся до крови о деревья, но с ружьем в руках дьякон. Он в самом деле походил на черта, На него было смешно и страшно смотреть.

Что же оказалось? Он подстрелил в заливе гуся, разделся и с ружьем в руках пошел за ним в воду. Одежду оставил на берегу Урала на коряжине, где была его сидка. На выстрел и шум (дьякон бегал по воде, догоняя подбитого гуся) подъехал ревизор, а у дьякона тут же лежали жерлицы, переметы. Ревизор стал кричать браконьеру, чтобы тот вылазил из воды. Дьякон понял, кто его зовет, и бросился вплавь через залив, так и не поймав гуся. За ним кинулся вдогонку объездчик. Дьякон помчался через лес, и здесь наткнулся на Лушу. Хорошо еще, что он был одет по-казачьи, а не в подрясник, — ревизор признал бы его по одежде.

Дьякону дали пиджачишко прикрыть наготу, и все двинулись на стан. Ивей Маркович хохотал:

— Ну, ухайдакался ты, отец дьякон! И всегда-то у тебя дыра в горсти, а в руках — ни клока шерсти. Бросить гуся!

— В тюрьме и с гусем невесело, — мрачно ответил Чуреев.

Кирилл бранился:

— Не вовремя ты Адамом затеял стать. Не вовремя.

Луша успела рассказать попу, зачем она прискакала сюда ночью.

— Там в поселке тоже… ерунда разная. — Кирилл встряхнул рыжими кудрями. — Вот что. Мы сейчас… Веничка, Луша, я… поедем вперед!

— А я? — жалобно удивился Алеша.

— Вы все потом… Потом, потом все узнаете! Ничего… особенного. Так, чепуха житейская!

Все замолчали, притихли. По тону Кирилла и по лицу Луши было ясно, что дома стряслось что-то неладное, может быть, тяжелое. Никто уже не обращал внимания на полуголого дьякона, прятавшегося от Луши в тень.