ГЛАВА 22
Уайт-Холл
Как легко можно было предвидеть, парламент приговорил Карла Стюарта к смерти.
Хотя наши друзья и ожидали этого приговора, однако поверг их в глубокую скорбь. Д’Артаньян, находчивость которого обыкновенно пробуждалась в самые критические моменты, еще раз торжественно поклялся, что он пойдет на все, только бы помешать кровавой развязке этой трагедии. Но каким образом? Он и сам еще хорошенько не знал. Все зависело от обстоятельств. А в ожидании, пока план окончательно созреет, нужно было во что бы то ни стало выиграть время и помешать исполнению казни на следующий день, как это постановил суд.
Единственным средством было увезти лондонского палача.
Если палач исчезнет, казнь не сможет состояться. Без сомнения, пошлют за другим палачом в соседний город, но на это потребуется, по крайней мере, целый день, а один день в таких случаях может быть равносилен спасению.
И д’Артаньян взял на себя эту более чем трудную задачу.
Далее, не менее важно было предупредить Карла Стюарта о предполагаемой попытке спасти его, чтобы он по возможности помогал своим друзьям или, по крайней мере, не делал ничего такого, что могло бы помешать их усилиям. Арамис взялся за это опасное дело. Карл Стюарт просил, чтобы епископу Джаксону было дозволено навестить его в Уайт-Холле, где он был заключен. Мордаунт в тот же вечер отправился к епископу и передал ему желание короля, а также разрешение Кромвеля. Арамис решил уговорами или угрозами добиться от епископа, чтобы тот позволил ему надеть епископское облачение и под видом епископа проникнуть во дворец Уайт-Холл.
Атос, наконец, взял на себя все приготовления к бегству из Англии, на случай как успеха, так и неудачи.
Наступила ночь. Друзья сговорились встретиться в гостинице в одиннадцать часов вечера и разошлись каждый для выполнения своего опасного поручения.
Дворец Уайт-Холл охранялся тремя кавалерийскими полками и еще более неусыпными заботами Кромвеля, который сам постоянно наведывался туда, а также присылал своих генералов и слуг.
Осужденный на смерть король, сидя один в своей комнате, освещенной двумя свечами, печально припоминал свое былое величие, которое перед смертью, как обычно бывает, казалось ему более сладостным и блистательным, чем когда-либо раньше.
Парри, не покидавший своего господина, с момента его осуждения не переставал плакать.
Карл Стюарт, облокотившись на стол, смотрел на медальон, в котором находились рядом портреты его жены и дочери.
Карл Стюарт, облокотившись на стол, смотрел на медальон.
Он ожидал Джаксона, а после него — казни.
Иногда его мысль возвращалась к благородным французам, которые, думалось ему, были уже за сто лье; они превратились для него в сказочные видения, какие являются во сне и исчезают при пробуждении.
Действительно, порою Карл спрашивал себя, не было ли все случившееся с ним сном или лихорадочным бредом.
При этой мысли он вставал и, сделав несколько шагов по комнате, чтобы выйти из оцепенения, подходил к окну, но тут же замечал торчавшие снаружи блестящие штыки часовых. И тогда он поневоле убеждался, что это не сон и что кровавый кошмар — действительность.
Карл безмолвно возвращался к своему креслу, облокачивался на стол, опускал голову на руку и погружался в раздумье.
«Увы, — говорил он сам себе, — если бы я мог исповедаться перед одним из тех светочей церкви, уму которых доступны все тайны жизни, все ничтожество величия, быть может, голос такого духовника заглушил бы голос скорби, который я слышу в моей душе. Но нет, моим духовником будет священник не выше обычного уровня, мечты которого о карьере и богатстве я разрушил моим собственным падением. Он будет говорить мне о боге и смерти, как он говорил не раз другим умирающим. Может ли он понять, что умирающий король оставляет свой трон узурпатору, а в это время дети его лишены хлеба насущного!»
Он поднес портреты к губам и шепотом стал называть имена всех своих детей.
Наступила, как мы уже сказали, ночь — темная и облачная. На соседней колокольне медленно пробили часы. Бледный свет двух свечей отбрасывал на стены просторной высокой комнаты странные отблески, похожие на призраки.
Этими призраками были предки короля Карла, выступавшие из своих золотых рам. Этими отблесками были последние синеватые и мерцающие вспышки потухавших углей.
Беспредельная грусть овладела всем существом Карла. Закрыв лицо руками, он думал о мире, столь прекрасном, когда мы его оставляем или, вернее сказать, когда он ускользает от нас; король думал о ласках своих детей, таких нежных и сладостных, особенно когда с детьми расстаешься навеки; думал о жене своей, благородной и мужественной женщине, которая поддерживала его до последней минуты. Он снял с груди крест, осыпанный брильянтами, и орден Подвязки, которые она прислала ему с этими благородными французами, и поцеловал их. Затем ему пришла мысль, что она увидит эти предметы только тогда, когда он уже будет лежать в могиле, холодный и обезображенный, — и он почувствовал, как вместо с этой мыслью его охватывает дрожь и холод, словно уже смерть простерла над ним свой покров.
Так, в этой комнате, которая приводила ему на память столько воспоминаний, в которой, бывало, толпилось столько придворных и раздавалось столько льстивых речей, король сидел один со своим опечаленным слугой, в котором он не мог найти никакой духовной поддержки… И тогда — кто бы мог подумать! — королем овладела слабость, и он отер в темноте слезу, упавшую на стол и сверкнувшую на расшитой золотом скатерти.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Дверь отворилась, факелы наполнили комнату дымным светом, и человек в епископской мантии вошел в сопровождении двух часовых; Карл повелительным движением руки велел им выйти.
Часовые удалились, и комната опять погрузилась во мрак.
— Джаксон! — воскликнул Карл. — Джаксон! Благодарю вас, последний друг мой, вы пришли кстати.
Епископ искоса и с беспокойством оглянулся на человека, который, заливаясь слезами, сидел в углу за камином.
— Полно, Парри, — обратился к нему король, — не плачь! Вот господь посылает нам утешение.
— Ах, это Парри! — сказал епископ. — Ну, тогда я спокоен. В таком случае, ваше величество, позвольте мне приветствовать вас и сказать, кто я и для чего пришел.
При звуке этого голоса Карл чуть было не вскрикнул, но Арамис приложил палец к губам и низко поклонился королю Англии.
— Это вы, шевалье д’Эрбле? — прошептал Карл.
— Да, государь, — отвечал Арамис, возвышая голос, — да, я епископ Джаксон, верный рыцарь церкви, который пришел сюда по желанию вашего величества.
Карл всплеснул руками. Он узнал д’Эрбле и был поражен отвагой этих людей, которые, хотя и были иностранцами, без всякого корыстного побуждения столь упорно боролись против воли целого народа и злой судьбы короля.
— Вы, — проговорил он, — это вы… Как вы проникли сюда? Боже мой!
Если они узнают, вы погибли.
Парри был уже на ногах; вся его фигура выражала наивное и глубокое восхищение.
— Государь, не думайте обо мне, — продолжал Арамис, жестом приглашая короля говорить тише. — Думайте о себе. Вы видите, ваши друзья не дремлют. Я еще не знаю, что мы сделаем, но четверо решительных людей могут сделать многое. Помня об этом, не смыкайте глаз, ничему не удивляйтесь и будьте на все готовы.
— Государь, не думайте обо обо мне, — продолжал Арамис. — Думайте о себе.
Карл покачал головой.
— Друг мой, — сказал он, — знаете ли вы, что нельзя терять времени и что если вы желаете действовать, так надо торопиться? Знаете вы, что завтра в десять часов утра я должен умереть?
— Ваше величество, до тех пор должно случиться нечто такое, что помешает казни.
Король с удивлением посмотрел на Арамиса.
В ту же минуту снаружи, под окном короля, послышался странный шум и грохот, словно сбрасывали с воза доски.
— Вы слышите? — спросил король.
Вслед за этим треском послышался болезненный крик.
— Я слушаю, — сказал Арамис, — но не понимаю, что это за шум, а главное — что это за крик.
— Что за крик, я и сам не знаю, — сказал король, — но шум я вам сейчас объясню. Вы знаете, что меня должны казнить под этими самыми окнами? — прибавил Карл, простирая руку к темной пустынной площади, по которой ходили только солдаты и часовые.
— Да, ваше величество, знаю, — отвечал Арамис.
— Так вот, из досок, которые сюда привезли, сооружают для меня эшафот. Должно быть, при разгрузке ушибли кого-нибудь из рабочих.
Арамис невольно вздрогнул.
— Вы видите, — сказал Карл, — бесполезно делать какие-либо попытки: я осужден, предоставьте меня моей участи.
— Ваше величество, — сказал, овладев собой, Арамис, — пусть себе строят сколько угодно эшафотов — они не найдут палача.
— Что вы хотите сказать? — спросил король.
— Я хочу сказать, что сейчас палач уже либо похищен, либо подкуплен вашими друзьями. Завтра утром эшафот будет готов, но палача на месте не окажется, и казнь отложат на один день.
— И что будет дальше? — снова в недоумении спросил король.
— А то, что завтра ночью мы вас похитим.
— Каким образом? — воскликнул король, лицо которого невольно озарилось радостью.
— О, — прошептал Парри, молитвенно сложа руки, — да благословит бог вас и ваших друзей!
— Каким образом? — повторил король. — Я должен знать это, чтобы быть в состоянии помочь вам.
— Я и сам еще не знаю, ваше величество, — отвечал Арамис, — но только самый ловкий, самый храбрый и самый верный из нас четверых сказал мне, когда мы расставались: «Шевалье, передайте королю, что завтра в десять часов вечера мы похитим его». А раз он это сказал, значит, так и будет.
— Назовите мне имя этого неизвестного друга, — попросил король, — чтобы я мог с благодарностью повторять его, все равно, удастся ли ваша смелая попытка или нет.
— Д’Артаньян, ваше величество; тот самый, который чуть не спас вас в пути, когда так не вовремя явился полковник Гаррисон.
— Вы действительно удивительные люди! — сказал король. — Если бы мне рассказали что-нибудь подобное, я бы не поверил.
— А теперь, ваше величество, — продолжал Арамис, — выслушайте меня.
Не забывайте ни на минуту, что мы бодрствуем и стараемся вас спасти; ловите малейший жест, звук голоса, знак, который кто-нибудь из нас подаст вам, — наблюдайте, прислушивайтесь ко всему.
— О шевалье д’Эрбле, — воскликнул король, — что могу я сказать вам!
Никакое слово, даже если оно будет исходить из глубины моего сердца, не в силах выразить вам моей благодарности. Если вам удастся ваше предприятие, то вы спасете не только короля, — ибо королевский сан пред лицом эшафота, клянусь вам, кажется мне чем-то весьма ничтожным, — нет, вы сделаете больше: вы вернете жене мужа и детям отца. Шевалье, вот вам моя рука; это рука друга, который будет любить вас до последнего своего вздоха.
Арамис хотел поцеловать руку короля, но тот быстро схватил его руку и прижал к своей груди.
В эту минуту кто-то вошел в комнату, даже не постучавшись в дверь.
Арамис хотел отдернуть свою руку, но король удержал ее.
Вошедший был один из тех пуритан — полусвященник, полусолдат, каких много развелось при Кромвеле.
— Что вам угодно, сударь? — обратился к нему король.
— Я хочу узнать, окончилась ли исповедь Карла Стюарта? — спросил вошедший.
— Какое вам дело? Мы с вами разных вероисповеданий, — заметил король.
— Все люди братья, — отвечал пуританин. — Один из моих братьев умирает, и я пришел напутствовать его к смерти.
— Пожалуйста, оставьте короля в покое, — вмешался Парри, — король не нуждается в ваших напутствиях.
— Ваше величество, — тихо обратился к королю Арамис, — будьте с ним осторожней: это, должно быть, шпион.
— После досточтимого епископа, — сказал король, — я охотно вас выслушаю.
Подозрительная личность удалилась, окинув епископа долгим, внимательным взглядом, не ускользнувшим от короля.
— Шевалье, — сказал он, когда дверь затворилась, — я думаю, что вы правы: этот человек приходил сюда с дурными намерениями. Когда вы будете уходить, остерегайтесь, чтобы при выходе с вами не случилось какого-нибудь несчастья.
— Благодарю, ваше величество, — сказал Арамис, — тогда не беспокойтесь обо мне, у меня под рясой кольчуга и кинжал.
— Ступайте, и да хранит вас господь, как говаривал он, когда был королем.
Арамис вышел. Карл проводил его до дверей. Арамис вышел, благословляя всех встречных на пути; стража склонилась перед ним. Он величественно проследовал через двери, полные солдат, и сел в карету. Двое часовых проводили его до самого епископского дворца и оставили только у порога.
Джаксон ожидал его в величайшей тревоге.
— Ну что? — спросил он, увидя Арамиса.
— Отлично! — отвечал Арамис. — Все вышло, как я надеялся: шпионы, часовые, стража — все приняли меня за вас. Король благословляет вас в ожидании вашего благословения.
— Спаси вас господь, сын мой! Ваш пример преисполняет меня бодростью и надеждой.
Арамис переоделся в свое платье, накинул свой плащ и вышел, предупредив Джаксона, что он намерен еще раз прибегнуть к его помощи.
Не прошел он по улице и десяти шагов, как заметил следовавшего за ним по пятам человека огромного роста, закутанного в плащ. Арамис схватился за кинжал и остановился. Человек подошел прямо к нему. Это был Портос.
— Милый друг! — сказал Арамис, протягивая ему руку.
— Видите, дорогой мой, — ответил Портос, — у каждого из нас было свое дело. На мою долю выпало охранять вас, и я вас охранял. Видели вы короля?
— Да. Все идет великолепно. Ну а где теперь наши друзья?
— Мы условились встретиться в одиннадцать часов в гостинице.
— В таком случае нельзя терять времени, — заметил Арамис.
Действительно, в эту минуту на соборе св. Павла пробило половину одиннадцатого.
Но так как Арамис и Портос спешили, то они прибыли первыми. Вслед за ними появился Атос.
— Все идет превосходно, — заявил он, не дожидаясь вопроса товарищей.
— А вы что сделали? — спросил его Арамис.
— Я нанял маленькую фелуку, узкую, как индейская пирога, и легкую, как ласточка. Она будет дожидаться нас у Гринвича, против Собачьего острова. На ней хозяин и четыре матроса; за пятьдесят фунтов они согласились ждать нас три ночи подряд. Сев в нее вместе с королем, мы воспользуемся первым приливом, спустимся по Темзе и через два часа будем в открытом море. Затем, как настоящие пираты, мы поплывем вдоль берега, скрываясь за скалами, и если море окажется свободным, направимся прямо в Булонь. На тот случай, если меня убьют, запомните, что капитан зовется Роджерс, а фелука — «Молния». Зная это, вы без труда отыщете их. Носовой платок с четырьмя узлами на углах будет приметой, по которой вас узнают. Через минуту вошел д’Артаньян.
— Выворачивайте ваши карманы, — сказал он. — Нужно собрать сто фунтов стерлингов. Что касается моих ресурсов…
С этими словами д’Артаньян вывернул свои карманы: они были совершенно пусты.
Нужная сумма появилась в один миг. Д’Артаньян вышел и через минуту вернулся.
— Готово, — сказал он. — Кончил. Ух, нелегко было!
— Палач выехал из Лондона? — спросил Атос.
— Как бы не так! Это значило бы сделать полдела: он мог бы выехать в одни ворота и въехать в другие.
— Так где же он? — спросил Атос.
— В погребе.
— В каком погребе?
— В погребе нашей гостиницы. Мушкетон сидит на пороге, а ключ от входа у меня.
— Браво! — скачал Арамис. — Но как вам удалось убедить этого человека скрыться?
— Да так, как можно убедить всякого на свете: с помощью золота. Это стоило довольно дорого, но он согласился.
— А сколько это вам стоило, мой друг? — спросил Атос. — Ведь вы понимаете, мы теперь уже не прежние бедные мушкетеры, бездомные неимущие скитальцы, и теперь все расходы у нас должны быть общие.
— Это обошлось мне в двенадцать тысяч ливров, — сказал д’Артаньян.
— Где же вы их достали? — продолжал допрашивать Атос. — Разве у вас было столько денег?
— А знаменитый алмаз королевы? — со вздохом проговорил д’Артаньян.
— Ах да! Я видел его у вас на руке, — заметил Арамис.
— Значит, вы выкупили его у Дезэссара? — спросил Портос.
— Ну конечно же! — отвечал д’Артаньян — Но, видно уж, мне на роду написано не владеть им! Что поделаешь? Говорят, у алмазов есть свои симпатии и антипатии, как у людей. Этот алмаз, по-видимому, терпеть меня не может.
— Хорошо, — заметил Атос, — допустим, что с самим палачом дело уладилось, но ведь, к несчастью, у всякого палача, насколько я знаю, бывает помощник.
— Был такой и у этого. Но тут нам уж прямо подвезло.
— Каким образом?
— Не успел я задуматься над тем, как с этим вторым уладить дело, вдруг моего голубчика приносят с переломанной ногой. От избытка усердия он взялся сопровождать до самых окон короля воз с досками. Одна из них упала ему на ногу и переломила ее.
— А, так это он закричал, когда я был в комнате короля! — заметил Арамис.
— Должно быть, — отвечал д’Артаньян. — Но так как он парень с головой, то обещал прислать вместо себя четырех ловких и опытных рабочих в помощь тем, которые сооружают эшафот. И, вернувшись к своему хозяину, оп, несмотря на боль от перелома, тотчас же написал своему приятелю, плотнику Тому Лоу, чтобы тот отправился в Уайт-Холл и исполнил свое обещание. Вот это письмо, которое он послал с нарочным за десять пенсов и которое нарочный передал мне за луидор.
— А на кой черт вам это письмо? — спросил Атос.
— Неужели вы не догадываетесь? — спросил д’Артаньян с лукавой усмешкой.
— Честное слово, нет.
— Ну так вот. Любезный Атос, вы, который говорите по-английски, как сам Джон Буль, будете мистером Томом Лоу, а мы трое будем вашими товарищами. Понимаете вы теперь?
— Любезный Атос, вы, будете мистером Томом Лоу, а мы трое будем вашими товарищами.
Атос вскрикнул от радости и восхищения, затем бросился в гардеробную и достал одежды рабочих, в которые четверо друзей немедленно обрядились.
После этого они вышли из гостиницы; Атос нес пилу, Портос — клещи, Арамис — топор, а д’Артаньян — молоток и гвозди.
Письмо, написанное помощником палача, убедило главного плотника, что это те самые люди, которых он ждал.
Назад: ГЛАВА 21 Суд
Дальше: ГЛАВА 23 Рабочие
