Вчера на День благодарения было так жарко и душно – даже после захода солнца, – что прохладный ливень все бы встретили аллилуйей, даже такие атеисты-агностики, как наше семейство. В кондиционированном воздухе чувствовалась непреодолимая сила тяготения, которая придавливала тебя к дивану. Небеса погромыхали, побряцали угрожающе, но громких обещаний так и не выполнили – разверзлись только ночью. Вспышки молний, насквозь просвечивавшие спальню, и громовые звуки, от которых створаживается воздух, меня не волновали, по крайней мере сами по себе, но Люси вся извивалась в холодных, влажных простынях, почти в такт брутальной музыке природы.

Надо вставать, пока мама с отцом не проснулись. Господи, почему старики так мало спят?! Когда я о них думаю, всегда испытываю жуткое чувство вины: как можно кого-то любить на глубинном уровне, всеми фибрами души, притом что сама отчаянно не хочешь становиться такой же?

К счастью, Люси спит беспробудным сном, застывший рот приоткрыт, ноздри раздуваются от каждого вдоха. Я встаю с постели, и она переворачивается на освобожденное мною место с каким-то немного воинственным бормотанием. Я надеваю спортивный лифчик, шелковую рубашку без рукавов и завязываю сзади волосы, продевая хвост в бейсболку Twins.

Я тихонько выхожу на улицу и начинаю отбивать ритм по предрассветным тротуарам, держу курс на юг вдоль залива и наслаждаюсь, пока не вышло солнце, прохладным ветерком, обдувающим руки и плечи. Пахнет мокрым асфальтом, от земли вьются тонкие струйки тумана.

Здорово, что родители здесь, но они в Майами совершенно растерялись. Мне пришлось, по сути, заново покупать им всю одежду, когда они приехали. Отец, по-моему, за всю жизнь ни разу не надевал шорты. Мама стала выглядеть намного лучше, сбросив вес, хотя ей еще есть над чем работать. Проводить с ними время все равно непросто, хотя отношения наши сейчас лучшие за все время, и все благодаря Люси и ее мейлам! Такая вот ирония судьбы!

Вся эта бредовая история два года назад научила меня одному: не избегать проблем, принимать их с открытым забралом. Но хотя мать с отцом иногда требуют очень много внимания, я рада, что День благодарения в гостях у Тома с Моной прошел без эксцессов, особенно после прошлогоднего бардака. Учитывая, что там были и мои родители, я волновалась, но Люси сама сказала, чтобы я успокоилась, а то перестараюсь. Офигеть, конечно: мы с каждым днем все больше становимся похожи!

Как же я все-таки люблю бегать. На дороге почти нет машин; я беру хороший темп по скорости и дыханию: вот пробежала очередной светофор. Когда бежишь в таком темпе, чувствуешь, как из тебя выходит все напряжение, что очень кстати в это время года, учитывая, насколько все непросто с этим Днем благодарения. После прошлогоднего скандала (Мона с Люси подрались) я хотела было предложить Люси всех послать к херам и уехать на Багамы, оставив Нельсона у Тома с Моной на несколько дней. Но она, конечно, никогда бы не согласилась: ребенок так все изменил в жизни. По этим вопросам мне вообще не следует лезть на рожон, ведь его биологическая мать Люси гораздо заботливее меня. Я как бы такой папаша, с которым просто весело. Кроме того, она уже месяц сидит на антидепрессантах – с тех пор, как похоронили Мардж Фальконетти. Бедная женщина скончалась от переедания после того, как перестала ходить в зал. Люси с ней занималась, поэтому и восприняла ее смерть близко к сердцу.

Но самое замечательное, что, когда заводишь детей, бесконечные уборки так тебя занимают, что времени зацикливаться на всей остальной ерунде, которую подбрасывает тебе жизнь, просто не остается!

Над заливом всходит солнце, через мост видно дизайнерский район Винвуд. Мы с Люси прекрасно провели там время несколько недель назад (впервые после рождения Нельсона вышли в свет): был прием после открытия моей выставки в новом филиале галереи «ГоуТуИт». В Нью-Йорке у моего проекта был бешеный успех, и теперь в Майами на него народ валит толпами. Я, конечно, обязана Джерри по гроб жизни.

Развернувшись, я возвращаюсь по Вест-стрит обратно, пересекаю Элтон, пробегаю тридцатые улицы, перепрыгивая через лысые газоны со скошенным под ноль марискусом, на которых после ночного дождя уже пробиваются новые темно-зеленые побеги.

Блаженство: в доме по-прежнему тихо! Я делаю себе протеиновый шейк с бананами и арахисовым маслом и думаю о Люси: утренние мысли кристаллизуются в навязчивое желание поговорить с ней.

Я слышу ее смех на другом конце дома и застаю в нашей комнате – она сидит в позе лотоса и смотрит новое шоу про похудение: эдакий гибрид «Холостяка» и «Потерявшего больше всех», называется «Возможность свидания». Молодой и богатый биржевой брокер из Коннектикута Саймон Эндрюс вместе с экспертом по тренингам и фитнесу Мишель Пэриш берет, как говорит ведущий, «четырех болезненно тучных женщин, чтобы превратить их в желанных красоток и самых завидных невест, которых только можно встретить».

Саймон поднимает одну бровь и обводит всех четырех девушек мучительно-искренним взглядом. «Патти, мне, наверное, должны были польстить твои слова, что если я полюблю тебя, то ты больше не будешь набирать вес. Но на самом деле это был тревожный звоночек. Прости, Патти, но ты делаешь это для себя. Ты не усвоила главное в нашей программе. Для меня эти слова означают, что, несмотря на стройное, привлекательное тело, в душе ты все равно еще толстушка. Нам придется с тобой расстаться».

Патти начинает рыдать, Люси в этот момент натягивает футболку Bruins Ice Hockey:

– Вот уроды! Эта Мишель Пэриш – такая тварь!

Целую ее, она игриво хватает меня за задницу, не сводя глаз с экрана. Иду в кабинет проверить почту. Писем нападало порядком, но внимание привлекает одно: прислали договор о покупке скульптуры «Новый человек». Меня охватывает бурная радость: мы снова богаты! Охуенно богаты! Открываю приложенный файл, распечатываю контракт, подписываю, сканирую и отправляю обратно агентам. Все!

Эйфорию быстро сменяет острое ощущение утраты. «Новый человек» – моя лучшая и самая личная работа, и теперь я останусь без нее. Внезапно возникает желание побыть с «Новым человеком» как можно дольше, пока его не увезли на новое место. И я иду из дома в мастерскую.

Нахожу его в том же положении: скорчившись, он смотрит снизу вверх, поза почти собачья. Я обхожу его со всех сторон, внимательно смотрю с разных углов на застывшее, остолбеневшее лицо, будто он пытается сообразить, что происходит. Да, это, бесспорно, лучшее, что я создала. Закрыв жалюзи, я перекрываю поток света и включаю видеопрезентацию про Эверглейдс: вокруг скульптуры возникает болотистый ландшафт. Это Люси придумала, и получилось круто. Динамики гудят пением птиц и шумом ветра, гуляющего в мангровых зарослях. Я сижу в темноте и внезапно начинаю бояться за свое творение: хочется снова включить свет или открыть жалюзи. Новый человек вдруг показался мне злым, обиженным, как будто сейчас набросится на меня и разорвет на части. Я встаю и отдергиваю плотные шторы, щурясь от света, который потоком заливает мастерскую и мой экспонат, как будто утихомиривая его.