46
Пустые наручники
Я до этого трупов в жизни не видела. Он уже восковый и какой-то нечеловеческий. Вытекшая из него лужа крови по форме напоминает фасоль. Я начинаю сдавленно реветь, горло сжимает одна эмоция за другой. Пытаюсь представить, каким Джерри был в детстве. Вижу маленького мальчика, в изумлении глядящего на мир; как же получилось, что он стал таким мудаком. И когда его так накрыло? Ненавидимый и проклинаемый всеми мешок с костями лежит теперь на полу: молодой еще человек, ушел из жизни в расцвете сил, и только кондиционер не дает ему немедленно начать разлагаться.
Меня накрывает полный паралич, и единственное, что мне приходит в голову, – поехать на квартиру. Освободить Лину, рассказать все про Джерри, показать блокнот, фотографии и негативы. Я холодею от этой мысли, но отцовская бредятина оказалась пророческой. Да, я убийца. Окей, необходимая самооборона, но все равно теперь нужна поддержка Лины, иначе на ближайшие лет двадцать придется ограничиться пиздятинкой безо всяких там искусственных членов. Я совершила убийство, возможно, даже двойное; хер знает как там сейчас Винтер. Все это означает, что теперь я полностью в руках своей заложницы.
Самооборона. Непрерывно повторяя это слово, я выхожу на улицу, залитую рваным светом, и сажусь в «кадиллак»: движения как у робота. Откуда-то доносится шум – едва различимый, но интенсивный и настойчивый; на самом деле его источник – я, но звучит так, будто кто-то шепчет мне на ухо.
Самооборона. Задним умом я понимаю, что вру себе: рано или поздно я бы завалила какого-нибудь козла типа Джерри, я годами к этому шла и немало повидала ему подобных. Когда этот ублюдок залупился, он был уже обречен, а мне теперь придется за это расплачиваться.
Я тру глаза. Две поблескивающие звездочки освещают плотное ночное небо. В окружающей жидкой темноте мелькают приглушенные фары машин. Заезжаю домой, чтобы кое-что взять, и снова еду через центр. Пиздец: руки дрожат на руле. Пытаясь повернуть в последний момент, я чуть не врезаюсь на перекрестке в какой-то кабриолет. Водитель сигналит: франтоватый мужик в костюме и панаме.
– Ёксель-моксель! – кричит он, хлопая себя сбоку по голове. – Следите за дорогой, пожалуйста, девушка! Спасибо! Эй!
Поднимаюсь в квартиру, но Соренсон нет! На полу валяется цепь с пустыми наручниками. Тут вдруг слышу, как Лина (кто ж еще) чем-то загремела на кухне. Ну все: сейчас выйдет на меня с ножом. Но мне даже не страшно: если это судьба, я готова смириться – и, чтобы занимать оборону, сил у меня больше нет. Пусть делает что хочет. Или, может, сюда уже едут копы, которых вызвала моя бывшая узница. Как бы то ни было, теперь мне точно пиздец, полный. Но вот входит Лина, просто машет мне и встает на тренажер.
– Не обращай внимания, Люси, мне еще пятьдесят калорий надо за сегодня согнать.
– Ты… освободилась, – говорю я, изображая недоумение; Лина включает машину и начинает разбег. – Но как? Когда?
– Я сначала стянула с себя наручники. Это было позавчера. Ох, мои запястья… Я вешу пятьдесят девять килограммов, Люси. – Она радостно пялится на меня и разгоняет дорожку. – Такого не было с первого курса!
– Выглядишь прекрасно, – говорю я и чувствую, что к глазам подступают слезы. Я впервые вижу ее такой, какая она есть на самом деле. Она больше не толстуха. – Но ты же… могла сбежать давно…
– А зачем? Результат налицо, – сияет она. – Я, конечно, реально хотела тебя убить, – хихикает она, потом переводит дух, чтобы сохранить ритм дыхания и темп, – но вместо этого я пошла погулять и принесла шампанского! Поначалу было странно и страшно просто даже выйти на улицу… Сучка ты моя чокнутая, – широко улыбается она, задирая майку, чтобы показать живот, который настолько скукожился, что почти исчез, – но цель действительно оправдывает средства!
В это невозможно поверить.
– Вау… Не знаю, что и сказать, я думала, ты так на меня окрысилась, что сразу побежишь в полицию!
– Ну, прям. – Она качает головой. – Ты ж меня спасла! Должна признать, бывали моменты, когда мне хотелось, чтобы ты сдохла, но это была ломка. Теперь я вижу, что ты со мной сделала, что ты мне дала…
– Это ТЫ САМА себе дала… – выпаливаю я, – но слушай, Лина, я должна тебе кое-что сказать…
– Ты создала условия, – перебивает она. – И вернула меня к жизни, поэтому я тебе благодарна от всей души… – она смотрит на дисплей тренажера, – и пи-и-сят…
Выключает дорожку, сходит с нее и идет на кухню. Я, остолбенев, за ней; в голове бурный поток мыслей и образов. Я вижу, как она наливает два бокала шампанского.
– Лина, надо поговорить, произошло нечто…
– Нет, сначала выпьем. – Она поворачивается и говорит резко: – После всего того, что я пережила, дай мне хоть одну минуту, блядь, а потом можешь снова морочить мне голову своим бредом. Господи!
Ответить мне нечего. Она действительно заслужила эту минуту и даже больше. Гораздо больше, чем я, так что я снова тащусь за ней в гостиную.
– За нас, – хмуро говорю я, поднимая бокал кюве к губам и думая о Джерри, который лежит там на ковре в луже крови. Делаю большой глоток.
– Я стала собой благодаря тебе, – говорит Лина, – ты заставила меня посмотреть правде в глаза. То, что отняли другие…
Я едва слышу, что она говорит: эта хрень ударила в голову, и я чувствую, что у меня отвисает челюсть, а руки-ноги становятся ватными…
– …ты мне вернула…
– Вернула… – повторяю я в глупом оцепенении, хотя вижу, что Лина Соренсон смотрит на меня с торжествующей ухмылкой.
– Но при этом ты злобная тварь, и тебя нужно наказать, – улыбается она; я в этот момент сажусь на матрас и заваливаюсь на него.
Я без сил, со мной можно делать что угодно, и она защелкивает наручник у меня на запястье.
И вот я снова в школе, идут соревнования, я бегу по стадиону за Салли Форд – самой быстрой спортсменкой. Я всегда приходила второй. Вижу красное лицо отца, который пришел поболеть за меня, и почти догоняю ее. Почти. Ближе мне так и не удалось к ней подобраться.
Когда мы ехали домой, отец всю дорогу молчал.
– Я ведь почти победила, – оправдывалась я.
– «Почти» не считается. Победила эта самодовольная мелюзга, а ты проиграла. – Он покачал головой. – Но ничего не поделаешь. Ты же просто девочка.
Потом я вижу Клинта Остина: мы в классе, он мне улыбается и спрашивает, буду ли я с ним целоваться. Я говорю «может быть». Но когда они с дружками окружили меня в парке, я просто впала в оцепенение. Потом он стал целовать меня, засунул язык мне в рот. А дружки давай его подбадривать. Потом он отвел меня в кусты за дерево – там часто уединялись: нависавшие сверху ветви и густые заросли образовывали почти невидимую пещеру, – но он окликнул друзей, чтобы те подошли.
– Пизду покажи, – сказал он, и вот я уже лежу на спине, меня хватают, держат, стягивают с меня одежду; Клинт залез на меня и вошел в меня.
Я не сопротивлялась, не сказала ни слова. Я просто решительно не хотела больше быть девочкой, как сказал отец, не хотела плакать, быть слабой и о чем-то просить. Я лежала в трансе и дала Клинту сделать все, что он хотел. Закрыв глаза, я ногтями и пальцами зарылась в землю под собой: между ног стало сильно жечь. Потом дружки разлетелись в разные стороны как мухи, Клинт вышел из меня и слез, и я увидела лицо отца. Забыв про боль между ног, я встала, натянула трусы и расправила юбку. Я не хотела ему говорить, что меня изнасиловали, что меня принудил этот псих со своей бандой и что я не могла и не стала сопротивляться, как поступила бы настоящая Бреннан. Что, если бы отец не нашел меня, они прошлись бы через меня все. Нет, пусть лучше считает меня шлюхой, чем слабачкой, трусихой и вообще девочкой: для меня это был еще больший стыд.
После этого я пошла на тхэквондо, кикбоксинг и карате. Я хотела всем показать, что меня больше никогда нельзя будет запугать, никогда нельзя будет сделать так, чтобы я впала в оцепенение, никогда. Что я научусь всему, что умеют они. Что я смогу пиздить этих гондонов и уничтожать их…
…Я резко прихожу в сознание: меня мутит, в голове ощущение, будто бригада строительных рабочих закладывает фундамент очередного «Уолгринса». Надо мной стоит Лина Соренсон. На полу рядом с ведрами расставлено несколько пакетов из фастфуда: «Макдональдс» и «Тако-Белл».
– Игра та же, только правила немного поменялись, – слышу я ее объяснения; в горле все пересохло настолько, что я даже не могу возразить. – Будешь жить здесь, пока не наберешь девяносто килограммов. Это несложно: три с половиной тысячи калорий в день дают полкило жира. Будешь нормально жрать, быстро выйдешь. У меня тут еще для тебя кока-кола и чипсы на закусь плюс пиво в банках и несколько коробок вина…
Я смотрю на пакеты, которые она ставит передо мной. Во рту жуткий сушняк. Воды нет, приходится взять банку кока-колы. Вкус такой, будто мне вливают в рот и горло электролит из батареек, а когда жидкость доходит до желудка, то разъедает его еще сильнее, но зато я снова обретаю голос:
– Лина, я понимаю, почему ты все это затеяла, но ты должна меня выслушать… У тебя дома…
– Рот закрой, сука фашистская, чокнутая тварь! Я заебалась тебя слушать! Теперь ты, сука, будешь слушать меня, – кричит она. – Я тебя нафарширую, как французского гуся, блин! Девяносто килограммов! Выйдешь отсюда, когда на весах будет эта цифра!
В панике я заставляю себя сесть.
– Мать вернулась! Она скоро сюда приедет!
– Ты же сказала, что ее еще две недели не будет, лживая тва… – она осеклась, – врунья, блядь!
На самом деле ее не будет даже дольше; они только завтра утром летят в Тель-Авив. Я сижу на матрасе и смотрю на эту гадость перед собой. Окидываю взглядом комнату и вижу свой айфон с приложением Lifemap на столе.
– Это самое… Я тебе должна кое-что сказать…
– Я сказала, что ты мной больше не командуешь…
– ЛИНА, БЛЯДЬ, Я УБИЛА ДЖЕРРИ!
Она смотрит на меня с изумлением:
– Не мели ерунды, как ты могла убить Джерри? Он же в Нью-Йорке…
– Он лежит у тебя дома на ковре с проломленной головой.
– Да ты просто ёбнутая какая-то! – орет Лина, но я по глазам вижу, что она понимает: я не шучу.
– Нет, нет… слушай, – продолжаю умолять я, трясясь от волнения и пытаясь перевести дух.
Лина стоит открыв рот; глаза горят.
– Я поехала к тебе проверить почту, а он ждал перед домом. Я была в полном раздрае, незадолго до того поругалась с отцом и плохо соображала…
– А ведь всегда такая рассудительная, – перебивает Лина вполголоса.
– Он обманом заставил меня впустить его в дом. Там он стал все переворачивать вверх дном, искал одну херню, которая была у меня, – признаюсь я, виновато качая головой. – Там в сумке письмо, блокнот и несколько фоток. – Я кивком показываю на стул.
Она идет к сумке и достает пакет. Смотрит на фотографии, проглядывает письмо и начинает внимательно читать блокнот. Глаза увеличиваются, потом тускнеют, потом сужаются. Она еле сдерживает нервное дыхание, ноздри раздуваются.
– В общем, я впустила его в дом. Я плохо соображала. Потом поняла, чего он хочет, и попыталась выставить его. Он психанул, мы стали драться, и я подумала, что он сейчас меня убьет! Он повалил меня на пол и придавил, я нащупала там что-то не глядя и ударила его: оказалось, это топорик, такой узорный, острый, которым ты иногда разделывала скелеты животных… Случайно все произошло, Лина, клянусь! Я пыталась защититься и не хотела убивать!
Соренсон продолжает смотреть на фотографии. Потом разворачивается и выходит из квартиры.
– ЛИ-И-И-НА!!
Но я только слышу, как захлопывается дверь: она ушла. Мне остается только последний раз пожрать на свободе. Я беру один из бигмаков (540), большую пачку картошки (540) и начинаю откусывать, жую и проглатываю: внутрь устремляются сахар, соль, химические токсины. Из-за этого меня начинает мутить. И хочется еще… Но тут я чувствую, что все идет обратно: организм не принимает ядовитую дрянь…
Сквозь слезы гляжу на лужу блевоты. Надо еще. Такая у меня кара. Я залезаю в пакет и съедаю еще: теперь какие-то маленькие сухарики; чувствую, как потоки сахара и соли проникают во все концы организма. Продолжаю есть и пить химозную гадость и жду, что вот-вот завоют полицейские сирены, сперва в отдалении, потом все ближе, войдут копы, уведут меня, и я окажусь там же, где Маккендлес и Бальбоса. Время тянется, и я соображаю, что все может оказаться даже хуже: потерявшая рассудок Соренсон сейчас поедет в «Хоум-Депо», наберет там электроинструмента для пыток и будет меня калечить, как я покалечила Винтера, или вообще прикончит меня, как я прикончила Джерри.
Мне страшно, я пытаюсь стянуть с себя этот браслет, давлю им на упрямый столб и кричу от злости, страха и бессилия, потеряв счет времени. Ее нет уже черт знает сколько, на улице темень хоть глаз выколи. Я лежу на матрасе, сил кричать больше нет, пялюсь в потолок, сознание блуждает между жуткими мыслями и душераздирающими сновидениями. Чувствую, как меня одолевает ветхозаветная тоска. Вдруг раздается пугающе резкий звук открывающегося замка входной двери: все, сейчас закончится моя жизнь или как минимум ее нынешний этап. Утро светит почти в полную силу, заходит Лина – уставшая и взъерошенная, с тяжелым пакетом через плечо.
– Лина… Что случилось? Куда ты пропала? Где ты была?
– Дома. Пришлось заехать еще в «Хоум-Депо» купить кое-какой инструмент.
Господи, ну все…
– Лина, прошу тебя… – Я пячусь к стальному столбу.
Она качает головой, глядя на меня, и ставит пакет на пол.
– Ничего тебе не будет, – с презрением говорит она, из-за чего я чувствую себя полной дурой. – Все, короче.
– Что?..
– Я все за тобой убрала.
– Но…
– Больше тебе ничего знать не надо. Забудь все, что произошло, и как его звали – забудь. Навсегда. Поняла?
– Но…
– Я говорю, поняла?
– Да, поняла! Лина, господи… Я… Я твой должник…
– Вечный, блядь, – рявкает она, сует руку в пакет, достает коробку, полную теплой утренней выпечки, и роняет мне на руки. – На, жри давай!
