«Нарвал» торчал из песка, как ржавый кинжал. Верхняя палуба выступала под углом двадцать или тридцать градусов.

Двигаясь по пляжу, Эрван пытался прикинуть размеры чудища. Построенное в шестидесятые годы судно было метров сто в длину. В свое время этот «сторожевой корабль», как уточнил Аршамбо, был звездой в противолодочной войне. А сегодня от него остался один бесформенный скелет. Ни одной пушки, никакого оборудования не было видно на брошенной посудине, похожей на гигантский кукурузный початок осенней расцветки. Самым удивительным было то, что его бросили здесь как первый камень морского кладбища.

Аршамбо предупредил: скоро прилив и через полтора часа остатки судна полностью уйдут под воду.

Пытаясь отыскать вход, Эрван заметил цепочку следов. Решив поиграть в Мальчика-с-пальчика, он отследил их до пробоины в корпусе; дыра до половины была заметена песком. Он нырнул в железное нутро, включил фонарь, полученный от Аршамбо. И тут же оказался в окружении мокрых труб, изъеденных солью.

– Алмейда?

Спотыкаясь, он двинулся вперед, следуя за лучом своего фонаря. Вода скопилась в глубине трюма и продолжала тяжело перекатываться, будто вспоминая о бортовой качке в предыдущий прилив.

Шлепая по воде, Эрван все время светил себе под ноги: крен корабля делал любой шаг затруднительным. Казалось, ужасная болезнь поразила все, что его окружало. Стены, трубы, вентили и прочее несли отпечаток проказы, синеватых язв, багровых ожогов…

– Алмейда?

Следы, возможно, принадлежали другому посетителю, приходившему раньше, поутру. Он осторожно двинулся в соседнее помещение. Слышно было хихиканье мелких струек, ворчание более крупных дыр, перестук капель в лужах…

Лестница. Можно подняться в каюты или в капитанскую рубку. Зажав фонарик в зубах, Эрван взялся за перекладины и выбрался на следующий уровень. Он протиснулся в круглое отверстие, припоминая все фильмы про подлодки, где парни только и делают, что ежеминутно сигают в люки и закрывают двери с вентилем.

Коридор. Тоже с креном влево, но сухой. Эрван пошел вперед, держась за поручни нависшей стены:

– Алмейда?

Его голос терялся в плеске и хлюпанье. Направляя луч в темноту, он видел только опечатанные двери. Наконец над собой он обнаружил проем – остались только штыри. И снова ему удалось вскарабкаться.

Помещение, наверное, было оружейной или торпедным залом. Длинные полки, гигантские козлы. В слуховые окна проникали лучи серого света, перечеркнутые сверкающим дождем. Пространство переливалось завораживающими полосами, то светлыми, то сумрачными, подвижными, как глубина аквариума.

– Я здесь.

Эрван прищурил глаза и различил сидящую за проржавевшими стойками тень. Он подошел поближе все той же кособокой походкой, одновременно опираясь и цепляясь, чтобы не упасть.

Пристроившийся на рулевом колесе врач, с его вислыми усами, был похож на музыканта шестидесятых: Ника Мейсона, ударника группы «Pink Floyd». Возраст под пятьдесят; у него были длинные волосы и вид викинга, потерпевшего поражение.

– Почему вы назначили встречу здесь?

Тон был агрессивный, зато обошлось без всяких преамбул. Эрван подыскал трубу, чтобы присесть.

– Я думаю, это место сыграло свою роль в убийстве Виссы Савири.

– В убийстве?

– А вы не в курсе?

Врач опустил голову в знак согласия и взлохматил волосы.

– Давайте сэкономим время: расскажите мне, что вы знаете, – продолжил полицейский.

– Я ничего не знаю.

Не лучшее начало для решающего допроса.

– Вы были дежурным медиком для К76 в эти выходные?

– Верно.

– С вами связывались в период с вечера пятницы до раннего утра субботы?

– Нет.

– А в субботу утром, после исчезновения Виссы?

– Тоже нет. Они обнаружили останки на Сирлинге и сразу переправили их прямо в морг.

– Вы впервые были на дежурстве во время посвящения?

– Нет. Я занимаю эту должность лет десять. Сокращение бюджета. А главное, с военных вроде как взятки гладки.

– То есть?

– Некоторые рапорты было бы трудно составить или хранить в архивах. – Алмейда откинул волосы назад, заложив прядь за левое ухо. – Хватит ходить вокруг да около. Что вы хотите знать?

– «Беспредел» – вам это что-нибудь говорит?

– Да.

– Вам уже приходилось лечить ранения, полученные в ходе этого испытания?

– Да.

– Какого рода?

– Множественные мелкие ранения. Порезы. Ожоги.

Эрвану повезло: Алмейда не был приверженцем казенного слога.

– А в медицинскую карточку вы что вписывали?

– Давал волю воображению.

– Почему не изложить факты?

– Правда ничего бы не изменила. Курсанты хором всё бы отрицали, а я бы оказался единственным свидетелем обвинения.

– А на протяжении учебного года вам случается лечить курсантов?

– Конечно. «Беспредел» продолжается весь год. Испытания, то есть ранения, являются частью учебного процесса в К76. И продолжаются все два года образовательной программы. Наравне со спортом и утомительными марш-бросками по ландам.

– И бойцы обращаются к вам?

– У них нет выбора. Остеопаты потребовали бы объяснений, врачи написали бы докладные. Кстати, по большей части эти салаги лечатся сами.

– И как вы объясняете, что никто из них не протестует?

– Они как околдованные.

– Кем?

– В Африке говорят: «Рыба гниет с головы». Это Ди Греко их обрабатывает. Здесь его зовут Долговязый Больной.

– Потому что он сумасшедший?

– Нет, потому что он страдает генетической болезнью, которая деформирует кости.

– Синдром Марфана?

Ник Мейсон покивал головой, словно задавая ритм следующему пассажу:

– А вы неплохо осведомлены.

– Ди Греко по-прежнему в статусе командира?

– Вот уже два года, как его сдали в архив. Никаких обязанностей, никакой ответственности. Он наполовину ослеп и с трудом передвигается. В 2010-м его болезнь резко обострилась. Готов к списанию.

– Как он сумел сделать военную карьеру с таким физическим недостатком?

– Де Голль тоже страдал синдромом Марфана, но ему это не слишком помешало…

Упоминание о Генерале наконец-то обрисовало то связующее звено, которое он так искал.

– Что он делает на авианосце?

– Просто почетное задание, престижные игры. Его присутствие скорее знак терпимости, признание его военных заслуг.

– Каких именно?

– Представления не имею. По мне, так он просто решил умереть на борту.

Значит, Ди Греко оставалось лишь несколько лет жизни. Чтобы было чем заняться, а еще, конечно же, чтобы отомстить судьбе, извращенец втягивал курсантов К76 в круговорот жестокости.

– Вы никогда его не лечили?

– К нему никто и подойти не может. Он отказывается от любого медицинского обследования.

– Почему?

– Ходят разные слухи. Говорят, однажды он прошел МРТ в госпитале. Так машина чуть не взорвалась – столько в его теле металла.

– Протезы?

– Нет, иголки. У него их десятки глубоко в теле. «Беспредел» действителен и для него. Этот парень без конца умерщвляет свою плоть.

– Как фанатичный священник?

– Да, можно и так сказать. Армия – его религия, а боль – его бог.

У лекаря была склонность к напыщенности, но Эрван уловил мысль. Он подумал о металлических остриях, обнаруженных в теле Виссы. Тот же случай? Нет, Клемант говорил о фрагментах холодного оружия, предназначенного для пыток и убийства.

– Он еще наезжает в «Кэрверек»?

– Время от времени. Организует секретные сборища со своими учениками, ночью…

– Где?

– Здесь. На «Нарвале».

Итак, брошенное судно было не только театром действия «беспредела», но еще и Елеонской горой для гуру. Этот ржавый собор представлялся идеальной декорацией.

– И в чем заключается его… философия?

– Я никогда не присутствовал на проповедях, но курсанты иногда мне рассказывали. Его великое озарение основано на античном furor воинов.

– Что это такое?

– В эпических греческих трагедиях воины входят в некий транс, который делает их одновременно неуязвимыми и неконтролируемыми. Вкус крови придает им божественную силу. Ди Греко хочет контролировать этот транс. Он хочет закалить своих бойцов так, чтобы они могли входить в furor, но при этом уметь обуздать его.

– Но мы же говорим о пилотах, так?

– Пилоты, моряки, пехотинцы – не важно. Речь идет прежде всего о психической силе. О людях, обладающих удесятеренной стойкостью.

– И вы никогда не советовали им обратиться к начальству?

– Говорю же, бесполезно. Офицеры закрыли бы глаза, а парней отчислили.

– Но они могли бы, по крайней мере, восстать против своих мучителей.

Алмейда обхватил пальцами трубу. Вылитый Ник Мейсон.

– Вы не поняли. Бо́льшую часть времени они калечат себя сами. Помните поговорку: никто о тебе так не позаботится, как ты сам.

С момента своего приезда в К76 Эрван ощущал внутренний дискомфорт. То, что ему сейчас открылось, объясняло его беспокойство: Ди Греко создавал здесь воинов нового типа, не боящихся ни боли, ни смерти; возможно, они даже испытывали некоторое удовольствие при столкновении с опасностью и страданием. Умер ли Висса от злоупотребления?

– С чего вы вдруг все мне выложили?

– Потому что эта мерзость длилась достаточно долго. Смерть мальчишки – тот «случай», который стал перебором.

– А что произошло, на ваш взгляд?

– Представления не имею. Но ночь пятницы была действительно Walpurgisnacht.

– Вы думаете, это другие его пытали?

Викинг слез со своего импровизированного сиденья:

– Идемте. Прилив начинается.

Эрван не сдвинулся с места:

– Поделитесь со мной вашими ощущениями.

– Ди Греко свел их с ума, как сводят с ума собаку, которую морят голодом и бьют. Они отыгрались на парне.

– Вы знаете хоть одного курсанта, который смыслит в медицине?

– Нет.

– Лиса, который был бы бо́льшим садистом, чем другие?

– Трудно сказать.

– Вы готовы свидетельствовать перед судом?

– Каким судом?

– Судом присяжных. Военным трибуналом. Работы на всех хватит.

Алмейда уже исчез в люке. Его голос прозвучал мрачно и гулко:

– Без проблем. Я сыт по горло.