Она указала ему на стул у покрытого клеенкой стола. Эрван увидел себя ребенком на ферме по соседству с дачей, которую снимали родители. Каждая мелочь там была грубоватой и унылой, но при этом в них сквозила подлинность и значимость, совершенно непривычные для маленького парижанина.

– Когда именно вы познакомились с… Ноно? – спросил он, приступая к беседе.

– Когда Тьерри Фарабо был арестован вашим отцом.

– Вы тоже в курсе.

Она улыбнулась. По лицу разбежалось множество морщинок, превратив кожаную маску в паутину. Она держала свою чашку двумя руками, как подношение.

– Я читаю французскую прессу. Я знала, что однажды вы позвоните в мою дверь.

Он отпил глоток обжигающего кофе. Жидкость подействовала на его горло как болеутоляющее. Он достал диктофон и положил на стол:

– Можно?

– Прошу вас.

Нажал кнопку. Второй допрос.

– У Фарабо была одинокая хижина в двух километрах от Лонтано, – начала монахиня. – Внутри заирские военные нашли его инструменты, магические снадобья, заметки. А еще ребенка одиннадцати лет, в ужасном состоянии. Они отреагировали чисто по-африкански. Сожгли хижину, прокляли место и бросили ребенка в вонючую камеру. Едва не сожгли и его тоже.

У нее был совсем не такой акцент, как у Крауса: настоящий валлонский, который для французского уха звучал немного комично.

– Я думал, что все боялись и уважали Фарабо.

– Пока его не арестовали. Белая власть обратила в прах его могущество. В таком контексте ребенок-сообщник стал воплощением зла. Маленьким колдуном, которого следовало линчевать. Его начали демонстрировать во время богослужений. Организовали обряды экзорцизма. Когда я его встретила, ему недолго оставалось до того, чтобы закончить дни с горящей покрышкой на шее.

– А где был мой отец?

– Он занимался Фарабо и его отправкой в Киншасу. И был не в курсе ситуации.

– Вы уверены?

– Совершенно. Это я с ним связалась.

– Как он отреагировал?

– Как и я. Он был убежден в невиновности мальчика. Просто одно из звеньев в истории. Мы договорились: он все устроит с бумагами, а я оставлю мальчика при себе.

– Как ему это удалось? Я имею в виду: технически?

– Заир не Франция и не Бельгия. К тому же против ребенка не было никаких улик. Если он и помогал заманивать девушек в ловушку, их уже не было, чтобы об этом рассказать. Фарабо ни разу о нем и словом не обмолвился.

Эрван опустил глаза – глазок диктофона походил на красный огонь светофора.

– Расскажите мне о мальчике. Опишите его.

– Его звали Арно, со звучным «о», на фламандский манер. Арно Луаян. Светловолосый и щуплый. Он тоже был сиротой, родом из Монса. Как он оказался в Лонтано, никто так никогда и не узнал. Фарабо подобрал его. Все думали, он его родственник: они были немного похожи.

Эрван подумал об изнасилованиях:

– Вы полагаете, Фарабо надругался над ним?

– Никоим образом. Ноно ни разу не подвергался ни малейшему сексуальному насилию. Я ознакомилась с его показаниями. Ставка была на другое. Фарабо хотел передать ему свои способности, прежде чем его арестуют. Поэтому он инициировал Ноно…

– Отец Краус мне уже об этом говорил.

Она покачала головой с таким видом, будто хотела сказать: «Нелишне будет еще раз на этом остановиться».

– Ноно прожил несколько месяцев один в лесу. Каждый день или, вернее, каждую ночь Фарабо приходил к нему и кормил. Он приходил в своем наряде нганга.

Она взяла со стола жестяную банку из-под печенья, открыла ее и достала старые черно-белые фотографии. Портреты колдунов или, вернее, целителей – на взгляд неофита, никакой разницы. Мужчины в головных уборах из перьев, в резных деревянных масках, в руках жезлы с насечками или разукрашенные колокольчики. Одно фото страшнее другого.

– По рассказам Ноно, – сказала сестра Марселла, перебирая снимки, – Фарабо носил маску вроде этой.

Она указала на овал из светлого дерева, воспроизводящий черты толстощекого младенца с шершавой кожей. Большие черные глаза, маленький рот, узкий, как рана, и выражение невероятной, трепетной жестокости.

– Ноно, конечно, был травмирован, но он обладал на редкость стойким характером. Невинность служит детям той броней, которая позволяет им победить многие мерзости.

Сестра Марселла собрала снимки. За стеклами очков, которые, казалось, держались на канцелярских скрепках, она немного косила. Кого никто не желает, того Бог прибирает, невольно сказал себе он.

– Я осталась рядом с ним в Киншасе, – продолжила она. – Через полгода он нормально ел, пользуясь приборами, и даже мог, не чаще раза в неделю, выдавить из себя пару слов о тех жутких годах. Почти психоанализ. И только тогда он сумел заговорить о худшем.

– О худшем?

– Об убийствах. Во время жертвоприношений именно он подавал инструменты учителю, он вытирал кровь, помогал укладывать жертву на тропинках в лесу.

– Что он вам рассказал об убийствах?

– Я предпочитаю не вспоминать об этом.

Он представил себе двух служителей культа, мужчину и мальчика, разрисованных белой глиной и пудрой из красного дерева, у истерзанного тела.

– У вас нет его портрета?

– Нет. Он всегда отказывался фотографироваться. Он… – Она остановилась и заговорила снова безапелляционным тоном: – Это не он убивает сегодня.

– Как вы можете это утверждать?

– Когда я рассталась с Арно, он совершенно выздоровел. Два года терапии, кротости, учебы. Он был одаренным, умным, очень милым. Просто жертва обстоятельств.

– В моей профессии нам платят за то, чтобы мы не забывали: такие обстоятельства никогда не стираются из памяти до конца.

– Я согласна, но мы увезли его из Африки, от колдовства и жестокости. Он не выступал на процессе.

– «Мы» – это кто?

– Ваш отец и я. У Грегуара был влиятельный друг в Брюсселе, который позаботился о том, чтобы Арно поместили в соответствующее детское заведение во франкоязычной Бельгии. Он поменял ему имя и сделал фальшивые документы.

– Почему?

– Он не хотел, чтобы до мальчика можно было добраться или каким-либо способом связать его с этим делом. Говорил, что второй шанс начинается с полного уничтожения прошлого.

– Значит, вы не знаете его нового имени?

– Нет. И ваш отец тоже. По его мнению, самым главным было переправить мальчика на новый берег. Арно больше никогда не должен был ни возвращаться назад, ни связываться с нами. И у нас самих не оставалось возможности его отыскать.

У Эрвана в голове не укладывалось: ученик убийцы, брошенный на воле, и ни его имя, ни адрес никому не известны? Это не бутылка в море, а готовая взорваться торпеда. Между прочим, он достаточно хорошо знал отца, чтобы поверить, будто тот способен оставить у себя за спиной такую угрозу. Чистильщик славился своей тщательностью в уборке…

– Спасибо, сестра.

Когда он поднялся, старая женщина вцепилась в его рукав:

– Не ищите его. Оставьте его в покое. Он здесь ни при чем. В последнее время он говорил: «Я нганга. Я могу улететь на арахисовой скорлупке. Я могу исчезнуть вместе с ветром после дождя». Я уверена, что он стал врачом или даже священником. Человеком, который всю свою жизнь творит добро.