Потолочные светильники зажигались один за другим, освещая ряды читальных столов.

– Присаживайтесь.

Эрван устроился за одним из них. Священник сел напротив. По такому случаю полицейский вытащил диктофон:

– Вам не будет мешать, если я включу запись?

– Вовсе нет, но сначала я хотел бы задать вам один вопрос.

– Прошу вас.

Не имело смысла разыгрывать из себя непроницаемого копа.

– Вы сказали, что занимались расследованием серии убийств в Париже.

– Совершенно верно.

– Я прочел сегодня утром в прессе, что предполагаемые виновники убиты во время перестрелки в Бретани…

Эрван выбрал полуложь:

– Верно, но, чтобы закончить отчет, мне нужно набросать как можно более полный портрет того, кто их вдохновил: Тьерри Фарабо.

– Вы хотите сказать, что роетесь в прошлом Человека-гвоздя в поисках улик, касающихся сегодняшнего дня? Может, вы не все поняли?

Эрван улыбнулся. Он всегда приписывал священнослужителям этакую блаженную невинность, которая в реальности оборачивалась наивностью, граничащей с глупостью. Краус к данной категории не относился.

– Все оказалось намного сложнее, чем мы ожидали, это верно. Трое, ликвидированные в Финистере, создали культ Человека-гвоздя, и мы уверены, что они виновны в преступлениях двух последних недель. Но нам не хватает конкретных доказательств. Если внимательно присмотреться к тому, кто был их кумиром, возможно, удастся найти новые улики.

Бельгиец по-прежнему улыбался:

– Включайте вашу машинку.

Первый вопрос:

– Вы помните, как встретились с Фарабо?

– Конечно. Когда его арестовали, я руководил диспансером в Лубумбаши. Меня вызвали, и я поехал в Лонтано, чтобы дать первое психиатрическое заключение. Я подходил лучше всего: и врач, и священник, к тому же я был знаком с верованиями йомбе.

– Каким он был?

– В состоянии шока.

– Из-за совершенных убийств?

– Из-за охоты на него, которую устроил ваш отец.

Эрван почувствовал ком в желудке:

– Что… что вы можете об этом рассказать?

– Я не очень много знаю. Это длилось несколько недель, и в обстановке, которую можно расценить как… напряженную.

Эрван подумал о фотографии Фарабо, на которой тот выглядел невредимым:

– Думаете, отец пытал Фарабо после поимки?

– Я думаю, что преследование само по себе было пыткой. Для обоих. Фарабо знал джунгли. Грегуар Морван, напротив, никакого опыта существования в джунглях не имел. И однако, он не сдался. Он выследил Фарабо. Он заморил его голодом и загнал, пока наконец не схватил и не доставил в Лонтано.

В голосе старого миссионера проскальзывали нотки восхищения. Этот человек, хотя и должен был не одобрять жестоких методов (будучи психиатром) и взывать к сочувствию (будучи священником), испытывал уважение к отваге и упорству охотника.

– Речь шла не только о физической выдержке, – добавил он. – В глубине леса Фарабо играл на своей территории – территории оккультных сил. Ваш отец противостоял мощному и неизвестному миру.

– Вы в это верите?

– Я верю в тот факт, что он находился в крайне неблагоприятном положении, и полагаю, простите мне это выражение, что у него были железные яйца.

Он приехал не для того, чтобы выслушивать панегирики в адрес Старика.

– Вы лечили Фарабо?

– Подручными средствами. Он был в состоянии полной прострации. Нечто вроде каталепсии духа. Мне пришлось дать ему успокоительное, которое расслабило его и вернуло к реальности. Параллельно я смог опросить свидетелей.

– Я думал, свидетелей не было.

– Не убийств, а общей атмосферы в городе. Жители Лонтано оправлялись от двух лет настоящего террора.

Эрван снова задумался: как убийце удавалось завоевать доверие жертв? Может, это и было той уликой, которую он искал. Отложим на потом.

– Я читал в протоколах процесса, что Фарабо был известен как нганга. С самого начала жители должны были его заподозрить, верно?

– Негры – без всякого сомнения, но никто не хотел говорить. Во-первых, из страха и, во-вторых, еще из уважения. О нем ходили легенды. Говорили, что он бродит по ночам в джунглях обнаженным и обмазанным глиной, что он разговаривает с демонами. Рассказывали, что он превращается в самых разных животных, – африканские байки.

– Они должны были его выдать.

– Нет. Нганга, который лепит минконди из плоти белых, знает, что делает, и наделен огромной властью.

– Можно подумать, вы разделяете эту версию. Разве Фарабо не был просто душевнобольным?

– Он чувствовал угрозу со всех сторон – и от колдунов, и от чудовищных сил. Как психиатр, я диагностировал шизофрению с параноидальным уклоном. Но другие коллеги со мной не согласились. С их точки зрения, речь шла просто о религиозном рвении.

Его акцент стал приятней: перепады темпа раскачивали фразы, как на волнах.

– Вам удалось его расспросить?

– Я завоевал его доверие. Он рассказал свою историю. Я имею в виду, рассказал о своем детстве. Вы в курсе?

– В общих чертах. Был предоставлен самому себе, жил с сельскохозяйственными рабочими в Нижнем Конго и был посвящен в магию йомбе.

– Совершенно верно. Лет в двенадцать-тринадцать он уже был известным целителем, способным заставить колдунов отрыгнуть съеденные ими души, раздробить их невидимые челюсти.

– По вашему мнению, когда он окончательно спятил? То есть потерял разум?

– Невозможно сказать. Сталкиваясь с духами, он мало-помалу начал чувствовать, что его преследуют, окружают. Слышал голоса, страдал галлюцинациями. Он должен был убивать: выбора у него не было.

Эрван решился перейти к сути дела:

– Расследование выявило четверых убийц и немало жертв.

– В газетах говорилось о троих…

– Газеты не полиция. Моя проблема в том, что убийцы действовали невидимым образом. Никаких следов, никаких свидетелей. В довершение всего, жертвы вроде бы не оказывали ни малейшего сопротивления.

– И что из этого?

– В Лонтано все происходило схожим образом. Никто ничего не видел, а главное, женщины доверчиво шли за Фарабо, что кажется невероятным, если учесть, что город был объят ужасом.

Феликс Краус не ответил. На губах его мелькала улыбка. Тишина была такая, что Эрван слышал – или ему так казалось – шум работающей вентиляции.

– Вы знаете, в чем секрет Фарабо? – продолжал настаивать он. – Что он делал, чтобы подобраться к добыче и убедить ее последовать за ним? Почему никто ни разу его не заметил?

– Ответ простой: у него был сообщник.

– Что?

– Не совсем сообщник, скорее ассистент.

– О чем вы говорите, черт подери?

Краус не стал придираться к ругательству. Напротив, удивление Эрвана его позабавило, как человека, который рассказывает, чем закончился фильм.

– Уличный мальчишка. Сирота лет двенадцати.

– Негр?

– Белый.

– Он еще жив?

– Представления не имею.

Эрван откинулся на спинку стула. Его настроение в корне переменилось. Появилось ощущение, что он сорвал главный куш.

– Расскажите.

– Знания нганга передаются от посвященного к посвященному. Фарабо нужен был ученик, наследник, прежде чем он закончит свои дни в тюрьме или линчеванный белыми поселенцами. Он нашел Ноно. Мальчика, который напоминал его самого в детстве.

В отчетах об этом не было ни строчки.

– Я по-настоящему не отслеживал эту сторону дела, – продолжил священник. – Ноно сразу же поместили в диспансер в Лубумбаши. Я попросил, чтобы мне дали с ним поговорить: в просьбе было отказано. Я хотел просмотреть его медицинскую карту: тот же ответ. На процессе о его существовании ни разу не упомянули.

Эрван уже понял, что виновником этого исчезновения был его отец. Апостол второго шанса, «кто умеет наказывать, умеет любить». Он всю жизнь видел, как отец прощает, стирает все долги, заново создает карьеры в их полицейском кругу. И точно так же он поступал с преступниками.

– Относительно него все пришли к общему согласию: и полицейские, и адвокаты, и судьи как бы устранили его из дела, – продолжал Краус. – Он и так настрадался: зачем было бередить его раны.

– Настрадался в каком смысле?

– Во-первых, он прошел посвящение «кхимба». Вы знаете, что это такое?

Эрван вспомнил пояснения Редлиха: обрезание по живому, сырое мясо, иногда человеческое, одинокая жизнь в лесу, телесные наказания…

– Да, мне об этом уже рассказывали.

– А вдобавок еще и церемонии… магические.

– То есть?

– Все заставляет думать, что он участвовал в убийствах.

У Эрвана закружилась голова: тому малышу, если он еще жив, сейчас должно быть около пятидесяти, и на сегодняшний день он идеальный Человек-гвоздь номер два. Почему отец никогда ему ничего не говорил?

– По-вашему, мальчишка помогал ему заманивать жертв в ловушку?

– Конечно. Что может быть безобиднее ребенка? Возможно, ему поручалось завлечь добычу в укромный уголок, а может, Фарабо с самого начала был рядом – старший и младший братишка – или еще как-то…

– Вы ничего больше о нем не знаете?

Краус порылся в кармане и выложил на стол сложенный вчетверо листок:

– Я был уверен, что этот след вас заинтересует. Диспансером, где его лечили, руководила некая сестра Марселла. Валлонка. Я выяснил: сейчас она живет в Куртре, в нескольких километрах отсюда.

Эрван почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Слишком хорошо: вернее, слишком безумно, чтобы оказаться правдой: ребенок, сообщник Человека-гвоздя, давно ставший мужчиной, безусловно травмированный на всю жизнь, находится в досягаемости для допроса.

Эрван развернул листок и прочел: «Сестра Марселла. Бегинаж в Куртре, номер 17».

– А что такое бегинаж?

– Старая бельгийская традиция. Со времен Средневековья набожные женщины в нашей стране, будь то вдовы или одинокие, жили вместе в зданиях, выстроенных вокруг церкви, и звались бегинками. Что-то вроде деревни в городе.

– Они монахини?

– Строго говоря, нет. Это были мирянки и вполне независимые. Сегодня их больше не существует. Кажется, последняя бегинка умерла недавно. Но деревни принимают к себе сестер, ушедших на покой, как Марселла.

Эрван встал. Ему трудно было скрыть охватившее его возбуждение. Краус посмотрел на часы:

– Никто вам в это время не откроет. Где вы собираетесь ночевать?

– Представления не имею.

– Оставайтесь здесь. У нас есть комнаты.

Бороться сил не было. И кстати, провести ночь в католическом университете показалось ему добрым предзнаменованием. Ключ к делу, возможно, находился в Божьей тени – что было само по себе парадоксально.

Они пересекли паперть. Вдали звонили колокола.

– Будьте помягче с Марселлой, она очень чувствительная.

– Не в моих привычках хамить пожилым дамам.

– Я хочу сказать: будьте действительно помягче. Она в Куртре на выздоровлении. У нее амебиаз.

Эрван представил себе червей в глубине внутренностей, изнуренных десятилетиями пребывания в Африке. Решительно, это никогда не кончится.