Морвану следовало бы заниматься судьбой «Колтано», тревожиться о подозрениях, которые сгущались вокруг смерти Перно, или вновь и вновь задаваться вопросом, кто же этот призрак, появившийся из прошлого и способный прикончить собственных убийц?

Но ничего не поделаешь.

Валяясь в постели, он витал в облаках, словно выкурил косячок или принял двойную дозу своих таблеток. Гаэль жива: важно только это. Остальное – обычная рутина. Привычное дерьмо, не представляющее особого интереса.

Была суббота, 21:30, и он, уставившись в потолок, краем уха слушал радио. Его опьянение было огромным, глубоким и в то же время легким. Ему казалось, что кровать слегка раскачивается, и он снова видел себя сорок лет назад, слушающим маленький транзистор на борту баржи, плывущей по реке Луалаба в те времена, когда он выслеживал Тьерри Фарабо.

В сущности, ничего по-настоящему не изменилось. Речная качка была по-прежнему в нем. И возбуждение от первого расследования тоже. И вкус Африки, конечно же… Когда узнаешь эту красную землю, пейзажи, которые разрывают тебе сердце и выжигают сетчатку, этих мужчин и женщин, веселых, жестоких и наивных, способных проявлять чудеса тонкости, артистической восприимчивости и невероятных суеверий, то никогда уже не станешь до конца прежним. Африка – как хроническая малярия: думаешь, что уже выздоровел, потому что паразиты вроде бы исчезли, но они лишь запрятались глубоко в печени и только и ждут, чтобы вылезти.

В дверь постучали.

Морван резко вскочил и схватил пистолет, лежавший в ящике прикроватной тумбочки. Опомнился. Стук означал три вещи: посетитель знал код нижней двери, имел пропуск, чтобы пройти через вторую дверь, снабженную домофоном, и был в курсе, что в субботу вечером нужно подняться по черной лестнице и постучать сюда, чтобы его застать.

Эрван.

Он пошел открыть.

– У тебя есть пять минут? – спросил сын с недобрым видом.

Морван распахнул руки, чтобы продемонстрировать свою одежду: домашняя куртка и штаны, подбитые мехом домашние туфли. Он впустил сына и предложил что-нибудь выпить. Эрван отказался, резко мотнув головой. Морвана растрогал этот жест: в сорок с лишним лет сын оставался все таким же упрямцем, и он узнавал этот отказ, выдающий его особую манеру двигаться вперед, не снимая ногу с тормоза.

Старик выключил радио и попробовал перейти на заговорщицкий тон:

– Как давно мы не проводили субботний вечер вместе. Помнишь наши вечера перед телевизором? И…

– Я принес тебе один сувенир.

Эрван положил на кровать фото. Морван взял снимок в руки, и взгляд его затуманился. Либервиль, 1978-й. Монтефиори пригласил его провести несколько дней у себя на вилле – он тогда подписал с Омаром Бонго потрясающий контракт на рельсы для новой железной дороги.

Но не София – маленькая капризная девчонка, которую он всегда не выносил, – и не их пропавшая молодость, его и жестянщика, а мечта об искуплении, витающая над этим снимком, надрывала ему сегодня душу. В те времена оба эксплуататора думали, что их спасут собственные дети, чья судьба искупит грехи отцов – или, по крайней мере, послужит им извинением. Ничуть не бывало: они продолжили творить свои сволочные делишки, а их детки выросли в богатстве и тревожной недоверчивости, интуитивно прозревая преступления, обеспечившие им безбедное житье. Невинность ускользнула от всех них, как эфемерное облако, которое рано или поздно конденсируется в слезы.

– Кто тебе это дал?

– София. Она провела свое расследование и обнаружила любопытные подробности.

– Ты знаешь мой ответ, не заставляй меня каждый раз повторять. Все, что я сделал…

– Было для нашего блага, я понял. Но мне плевать. Ваше вранье и ваши делишки касаются только вас.

– Лоик в курсе?

– Нет еще.

– София говорила со своим отцом?

– Не знаю. Она хочет заполучить ваши головы.

– А ты?

– Только прояснить кое-что.

Старик не мог отвести взгляда от фотографии. В те времена Гаэль еще не родилась, и когда он видел малышку Монтефиори, то тайком молился, чтобы однажды у него появилась такая же красивая дочка. Чудо произошло, но оказалось подарком дьявола.

– София думает, что их брак был предлогом для слияния ваших долей в «Колтано».

– Это правда.

– И что вы подстроили их встречу.

– Тоже правда. Тебя это шокирует?

– Нет. Но до меня одно не доходит. Если я правильно понял, ты хочешь эксплуатировать новые рудники за спиной «Колтано».

– Точно.

– Так почему же ты собираешься ограбить империю, которую рассчитываешь передать своим детям?

– Потому что бывают краткосрочные планы и долгосрочные. Сегодня наилучший ход – это заграбастать ставку, причем как можно быстрее. Потом посмотрим, куда это нас приведет и что останется от «империи», как ты говоришь, после войны и нашей смерти…

– Как ты можешь ставить на Лоика и Софию, чтобы управлять такой компанией? Они же в этом ничего не понимают.

– Они в любом случае лучше, чем негры.

– Когда-нибудь тебе придется сказать мне, любишь ты Африку или ненавидишь.

– Ответ заключен в самом вопросе: мое сердце всегда балансировало между тем и другим. Это все?

Сын казался ненормально уверенным в себе: он что-то скрывал. Касалось ли это расследования? Лоика? Софии? Морван хранил молчание. Его любимый метод: затаиться в тени и следить за добычей.

– А еще я пришел поговорить о Жан-Филиппе Маро.

Старик знал, что убийство Перно вызовет цепную реакцию. И убийца тоже это знал.

– Это журналист, который покончил с собой?

– А я боялся, что ты сделаешь вид, будто не в курсе.

– Я в курсе всего. Почему ты заговорил о нем?

– Людовик Перно был замечен рядом с домом журналиста за несколько дней до его смерти.

– Ну и что?

– Перно был тайным агентом. Этот парень наверняка «самоубил» немало людей за свою жизнь, и чаще всего по твоим приказам.

– Осторожней, полицейский не может без доказательств бросаться подобными подозрениями.

– Маро – твоя работа или нет?

– Зачем мне было приказывать покончить с ним?

– Он был первоклассной ищейкой. И возможно, готовил один из своих коронных номеров, который следовало удушить в зародыше.

Повернувшись спиной к сыну, Морван встал перед окном и сунул руки в карманы. Ему это нравилось: будто капитан на мостике корабля. Прямо перед ним авеню Мессины привычно устремлялась вдаль, надменная и отстраненная.

– Ты ошибся временем, сынок. Сейчас людей вот так не убивают. Мы живем в эпоху рыхлого консенсуса и политкорректности. Никто ни во что не верит, кроме как в идеи, не стоящие и гроша: экологию, антиглобализм… Это где-то далеко, расплывчато, а пока что пора на распродажу в «Колет».

– Перестань ходить вокруг да около. Ответь.

Морван вздохнул и направился к столу, где стоял чайник и керамические чашки. Чугунный заварочный чайничек был уже горячим. Он налил в него кипящую воду.

– Ты уверен, что не хочешь аюрведического настоя? Это тот, что Лоик привез нам с Тибета.

Эрван даже не удостоил его ответом. Морван налил себе чашку, вдыхая пряный запах. Он пил этот состав каждый вечер перед сном.

– Тебе поручили расследование? – спросил он.

– Никакого расследования нет, и ты это прекрасно знаешь.

– Маро был просто жуком-навозником, любителем покопаться в чужом дерьме, причем самого поганого пошиба, – признал он наконец. – Бо́льшая часть его так называемых журналистских расследований была враньем, а скандалы, которые они вызывали, – дутой шумихой.

– Ты отдал приказание его убить, да или нет?

– Можешь повесить на меня все трупы.

– Если бы Маро начал копать в опасном направлении, то обратились бы к тебе.

– Между журналистами и властями идет игра в поддавки. Им позволяют докопаться до какого-нибудь псевдоскандала. Взамен они не трогают те темы, которые по-настоящему раздражают.

– Над чем работал Маро?

– Кого это заботит? Все уже ушло в историю.

– Не могу поверить, что ты совершенно хладнокровно приказал убрать человека.

Морван уселся в кресло рядом с диваном, где приткнулся сын:

– Знаешь, что говорил Ле Дык Тхо, вьетнамский генерал? «На земле каждую секунду умирает человек: неплохо, если время от времени одна из этих смертей послужит правому делу».

– Ле Дык Тхо был фанатиком.

– И лауреатом Нобелевской премии мира, тем не менее.

– Он от нее отказался!

Морван поднял свою чашку:

– Браво, сынок.

– Какому делу могла послужить смерть Маро?

– Единственно стоящему: порядку в стране. Главный вопрос, который ты должен бы себе задать, таков: откуда и почему новый Человек-гвоздь все это знает?

– Я к тому же достаточно взрослый, чтобы вести два расследования зараз. Если я найду хоть что-нибудь, свидетельствующее о том, что ты замешан в это дело, – тебе конец. Ты заплатишь за свои преступления, клянусь.

– Я плачу каждый день, можешь мне поверить, только на свой манер. Так что у тебя с Человеком-гвоздем?

– Не вижу никаких причин говорить об этом со свидетелем. А точнее сказать: с подозреваемым. Чем дальше продвигается расследование, тем очевиднее, что ты замешан.

Парнишка все больнее давил на рану. Облегчение при мысли о дочери испарилось, как ароматный дымок над чаем.

– Тогда иди работать, вместо того чтобы меня доставать! – бросил гневно Морван.

– Ты же сам посоветовал мне сосредоточиться на материальных фактах, происхождении гвоздей и прочем.

– И что?

– Эти гвозди импортируются люксембургской компанией «Heemecht». Знакомо?

Морван не знал, что «Heemecht» продает эти старые железки. Значит, убийца хочет впутать и итальянца? Совершенно точно: его мотивы кроются в Центральной Африке.

– Ты знаешь ответ. А кто покупал гвозди?

– Лартиг.

Значит, есть и другие важнейшие факты, которые от него ускользнули… Вот и урок смирения всесильному человеку, каким он себя мнил.

– Монтефиори, – продолжил сын, – был в Лонтано?

– Да.

– Как и Ди Греко?

– К чему ты клонишь?

– Что же вы такое натворили в Африке, чтобы вызвать столько ненависти?

Морван отпил обжигающий глоток и ответил рассеянным тоном:

– Это было так давно…

Эрван направился к двери, не добавив ни слова.

– Осторожней, Эрван. Слишком много следов создают не дорогу, а лабиринт.

– Это наш сегодняшний слоган?

Он исчез на лестнице, оставив отца сидеть в кресле.

Морван с трудом поднялся и запер дверь. Ящик прикроватной тумбочки все еще был открыт. Прежде чем захлопнуть его, он достал свое оружие: «Беретта-92FS», пятнадцать девятимиллиметровых патронов «парабеллум» плюс еще один в патроннике.

– Si vis pacem, para bellum… – пробормотал он.

«Хочешь мира – готовь войну». Именно из этого латинского девиза родилось название револьвера. Он убрал оружие на место.

Всю жизнь он готовил войну, но так и не нашел мира.