Глава 8

Сержант абсолютно не сомневался насчет того, чтобы обвинить Кейлеба в убийстве Энгуса Стоунфилда, однако королевский прокурор, прибывший в участок, чтобы ознакомиться с делом, посмотрел на ситуацию по-другому. Он стал оспаривать предъявленные улики и в полдень потребовал пригласить адвоката Оливера Рэтбоуна.

– Итак? – спросил прокурор после того, как Рэтбоуну сообщили все известные подробности, а также обстоятельства ареста Стоуна. – Есть ли смысл отдавать его под суд? И вообще, располагаем ли мы достаточными уликами для обвинения его в убийстве?

Оливер на некоторое время задумался, прежде чем ответить. Зимний день выдался на редкость ясным, и сквозь высокие окна лился яркий солнечный свет.

– Это дело уже известно мне в определенной степени, – задумчиво проговорил он, усевшись и положив одну стройную ногу на другую. Как обычно, адвокат соединил ладони так, что концы его пальцев соприкасались друг с другом. – Частный детектив Монк недавно обращался ко мне за консультацией, касающейся улик, необходимых для доказательства гибели человека. Он действовал по поручению миссис Стоунфилд.

Прокурор удивленно приподнял брови.

– Интересно, – пробормотал он задумчиво.

– Не слишком, – возразил Рэтбоун. – Эта несчастная женщина, догадавшись о том, что могло произойти, вполне обоснованно желает, чтобы ей предоставили возможность назначить управляющего делами мужа, пока его предприятие не понесло серьезного ущерба ввиду отсутствия владельца.

– Что, по вашему мнению, могло бы способствовать расследованию этого дела? – Откинувшись в кресле, прокурор устремил на Оливера пристальный взгляд. – Я склонен к тому, чтобы поверить, что Стоун действительно убил собственного брата. Я бы с удовольствием заставил его отвечать за это, однако меня станут критиковать со всех сторон, если я передам в суд дело, которое мы не сумеем выиграть, в результате чего этого негодяя отпустят на свободу, а мы с вами превратимся в посмешище.

– Вы правы, – любезно согласился адвокат. – Его постараются оправдать за отсутствием улик, а потом, когда обнаружат труп и станет ясно, что он все-таки виновен, мы уже ничего не сможем исправить. Вся беда в том, что у нас есть право только на единственный выстрел. Поэтому мы должны угодить точно в цель, другого шанса нам не представится.

– Если учесть, что в детстве оба этих человека были воспитанниками лорда Рэйвенсбрука, это дело вполне может привлечь к себе немалое внимание, – продолжал прокурор. – Даже несмотря на то, что Стоун ведет сейчас крайне непрезентабельный образ жизни. Интересно, кто будет его защищать, – вздохнул он. – Если ему вообще понадобится защитник.

– Этот негодяй признал, что убил брата, – угрюмо заметил его собеседник. – Он даже хвастался этим.

– Все равно это выглядит не слишком убедительно. Мы не нашли труп, у нас нет прямых улик, подтверждающих смерть…

– Зато мы располагаем множеством косвенных доказательств, – возразил Рэтбоун, подавшись вперед. – Братьев видели вместе в тот день, когда Стоунфилд пропал. Причем между ними произошла ссора. Потом удалось обнаружить изорванную и испачканную кровью одежду Стоунфилда, а его самого с тех пор больше никто не видел.

Прокурор покачал головой.

– Все равно, возможно, он до сих пор жив и где-то скрывается, – напомнил он своему коллеге.

– Где? – поинтересовался Оливер. – Он что, сел на какой-нибудь корабль и отправился в Китай или в Карибское море?

– Или в Америку…

– Прямо из лондонского порта? Интересно, когда именно? – принялся возражать адвокат. – Кстати, в Америку он бы скорее отплыл из Ливерпуля или Саутгемптона. Уж если мы заговорили на эту тему, то когда его видели в последний раз, во время прилива или отлива? Если тогда был отлив, то он мог отправиться в плавание лишь в том случае, если ему захотелось вернуться обратно в Лондон. И зачем вообще ему понадобилось так поступать? Он ничего не выигрывал – наоборот, терял все, чем раньше обладал. – Рэтбоун снова опустился в кресло. – Нет. Присяжные ни за что не поверят, что Стоунфилд просто решил сбежать. Из-за чего? Он не имел долгов или врагов, ему не грозил скандал. Нет, этот бедняга наверняка мертв. Возможно, его похоронили в Лаймхаусе в одной из общих могил вместе с умершими от тифа.

– Тогда попробуйте это доказать, – угрюмо заявил прокурор. – Если ему попадется адвокат, который не зря получает деньги, вам придется немало потрудиться. Рэтбоун, вам действительно предстоит решить нелегкую задачу, я бы сказал. Но я тем не менее желаю вам удачи.

Вернувшись к себе в контору на Вер-стрит, Оливер застал там ожидавшего его Монка. Выглядел сыщик просто ужасающе. Он, как всегда, был безукоризненно одет и чисто выбрит, однако его лицо казалось столь изможденным, словно он долго не спал, страдая от какой-то тяжелой болезни. Поднявшись со стула и без приглашения направившись вслед за Рэтбоуном в его кабинет, Уильям двигался так, как будто все тело у него разламывалось от боли. Судя по его внешности, можно было предположить, что он страдает ревматизмом в одной из последних стадий. Адвокат испытывал к детективу весьма двоякие чувства, однако он никогда не желал, чтобы тот заболел. По его мнению, Уильяму не мешало бы немного сбавить спесь и самоуверенность, но чтобы с ним случилось такое… Вид Монка взволновал Рэтбоуна больше, чем тот сам от себя ожидал.

– Закройте дверь, – велел он посетителю – как выяснилось, совершенно напрасно, потому что тот как раз занялся этим, а потом на минуту задержался возле двери, глядя, как хозяин кабинета обошел письменный стол и уселся за него. – Вы поймали Кейлеба Стоуна, я уже знаю. Я только что встречался с королевским прокурором. Вам следовало отыскать побольше улик.

– Я знаю! – злобно бросил Монк, прежде чем отойти от двери и тяжело опуститься в стоящее напротив стола кресло. – Возможно, полиция по-настоящему займется поисками и обнаружит тело. Думаю, они станут прочесывать «кошками» дно реки. Сделать это самому мне было не под силу. Впрочем, сейчас, столько времени спустя, им крупно повезет, если они его обнаружат. А еще они могут обшарить Гринвич и Багсби-Маршиз. Они наверняка сделают это ради человека с таким положением, как Энгус Стоунфилд.

– Они могут также решить, что им необходимо вынести приговор, раз уж они произвели арест, – заметил Рэтбоун, слегка улыбнувшись. – Их положению сейчас не позавидуешь. Им наверняка не захочется отпускать Стоуна на свободу. Если он останется безнаказанным, то станет героем для любого негодяя от Вэппинга до Вулича. Впрочем, вы понимаете это лучше меня.

– Каково его мнение?

– Прокурора? – Брови Оливера приподнялись. – Он считает, что у нас есть шанс, однако не проявляет особого оптимизма. Не желаете чашку чая? Вы… выглядите… – Адвокат замялся, не представляя, насколько откровенно ему следует выражаться.

– Нет… Да. – Уильям пожал плечами. – Чай мне не поможет. – Он как будто попытался встать, слишком утомившись от ожидания, но потом, почувствовав боль, вновь опустился в кресло.

– Погоня была нелегкой? – поинтересовался Рэтбоун, сухо улыбнувшись.

Его собеседник поморщился:

– Очень.

Позвонив в колокольчик, юрист велел клерку принести чай.

– Я не откажусь выпить чашечку, даже если вы не хотите, – сказал он сыщику. – А теперь объясните, что привело вас ко мне. Наверняка не желание узнать мнение королевского прокурора насчет этого дела.

– Нет, – согласился Монк, а потом на несколько секунд замолчал.

Рэтбоун неожиданно ощутил озноб, идущий откуда-то из глубины тела. Если Уильям настолько потрясен, с ним должно было случиться что-то по-настоящему ужасное. Через двадцать минут адвокат назначил встречу с одним из клиентов. Он не мог заставить его ждать и в то же время понимал, что при подобных обстоятельствах не следует проявлять нетерпеливость; кроме того, ему не хотелось еще более усугублять переживания сыщика независимо от их причины.

Возможно, Монк сам догадался, что у его собеседника остается мало времени. Он неожиданно поднял взгляд, словно приняв про себя какое-то решение. Его челюсти оставались плотно сжатыми, а на виске заметно подрагивал мускул. Но затем он, наконец, заговорил напряженным ровным голосом, стараясь сохранить его монотонность, словно опасаясь, что любое проявление эмоций заставит его потерять контроль над собой:

– Недавно я повстречался с женщиной у подъезда Географического общества на Сэквилл-стрит. Мы познакомились и потом встречались еще несколько раз. Она показалась мне весьма симпатичной, образованной, остроумной и живой. – Голос сыщика по-прежнему звучал сосредоточенно и монотонно. – Она заинтересовалась делом Стоунфилда, потому что я собирался проследить возможный путь Энгуса в день его исчезновения. Короче говоря, мы провели вместе вечер, прогуливаясь в районе Сохо в поисках мест, где Энгус или Женевьева Стоунфилд могли искать себе подругу или друга. Нам, конечно, не удалось ничего узнать. Я до сих пор сомневаюсь в том, что кто-то из нас вообще рассчитывал на успех этого предприятия. В тот вечер мы оба наслаждались отдыхом: она – вдали от ограничений светского общества, а я – вдали от мира убогой нищеты и преступлений.

Рэтбоун кивнул, однако не стал перебивать рассказчика. Он не находил ничего необычного в такой истории и поэтому не представлял, что могло произойти потом.

– Я усадил ее в кеб и поехал вместе с нею, собираясь проводить ее домой… – продолжил Уильям, и его лицо побледнело.

Юрист по-прежнему не произнес ни слова, как будто не желая нарушать молчания.

Набрав полную грудь воздуха, Монк крепко стиснул зубы.

– Проезжая по Норт-Одли-стрит, нам пришлось сбавить скорость, потому что в одном из особняков в это время заканчивался какой-то вечер и гости как раз разъезжались по домам. Неожиданно она разорвала на груди платье, а потом, бросив на меня полный горячей ненависти взгляд, с криком выпрыгнула из кеба прямо на ходу. Оказавшись на мостовой, тут же поднялась и бегом бросилась прочь, выкрикивая, что я хотел ее изнасиловать.

Эта нелепая история не показалась Оливеру слишком необычной. Ему уже приходилось слышать рассказы об истеричных женщинах, которые вначале вели себя довольно вызывающе, а потом, неожиданно и без всякой на то причины – так, что мужчина просто не успевал опомниться, – теряли чувство реальности и заявляли, что стали жертвой насилия. Обычно подобные случаи удавалось сохранять в тайне после весьма прочувствованных споров, а также в обмен либо на деньги, либо на обещание жениться. При этом мужчины по большей части предпочитали откупиться: такой выход казался им наиболее легким в плане перспективы на отдаленное будущее. Но зачем кому-то потребовалось поступать так с Монком? Эта женщина вряд ли желала стать его женой – никто из представительниц высшего общества не станет выходить замуж за частного сыщика; к тому же он не располагал большими деньгами. Впрочем, та женщина, возможно, об этом не знала, поскольку Уильям одевался как состоятельный господин.

Детектив достал какое-то письмо и протянул его адвокату.

Прочитав его, Рэтбоун сложил бумагу и бросил ее на стол.

– Это придает делу совершенно иной оборот, – медленно проговорил он. – Насколько я понял, она собирается вам отомстить. И вы, судя по всему, не представляете, по какой причине, иначе уже упомянули бы о ней.

– Нет. Я долго ломал голову над этим вопросом. – По лицу Монка скользнула горькая усмешка. – Я ничего не помню. Абсолютно ничего. Она красивая, веселая, с ней интересно проводить время, однако в ее облике я не заметил ни единой, хотя бы отдаленно знакомой, черты. – Его голос зазвучал громче, и в нем теперь ощущались острые нотки отчаяния. – Ничего!

На мгновение Оливера охватил ужас ночного кошмара, страх, живущий в каждом из нас, о котором мы зачастую не имеем понятия. Человеку ни за что на свете не удастся убежать от себя самого. Неожиданно и с опустошающей ясностью юрист понял собеседника так, как еще ни разу не понимал до сих пор.

Однако если он желал сохранить профессионализм, ему следовало подавлять эмоции. Предающийся чувствам человек не так рационально мыслит и не всегда способен уяснить истину.

– Тогда, возможно, вы причинили зло не ей самой, – задумчиво проговорил Рэтбоун, – а кому-либо из тех, кого она любила. Женщина часто испытывает большее душевное волнение и готова пойти на больший риск ради спасения дорогого для нее человека, чем ради самой себя.

В глазах Уильяма неожиданно появился проблеск надежды.

– Но кому именно? Скажите ради бога! – потребовал он. – Им может оказаться кто угодно…

В дверь кто-то негромко постучал, но оба мужчины не обратили на стук внимания.

– Ну, насколько мне известно, это вряд ли сумеет выяснить кто-либо другой, кроме вас, – заметил Оливер. – И этим необходимо заняться, Монк. – Он подался вперед, упираясь локтями в крышку разделявшего их стола. – Не обманывайте себя надеждой на то, что вам удастся выйти сухим из воды, если она решит дать ход этому делу. Даже если она ничего не докажет, этого обвинения, пусть и совершенно необоснованного, будет вполне достаточно, чтобы привести вас к краху. Будь вы джентльменом из высшего общества, обладающим достаточными средствами и семейной репутацией, вы бы, возможно, еще сумели как-то выкрутиться, заявив, что она истеричка и неуравновешенная женщина, чрезмерно увлекающаяся собственными фантазиями, весьма далекими от реальности… вплоть до того, что она сочла вас неравнодушным к ней, а потом слишком тяжело восприняла ваш отказ. Однако никто не поверит таким речам, услышав их от такого человека, как вы.

– Господи, я и сам это понимаю! – злобно бросил сыщик. – Даже если б она была молоденькой девушкой, решившей подыскать себе мужа, а я подходил бы на эту роль с материальной точки зрения, она бы все равно так не поступила. Подумайте, что бы стало с ее репутацией? Кто из благородных мужчин обратил бы потом на нее внимание? Я еще не полный невежда и могу представить, во что это ей обойдется. И она, впрочем, тоже. Именно поэтому я так боюсь. Она ненавидит меня настолько, что готова пожертвовать собою ради того, чтобы со мною покончить.

– Значит, ваш поступок по отношению к ней, каким бы он ни был, этого заслуживает, – ответил Рэтбоун. Ему совершенно не хотелось проявлять по отношению к Монку жестокость – просто у него оставалось мало времени, поскольку его ждал другой клиент, и поэтому ему приходилось без обиняков говорить суровую правду. – Не знаю точно, насколько это может оказаться для вас полезным, – продолжал адвокат, – но если вы проведете расследование, я бы мог начать поиски людей, которые были несправедливо осуждены. Кого-то могли повесить или посадить в тюрьму, где этот человек, возможно, впоследствии умер. Только не разменивайтесь на кражи, растраты или другие мелкие преступления. Иными словами, начните с результатов расследования, а не с весомости улик и вашей уверенности насчет того, что судебное разбирательство было справедливым.

– Будет ли какая-нибудь польза от того, если мне удастся что-то выяснить? – спросил детектив, явно разрываясь между надеждой и горьким отчаянием.

Оливер испытал соблазн солгать, однако всего лишь на мгновение. Монк не принадлежал к числу тех, кто успокаивал других с помощью дешевой лжи, поэтому он заслуживал того, чтобы знать правду.

– Может быть, и нет, – ответил Рэтбоун. – Только в случае, если дело дойдет до суда и у вас появится возможность доказать, что у нее имеется причина для мести. Но если она настолько умна, как вы предполагаете, она, по-моему, вряд ли станет добиваться судебного разбирательства. Этим она мало чего добьется – во всяком случае, приговор не будет обвинительным, если только ей не попадутся чересчур пристрастные присяжные. – Выражение его лица сделалось напряженным, а взгляд – неподвижным. – Вы пострадаете гораздо больше, и у вас останется значительно меньше шансов уйти от ответственности, оправдаться или выдвинуть ответные обвинения, если она начнет просто распускать слухи. В этом случае вы не окажетесь за решеткой, но с вашей профессиональной карьерой неминуемо будет покончено. Вы сделаетесь…

– Знаю! – бросил Монк, рывком поднявшись на ноги и вдохнув так резко, что это отозвалось болью во всех его натруженных мышцах и избитом теле. – Мне придется добывать себе кусок хлеба, оказывая услуги людям сомнительных профессий или даже явным преступникам, искать сбежавших мужей, выколачивать долги и ловить мелких воришек. – Повернувшись к хозяину кабинета спиной, он принялся смотреть в окно. – И я буду рад, если денег, которые они станут мне платить, хватит на то, чтобы я мог поесть хотя бы раз в день. Мне перестанут поручать дела, способные заинтересовать Калландру Дэвьет, и она не будет помогать мне просто так. Я понимаю это и без ваших слов. Мне придется перебраться в дешевые номера, а когда моя одежда придет в негодность, я буду довольствоваться ношеными вещами.

Рэтбоуну очень хотелось отыскать для него хоть какие-нибудь слова успокоения, однако ему ничего не приходило в голову; к тому же он со все большим вниманием прислушивался к звукам, доносившимся из соседней комнаты, где его ждал другой клиент.

– В таком случае вам, хотя бы ради собственного успокоения, необходимо разузнать, кто она такая, – мрачно проговорил он. – И, что более важно, чем она занималась раньше и почему ее ненависть к вам столь велика, что она решилась на такой шаг.

– Спасибо, – рассеянно ответил Монк, прежде чем выйти из кабинета и закрыть за собой дверь. При этом он едва не столкнулся с клерком, стоявшим за порогом в ожидании того, когда сыщик, наконец, уйдет и он сможет проводить в кабинет господина, стоявшего рядом и не скрывавшего своего нетерпения.

Оливер, конечно, был прав, но Уильяму не требовалось выслушивать того, что говорил ему адвокат. Эта встреча просто помогла ему преодолеть одиночество. Рэтбоун, несмотря на его сегодняшние заявления и их взаимные разногласия в прошлом, принадлежал к числу людей, способных поверить в искренность Монка. К тому же его совет насчет того, где детективу следует начинать поиски, показался ему весьма полезным.

Сыщик шел по Вер-стрит, погруженный в глубокие раздумья, не замечая пешеходов и проезжавших мимо экипажей.

Перед ним сейчас оставался открытым лишь один путь, по которому, как бы глубоко он его ни ненавидел, ему следовало идти без лишних промедлений. Уильям должен был изучить записи о своей прошлой работе и постараться найти то дело, к которому Друзилла могла иметь какое-либо отношение, пусть даже и косвенное. Рэтбоун, по крайней мере, предложил ему, с чего начать. Но Монк не мог обратиться с такой просьбой к Ранкорну. Тот, обрадовавшись его затруднительному положению, наверняка постарался бы усугубить его, не позволив бывшему сотруднику ознакомиться с делами. Сыщик больше не имел прав на пользование полицейскими источниками, и Ранкорн, отказав ему, оказался бы прав, если следовать духу и букве закона. Горькая ирония этого заключалась бы в том, что бывший начальник, наконец, ощутил бы сладость победы после того, как Монк в течение стольких лет буквально наступал ему на пятки, делал из него посмешище и все больше превосходил его с каждым новым успешным расследованием. К тому же Уильям страдал потерей памяти. Он теперь не мог точно знать, о чем догадывался Ранкорн, хотя и знал, что они никогда не испытывали друг к другу уважения. Бывшему шефу ни разу не довелось насладиться уверенностью в том, что ему известно то же самое, что и Монку.

С этими невеселыми мыслями детектив свернул с Грейт-Уайлд-стрит на Друри-лейн.

С Джоном Ивэном все обстояло по-другому, совершенно иначе. Сержант познакомился с Монком после несчастного случая и догадывался о некоторых истинных обстоятельствах, расследуя в тесном сотрудничестве с ним то, первое ужасное дело, которым Уильям занялся, придя в себя. Джон оказался настоящим товарищем, сохранявшим преданность коллеге несмотря ни на что и в самых тяжелых обстоятельствах. Он был молод и казался весьма привлекательным и полным энтузиазма. Сын деревенского священника, этот парень не имел денег, и в прежние времена его ожидала бы судьба заурядного плебея. Ивэн восхищался Монком, замечая лишь лучшие черты его характера. Поэтому Уильям испытывал чувство досады из-за того, что будет вынужден именно ему рассказать о случившейся с ним неприятности и просить его помочь раскрыть ее причину.

Он едва не передумал и не отказался от встречи с Джоном. Возможно, это не приведет ни к чему хорошему и он лишь потеряет уважение Ивэна – еще до того, как это неминуемо случится само собой.

Однако такой выход мог избрать для себя только законченный трус или глупец. Джон все равно, рано или поздно, обо всем узнает. Пусть тогда он услышит это сейчас и из уст самого Монка. Лучше, если сержант увидит его сражающимся, чем сдавшимся и признавшим поражение.

Остановив кеб, детектив доехал до перекрестка с улицей, на которой находился полицейский участок, где он раньше служил.

Утро выдалось ясным, но он почти не обращал на это внимания. Солнце уже успело растопить тонкий ледок на тротуарах, и металлические части конской сбруи и проезжавших мимо экипажей сверкали и поблескивали под его яркими лучами. Мимо, чуть раскачиваясь, прошел мальчик-посыльный, негромко насвистывая какой-то веселый мотив.

Оказавшись возле участка, сыщик сразу поднялся по лестнице и прошел внутрь, опасаясь, что если он станет раздумывать, у него может не хватить духа дойти до цели.

– Здравствуйте, мистер Монк, – удивленно поприветствовал его дежурный сержант. – Чем мы вам можем помочь?

– Я могу переговорить с мистером Ивэном?

– Насчет какого-нибудь преступления, сэр?

Лицо сержанта сохраняло непроницаемое выражение, а Уильям не мог вспомнить, в каких отношениях с ним он раньше находился. Вероятно, в не слишком теплых. Монк был старше его по званию, а этот человек находился уже в солидном возрасте. Наверное, в прошлом детектив проявлял по отношению к нему несдержанность, считая его стоящим ниже себя. Мысль об этом заставила его теперь вздрогнуть.

– Я сам до конца не уверен на этот счет, – ответил он как можно более обтекаемо. – Мне необходимо получить некоторые дополнительные сведения и, возможно, посоветоваться с ним. Мистер Ивэн сейчас на месте?

– Значит, вы не желаете видеть мистера Ранкорна? – проговорил дежурный так, словно выносил приговор, и его губы скривились в едва заметной улыбке.

– Нет, не желаю. Благодарю вас. – Монк спокойно выдержал его взгляд.

– Нет так нет. – Улыбка на лице полицейского сделалась чуть шире. – Вы не забыли дело Мюидора, сэр? Я лично – нет.

Сыщик заставил себя тоже улыбнуться в ответ.

– Спасибо, сержант. У вас замечательная память. Вы прекрасно разбираетесь, что следует запоминать.

– Не за что, сэр. Я сейчас приглашу сюда Ивэна. – Повернувшись, дежурный исчез за дверью, однако не прошло и минуты, как он появился вновь. – Через пять минут он подойдет к вам в кофейне за углом. Так будет разумнее, сэр.

– Я всегда уважал разумных людей, – ответил Монк. – Благодарю вас, сержант.

Когда Джон появился в кофейне, его немного вытянутое оживленное лицо с чуть удлиненным аристократическим носом и ртом, заставлявшим его казаться чуть печальным, выражало неприкрытое беспокойство. Сержант сел за столик напротив бывшего коллеги, не обратив внимания на поданную ему чашку кофе.

– Что случилось? – спросил он настороженно. – Наверное, что-то серьезное, если вы решили прийти в участок. – Он пристально вгляделся Уильяму в лицо. – Ужасно выглядите. Вы не заболели?

Монк глубоко вздохнул и принялся излагать суть дела, оставаясь по возможности кратким и в то же время стараясь не упускать важных подробностей.

Ивэн слушал не перебивая, но лицо его становилось все более скорбным, по мере того как рассказ приближался к завершению.

– Чем я могу помочь? – спросил он, когда детектив, наконец, замолчал. – Она наверняка не станет подавать на вас в суд. Это погубит ее точно так же, как… К тому же этим она ничего не добьется! Самое худшее… – Джон неожиданно осекся.

– В чем? – спросил Уильям, прикусив губу. – Ты собирался сказать, что самое худшее будет заключаться в том, что ей могут поверить люди из ее круга? Это не так. Даже те, кто не поверит ни единому ее слову, все равно не станут сомневаться насчет меня.

Ивэн на мгновение поднес чашку ко рту. Двое мужчин совершенно не замечали окружавших их оживленной суматохи и шума, не обращали внимания на гул голосов и приятный запах пищи.

– Нет, я хотел сказать, что самое худшее – это то, что ее платье оказалось разорванным. Ей, по существу, не нанесли никакого личного оскорбления, но насколько я могу предположить, разорванного платья окажется вполне достаточно, потому что это свидетельствует о гораздо более далеко идущих намерениях. – Полицейский с отвращением посмотрел на остывший кофе, к которому он так и не притронулся. – Нам необходимо выяснить, кто она и почему ей захотелось отомстить вам так жестоко и столь дорогой ценой для самой себя. Расскажите все, что вам о ней известно, и я проверю все ваши прежние дела. Значит, ее зовут Друзилла Уайндхэм? Где она проживает? Каков ее круг общения?

Только теперь Монк убедился, насколько мало он знал о своей приятельнице. Уильям ощутил себя едва ли не полным идиотом, и щеки у него густо покраснели от охватившего его чувства неловкости.

– Я даже не знаю, настоящее ли это имя, – мрачно заметил он. – Мне не приходилось встречать ее вместе с кем-нибудь еще. Я могу предположить, что ей немногим больше тридцати лет. Она невысока ростом, худощавая, утонченная, но у нее в то же время неплохая фигура и довольно милое лицо… – Уильям слегка поморщился, после того как произнес эти слова. – Она светлая шатенка, у нее карие глаза и прекрасный голос, чуть гортанный, когда она смеется. Я не имею понятия, где она живет и с кем поддерживает знакомство, за исключением того, что Географическое общество, похоже, является одним из мест, которые она регулярно посещает. Одевается очень хорошо, но не роскошно. В первую очередь ее делают очаровательной такие черты, как обаяние и манера держаться.

– Не слишком-то много, – с озабоченным видом заметил Ивэн. – Вы говорили, ей больше тридцати лет и она до сих пор не замужем? Не правда ли, это весьма странно для столь привлекательной молодой женщины… Может быть, она овдовела?

– Я не знаю. – Монк настолько наслаждался обществом Друзиллы, что ни разу не удосужился поинтересоваться подобными вещами. Лишь сейчас он убедился, до какой степени легкомысленно себя вел.

– Я могу предположить, ее речь была грамотной? – продолжал Джон. – Это, по крайней мере, позволит отнести ее к определенному классу общества.

За соседним столиком устроилась влюбленная пара. Юноша и девушка украдкой прижимались друг к другу, не переставая весело смеяться.

– Да… Она весьма неплохо воспитана, – согласился детектив.

– Но ее вряд ли можно назвать настоящей дамой, – добавил его собеседник с неожиданным юмором, хотя и довольно сухо. – Эти сведения нам не слишком помогут. Я для начала займусь делами, где кого-то повесили или кто-то умер в тюрьме и к которым имеет отношение женщина, чья внешность более или менее совпадает с вашим описанием. Она может являться родственницей или близкой знакомой кого-нибудь из участников этой трагедии.

– А еще речь может пойти о ком-либо из тех, кого мне не удалось поймать, – неожиданно пришла сыщику в голову новая мысль. – Возможно, я не сумел раскрыть какое-то дело, и преступник остался безнаказанным. Что, если она считает, что по моей вине не смогла восторжествовать справедливость?

Ивэн поднялся на ноги, чуть наклонившись над столом.

– Не делайте эту историю тяжелее, чем она есть на самом деле, – тихо сказал он. – Давайте начнем с того, что кажется более очевидным. Как бы то ни было, – на лице сержанта появилась улыбка, – у вас, насколько мне известно, почти не оставалось нераскрытых дел.

В ответ Монк промолчал, наблюдая за направляющимся к выходу Джоном. Возле самой двери тот обернулся и едва заметно отсалютовал детективу рукой, как бы призывая его этим жестом сохранять мужество.

Вторую половину дня Уильям провел вместе с полицейскими, прочесывающими «кошками» речное дно в районе Собачьего острова и напротив Багсби-рич и обыскивающими портовые сооружения, бухты и закоулки прибрежных трущоб. Они не побрезговали проверить даже несколько свинарников, мусорных куч и выгребных ям. Во время поисков удалось обнаружить немало свидетельств человеческой низости, жестокости и трагических событий, в том числе и два трупа. Однако ни один из них не мог быть телом Энгуса Стоунфилда: это были тела ребенка и женщины.

Вернувшись домой в сумерках, Монк находился в состоянии, близком к отчаянию. Ему еще не приходилось видеть столь ужасающей нищеты, а кроме того, он страшно устал и все его тело разламывалось от боли; вдобавок он продрог до костей. У сыщика промокли ботинки, и он больше не чувствовал пальцев на ногах. Все, больше он не будет заниматься поисками тела вместе с полицией! Уильям невольно ощутил какое-то новое уважение, глубокое и болезненное, идущее из сокровенных уголков его души и заставлявшее его по-другому относиться к людям, которым приходится изо дня в день наблюдать такие картины и тем не менее сохранять мужество вместе с унаследованной с рождения добротой и надеждой. Сам он теперь испытывал нестерпимый гнев, понимая, что не может что-либо изменить. Разум твердил ему о бесполезности подобных ощущений, однако мужчина продолжал испытывать неприятные спазмы в желудке.

Следующим утром, проснувшись задолго до рассвета, Монк некоторое время лежал в постели, обдумывая, как ему приступить к поискам Друзиллы Уайндхэм. Это, возможно, не спасет его репутацию и он все равно лишится средств к существованию, однако ему следовало найти объяснение преследовавшим его страхам и хоть немного рассеять мрак в собственной душе. Каким человеком он являлся? Ему было просто необходимо узнать истину. К тому же страх перед ответом стал, казалось, донимать сыщика больше, чем сам возможный ответ, поскольку его воображение теперь не на шутку разыгралось.

Поднявшись в семь часов, он в одиночестве позавтракал, незадолго до восьми вышел из дома и прошел пешком без малого целый час, низко склонив голову, погруженный в свои мысли. Детектив не замечал прохожих и проезжавших совсем рядом экипажей, не обращал внимания на праздношатающихся зевак, уличных торговцев, размахивающих метлами дворников, аккуратно одетых клерков, торопившихся в конторы, шикарных кутил и игроков, возвращавшихся домой после ночных увеселений.

Наконец, где-то около девяти, он остановил кеб и, доехав до Географического общества, вошел в подъезд, надеясь встретить кого-нибудь из его служащих, к кому можно было бы обратиться с расспросами.

Уильям явно нервничал, чего за ним прежде не наблюдалось. Обычно его уверенная манера вызывала у собеседников страх. Стоило ему посмотреть человеку в глаза и задать короткий вопрос, четко выговаривая слова, как он тут же получал ответ. Но сегодня сыщик чувствовал себя словно бы не в своей тарелке, еще даже не успев ни с кем переговорить.

Насколько широко Уайндхэм успела распространить свои обвинения? Что, если окружающие его люди уже обо всем узнали? Детектив казался самому себе не негодяем, а скорее идиотом!

– Доброе утро, сэр? – приветствовал его швейцар с вопросительной интонацией. – Чем я могу вам помочь? Вы хотите что-то узнать насчет какого-нибудь собрания или кого-то из выступающих?

Монк заранее обдумал, что ему следовало сказать. Раньше ему достаточно часто приходилось лгать, но тогда его ложь в неизмеримо меньшей степени относилась к нему самому и поэтому он не испытывал таких затруднений.

– Около двух недель назад я повстречался с одной дамой, выходящей из этого здания, – начал он подчеркнуто уверенным тоном. – Она оказалась настолько добра, что рекомендовала мне несколько других обществ и групп, но я, к сожалению, куда-то задевал бумажку, где все это записал, а мы не настолько близко знакомы, чтобы я мог прийти к ней домой. К тому же я не знаю ее адреса.

Сыщика вновь охватили сомнения. Не говорил ли он сейчас лишнее, отвечая на вопросы, которые ему не задавали?

– Наша встреча была случайной, потому что она буквально налетела на меня, а потом мы разговорились, – продолжил он, украдкой заглянув швейцару в лицо. Но оно сохраняло вежливо-учтивое выражение без малейшего намека на подозрительность или недоверие.

– Действительно, сэр. Возможно, я сумею вам помочь, – кивнул швейцар. – Насколько мне известно, есть еще несколько обществ, занимающихся теми же вопросами, что и наше, однако я, пожалуй, не назову вам ни одного, где бы их обсуждали столь же глубоко и где вы могли бы услышать столь интересные доклады.

– Эта леди говорила то же самое. Она выглядела весьма привлекательно, была примерно… вот такого роста. – Монк провел ладонью у себя по груди, как бы желая сравнить высоту Друзиллы со своей собственной. – Светлая шатенка с красивыми волосами и запоминающимися карими глазами, очень большими и с совершенно искренним выражением. – Подобное описание вызывало у него отвращение, но в момент их встречи его бывшая приятельница показалась ему именно такой. – К тому же она, насколько я понял, достаточно умна и держится довольно непринужденно. В общем, необычная женщина и на редкость приятная. С виду я не дал бы ей больше тридцати лет.

– Это, судя по всему, мисс Уайндхэм, – кивнув, ответил его собеседник. – О ней все тут отзываются весьма лестно.

– Уайндхэм? – Уильям приподнял брови, сделав вид, что впервые слышит это имя. – Она случайно не дочь майора Уайндхэма из полка королевских гусар? – Это снова была ложь – насколько знал Монк, человек с таким именем в этом полку не служил.

Швейцар, задумавшись, поджал губы.

– Нет, сэр, по-моему, нет. Я, кажется, однажды слышал разговор о том, что мисс Уайндхэм приехала из Бэкингемшира, а ее безвременно умерший отец принадлежал к духовному сословию. Очень печально. Он наверняка был не слишком стар.

– Да, действительно, – согласился сыщик, размышляя над этим известием. Бэкингемшир. Выяснить, кто из важных духовных лиц недавно скончался, не составит особого труда. Отец Друзиллы вряд ли был выходцем из семьи бедного священника и, вероятно, тоже носил фамилию Уайндхэм.

– Это, наверное, случилось несколько лет назад? – спросил Монк, постаравшись придать своему голосу безразличный тон.

– Я, честно говоря, не знаю, сэр. Она говорила об отце с заметной грустью, но это вполне можно понять. К тому же она не носит траура.

– Я задаю такие вопросы лишь потому, что не желаю показаться невежливым, а также чтобы узнать, следует ли мне упоминать об этом в письме, – объяснил детектив. – Вы не могли бы сообщить мне адрес этой леди? Я собираюсь попросить ее составить новый список интересующих меня обществ.

– Мне, наверное, не следует этого делать, сэр, – ответил швейцар с сожалением в голосе, слегка поклонившись двум проходящим мимо джентльменам и дотронувшись в знак уважения до шляпы, после чего вновь обернулся к Монку: – Знаете, сэр, я опасаюсь, что наше общество не одобрит подобный поступок. Надеюсь, вы меня понимаете. Но если вы напишите письмо и оставите его у нас, оно обязательно попадет к ней в руки.

– Конечно. Я все понимаю. И, наверное, именно так и сделаю.

Уильям принял это предложение, потому что у него на самом деле не оставалось другого выбора. Поездка в Бэкингемшир казалась ему неизбежной, если только он не сумеет узнать что-либо о покойном преподобном отце Уайндхэме в Лондоне. Детектив вышел из здания Географического общества если не с надеждой, то хотя бы с ощущением поставленной перед собой цели.

Однако даже после самого тщательного изучения соответствующих церковных документов ему не удалось обнаружить никаких следов преподобного Уайндхэма ни в Бэкингемшире, ни в каком-либо другом месте. Выйдя из библиотеки, Монк медленно зашагал по тротуару, почувствовав, как в душе у него нарастает разочарование, холодное и сырое, словно этот день.

Возможно, он проявил наивность, решив, что сделает это так легко. Либо сами сведения оказались неверными – Друзилла могла намеренно солгать ради того, о ком она говорила, – либо то, что сыщик узнал от швейцара, вначале являлось правдой, но впоследствии она изменила имя, желая избежать наказания за преступление, расследованием которого когда-то занимался Монк.

Он не обратил внимания на цветочницу и на продающего свежие газеты мальчишку.

Может, эта история вообще не имела никакого отношения к его профессии? Что, если их отношения носили чисто личный характер и она почувствовала себя уязвленной, узнав, что он изменил ей как женщине?

От такой мысли у Уильяма захолодело сердце. Неужели они любили друг друга, а потом он ее бросил? Вдруг у нее родился ребенок, а он предпочел скрыться, чтобы не брать на себя ответственность? Это показалось ему вполне возможным. Мужчины поступали так с незапамятных времен. Во всех уголках страны на свет появлялось множество незаконнорожденных детей и производилось едва ли не меньшее число тайных, зачастую неумелых абортов. Сыщику не раз приходилось видеть это собственными глазами, даже после своего несчастного случая, а уж до него – тем более. Если его опасения не напрасны, Друзилла могла ненавидеть его не меньше, чем он бы возненавидел себя самого, знай он обо всем точно. В этом случае он вполне заслуживал катастрофы, которую уготовила ему эта женщина.

Проходя мимо торговки с горячими пирожками, Монк на мгновение ощутил соблазнительный аромат, однако даже мысль о еде тут же вызвала у него спазм в желудке.

Он должен узнать истину, любой ценой, каких бы усилий и страданий это ему ни стоило.

И если он на самом деле окажется виновен в том, чего сейчас опасался, как ему рассказать обо всем Эстер? Она никогда не простит ему такого поступка, не встанет на его защиту со всем ее мужеством и силой духа и не поможет нанести ответный удар.

Такую же позицию наверняка займут и Калландра с Джоном Ивэном.

Ему нужно сначала узнать обо всем самому.

Но как ему следовало поступить теперь? Если Друзилла поменяла имя, раньше ее могли звать как угодно, она могла носить любую из множества существующих на свете фамилий.

Детектив сошел с тротуара и направился на противоположную сторону улицы, обходя кучи конского навоза и стараясь ненароком не угодить под проезжавшие мимо экипажи.

Почти все люди желают ощущать себя личностью, сохранить связь с прошлым. Эта связь зачастую ассоциируется с каким-либо звуком, начальной буквой или даже мыслью. Иногда она может возникнуть, когда человек слышит какое-то знакомое имя, например девичью фамилию матери или бабушки.

Размышляя об этом, Уильям вновь вступил на тротуар, едва разминувшись с ландо, проехавшим менее чем в ярде от него.

Что, если слова о Бэкингемшире оказались правдой? Или о том, что отец Друзиллы был духовным лицом?

Круто повернувшись на каблуках, он вновь перешел улицу и зашагал обратно в библиотеку, где попросил опять принести ему справочник о лицах духовного звания. На этот раз сыщик изучал имена бэкингемских священников, умерших в течение последних десяти лет. Однако ему не удалось обнаружить ни одного, чья фамилия хотя бы отдаленно напоминала Уайндхэм.

– Это всё? – спросил он у клерка, в ожидании стоявшего рядом. – Не могло получиться так, что здесь не хватает нескольких имен? Может, мне также следует посмотреть записи за предыдущее десятилетие?

– Конечно, сэр, если вы считаете, что это вам поможет. Если вы объясните, что именно ищете, возможно, я смогу вам помочь, – предложил ему клерк, поправив очки, а потом вдруг неожиданно громко чихнул. – Прошу прощения!

– Я ищу священника, умершего в Бэкингемшире в течение последних десяти лет, – ответил Монк, почувствовав себя глупо и вновь испытав приступ отчаяния. – Но мне, похоже, неправильно назвали фамилию.

– Тогда я не представляю, как вы собираетесь его найти, – заявил служащий библиотеки, с сожалением покачав головой. – Вам известно о нем что-нибудь еще?

– Нет…

– Вы не знаете, хотя бы приблизительно, как его звали? Как, по крайней мере, произносилась его фамилия? – Клерк, похоже, столь настойчиво предлагал помощь лишь ради желания завязать разговор. Он явно испытывал определенную неловкость.

– Возможно, оно звучит как Уайндхэм, – ради приличия ответил детектив.

– Господи… Боюсь, я ничего не сумею вспомнить. Правда, в Норфолке скончался преподобный отец Бэкингем… – Горестно усмехнувшись, служащий еще раз чихнул. – Место, где он жил, называется Уаймондхэм, и тамошние жители наверняка произносят это слово как «Уайндхэм». Только это едва ли может оказаться для вас полезным…

Клерк ошеломленно замолчал, потому что Монк, неожиданно поднявшись на ноги, хлопнул его по спине так сильно, что очки свалились у него с носа и упали на пол.

– Вы просто умница, сэр! – радостно воскликнул Уильям. – Настоящий гений! Как же я не догадался об этом сам?! Теперь мне все стало ясно как божий день. Как хорошо, что на свете еще не перевелись умные люди!

От смущения работник библиотеки густо покраснел и даже не смог ничего сказать в ответ.

– Что вы о нем знаете? – тут же спросил сыщик и, подняв с пола очки, протер их и протянул клерку. – Где он жил? Из-за чего умер? В каком возрасте? Что известно о его семье? Можно ли поточнее узнать, какое положение он занимал?

– Боже правый! – Позабыв надеть очки, его собеседник уставился на него расширившимися, словно у совы, глазами. – Ну… Я, конечно, сумею все это выяснить для вас, сэр. Да, да, на самом деле. Могу я узнать, почему это вас так интересует? Может, он приходился вам родственником?

– Он вполне мог приходиться родственником одному человеку, который меня сейчас крайне интересует, – честно, хотя и немного уклончиво, признался Монк. – От этого человека, по существу, зависит моя жизнь. Поэтому, пожалуйста, расскажите мне все, что вам известно о преподобном Бэкингеме и его близких. Я подожду вас здесь.

– Ах… Может быть, я… Да, конечно. – Клерк в очередной раз чихнул, тут же извинившись. – Обязательно. – С этими словами он удалился, спеша выполнить поручение.

Уильям мерил шагами зал добрых двадцать пять минут, пока его помощник, наконец, не вернулся. На его заметно порозовевшем лице гуляло торжествующее выражение.

– Он умер восемь лет назад, сэр, в пятьдесят первом году, двадцать восьмого марта, – сообщил клерк и нахмурился. – Судя по документам, причиной смерти является простуда, что кажется весьма необычным, поскольку он был еще не стар, ему шел пятьдесят шестой год, к тому же он отличался неплохим здоровьем вплоть до самой кончины.

– Что вы узнали о его семье? – поспешил напомнить ему Монк. – У него были дети?

– Да. Его вдову зовут Мэри Энн.

– Как звали его детей? – потребовал сыщик. – Какие имена они носили? Сколько им было лет?

– Боже мой, сэр, не надо так волноваться!.. Да, он имел детей. Одного сына звали Октавиан, что кажется мне довольно любопытным, поскольку он, похоже, был у него первенцем.

– Любопытным?

– Да, сэр. У священников часто бывают большие семьи, а Октавиан переводится как восьмой…

– Дочери! У него были дочери?

– Да. Старшую звали Юлия, а другую – Септима… Этот бедняга решительно не умел считать! Весьма забавно… да! Позвольте мне продолжить. Еще одного сына звали Марк… Он давал детям римские имена. Возможно, это было связано с каким-то увлечением, хобби… Да! А младшую дочь он назвал Друзиллой… Ах! – Клерк испуганно ахнул, потому что Монк опять хлопнул его по спине с такой силой, что у бедняги перехватило дыхание. – Насколько я понял, это именно та леди, которую вы разыскиваете?

– Да, да. Наверное, это она и есть. А теперь расскажите, как он жил? Какую должность занимал и где?

– Он жил в Уаймондхэме, сэр. Это всего лишь небольшая деревня.

– Он был простым приходским священником? – Такое, как казалось Монку, абсолютно не увязывалось с внешностью и манерами Друзиллы. Неужели это всего лишь невероятное совпадение, не имеющее в конце концов никакого значения?

– Нет, сэр, – ответил служащий с, казалось, еще большим воодушевлением. – Насколько я понял, он имел какое-то отношение к собору в Норвиче – по крайней мере, в последние годы жизни. Он был выдающимся богословом, если верить моему информанту.

– Спасибо. – У детектива вновь появилась надежда. – Вам известно о нем еще что-нибудь? О его семье, скажем? О вдове? О дочерях? Каковы обстоятельства их сегодняшней жизни?

На лице у клерка сразу появилось огорченное выражение.

– Извините, сэр, но я не имею об этом ни малейшего представления. Вам, наверное, придется отправиться в Норфолк, чтобы это узнать.

– Да, конечно. Благодарю вас. Я вам невероятно признателен.

Стремительно выбежав из библиотеки, Монк вскочил в первый попавшийся ему свободный кеб и приказал кучеру скорее везти его в полицейский участок, чтобы сообщить Джону Ивэну о том, что ему удалось узнать.

Однако ему пришлось ждать без малого три часа, пока Ивэн вернется после вызова. К этому времени за окнами стало совсем темно и начал накрапывать дождь. Бывшие коллеги устроились за столиком в той же кофейне, где беседовали в прошлый раз, обхватив ладонями горячие чашки, чтобы поскорее согреться, и принялись неторопливо потягивать дымящийся паром напиток, не обращая внимания на несмолкающий гул голосов и почти не замечая людей, то и дело входящих в зал и выходящих из него.

– Бэкингем… – удивленно проговорил Джон. – Что-то я не припоминаю такой фамилии.

– Но она наверняка фигурировала в каком-нибудь деле! – продолжал настаивать Монк. – Проверь в первую очередь те, которыми мы занимались восемь лет назад. – В его голосе звучали нотки отчаяния. Он с нарастающим ужасом подумал, что мог жестоко обойтись с Друзиллой в личном плане… совершить непростительный поступок не только по отношению к ней, но и к самому себе тоже.

– Я просмотрел все ваши дела, – ответил Ивэн с болью во взгляде. – Насколько я помню, мне не попалось ни одного человека с фамилией Бэкингем, которому предъявлялись обвинения либо который был осужден. Но я, конечно, займусь этим еще раз и буду в первую очередь искать человека с такой фамилией.

– Мне, возможно, придется отправиться в Норфолк. – Уильям смотрел на бывшего коллегу так, словно не замечал ни его самого, ни царящего в зале оживления и не слышал смеха посетителей. – Они жили там раньше.

– Зачем вам нужно ехать в Норфолк? – В голосе Ивэна чувствовалось недоумение. – Вы расследовали преступления, совершенные только в Лондоне. Если там что-то случилось, этим делом наверняка занималась местная полиция, его не стали бы поручать вам. – Он едва заметно пожал плечами; по телу у него пробежал озноб, словно кто-то широко распахнул входную дверь и оттуда потянуло сквозняком, хотя в кофейне было тепло, почти жарко от дыхания множества людей, поднимавшегося от чашек пара и бьющегося в камине огня. – Возможно, дело завели в Лондоне, а свидетели или подозреваемые могли проживать в Норфолке… Я постараюсь что-нибудь выяснить. – Полицейский нахмурился, понимая, что говорит так лишь для того, чтобы успокоить собеседника. – Не волнуйтесь, если какая-то связь с вами на самом деле существует, я это узнаю.

«А если он так ничего и не найдет, – подумал Монк, – значит, я нанес Друзилле какую-то личную обиду; и как мне теперь выяснить, что именно я ей сделал? Как мне составить собственное представление о случившемся, о том, что заставило меня так поступить, какими чувствами и соображениями я тогда руководствовался и какие оправдания собственным действиям я могу найти?»

Допив кофе, Уильям поднялся из-за стола. У него не хватало духа даже на то, чтобы посмотреть Ивэну в глаза. Что тот подумает, с какими чувствами станет к нему относиться после того, как узнает правду? Какое разочарование испытает, поняв, что его друг, по сути, предал его? Детектив переживал сейчас такой страх, словно все это уже произошло на самом деле.

– Спасибо, – проговорил Монк сдавленным голосом. Он хотел добавить что-нибудь еще, но в голову ему больше ничего не приходило. – Спасибо тебе.

Эстер тоже всерьез опасалась за Уильяма, однако не в плане того, как он мог поступить раньше – это не вызывало у нее беспокойства, – а из-за того, какая катастрофа его ожидала, если Друзилла публично заявит о своих претензиях к нему. То, что этой девушке ничего не удастся доказать, не имело особого значения. Она с немалым искусством выбрала время и место, чтобы устроить эту мелодраматическую сцену. Ни один из гостей, побывавших в тот день на званом вечере на Норт-Одли-стрит, не забудет, как она на ходу выбросилась из экипажа, рухнув на мостовую в разорванном платье и громко крича, что ее пытались обесчестить. Несмотря на любые оправдательные доводы, эти люди все равно больше прислушаются к голосу эмоций, страха и негодования. К тому же они абсолютно не готовы к тому, чтобы понять, что их ловко одурачили. Это поставит их в глупое положение, что является для них совершенно неприемлемым.

А значит, сейчас требовалось что-то сделать, чтобы выручить сыщика из беды, – что-то конкретное и как можно скорее. Попытки смягчить последствия этого выпада задним числом казались медсестре бесполезным занятием.

Они с Калландрой не раз обсуждали эту тему, сидя поздним вечером в маленькой комнате в больнице в Лаймхаусе, в те редкие минуты, когда не работали или не спали. Леди Дэвьет глубоко переживала случившееся с ее подопечным, несмотря даже на постоянно окружавшие ее страдания и смерть, и мисс Лэттерли, с неожиданным для нее самой удовольствием, убедилась, насколько этой женщине дорог Монк. Уважение, которое Калландра к нему испытывала, значительно превосходило обычный интерес и желание разнообразить собственную жизнь.

Однако старшая подруга не смогла посоветовать Эстер ничего полезного с практической точки зрения.

Теперь мисс Лэттерли сидела в спальне Энид в доме Рэйвенсбрука, в тепле и в окружении чистоты и уюта, и пристально смотрела на исхудавшую фигуру своей пациентки, которая, наконец, погрузилась в безмятежный сон. Женевьева отправилась домой, утомленная и измученная растущей тревогой, ощущением одиночества и опасениями в связи с судом над Кейлебом, до начала которого оставалось совсем немного.

Переставив с места на место несколько мелких предметов, скорее по привычке, чем по необходимости, медсестра вновь опустилась в кресло. Прошедшие несколько дней принесли с собой множество перемен. Еще совсем недавно Монк рисковал всего лишь тем, что не сумеет раскрыть дело, с самого начала казавшееся безнадежным. Две недели назад Энид лежала в бреду, находясь между жизнью и смертью. Она металась на постели, стонала от разламывающей ее тело боли, а разум ее находился в плену кошмаров и видений, где прошедшее перемешалось с настоящим, исказившись до неузнаваемости.

Эстер улыбнулась, несмотря на обуревавшие ее чувства. Находясь у постели больного, иногда удается услышать весьма странные вещи. Возможно, это является одной из причин, почему некоторые отдают предпочтение не профессиональным медсестрам, а служанкам, которым заведомо известны многие тайны хозяек.

В бессвязных речах леди Рэйвенсбрук проскальзывали обрывки мыслей, воспоминания о когда-то преследовавших ее тоске и одиночестве, о желаниях, которые так и остались неисполненными и о которых она, наверное, ни за что не стала бы говорить, находясь в сознании. В бреду она чего-то опасалась и как будто вновь переживала какое-то старое разочарование. Кроме того, Энид несколько раз упоминала о письмах, содержавших в себе открытое объяснение в любви. Мисс Лэттерли надеялась, что она их не сохранила, сильно сомневаясь в том, что их автором являлся лорд Рэйвенсбрук. Наблюдая за ним, она пришла к выводу, что этот мужчина не отличался красноречием и легкостью слога. Майло казался ей чопорным человеком, прибегавшим к высокопарному стилю, когда речь заходила о выражении чувств, что, конечно, не обязательно свидетельствовало о том, что он не испытывал абсолютно никаких эмоций или выражал их недостаточно глубоко в сравнении с кем-либо другим.

Медсестра мысленно спрашивала у себя самой, стоит ли сказать обо всем этом Энид, предупредить ее, что, заболев, она способна допустить такую неосторожность. Подобная оплошность могла, кстати, произойти с нею и во сне, особенно если у нее, чего доброго, снова начнется жар. Немного поразмыслив, Эстер все-таки решила, что такое предупреждение может показаться ее пациентке неуместным, в результате чего между ними неминуемо возникнет определенная отчужденность. Если миссис Рэйвенсбрук до сих пор удалось уберечь собственную семейную жизнь от роковых потрясений, она наверняка сумеет делать это и впредь, не нуждаясь в советах подруги.

Сиделка вновь взглянула на спящую Энид. Та, похоже, испытывала сейчас абсолютное умиротворение. На лице у нее застыла едва заметная улыбка, словно ей снилось что-то приятное.

Возможно, во сне больная вспоминала те самые старые письма, приносившие ей радостные воспоминания о тех днях, когда ее горячо и страстно любили, восхищаясь ее красотой. Любовное письмо – это весьма странная вещь, способная принести немало добра, если хранить о нем тайну… и превратиться в источник множества бед, если оно попадет в недобрые руки.

Сама Эстер за свою жизнь получила не слишком много письменных признаний в любви. К тому же большинство из них носило довольно официальный характер, являясь скорее выражением горячей надежды, чем свидетельством понимания ее души. Она по-настоящему дорожила лишь письмами, полученными от солдат, романтическими и прочувствованными, однако в то же время напоминавшими крик отчаяния и одиночества. Эти юноши, оказавшиеся вдали от дома, в окружении непривычной и зачастую ужасающей обстановки, почувствовали нежное прикосновение рук сестры милосердия, нашли в ней внимательного слушателя, и она стала для них чем-то вроде проблеска красоты во мраке страданий, утрат и страха перед ними. Девушка бережно хранила эти письма, но тем не менее больше не перечитывала их.

Она вздрогнула от смущения, вспомнив, как очень давно, еще до начала Крымской войны, получила такое письмо от одного молодого человека, которого ее отец считал весьма подходящей парой для дочери. В том письме содержалось немало горячих признаний, показавшихся ей довольно фамильярными. Это признание в любви повергло мисс Лэттерли в страх, поскольку заявлявший о своих чувствах юноша даже не видел ее раньше и знал о ней лишь понаслышке. Мысль об этом вызвала у нее неприятное ощущение даже сейчас, и она никогда не испытывала желания увидеться с этим человеком.

Впрочем, медсестра хорошо запомнила обстоятельства их встречи. Это произошло за обеденным столом в доме ее отца. Мать Эстер, не имевшая понятия о переживаниях дочери, с улыбкой на лице сидела в дальнем конце стола, ласково глядя на нее и делая иногда радостные замечания насчет семейного счастья, тогда как сама девушка, густо покраснев от нестерпимой неловкости, готова была отдать что угодно, лишь бы поскорее выбраться отсюда. Она до сих пор ощущала на себе взгляд этого проклятого парня и представляла, какие мысли, наверное, вертелись тогда у него в голове. Тот вечер некоторое время казался ей самым худшим из всех вечеров в жизни.

Если б этот человек не написал того письма, ей бы, наверное, не пришлось тогда так страдать, и она, возможно, даже сочла бы его привлекательным. Он отличался весьма приятной наружностью, казался довольно умным и не слишком самоуверенным – в общем, на вид был вполне неплохим человеком.

Какой же вред способно нанести письмо, если в нем сделан излишний упор на интимные чувства или его автор намеренно стремится ускорить события!

И тут Эстер неожиданно показалось, что комнату залил нестерпимо яркий свет. Конечно! Она нашла выход! Возможно, он не совсем соответствовал моральным принципам… с этой точки зрения, он мог показаться весьма спорным. Однако Монк находился в таком отчаянном положении…

Главный вопрос заключался в том, кому ей следовало отправить письма. Их должны получить люди, принадлежащие к одному и тому же кругу, что и Друзилла, иначе ее усилия скорее всего останутся напрасными. Однако мисс Лэттерли не имела представления, кто вращался в высших кругах общества, потому что не интересовалась этим в течение уже многих лет.

Теперь это стало для нее вопросом первостепенной важности.

Немного поразмыслив, девушка пришла к выводу, что Калландра, наверное, знает об этом немногим больше, чем она сама. Если леди Дэвьет даже обладала какими-то сведениями о высшем свете, она наверняка получила их случайно, а не намеренно. В мире вряд ли существовала другая женщина, которую меньше, чем Калландру, интересовали бы светские сплетни о том, кто с кем ужинал или танцевал и тому подобные новости.

Женевьева тоже не принадлежала к этому кругу. Ее муж был коммерсантом, хотя и весьма уважаемым. Однако настоящие джентльмены никогда не утруждают себя серьезной работой.

Эстер бросила взгляд на Энид. Вот у кого следовало искать ответ.

Ей, конечно, не стоило объяснять, почему она желает об этом знать, причем даже не потому, что медсестра собиралась выручить Монка, – леди Рэйвенсбрук все равно бы не поверила в эту историю без убедительных доказательств. Как бы то ни было, мисс Лэттерли требовалось придумать какой-нибудь благовидный предлог. Правда, у Энид в любом случае возникнут сильные сомнения насчет того, почему ей вдруг понадобились такие сведения. Эстер опасалась, что по этой причине Энид вообще откажется что-либо сообщить ей.

Но она должна узнать об этом, не называя причин. И ей, возможно, не придется прикладывать для этого значительных усилий. Мисс Лэттерли вполне могла просто поинтересоваться у своей подопечной, когда та в последний раз посещала какой-нибудь званый вечер, кто там был еще, какие туалеты показывали дамы, кто с кем танцевал и флиртовал и что подавали к столу. Девушке даже следовало расспросить Энид о нескольких таких вечерах. Леди Рэйвенсбрук не принадлежала к числу ее близких знакомых и поэтому не знала, что обычно она не интересуется подобными вещами.

Эстер сумеет это сделать. Она обратится к Энид с расспросами сразу после того, как та проснется. Монк, конечно, смог бы и сам выяснить адреса нужных людей, если б не существовало лучшего способа их узнать. Для начала мисс Лэттерли понадобится десяток или дюжина таких адресов. Ей сейчас никак нельзя терять времени.

– Вам наверняка приходилось бывать на самых роскошных приемах, – с воодушевлением начала она, когда Энид, наконец, проснулась и медсестра, взбив подушки, принесла ей легкий ужин. – Пожалуйста, расскажите мне о них, я с удовольствием послушаю.

– Правда? – сказала Рэйвенсбрук с нескрываемым сомнением. – Мне казалось, такие вещи вас абсолютно не интересуют. – Она посмотрела на Эстер, чуть прищурившись, и во взгляде ее чувствовалось удивление.

– Узнавать что-то новое о людях всегда интересно, – откровенно призналась медсестра, – даже о тех, с кем ты не собираешься проводить много времени. Прошу вас, расскажите о последнем светском рауте, куда вас приглашали. С кем вы там встречались? Что обсуждали? Чем занимались другие гости?

– С кем я встречалась? – задумчиво повторила Энид, устремив взгляд на стоявшую возле портьеры Эстер. – Ну… Я хорошо запомнила Джона Пикеринга, потому что он рассказал страшную историю про одного епископа, а также…

Она принялась вспоминать других гостей, коротко улыбаясь и отпуская в их адрес сухие, далеко не лестные замечания. Постепенно мисс Лэттерли выяснила все, что требовалось, старательно запомнив каждый важный факт.

На следующий день она пришла к Монку домой. Он показался ей измученным, раздражительным и охваченным страхом. Девушка, конечно, могла попытаться его успокоить, будь у нее чуть больше времени и если б она не опасалась, что он каким-то образом догадается о ее намерениях и не позволит ей их осуществить.

– У тебя сохранилось это проклятое письмо от той женщины? – торопливо спросила она.

Уильям стоял возле камина, не позволяя гостье насладиться идущим от него теплом, хотя сам он скорее всего и не подозревал об этом.

– Почему ты о нем вспомнила? – поинтересовался сыщик. – Я прочел его несколько раз. В нем нет даже намека на то, по какой причине она меня так ненавидит и кем является на самом деле.

– Есть оно у тебя или нет? – коротко бросила Эстер. – Пожалуйста, не возражай, что бы я ни говорила! У нас очень мало времени.

– Ты пока еще ничего не сказала, – заметил Монк.

– И не успею сказать, если ты не перестанешь придираться. Ты сохранил письмо?

– Да.

– Тогда можно мне на него взглянуть?

– Зачем? – Детектив не сдвинулся с места.

– Дай его мне! – потребовала мисс Лэттерли.

Уильям, похоже, на минуту задумался, следует ли продолжать спор, но потом, решив, что на подобное дело не стоит тратить эмоции, подошел к бюро, извлек оттуда письмо и протянул его девушке, всем своим видом выражая глубокое отвращение.

– Спасибо. – Спрятав письмо в карман, Эстер развернула листок бумаги, где она записала адреса восемнадцати джентльменов, которые понадобятся для осуществления ее плана. – Мне необходимо узнать лондонские адреса как можно большего числа подобных им людей, за исключением тех, кто сейчас находится за границей, – объяснила она, протянув Монку список. – Потом это потеряет смысл. Мне нужно не меньше дюжины адресов, и я должна их получить не позже чем в первой половине завтрашнего дня. Так что постарайся. Это чрезвычайно важно. Можешь оставить их в запечатанном конверте в номерах, где я живу. Только не подведи меня! – С этими словами гостья повернулась, собравшись уйти. – Извини, что я не могу остаться, у меня очень много дел. Всего доброго.

– Эстер! – закричал ей вслед сыщик. – Зачем? Для чего они тебе понадобились? Что ты замышляешь? – Сделав несколько торопливых шагов, он оказался возле двери, но девушка уже взялась за дверную ручку.

– Я же сказала, мне сейчас некогда спорить, – коротко ответила мисс Лэттерли. – Потом я все объясню. Пожалуйста, сделай то, о чем я просила, и как можно скорее. До свидания.

Добравшись до меблированных комнат, где она жила, мисс Лэттерли поспешила приняться за дело. Хозяйка номеров немало удивилась, увидев ее, поскольку эта ее постоялица почти не появлялась здесь в последнее время. Эстер обратилась к ней довольно вежливо, сказав, что очень рада тому, что вернулась, наконец, домой, и заявив, что собирается весь вечер писать письма, и если к ней кто-то придет – хотя это весьма маловероятно, – она сегодня не сможет никого принять.

Хозяйка, несмотря на охватившую ее тревогу и удивление, все же не стала опускаться до того, чтобы требовать объяснений. Такое казалось этой женщине недостойным для настоящей дамы, кем ей очень хотелось выглядеть в глазах окружающих. Поэтому она предпочла воздержаться от столь грубого проявления любопытства.

Наскоро перекусив, Эстер приступила к выполнению своего замысла, старательно копируя витиеватый и слегка небрежный почерк Друзиллы:

Столь разнузданный стиль показался ей довольно забавным. Мисс Лэттерли ни за что на свете не прибегла бы к подобным выражениям, если б ей пришлось подписаться собственным именем, независимо от того, какие чувства она испытывала. Но она тем не менее продолжала:

Боже мой! Не слишком ли далеко она зашла?

Однако Эстер собиралась поставить адресата в как можно более неловкое положение. Прочитав такое письмо, мужчина должен почувствовать к Друзилле Уайндхэм отвращение, испытать чувство, близкое к паническому страху. Поэтому мисс Лэттерли стала сочинять дальше:

Вот так! Если это письмо не заставит мужчину вздрогнуть, значит, он законченный негодяй и мерзавец, начисто лишенный даже понятия о приличии!

Мисс Лэттерли, естественно, выбрала для своей цели лишь женатых мужчин или тех, кто собирался вскоре жениться.

Она перечитала написанное. Не хвачено ли через край? Друзилла совершила ужасный поступок, но одно подобное письмо могло навсегда ее погубить, а сразу несколько – тем более, из-за чего Эстер, с моральной точки зрения, будет выглядеть не лучше ее. Кроме того, ей сделалось неприятно от мысли об опасениях самого Монка, что Друзилла ненавидела его не напрасно.

Разорвав письмо на мелкие клочки и бросив их в мусорную корзину, девушка принялась за новое.

На этот раз она избрала более сдержанный стиль, допускавший двусмысленность, однако ей удалось построить фразы таким образом, что оно могло показаться весьма невинным, если прочитавший его человек будет обладать развитым воображением и воспримет его содержание с достаточной снисходительностью.

Теперь собственное произведение понравилось ей больше. Эстер смогла избежать чрезмерной мягкости выражений, так что это письмо в не меньшей мере будет способствовать тому, что к словам Друзиллы станут относиться с недоверием. У мужчин возникнут опасения за самих себя, и они с сочувствием отнесутся к тому несчастному, чьи слова или поступки столь неверно поняла эта пустая и излишне страстная женщина.

Потом мисс Лэттерли написала еще несколько писем. Когда часы показывали уже четверть девятого, она, наконец, отложила перо, ощущая боль в руке и жжение в глазах.

Спустя два дня лорд Фонтенуа просматривал за завтраком почту, состоявшую, как обычно, из нескольких счетов, приглашений и различных писем, составленных в учтивых выражениях. Ни одно из них не вызвало у него особого интереса, а тем более тревоги… пока он не распечатал последнее.

Леди Фонтенуа, читавшая письмо от кузины из Уэльса, оторвалась от него, услышав, как ее супруг что-то невнятно забормотал, а потом, охваченная тревогой, вообще позабыла о кузине.

– Что с тобою, мой друг? Ты выглядишь, словно больной. Какая-нибудь неприятная новость? – поинтересовалась она.

– Нет! – ответил лорд излишне громким голосом и тут же добавил: – Ничего подобного, обычное письмо.

Он стал торопливо придумывать какое-нибудь подходящее оправдание, которое объяснило бы его внезапную бледность и дрожь в руках и в то же время не возбудило бы любопытство его жены настолько, что ей, чего доброго, захочется прочитать эту проклятую писульку. Он, конечно, мог заявить, что не знает написавшую его женщину, но ему не хотелось, чтобы у супруги возникли подозрения. Лорда Фонтенуа вполне удовлетворяли существующие в его семье отношения, и ему хотелось, чтобы они сохранялись и в дальнейшем.

– Нет, дорогая, просто я получил весьма глупое письмо от человека, желающего, чтобы у меня возникли неприятности там, где я их абсолютно не ожидал. Это, конечно, неприятно, но тем не менее не стоит переживаний. Я приму необходимые меры, – ответил он наконец.

Возможно, его реакция оказалась чересчур бурной. Лорд мысленно перебрал содержащиеся в письме выражения. Сначала они ошеломили его, однако немного поразмыслив, он нашел их весьма двусмысленными и допускавшими куда более безобидное истолкование.

– Ты так считаешь? – настойчиво спросила леди Фонтенуа. – Ты так побледнел, Уолтер…

– Я немного поторопился, когда пил чай, – ответил ее муж. – Боюсь, он попал мне не в то горло. Это не слишком приятно. Прошу тебя, не волнуйся… Как дела у Доротеи? Ведь это она прислала тебе письмо, да?

Леди догадалась, что муж не желает продолжать разговор. Молчаливо согласившись не затрагивать больше эту тему, она тем не менее прекрасно поняла, что письмо, которое он получил, потрясло его весьма основательно, и поэтому весь день чувствовала себя не в своей тарелке.

Сэр Питер Уэлби тоже пережил потрясение, ознакомившись с утренней почтой. Будучи холостым и намереваясь в недалеком будущем вступить в весьма выгодный брак, он завтракал в одиночестве, если не считать камердинера, стоявшего немного поодаль.

– Боже правый! – в ужасе воскликнул он, прочитав возмутительное послание. Попади оно не по адресу, его могли воспринять весьма превратно, в результате чего Уэлби серьезно пострадал бы. Его положение действительно оказалось бы далеко не завидным, если б кто-то захотел воспользоваться этим письмом в недобрых целях.

– Сэр? – проговорил камердинер с вопросительной интонацией.

Сэру Питеру захотелось поскорее изорвать письмо на множество мелких кусочков и бросить их в жарко горящий в столовой камин. Он хорошо запомнил написавшую его женщину, с которой ему довелось несколько раз потанцевать. Она показалась ему довольно миловидной, и в ее внешности было что-то располагающее к себе. Кроме того, она отличалась остроумием и, как решил сэр Уэлби, немалым умом. Однако теперь она, наверное, находилась не в себе, если столь серьезно отнеслась к его легкому флирту, предположив, что он намерен продолжать отношения, которых, по существу, между ними даже не возникало!

Если она на самом деле столь умна, как он предполагал, ему следовало убедить ее, что он даже не помышлял о подобных намерениях.

Но что, если она просто в открытую заявила о собственных чувствах в такой неподходящий момент? Тогда об этом вообще не следует упоминать – никому. Пусть все уляжется само собой. Впредь он станет вести себя более осторожно. В красивых женщинах, когда они достигают определенного возраста, просыпается дьявол…

Достопочтенный Джон Бленкинсоп, прочитав письмо, не поверил собственным глазам. Он торопливо сложил его и собрался вновь спрятать в конверт, когда вошедшая в комнату жена, не получившая в это утро никакой почты, нарушила ход его мыслей. Она собиралась обсудить с мужем одну новость, о которой услышала еще вчерашним вечером. Однако Бленкинсоп вернулся из клуба уже после того, как его супруга легла спать, и это обстоятельство помешало ей поделиться с ним известием.

– Тебе известно, Джон, какой ужасный случай произошел на днях на Норт-Одли-стрит? – Женщина чуть наклонилась, чтобы взять со стола намазанный повидлом поджаренный хлеб. – Бедная Друзилла Уайндхэм, это столь прелестное создание, подверглась нападению в кебе. Ты можешь представить себе более ужасную гнусность? Она обратилась за помощью к какому-то мужчине, и тот, весьма заурядный человек во всех отношениях, воспринял обычное проявление вежливости как знак особого расположения к его персоне и попытался силой навязать ей собственное внимание!.. Джон, ты слушаешь меня или нет?

– Силой навязать внимание? – рассеянно повторил муж. – Ты хочешь сказать, он попробовал ее поцеловать?

– Да, наверное, так, – согласилась жена. – Он оказался столь настойчив, что даже разорвал у нее на груди платье. Эта бедняжка, должно быть, пережила настоящий кошмар. Ей удалось вырваться, только выбросившись из кеба, причем на ходу, обрати внимание! Она упала прямо на мостовую. Я до сих пор не пойму, как она не разбилась.

Письмо буквально жгло руку достопочтенному Бленкинсопу.

– Я бы не стал придавать этому чрезмерное значение, дорогая… – начал было он.

– Что?! – ошеломленно воскликнула его супруга. – Как ты можешь такое заявлять? Как понимать твои слова? Этот человек совершил непростительный поступок!

– Возможно, дорогая, но у некоторых женщин воображение иногда доходит…

– Воображение? – Возмущенная женщина не верила собственным ушам. – Он дал волю рукам, Джон! Изорвал на ней платье! Как она может такое вообразить?!

– Ну… может, он только прикоснулся к ней, когда кеб качнулся на ходу, и все это… – Мужчина вспомнил, как сам прикасался к Друзилле и какие нелепые выводы сделала она после этого. Его симпатии целиком оставались на стороне того парня, о котором говорила жена, кем бы он ни был. Бленкинсоп покрылся холодным потом, представив, как легко он сам мог оказаться на его месте. – Она, скорее всего, истеричка, дорогая, – добавил Джон. – Мне не хочется тебя огорчать, но я бы на твоем месте не поверил ни единому ее слову. Незамужние женщины старше тридцати лет, и все прочее… Она слишком предается мечтам, или у нее чрезмерно горячая натура. Такое иногда случается. Она приняла обычную любезность за нечто большее. Все очень просто.

На лбу миссис Бленкинсоп обозначилась морщина.

– Ты действительно так считаешь, Джон? – спросила она. – Я с трудом этому верю.

– Еще бы, дорогая. – Мужчина заставил себя улыбнуться, хотя улыбка получилась весьма неестественной. – Ведь ты женщина, к тому же замужняя, у тебя есть семья и все остальное, что с этим связано. Тебе никогда не придет в голову выдумывать подобные вещи. Однако не всем женщинам повезло так, как тебе, и ты должна ценить это, Мария. Один мой хороший знакомый, чье имя я не стану называть, чтобы не ставить его в неловкое положение, однажды пережил подобное приключение с такой вот молодой особой, и он, смею тебя уверить, был чист аки агнец. Но она, в пылу… собственного воображения, истолковала его поведение абсолютно превратно, обвинив его в… в общем, тебе незачем слушать такие слова.

– Боже мой! – Теперь жена Джона казалась совершенно ошеломленной. – Я бы ни за что на свете не подумала…

– Это делает тебе честь. – Поднявшись, Бленкинсоп вышел из-за стола. – Однако я прошу тебя оставить эту тему и ни в коем случае не обсуждать ее с кем бы то ни было. Ты должна простить меня, дорогая. Пожалуйста, больше не давай мне повода тебя беспокоить. – С этими словами он подошел к камину и, бросив письмо в огонь, довольно долго стоял рядом, с несказанным облегчением наблюдая, как языки пламени пожирают злосчастную бумагу. Теперь ему не придется упоминать о ней в разговорах.