Глава 7

На следующее утро, едва Уильям проснулся, воспоминания нахлынули на него, словно ледяная волна. Почувствовав приступ удушья, он сел на постели и понял, что все его тело содрогается от озноба. Вчерашний вечер прошел великолепно: они с Друзиллой вдоволь посмеялись и насладились обществом друг друга. И потом, совершенно неожиданно, без малейшей на то причины, эта девушка, еще совсем недавно столь заботливая и дружелюбная, принялась пронзительным голосом выкрикивать оскорбления, и лицо у нее исказилось от ненависти. Оно возникло теперь перед мысленным взором сыщика с пугающей ясностью, как будто мисс Уайндхэм по-прежнему сидела напротив него, растянув губы и некрасиво искривив рот, с выражением какого-то непонятного торжества в глазах.

Но почему так случилось? Монк не находил этому объяснений – ведь все, чем они занимались, доставляло им обоим величайшее удовольствие! Его спутница казалась ему утонченной прекрасной женщиной из высшего общества, пожелавшей на несколько часов позволить себе куда более пикантные развлечения, чем принято у людей ее среды, среди которых она явно скучала. Она избрала Уильяма, чтобы тот помог ей ненадолго покинуть привычный круг общения. Она остановила выбор на нем! Он заметил ее интерес к собственной персоне еще во время их первой встречи на лестнице, ведущей к подъезду Географического общества. Вспоминая об этом моменте, детектив убедился, что встреча была совершенно случайной, как для нее, так и для него. Возможно, ему бы не помешало задуматься, почему мисс Уайндхэм так жаждет проводить время в его обществе. Большинство женщин при подобных обстоятельствах проявили бы бо́льшую осторожность и осмотрительность. Однако он решил, что Друзилле докучают принятые в окружающем ее обществе ограничения и она стремится к свободе, олицетворением которой стал для нее Монк.

Может, он связался с сумасшедшей? Ее поведение теперь казалось ему не просто неуравновешенным, а даже непредсказуемым. Это обвинение погубит его, но если она станет настойчиво утверждать, что он пытался силой завоевать ее расположение, во что она сама, возможно, и не верит, над ее словами в лучшем случае задумаются и станут сочувствовать ей, а в худшем – о нем могут поползти далеко не лестные слухи. Что, если она сбежала из Бедлама или какого-нибудь еще приюта для умалишенных?

Уильям лег на спину и принялся смотреть в потолок.

Нет, делать такое предположение глупо. Если мисс Уайндхэм ненормальная, ее близкие постараются сохранить этот случай в тайне. Так оно, скорее всего, и есть. Она страдает каким-нибудь душевным расстройством, и ей удалось ненадолго сбежать от тех, кто за ней следил. Когда ее снова найдут, все сразу встанет на свои места. Ее близкие отнесутся к этому с пониманием. Вполне вероятно, эта девушка и раньше вела себя необузданно. Возможно, она уже поступала так с каким-нибудь еще несчастным мужчиной…

Поднявшись с постели, Монк умылся и побрился. Глядя на собственное отражение в зеркале, он неожиданно вспомнил, как, вернувшись из больницы, вот так же рассматривал это лицо с исхудавшими щеками, с неподвижными серыми глазами, в которых чувствовались твердость и немалый ум, и с полными губами, чуть ниже которых находился едва заметный шрам. Он тогда не узнал это лицо, оно показалось ему совсем незнакомым. Уильям всматривался в него так, словно это было лицо чужого человека, стараясь угадать черты его характера, его слабости и сильные стороны, узнать его вкусы, различить в нем признаки благородства, чувства юмора или жалости.

Следующий вопрос напрашивался сам собой. Была ли Друзилла Уайндхэм действительно сумасшедшей или она знала Монка раньше и ненавидела его в силу каких-то обстоятельств? Может, он причинил ей боль, которую она не могла забыть и теперь, наконец, отомстила ему?

Этого сыщик не знал!

Он не торопясь вычистил принадлежности для бритья и убрал их. Движения его рук напоминали работу автомата.

Но если они были знакомы раньше, она наверняка предполагала, что он вспомнит ее сейчас. Как она осмелилась завести знакомство с абсолютно неизвестным человеком? Или она настолько изменилась, что посчитала, что ему ее уже ни за что не узнать?

Это казалось смешным. Друзилла, безусловно, сильно отличалась от других женщин, будучи не просто красивой, но и необычной. Она держалась со свойственной только ей одной осанкой и достоинством, обладая к тому же уникальными умственными способностями. Неужели она рассчитывала, что кто-нибудь из знакомых мужчин забудет ее до такой степени, что не узнает ее, неоднократно встречаясь с ней потом, разговаривая с ней и слыша ее смех?

Приблизившись к окну, детектив некоторое время смотрел на проезжающие внизу экипажи, плохо различимые в это серое утро, несмотря на то что уличные фонари еще продолжали гореть.

Ей наверняка известно, что он лишился памяти.

Но откуда? Кто мог ей это сообщить? Об этом не знал никто, кроме его самых близких друзей: Эстер, Калландры, Оливера Рэтбоуна и, конечно, Джона Ивэна – молодого полицейского, сохранившего преданность Монку во время расследования того ужасного дела, которым он занимался вскоре после несчастного случая.

Почему Друзилла возненавидела его до такой степени, что решилась на подобный поступок? Ее действиями явно руководил не сиюминутный порыв. Она лгала и притворялась с самого начала, искала с ним встречи и старалась очаровать его, дожидаясь момента, когда он не сможет оправдаться перед лицом ее обвинений. Когда они остались наедине, ее репутации ничто не угрожало, при таких обстоятельствах вполне могло случиться нечто подобное. Сыщик мог наброситься на нее, к тому же она располагала свидетелями, видевшими, по крайней мере, ее потрясение и бегство.

Кто теперь поверит его оправданиям?

Никто. Искать их вообще не имело смысла. Уильям и сам с трудом себе верил.

Одевшись, он через силу съел поданный квартирной хозяйкой завтрак.

– Вы неважно выглядите, мистер Монк, – заметила она, покачав головой. – Надеюсь, вы не заболели? У моей мамы имелось неплохое средство от всех болезней – горячие горчичные припарки. Честное слово, она так говорила. Скажите мне, если захотите попробовать, я вам их сделаю.

– Спасибо, – рассеянно проговорил детектив. – По-моему, я просто устал. Не беспокойтесь.

– Смотрите, будьте осторожны, – согласно кивнула пожилая женщина. – Вы ходите бог знает куда. Не удивлюсь, если вы подцепите там какую-нибудь гадость.

В ответ Монк пробормотал какую-то уклончивую фразу, и она удалилась, исполненная сознания собственной важности.

Услышав стук в дверь, сыщик поднялся и распахнул ее. Порыв холодного ветра вызвал у него озноб. Дневной свет казался тусклым и серым.

– Вам письмо, мистер, – заявил маленький мальчишка, улыбнувшись из-под козырька огромной кепки. – Письмо для мистера Монка. Это вы, да? Я вас знаю. Я видел вас тут.

– Кто тебе его дал? – строго спросил детектив, мельком посмотрев на почерк, показавшийся ему незнакомым. Писала, судя по всему, женщина, однако это явно была не Эстер, не Калландра и не Женевьева Стоунфилд.

– Какая-то леди в коляске. Я не знаю, как ее зовут, – ответил посыльный. – Она дала мне три пенса, чтобы я вам его отнес.

У Монка засосало под ложечкой. Что, если письмо содержит ответ на мучившие его вопросы? Такое казалось ему весьма вероятным. Наверняка произошла досадная ошибка.

– У нее светлые волосы и карие глаза? – поспешно спросил он.

– Волосы светлые, а насчет глаз не знаю, – покачал головой мальчишка.

– Спасибо.

Уильям разорвал конверт. На письме стояло сегодняшнее число.

Сыщик прочитал это послание дважды. У него задрожали руки. Он не верил собственным глазам.

Однако содержание письма оставалось прежним.

– Что с вами, мистер? – встревоженно спросил юный посыльный.

– Ничего, – солгал Монк. – Ничего, спасибо. – Он достал из кармана трехпенсовую монету, решив заплатить мальчишке не меньше, чем Друзилла.

Тот взял ее с благодарностью, но потом с явным сожалением передумал.

– Она ведь уже дала мне деньги.

– Знаю. – Детектив набрал в легкие воздуха, чтобы хотя бы немного успокоиться. – Оставь их себе.

– Спасибо вам. – С этими словами мальчишка поспешно повернулся, словно опасаясь, что столь неслыханное везение вот-вот кончится, и стремглав помчался прочь, громко стуча башмаками по холодным камням мостовой.

Закрыв дверь, Монк вернулся к себе в комнату. Хозяйка уже ушла. Он сел, по-прежнему держа письмо в руке, однако больше не глядя на него.

То, что он сейчас прочитал, не могло относиться только ко вчерашнему происшествию или к каким-либо событиям прошлой недели. Друзилла наверняка познакомилась с ним намного раньше.

Обстоятельства постоянно заставляли Уильяма мысленно возвращаться в прошлое, ставшее для него чем-то вроде огромного пустого пространства, окутанного мраком, где могло скрываться все, что угодно.

Читая письмо, он обратил внимание на слово «предательство». Это наводило на мысль о том, что мисс Уайндхэм раньше питала к нему доверие. Неужели он на самом деле способен на такое? После несчастного случая Уильям еще никого не предавал. Честь, несомненно, принадлежала к числу его достоинств. Сыщик ни разу не нарушил данного кому-либо обещания. Он просто не позволил бы себе опуститься до подобной низости.

Неужели он настолько изменился? Может, тот удар по голове не только сделал недоступным для него собственное прошлое, но и изменил его характер? Неужели такое могло произойти?

Меряя шагами комнату, мужчина пытался сосредоточиться на крупицах воспоминаний о собственной жизни до того, как с ним случилась беда. Перед его мысленным взором возникали бессвязные обрывки давно прошедших событий, картины из детства, которое он провел на севере страны, виды моря, казавшегося одновременно неистовым и прекрасным. Монк вспомнил, с какой жадностью он тянулся к знаниям, а потом ему на память стали приходить какие-то мимолетные впечатления: чье-то лицо, ощущение несправедливости и отчаяния. Он как будто снова увидел рядом человека, который был его учителем и который стал потом жертвой жестокого обмана и разорения, а Уильям не сумел ему помочь, будучи не в силах что-либо сделать ради его спасения. Именно тогда он покончил с торговлей и поступил на службу в полицию.

Он не принадлежал к числу тех, кто способен на предательство!

В полиции ему быстро удалось выдвинуться. Об этом свидетельствовало множество мелких фактов – выражение лиц людей, с которыми он потом встречался, замечания, которые ему иногда приходилось слышать. Монк отличался острым языком и скептицизмом, а порою даже становился беспощадным. Ранкорн, его прежний начальник, ненавидел его, и, как Уильям мало-помалу убедился, у него имелись на то серьезные основания. Своими действиями Монк способствовал еще большему проявлению ошибок и неадекватных поступков Ранкорна, постепенно подрывая его позиции, несмотря на то что впоследствии ему неоднократно приходилось страдать из-за мелочных придирок шефа и его личных амбиций, которые он пытался удовлетворить за чужой счет.

Неужели это считалось предательством?

Нет. Он поступал жестоко, но не бесчестно. А предательство всегда содержит в себе обман.

Детектив почти ничего не знал о своих отношениях с женщинами. Он мог вспомнить лишь одну, по имени Гермиона, которую он, как ему казалось, любил, но которая, однако, не ответила ему взаимностью. Если в той истории кто-то и стал жертвой предательства, так это он сам. Гермиона не выполнила данных ему обещаний, у нее не хватило духа, чтобы сохранить верность любви. Настоящему чувству она предпочла уют и спокойную уверенность в будущем. Монка до сих пор преследовало ощущение пустоты и потери, возникшее у него после того, как он, отыскав ее вновь, сначала загорелся надеждой, которая вскоре сменилась жестоким разочарованием.

Однако он наверняка знал Друзиллу! Ненависть, которую сыщик увидел на ее лице, могла возникнуть лишь у женщины, считающей себя обманутой и ради удовлетворения жажды мести готовой пойти даже на такой поступок.

Вернувшись домой после несчастного случая, Уильям перечитал хранившиеся у него старые письма и просмотрел счета, надеясь получить представление о прежнем стиле собственной жизни. Однако ему мало что удалось выяснить. Он бережливо относился к деньгам, становясь тем не менее расточительным, когда речь заходила о его внешности. Счета от портного оказались весьма впечатляющими, так же как от швеи, сапожника и даже от парикмахера.

Ему не удалось найти следов какой-либо личной переписки, за исключением писем от сестры Бет, которой он, судя по всему, не спешил отвечать. Сейчас Монк снова принялся перебирать свои бумаги, однако письмо Друзиллы так и осталось единственным документом подобного рода. Другой корреспонденцией личного характера он, по всей видимости, не располагал.

Детектив опять убрал бумаги на место. Этих свидетельств человеческого бытия было явно недостаточно. Их не хватало, чтобы он мог осознать собственное «я», ощутить себя личностью с определенным характером. В его жизни, наверное, случилось очень многое, о чем он не имеет понятия и скорее всего уже никогда не узнает. Он, несомненно, успел испытать любовь и ненависть, переживал боль, питал надежды, терпел унижения и одерживал победы. Однако все это изгладилось из его памяти – так, словно и не существовало вовсе.

Однако для других, в отличие от него самого, это оставалось вполне реальным, сохраняло остроту и по-прежнему воздействовало на чувства и вызывало боль.

Как получилось, что он, познакомившись когда-то с такой женщиной, как Друзилла, с ее живостью, красотой, умом и очарованием, впоследствии забыл ее настолько, что, встретившись с нею снова и наслаждаясь ее обществом, так и не сумел даже смутно оживить в памяти ее образ? Ни одной знакомой черты. Сколько бы Монк ни ломал голову, он не находил ни единой ниточки, за которую можно было бы ухватиться, ни одного, пусть даже мимолетного, воспоминания.

Стоя возле окна, он долго смотрел на улицу. Свет по-прежнему оставался сумрачным, однако огни на проезжавших экипажах уже не горели.

Уильям понимал, что Уайндхэм не ограничится одним письмом, что она пойдет дальше. Конечно, ей не удастся что-либо доказать, поскольку на самом деле ничего и не случилось. Однако это не имеет значения. Брошенного обвинения вполне хватит, чтобы разорить его дотла. Заработок частного детектива зависел от его репутации, от доверия, которое к нему испытывали люди.

Делать что-нибудь другое Монк не умел. Что, если Друзилла знала об этом?

В чем же он перед ней провинился? Каким человеком вообще он является… или являлся раньше?

Эстер продолжала выхаживать Энид Рэйвенсбрук, которая теперь стала понемногу поправляться. Однако за нею по-прежнему требовалось внимательно следить, в противном случае болезнь могла вернуться вновь.

В то утро, когда Монк получил письмо от Друзиллы, мисс Лэттерли возвратилась из импровизированной больницы в дом лорда Рэйвенсбрука, едва держась на ногах от усталости. От постоянного недосыпания она ощущала боль во всем теле, глаза у нее щипало, словно в них попал песок или пыль, а картины человеческих страданий вместе с сопровождающими их звуками и запахами вызывали у нее сердечную боль. Очень многие из заболевших умерли. То, что некоторым удалось выжить, оправдывало создание больницы и усилия трудившихся в ней людей, но число их казалось совсем незначительным в сравнении с огромным количеством жертв. Несмотря на настойчивость Кристиана и на приводимые им аргументы, местный совет упорно не желал принимать никаких мер против эпидемии. Заседавшие там люди боялись тифа, но и стоимость новой канализации тоже повергала их в страх. Они опасались любых новшеств и перемен, нововведений, которые могли оказаться неэффективными, а заодно и старых методов, которые уже исчерпали себя, а кроме того, испытывали страх перед ответственностью, которую могли на них возложить, что бы они ни сделали. Эта борьба отнимала немало сил и, несомненно, была обречена на неудачу. Тем не менее ни доктор Бек, ни Калландра не собирались сдаваться.

Эстер видела, как они каждый день находили новые доводы и снова устремлялись в бой – и каждый вечер неизменно возвращались с поражением. Единственным утешением оставалось то, что эта пара могла теперь наслаждаться взаимной нежностью, даже несмотря на то что в ней чувствовался привкус боли. Когда с эпидемией будет покончено, им снова придется встречаться не слишком часто, и к тому же скорее всего в официальной обстановке – например, на заседаниях совета попечителей больницы, где Кристиан работал, а леди Дэвьет являлась добровольной помощницей. Их встречи, наверное, будут проходить на глазах у других попечителей, или им, возможно, удастся иногда увидеться где-нибудь в коридоре, постоянно опасаясь, что им кто-то помешает. Им придется разговаривать о чем угодно, кроме как о самих себе. И так, судя по всему, будет продолжаться всегда.

Горничная, открывшая медсестре дверь, сказала, что ужин уже готов и что она, если желает, может поесть, после того как увидит леди Рэйвенсбрук и миссис Стоунфилд.

Поблагодарив девушку, мисс Лэттерли поднялась наверх.

Энид сидела на кровати, опершись спиной на сложенные горой подушки. Глядя на ее изможденное лицо, можно было подумать, что она не ела или не спала в течение нескольких дней. Глубоко запавшие глаза женщины окружала напоминавшая кровоподтеки синева, а кожа ее сделалась бесцветной и тонкой, словно бумага. С плеч больной свешивались жидкие пряди волос, а тело ее настолько исхудало, что кости, казалось, вот-вот пронзят немощную плоть и выступят наружу. Однако леди Рэйвенсбрук улыбнулась, стоило ей увидеть свою сиделку.

– Как там они? – спросила она. Голос у нее еще оставался слабым, и лишь охвативший ее внутренний порыв заставил его звучать громче. – Им стало хоть немного легче? Как дела у Калландры? С нею ничего не случилось? А у Мэри? У Кристиана?

Эстер заметила, что напряжение, которое она до сих пор испытывала, сразу стало меньше. В комнате было тепло и уютно. В камине горел огонь. Девушка как будто попала в другой мир, абсолютно не похожий на больницу с ее грязью, чадящими свечами и запахом множества давно не мывшихся людей, ставших жертвами жестокой болезни.

Медсестра присела на край кровати.

– Калландра и Мэри пока чувствуют себя хорошо, хотя они здорово устали, – ответила она. – Кристиан по-прежнему сражается с советом, но я сомневаюсь, что ему удастся отвоевать у них даже ярд земли. А эпидемия, как мне кажется, понемногу пошла на убыль. Люди, конечно, еще продолжают умирать, но сегодня мы отправили двоих домой – оба они поправились настолько, что смогут теперь обойтись без нашей помощи.

– Кто это? Я их знаю? – заинтересовалась леди Энид.

– Да, – ответила мисс Лэттерли, широко улыбнувшись. – Тот маленький мальчик, который вам так нравился и который, как вы думали, уже не выживет…

– Он остался жив? – удивленно проговорила ее пациентка, и глаза у нее загорелись. – Он поправился?

– Да. Сегодня он ушел домой. Не знаю, откуда у него взялись силы, но он не умер, – рассказала медсестра.

Энид откинулась на подушки. Лицо ее сделалось радостным – оно, казалось, излучало свет.

– А кто другой? – поинтересовалась она.

– Женщина, у которой четверо детей, – сказала Эстер. – Сегодня она отправилась к ним… Но расскажите, как вы сами себя чувствуете? Именно это я и пришла узнать.

Она задала этот вопрос лишь потому, что леди Рэйвенсбрук являлась ее близкой подругой – а на самом деле медсестра уже и так все поняла по ее виду. Энид явно стала поправляться. Глаза у нее просветлели, а температура понизилась до нормальной, хотя после изнуряющей болезни она выглядела так, словно ее вот-вот покинут последние силы.

Больная улыбнулась.

– Мне просто не терпится поскорее поправиться, – призналась она. – Я ненавижу эту слабость. Я с трудом поднимаю руки, чтобы поесть, а о том, чтобы причесаться, вообще не может быть и речи. Я лежу здесь без всякой пользы. У меня столько дел, а я трачу на сон три четверти суток!

– Это очень хорошо, – успокоила подругу Эстер. – Не сопротивляйтесь. Вас лечит сама природа. Вы скорее поправитесь, если примете это как должное.

Леди Рэйвенсбрук стиснула зубы.

– Ненавижу сдаваться!

– Одно из правил военной тактики гласит, – наклонилась вперед с видом заговорщика мисс Лэттерли, – никогда не вступай в бой, если противник обладает преимуществом. Выбери подходящий момент и не позволяй сделать это ему. Отступи и вернись, когда перевес сил будет на твоей стороне.

– Вы никогда не мечтали о военной карьере? – поинтересовалась Энид со смехом, который тут же сменился кашлем.

– Довольно часто, – ответила медсестра. – По-моему, у меня это получилось бы получше, чем у тех, кто занимается этим сейчас. Во всяком случае, не хуже.

– Только не повторяйте этих слов при моем муже! – в шутку предупредила ее пациентка.

Эстер не успела ответить, потому что в комнате появилась Женевьева. Теперь эта дама не казалась столь встревоженной, как во время ее последней встречи с медсестрой, несмотря на то что она наверняка устала и, как сообщил мисс Лэттерли Монк, не получала с тех пор никаких обнадеживающих известий.

Эстер поздоровалась с нею, и они, обменявшись новостями о состоянии Энид, отправились разделить ужин, который накрыли для них в гостиной экономки.

– Тиф в Лаймхаусе теперь определенно пошел на убыль, – заметила Эстер во время разговора. – Жаль только, что мы не можем ничего сделать, чтобы не допустить новой эпидемии.

– А что вообще можно сделать? – нахмурившись, спросила миссис Стоунфилд. – Люди там живут так, что она просто не может не повториться.

– Изменить условия жизни, – ответила мисс Лэттерли.

На лице Женевьевы появилась улыбка – горькая, свидетельствующая даже об отвращении и вместе с тем исполненная жалостью пополам с гневом.

– С таким же успехом можно попробовать остановить морской прилив. – Подцепив вилкой кусочек мяса из запеканки с говядиной и почками, она отправила его в рот и спустя минуту заговорила снова: – Людей нельзя изменить. Может быть, одного или двоих – да, но только не многие тысячи. Такую жизнь вели целые поколения – ели хлеб с квасцами и пили молоко пополам с водой. – У женщины вырвался короткий смешок. – Даже чай у них скорее подойдет для того, чтобы травить крыс. Такие лакомства, как свиные ножки или копченая селедка, достаются только работающим мужчинам, остальные в семье обходятся без них. Фруктов и овощей вообще никто не видит. На целую улицу, если не на две, приходится только один колодец, у которого выстраиваются очереди людей с ведрами, вода в котором заражена стоками из канализации, помоек и выгребных ям. К тому же там часто пользуются одним и тем же ведром для всех нужд! – Голос миссис Стоунфилд звучал сердито, в нем чувствовалась горечь, и он даже ломался от волнения. – Люди там рождаются больными, и болезнь сводит их в могилу. Несколько канализационных труб ничего не изменят!

– Вы ошибаетесь, – медленно проговорила Эстер. Столь горячая и неожиданно откровенная речь Женевьевы вызвала у нее недоумение и заставила девушку почувствовать себя смущенной. – Проблема заключается в городских стоках и выгребных ямах.

У ее собеседницы чуть искривился рот.

– Это одно и то же, – пожала она плечами.

– Нет! – возразила мисс Лэттерли, наклонившись над столом. – Если б там проложили настоящую водяную канализацию, тогда…

– Водяную? – На лице Женевьевы появилось удивленное и одновременно испуганное выражение. – Тогда нечистоты разольются повсюду!

– Нет, не разольются…

– Как бы не так! Я сама видела это во время прилива или сильных дождей, когда вода начинает прибывать, выгребные ямы переполняются и их содержимое льется в сточные канавы! Даже после того, как вода отступает, эта дрянь целыми кучами оседает на мостовой! Ее можно сгребать лопатой!

– Где? – медленно проговорила медсестра. В голову ей пришла вдруг невероятная мысль, оформившаяся в сознании и показавшаяся ей слишком смешной для правды, совершенно дикой и нелепой.

– Что? – Лицо миссис Стоунфилд покраснело, словно ей неожиданно стало стыдно. Она принялась подыскивать нужные слова и не находила их. – Ну… может, я не видела этого сама, мне следовало сказать, слышала… – Она наклонилась вперед, сделав вид, что продолжает есть, однако на самом деле теперь лишь ковыряла вилкой в тарелке.

– Кейлеб живет в Лаймхаусе, так ведь? – напомнила ей Эстер.

– По-моему, да. – Женевьева сразу напряглась всем телом, а ее рука с вилкой судорожно замерла. – Почему вы о нем спрашиваете? Я узнала об этом не от него! Мне довелось видеться с ним всего лишь один или два раза. Я вообще почти не знаю его! – Лицо ее теперь выражало отчаянный страх и презрение, слишком сильное, чтобы передать его в словах.

Сиделка почувствовала угрызения совести за то, что произнесла имя человека, отнявшего у ее собеседницы столь многое. Она невольно протянула руку и дотронулась до лежащей на столе руки миссис Стоунфилд:

– Простите. Я напрасно заговорила о нем. У нас с вами наверняка найдутся более интересные темы для обсуждения. Вчера вечером, когда я уходила, мне попался в холле мистер Нивен. Он, похоже, весьма благородный человек и ваш преданный друг.

Женевьева слегка покраснела.

– Да, – согласилась она. – Он очень любил Энгуса, несмотря на… неудачи в делах, которые обрушились на него из-за того, что Энгус оказался более опытным. Он на самом деле способный человек – собственные ошибки не прошли для него даром.

– Я рада за него, – искренне ответила медсестра. Тайтус Нивен понравился ей с первого взгляда, и к тому же ему явно нравилась миссис Стоунфилд. – Возможно, ему как-нибудь удастся исправить положение, в котором он оказался.

Женевьева опустила глаза. Несмотря на некоторую принужденность, она решительно приподняла изящный подбородок, а очертания ее полных губ наводили на мысли о нежности и тоске.

– Я… Я собираюсь предложить ему место управляющего в конторе, если… если, конечно, мне позволят это сделать. – Она подняла глаза на Эстер. – Вы, наверное, считаете меня холодной эгоисткой. Еще никому не удалось доказать, что случилось с моим мужем, а я уже чувствую это сердцем и поэтому обдумываю, кого мне назначить на его место. – Она вновь наклонилась над столом, отодвинув от себя тарелку с недоеденным ужином. – Но я больше ничем не могу помочь Энгусу. Я перепробовала множество способов, пытаясь уговорить его больше не встречаться с Кейлебом, но он не желал меня слушать. Теперь мне нужно думать о детях и о том, как сложится их судьба. Никто не станет дожидаться, пока я перестану его оплакивать. – Женщина продолжала пристально всматриваться в собеседницу неподвижным взглядом, и медичка убедилась в том, что ее собеседница обладает немалой силой и умеет принимать решения, благодаря чему она и сделалась такой, как есть. Именно эта способность помогла миссис Стоунфилд совладать с собственной болью, скрывать ее, не позволять ей вырываться наружу, думая прежде всего о будущем собственных детей.

Возможно, выражение лица Эстер отчасти выдало то восхищение, которое она сейчас испытывала, потому что Женевьева сразу как будто смягчилась и улыбнулась печальной улыбкой, обращенной скорее к себе самой.

Ее имя казалось слишком официальным для такой женщины, как она, столь земной и естественной. При свете лампы мисс Лэттерли различала лежащие у нее на щеках тени от длинных ресниц и едва заметный пушок на коже. Может, Энгус называл ее Дженни?

Дженни… или Джинни?

Что, если именно в этом скрывалась разгадка того, почему миссис Стоунфилд имела столь четкое представление о жизни обитателей Лаймхауса и других подобных мест, почему она испытывала почти панический страх перед бедностью? Что, если, познав ее сама, она решила любой ценой не допустить, чтобы ее дети терпели холод и голод, испытывали страх и стыд, точно так же, как когда-то их мать? Убожество и отчаяние, царившие в трущобах Лаймхауса, накрепко запечатлелись у нее в памяти, и даже окружавший ее теперь уют не мог изгладить этих воспоминаний. Возможно, она была как раз той девушкой, о которой упоминала Мэри, той, кому удалось выбраться из тех нищих кварталов, выйдя замуж.

– Да, – тихо проговорила Эстер, – да, я понимаю. Не сомневаюсь, что Монк не пожалеет сил, чтобы найти доказательства гибели Энгуса. Он очень умен. Если ему не удастся сделать это одним способом, он найдет какой-нибудь другой. Не отчаивайтесь.

Женевьева посмотрела на нее с надеждой и любопытством во взгляде.

– Вы его хорошо знаете? – спросила она.

Медсестра замялась. Как ей следовало ответить на такой вопрос? Она сомневалась, что ответ был известен ей самой, не говоря уже о том, чтобы поделиться этим с кем-то еще. Что вообще она знала о Монке? Ее знания скорее напоминали обширные неизведанные пространства, перемежающиеся с извилистыми лабиринтами, о которых, возможно, не имел представления даже он сам.

– Только как профессионала, – ответила девушка с немного натянутой улыбкой, откинувшись на стуле, в надежде, что Женевьева не догадается о ее истинных чувствах.

Однако, судя по проницательному выражению ее лица, та все поняла. Перед мысленным взором мисс Лэттерли неожиданно вновь возникли те минуты, которые им пришлось провести в запертой комнате в Эдинбурге; она как будто вновь почувствовала себя в объятиях Уильяма и ощутила тот единственный страстный и вместе с тем какой-то возвышенный поцелуй.

– Я видела, как он расследовал другие дела, – поспешно заявила Эстер, почувствовав, как ее лицо заливается краской. Неужели миссис Стоунфилд догадалась о ее лжи? Судя по всему, да. – Не оставляйте надежду. – Она вдруг сделалась излишне говорливой, стараясь увести беседу в другое русло. – Уильям, похоже, уже выяснил правду. Теперь ему осталось найти убедительные с точки зрения властей улики… – продолжила девушка и вдруг осеклась.

Женевьева теперь улыбалась. Она ничего не сказала в ответ, однако ее молчание было красноречивее любых слов, и сейчас она как будто испытывала какое-то странное удовольствие.

– Вы родом из Лаймхауса? – тихо сказала мисс Лэттерли, и в голосе ее прозвучало скорее доверие, чем упрек. В глубине души она понимала, что задала такой вопрос ради самозащиты.

Миссис Стоунфилд покраснела, но тем не менее не отвела глаз от собеседницы, и в ее взгляде не появилось ни малейших признаков гнева.

– Да. Теперь, спустя столько лет, мне кажется, что там жила не я, а кто-то другой. – Женевьева чуть подвинулась, так что свет лампы теперь как будто еще больше оттенял застывшее у нее на лице выражение твердой решимости. – Но я не позволю, чтобы обстоятельства заставили меня вновь туда вернуться. Мои дети не будут там расти! И я не допущу, чтобы лорд Рэйвенсбрук кормил их, одевал и указывал, кем они должны стать в жизни. Я не желаю, чтобы он обнимал моих детей, чтобы он занял место Энгуса.

– Неужели он станет это делать? – медленно проговорила Эстер, представив мысленно темное благородное лицо Рэйвенсбрука, высокомерное и в то же время привлекательное.

– Не знаю, – откровенно ответила ее собеседница, – но я этого опасаюсь. Без Энгуса я чувствую себя ужасно одинокой. Знаете, он относился ко мне с пониманием. Не забывая, где я жила раньше, он прощал мне ошибки, которые я иногда допускала…

Медсестра живо представила всю картину страха и унижения этой женщины. Она вдруг с ужасающей ясностью осознала, какие чувства должна испытывать Женевьева, постоянно находясь в доме Рэйвенсбрука, сидя с ним за одним столом под пристальными и осуждающими взглядами окружающих. Любое нарушение правил тщательно разработанного этикета, любая ошибка речи не ускользнет здесь не только от самого Майло, но, что еще хуже, возможно, и от внимательного дворецкого, надменной экономки, насмешливых горничных… Одна лишь Энид, вероятно, этого не заметит.

– Конечно, – заявила Эстер, охваченная горячим порывом, – вы должны жить в собственном доме! Мистер…

Резкий стук в дверь не дал ей договорить. На пороге появилась экономка с суровым лицом и звенящими на поясе ключами.

– Вас желает видеть какой-то человек, мисс Лэттерли, – объявила она. – Вы можете переговорить с ним в кладовой дворецкого. Мистер Долман сказал, что он не возражает. Прошу прощения, миссис Стоунфилд.

– Кто этот человек? – спросила медсестра.

Лицо экономки осталось неподвижным: его выражение абсолютно не изменилось.

– Особа мужского пола, мисс Лэттерли. Остальное вы выясните сами. Если вам еще не известно, женской прислуге у нас не разрешается приглашать сюда знакомых мужчин, и это касается также и вас, пока вы здесь находитесь, чем бы вы ни занимались.

Слова экономки ошеломили девушку.

Однако Женевьева, напротив, ничуть не растерялась.

– Мисс Лэттерли не является прислугой, миссис Гиббсон, – быстро проговорила она. – Она профессионал, по собственной воле согласившаяся уделять нам время из уважения к леди Рэйвенсбрук, которая вполне могла умереть, если бы она ее не лечила!

– Если только вы считаете ремесло медсестры профессией, – возразила Гиббсон, презрительно фыркнув. – К тому же больных лечит Господь Бог, а не кто-нибудь из нас, миссис Стоунфилд. Вам, как христианке, это наверняка известно.

В голову Эстер пришло несколько мыслей насчет христианских добродетелей, начиная с милосердия, но сейчас ей не следовало затевать спор, который она заведомо не могла выиграть.

– Спасибо за известие, миссис Гиббсон, – ответила она, обнажив зубы и изобразив отдаленное подобие улыбки. – Вы очень добры.

Затем, кивнув Женевьеве, девушка поднялась из-за стола и вышла из комнаты.

Кладовая дворецкого находилась в том же коридоре через две двери. Мисс Лэттерли вошла туда, не постучавшись.

Она не стала скрывать удивления, увидев там Монка, показавшегося ей чуть ли не изможденным. Его осунувшееся лицо побледнело, а вокруг глаз залегли темные тени. Медсестра не видела его таким с тех пор, как он занимался делом Грея.

– Что случилось? – спросила она, закрыв за собой дверь и от страха ощутив неприятную пустоту в желудке. – Это не из-за Стоунфилда, нет? Это… не из-за Калландры? – Мысль о том, что ее подруга могла заболеть, была такой мучительной, что от внезапной боли у Эстер едва не закружилась голова. – Что-то случилось с Калландрой?

– Нет! – Голос Уильяма показался ей отрывистым; мужчина с трудом управлял им. – Нет, – повторил сыщик более спокойным тоном. Судя по выражению его лица, он испытал какое-то эмоциональное потрясение и теперь старался подобрать нужные слова, чтобы рассказать о нем.

Сиделка заставила себя подавить нетерпение. Ей не раз приходилось видеть людей, охваченных смятением и страхом. Если Монк выглядит настолько потрясенным, должно быть, случилось что-то на самом деле ужасное.

– Садись и рассказывай, – тихо проговорила она. – Что у тебя произошло?

В глазах детектива промелькнула вспышка раздражения, тут же вновь уступившая место страху. То, что он не стал возражать, испугало Эстер еще больше. Опустившись на мягкий стул, обитый светло-коричневой тканью, она сложила на коленях руки, спрятав их под передником, чтобы Уильям не видел ее судорожно сцепленных пальцев.

– Меня обвинили в оскорблении действием. – Эти слова мужчина произнес сквозь зубы, не глядя на девушку.

– И ты действительно виновен? – спросила она ровным тоном, зная, каким этот человек бывает в ярости, и помня о его физической силе. Мисс Лэттерли не забыла обнаруженный на Мекленбург-сквер труп избитого до смерти человека – Монк тогда заявил, что это, как он опасался, могла быть его жертва.

Детектив поднял на нее широко раскрытые глаза, и его лицо исказилось от гнева.

– Нет! – воскликнул он. – Святый Боже, нет! Как ты только могла такое вообразить?! – Слова прямо-таки душили сыщика. Он, казалось, никогда не простит Эстер этого вопроса. Его буквально трясло от злобы, все его тело напряглось – сейчас Уильям был способен совершить какую-нибудь жестокость лишь ради того, чтобы дать выход обуревавшим его невыносимым чувствам.

– Потому что я знаю тебя, – ответила медсестра, на самом деле еще больше убедившись, что не знает его совсем. – Если тебя кто-то как следует разозлил, ты мог…

– Речь идет о женщине! – Крик как будто застрял у ее собеседника в горле. – Чтобы я напал на женщину? Попытался овладеть ею силой?!

Слова Монка ошеломили мисс Лэттерли. Это выглядело настолько нелепо, что казалось просто смешным.

Однако он явно не собирался шутить и выглядел сильно напуганным. Подобное обвинение покончит с его карьерой – девушка прекрасно это понимала. Ее собственная профессиональная деятельность зависела от хорошей репутации, и Эстер не забыла, как однажды сама едва ее не лишилась. Именно Уильям тогда сражался за ее доброе имя, трудясь ночью и днем, чтобы доказать ее невиновность.

– Это смешно, – мрачно заметила медсестра. – Эта женщина, несомненно, не сумеет доказать, что так было на самом деле, но ты, столь же очевидно, не сумеешь доказать обратное, иначе не стал бы сюда приходить. Кто она такая и что у вас произошло? Может, она получила от тебя отказ? Или у нее, возможно, есть какая-нибудь еще причина для подобного обвинения? Что, если она забеременела и ей необходимо свалить на кого-то вину, чтобы обелить саму себя?

– Я не знаю. – Монк, наконец, тоже сел и устремил взгляд на лежащий на полу лоскутный ковер. – Я не имею понятия, что заставило ее так поступить, однако она явно действовала намеренно. Мы возвращались домой в кебе. После того, как провели вместе вечер… – Он замялся, опустив глаза. – Мы немного поразвлекались и вместе пообедали, что показалось нам обоим весьма приятным. Неожиданно она разорвала платье на груди, а потом, глянув на меня со злобой и ненавистью, закричала и выбросилась из экипажа прямо на ходу, на глазах у людей, возвращавшихся с какого-то вечера в Норт-Одли-стрит!

Эстер тоже ощутила неприятный холодок страха. Подобное поведение могло свидетельствовать о безумии. Эта женщина ставила под угрозу не только репутацию сыщика, но также и собственное доброе имя. Несмотря на все усилия изобразить себя невинной жертвой, ей все равно не удастся избежать сплетен и всевозможных догадок, причем зачастую далеко не лестных для нее.

– Кто она? – снова поинтересовалась мисс Лэттерли.

– Друзилла Уайндхэм, – проговорил Монк очень спокойным тоном, по-прежнему не глядя на собеседницу.

Девушка ничего не сказала в ответ. Ее охватило сразу несколько противоречивых чувств: облегчение, поскольку теперь Уильям уже не будет любить Друзиллу, потому что она обошлась с ним на редкость подло, – и ненависть к этой даме, совершенно не похожую на ту, которую она испытывала к ней раньше, поскольку сейчас эта женщина угрожала Монку. К этим чувствам примешивалось также опасение того, что Друзилла, чего доброго, нанесет сыщику жестокую травму, и гнев, вызванный несправедливостью такого поступка. В эти минуты Эстер и в голову не приходило интересоваться причинами случившегося.

– Кто она такая? – спросила медсестра. – Я имею в виду ее положение в обществе. В каких кругах она вращается?

Уильям посмотрел в ее сторону, впервые встретившись с ней взглядом.

– Мне известно не больше, чем я могу заключить, судя по ее поведению и разговору, что кажется не вполне достаточным. Только какое это имеет значение? Кем бы она ни была, она может покончить со мной с помощью подобного обвинения. Ей незачем иметь влиятельных родственников. – Монк снова повысил голос, словно досадуя, что мисс Лэттерли никак не может понять, о чем идет речь. – Любая женщина, сделавшая такое заявление, за исключением, может быть, служанки или проститутки…

– Я знаю, – резко перебила его Эстер, взмахнув рукой, как бы подводя окончательную черту. – Я думаю сейчас о другом, о том, как с ней бороться. Я знаю, кто твой враг!

– Мне нельзя с ней бороться! – Детектив повысил голос, и в нем зазвучали нотки гнева и отчаяния. – Если она обратится в суд, я могу все отрицать, но это не поможет, если она предпочтет распускать лживые слухи. Что ты предлагаешь? Чтобы я предъявил ей иск за клевету? Не болтай чепуху! Даже если бы я смог это сделать – что, впрочем, невозможно, – моя репутация все равно погибнет. Даже если я просто заявлю, что она лжет, мое положение станет еще хуже. – Теперь Уильям напоминал человека, стоящего на краю пропасти: лицо его не выражало ничего, кроме ужаса перед грядущим крахом.

– Конечно, нет, – тихо сказала мисс Лэттерли. – Кто тебе это посоветовал? Лорд Кардиган?

– Что за чертовщину ты мелешь?!

– Я имею в виду атаку бригады легкой кавалерии, – с горечью ответила девушка.

Судя по выражению лица Монка, он наконец понял, о чем идет речь.

– Так что же ты предлагаешь? – поинтересовался он без особой надежды.

– Я пока не знаю точно, – ответила Эстер, поднявшись на ноги и приблизившись к одному из маленьких окон, – но наверняка не безрассудный наскок на батарею противника. Если враг зарылся в землю и ощетинился жерлами пушек, нам нужно или найти способ заставить его убрать их, или захватить батарею как-нибудь иначе.

– Перестань играть в солдатики, – спокойно ответил сыщик. – Если тебе пришлось возиться с ранеными в Крыму, это еще не значит, что ты стала что-то смыслить в военном деле.

– Как раз наоборот! – ответила медсестра, стремительно обернувшись. – На войне гибнут солдаты, и это главное правило военного искусства. Спроси любого, кто там побывал, – кроме, конечно, наших тупых генералов.

Монк невольно улыбнулся, однако улыбка у него получилась весьма мрачной.

– Ты все-таки необыкновенная женщина, – заявил он. – Ну и как, по-твоему, я должен действовать в этом сражении? Может, мне следует ее застрелить, осадить в крепости, отравить колодцы или дожидаться, пока ее доконает зимний холод? Или уповать на то, что она тоже подхватит тиф?

– Обратиться к другой женщине, – ответила мисс Лэттерли, тут же пожалев о собственных словах. Она еще не успела разработать каких-либо планов, и ей в голову не приходило никаких мыслей – просто ее сейчас охватило горячее желание добиться победы любой ценой.

Такое предложение привело Монка в замешательство.

– К другой женщине? – переспросил он. – Зачем? К кому?

– Ко мне, конечно, идиот! – воскликнула медсестра. – Ты абсолютно не разбираешься в женщинах и в том, как они мыслят. Ты никогда этого не понимал. Она явно ненавидит тебя. Как ты с ней познакомился?

– Я столкнулся с ней на лестнице возле Географического общества. Или, может быть, это она столкнулась со мной…

– Ты предполагаешь, что она подстроила это специально? – спросила Эстер, не скрывая удивления. Женщины прибегают к таким уловкам гораздо чаще, чем кажется большинству мужчин.

– Я решил это сейчас, раньше я так не думал. – Взгляд Уильяма на мгновение сделался горестно-веселым. – То-то она, наверное, удивилась, когда я ее не узнал! Мы с нею разговаривали несколько минут, и она все это время ждала, когда я ее вспомню, пока, наконец, не убедилась, что я ее начисто забыл.

– Так ты что же, вообще ничего не помнишь? – настойчиво спросила мисс Лэттерли. – У тебя не осталось даже никаких впечатлений?

– Нет! Конечно, нет, иначе я не стал бы этого говорить. Я перебрал в памяти все, что только мог, но мне так и не удалось ничего вспомнить о ней. У меня не возникло никаких ассоциаций.

Эстер обратила внимание на промелькнувшее в глазах сыщика выражение абсолютной беспомощности, на тени и проблески воспоминаний о жестокости и на отражавшиеся в его взгляде постоянно преследующие его страхи. Но потом все эти видения разом пропали, и девушка вдруг почувствовала нежность к этому человеку – ей захотелось защитить его во что бы то ни стало.

– Теперь это все равно не имеет значения, – сказала она, приблизившись к Монку и слегка дотронувшись до его головы, так что пальцы ее лишь на мгновение соприкоснулись с его волосами. – Главное, кем она является сейчас. Я подумаю, как нанести ей ответный удар. Не беспокойся. Только постарайся больше не попадаться ей на глаза. Продолжай искать Энгуса Стоунфилда.

– По крайней мере, на Собачьем острове я не рискую столкнуться с каким-нибудь сумасбродным типом из высшего света, которому захотелось окунуться мордой в грязь! – злобно заявил детектив. – А если я кого-то изнасиловал, это только укрепит мою репутацию среди тамошних жителей.

– По-моему, на это обратят внимание лишь в том случае, если ты пожелаешь там остаться, – колко заметила мисс Лэттерли, повернувшись к двери. – А пока держи порох сухим.

Монк с нескрываемым сарказмом отдал ей честь:

– Есть, господин генерал!

Однако, покидая дом Рэйвенсбрука, сыщик чувствовал себя слегка полегче. В душе у него как будто ничего не изменилось: в нем по-прежнему закипал гнев, а страх оставался столь же острым. Однако теперь он больше не был одинок и поэтому уже не испытывал прежнего отчаяния, заставлявшего его страдать больше всего.

Уильям шагал по тротуару, не замечая прохожих, если только не наталкивался на них. Теперь он не обращал внимания даже на стекавшие по его лицу капли смешавшегося с копотью дождя. Он найдет то место, где Кейлеб убил собственного брата. Возможно, ему не удастся обнаружить труп, но он отыщет подтверждающие смерть Энгуса доказательства и станет свидетелем того, как Кейлеба повесят за это преступление. Наверняка существуют какие-нибудь улики или где-то есть свидетель, так что может возникнуть определенная цепь событий, в результате чего Кейлеб не сможет уйти от ответственности. Монк должен выяснить, где произошло убийство и кто о нем знает, каких бы усилий это от него ни потребовало.

Ближе к полудню детектив добрался до Собачьего острова и вновь вошел в знакомый дом на Манила-стрит, собираясь переговорить с Селиной, которая сначала не пожелала его видеть. Она казалась чем-то напуганной, и Уильям догадался, что Кейлеб недавно был здесь. Девушка упорно молчала, оставаясь преданной своему сожителю и в то же время испытывая перед ним страх. И на это у нее, судя по всему, имелись веские причины.

Монк стоял напротив нее посреди холодной, чисто прибранной комнаты.

– Кейлеб убил Энгуса, и я собираюсь это доказать, – проговорил он зловещим тоном. – Рано или поздно, но я все равно увижу, как его вздернут. Поможешь ли ты мне в этом деле или предпочтешь болтаться рядом, решать тебе самой.

В ответ Селина промолчала, вызывающе посмотрев на сыщика. Она чуть склонила голову набок и выставила вперед ногу, словно желая лишний раз показать, насколько она уверена в себе. Однако Уильям заметил, как у нее побледнели костяшки сжатых в кулаки пальцев, как будто она почувствовала неожиданный приступ страха.

– Ты считаешь его опасным скотом, – мрачно продолжал детектив. – Но если ты станешь мне поперек дороги, он покажется тебе образцом порядочности.

– Такова его жизнь, – презрительно бросила девушка в ответ, смерив Монка взглядом с головы до ног и обратив внимание на отличный покрой его пальто и начищенные ботинки. – Вы наверняка и понятия не имеете, что такое опасность.

– Поверь, мне тоже осталось мало что терять, – горячо заявил ее гость.

Селина посмотрела на него еще внимательней, заглянула ему в глаза, и выражение ее лица постепенно изменилось. Стоило ей догадаться, какая ярость и отчаяние охватили его сейчас, как от презрения к нему не осталось и следа.

– Я не знаю, где он, – спокойно сказала она.

– На это я и не рассчитывал. Я хочу узнать, где он встречался с Энгусом – все известные тебе места, где они бывали вдвоем или, по крайней мере, могли бывать. Он убил Энгуса. И кто-то где-нибудь наверняка об этом знает.

– Вам никто ничего не скажет! – Девушка вновь вздернула подбородок, словно желая защититься и выражая этим жестом своего рода гордость.

– Ошибаешься! – Монк горько усмехнулся. – Неважно, как с ними может поступить Кейлеб, но это в любом случае будет лучше бесконечно долгой последней ночи и встречи с палачом ровно в восемь утра.

С губ Селины сорвалось проклятие, а ее полный ненависти взгляд напомнил сыщику о Друзилле, из-за чего он больше не стал испытывать к собеседнице ни малейшей жалости.

– Где они встречались? – снова спросил Уильям.

Ответом ему было молчание.

– Тебе когда-нибудь приходилось видеть труп висельника? – пристально посмотрел детектив на тонкую шею собеседницы.

– В трактире «Артишок» рядом с Блэкуолл-Стэрс, – сдалась она наконец. – Только вам это не поможет. Никто все равно ничего не скажет. Надеюсь, вы скоро попадете в ад. Вас там утопят в выгребной яме, а ваше тело скормят крысам.

– Именно так он поступил с Энгусом?

– Господи, я не знаю! – Однако нарумяненное лицо девушки побледнело, а в глазах у нее промелькнуло выражение ужаса. – Неужели вам не ясно?!

Монк вновь из конца в конец пересек под непрекращающимся дождем Манила-стрит и двинулся дальше в восточном направлении.

Хозяин «Артишока» молча подал ему кусок пирога с угрем и бокал эля, но при этом посмотрел на него с явным подозрением. В этом трактире не появлялись посетители, одетые так, как был одет сейчас сыщик, однако деньги есть деньги, и хозяин принял их без каких-либо возражений.

Перекусив, Уильям принялся расспрашивать других посетителей. Сначала он делал это довольно вежливо, но вскоре в его голосе появились угрожающие нотки. Из того, что ему удалось узнать, лишь одна новость могла впоследствии оказаться полезной, но тот, кто ее сообщил, поступил так в отместку за какое-то оскорбление. Однако подобные показания не раз приносили свои плоды. Озлобленный человек способен выдать даже больше, чем ему известно. Хозяин, как будто невзначай, заметил, что у Кейлеба Стоуна есть несколько друзей, которых он либо выбрал сам, либо их отношения строились по принципу взаимной выгоды. Один из них, столь же опасный и жадный тип, владеет лесным складом неподалеку от Кэттл-Воф. Кейлеб, судя по всему, считает его верным товарищем и наверняка доверяет ему, а этот человек, если верить хозяину трактира, способен отомстить таким, как Монк, если они причинят Кейлебу зло.

Спустя четверть часа Уильям снова двигался на восток, находясь теперь в Колдхарборе, возле берега реки, чьи тяжелые серые воды несли на себе корабли, баржи и разнообразный городской мусор, подхваченный быстрым течением. Мимо проплыли дохлая крыса и полдюжины гнилых деревяшек. Запах нечистот неприятно ударял в ноздри. Клиппер с наполовину убранными парусами величественно спускался вниз, направляясь из устья Темзы к морю и дальше в открытый океан.

Монк без труда нашел лесной склад, но он стал для него лишь чем-то вроде отправной точки для настоящих поисков. Если Кейлеб уже давно замышлял убить брата, он бы постарался выбрать для этого какое-нибудь укромное место. Ему наверняка не хотелось рисковать, оставляя свидетеля. На берегах реки жило немало людей, которые бы только обрадовались, если бы им представилась возможность покончить с Кейлебом Стоуном.

А если убийство случилось во время ссоры, ему также необходимо было укрыться где-нибудь подальше, чтобы обдумать, как поступить с телом. Просто бросить его в реку наверняка показалось убийце слишком рискованным, особенно если дело происходило днем. К трупу следовало привязать груз и утопить его посредине реки. А еще лучше – отвезти в Лаймхаус и похоронить вместе с умершими от тифа. И на все это требовалось время.

Спрашивать о таком напрямую показалось Монку бессмысленным, поэтому он, подняв повыше воротник пальто, принялся обходить прилегающую к складу территорию. Ему попадались рабочие и изголодавшиеся бродяги, страдавшие от холода или больные, – они прятались кучками в подворотнях, укрываясь кусками мешковины или брезента. Детектив обращался с вопросами к каждому из них. Он пересек весь Колдхарбор из конца в конец, а потом прошел по мосту через Блэкуолл-Бэйзин, направившись к лестнице, спускавшейся к воде, текущей с негромким, похожим на шипение звуком.

Очутившись на берегу, Уильям неторопливо направился вниз по течению, обходя осклизлые камни и сырые куски дерева, пробираясь сквозь завалы гниющих щепок, мимо причалов, где грузились или разгружались суда. На пути ему попадались целые горы различных товаров, кучи недавно пойманной рыбы, бухты каната и тюки брезента. Он поднимался и спускался по лестницам, пересекал по узким мосткам заполненные темной водой протоки, ведущие к большим и малым эллингам и докам. Всюду его преследовал омерзительный запах, звуки падающих капель и чавкающей под ногами грязи, скрип дерева и натянутых веревок.

К концу дня сыщик совершенно измучился, разозлился и промерз до костей, но тем не менее не собирался отступать. Где-то здесь Кейлеб убил Энгуса. Кто-то должен был видеть, как они ссорились, слышал их голоса, а также крики гнева и боли – а потом на глазах этих людей Кейлеб тащил к воде тело мертвого брата. Если дело дошло до схватки, близнецы, наверное, бились на равных, какими бы разными людьми они ни являлись. Если Энгус уступал брату с точки зрения физической подготовки и умения драться, то этот недостаток, возможно, отчасти возмещался за счет того, что он лучше питался и обладал более крепким здоровьем.

Поужинав в другом трактире, Монк вновь углубился в темноту. Дождь прекратился, и погода стала еще холоднее. Поднимавшийся от реки туман стелился по улицам, из-за чего редкие неяркие огни казались еще более тусклыми. С невидимых в густой дымке барж долетал монотонный звук сигнальных рожков, далеко разносившийся над водой. На углу Робин-Гуд-лейн и Ист-Индия-Док-роуд двое мужчин грелись возле жаровни с каштанами.

Уильям тоже приблизился к ней в надежде хотя бы ненадолго спастись от свирепого холода. Рядом с огнем, в обществе этих людей он почувствовал себя немного уютнее в окружении непроглядной тьмы, пронизанной неумолчным шумом накатывающихся на берег волн и пропитанной влагой, оседающей мелкими каплями на всех предметах и наполненной множеством негромких звуков, как будто она была каким-то живым существом.

Приблизившись почти вплотную, Монк заметил, что один из мужчин носил старую матросскую куртку, слишком тесную ему в плечах, однако непромокаемую. Одежда другого на первый взгляд могла показаться сшитой на заказ, если б это не являлось нелепостью в подобном месте. Окинув взглядом обладателя этого костюма с головы до ног, сыщик заметил, что его одежда сидит на нем свободно, можно сказать, бесформенно свисает. Когда мужчина протянул руку к жаровне, Уильям увидел, что его пальто настолько изорвано, что его можно принять за открытое с боков. Он также обратил внимание на темное пятно немного пониже плеча, приняв его за след, оставленный влагой. Бедняга, подумал сыщик. Он и сам здорово замерз даже в своем пальто из добротного сукна.

– Каштанов на два пенса, – довольно дерзко проговорил Уильям, не желая, чтобы эти люди смотрели на него, как на чужака.

Человек в пальто молча протянул руку, и Монк положил ему на ладонь двухпенсовую монету.

Мужчина опытной рукой отобрал дюжину орехов и отодвинул их в сторону, чтобы они немного остыли. Его пальто отличалось изящным покроем. Лацканы казались отлично пригнанными, а идущий по краю воротника шов свидетельствовал о том, что портной хорошо знал свое дело. Детектив неплохо разбирался в подобных вещах. Это пальто сшили для человека одного с ним роста и одинаковой ширины плеч.

Для Энгуса Стоунфилда?

Уильям перевел взгляд на брюки мужчины. Слабого света горящих в жаровне углей было явно недостаточно, однако он решил, что раньше они принадлежали тому же человеку, который носил это пальто.

В голову Монку неожиданно пришла дикая мысль. Додуматься до такого можно было лишь в порыве отчаяния.

– Я поменяюсь с тобой одеждой за гинею! – предложил он продавцу каштанов.

– Что? – Тот посмотрел на него так, словно не поверил собственным ушам.

Подобное предложение показалось бы смешным любому на его месте. Сыщик не переодевался после того, как ушел из дома Рэйвенсбрука, и его пальто обошлось ему в несколько фунтов. Сейчас он не мог позволить себе заказать новое. Но если Друзилла не оставит своих намерений, он вскоре может сделаться таким же нищим, как стоящий рядом с ним оборванец. А так он, по крайней мере, получит удовольствие, разоблачив перед этим Кейлеба Стоуна. Справедливость восторжествует, хотя бы частично!

– Мое пальто на твою куртку и брюки, – повторил Уильям.

Оборванец на некоторое время задумался, явно взвешивая шансы.

– И вашу шляпу в придачу, – попробовал он поторговаться.

– Пальто или ничего, – бросил в ответ Монк.

– Что я буду делать без штанов? – поинтересовался бродяга. – Это неприлично.

– Тогда забирай мои брюки и сюртук, а пальто останется у меня, – предложил детектив. – И шляпу тоже. – Такой вариант сделки показался ему даже лучше. В любом случае у него найдутся другие костюмы.

– Дайте мне подумать. – Оборванец, похоже, не торопился соглашаться, опасаясь какого-нибудь подвоха.

Монк распахнул свое пальто, позволив ему оценить костюм.

– Идет! – тут же согласился бродяга. – Ты, наверное, рехнулся, приятель, но уговор дороже денег.

Они торжественно обменялись одеждой здесь же, возле жаровни, под покровом туманной ночной мглы. При этом Уильям не выпускал из рук пальто, на случай если оборванец, чего доброго, попытается прихватить с собой и его.

– Ты точно дурачок, – повторил он, завернувшись в теплый сюртук сыщика. Тот оказался слишком велик для него, но все же был гораздо лучше того, который он только что променял.

Снова надев пальто, Монк кивнул другому мужчине, наблюдавшему за этой сценой, не веря собственным глазам, словно она пригрезилась ему с перепоя, а потом повернулся и зашагал назад по Ист-Индия-Док-роуд, направляясь туда, где можно было остановить кеб и вернуться, наконец, домой.

Проснувшись на следующее утро, Уильям почувствовал легкое головокружение, озноб и напряжение во всем теле, словно он заранее предвкушал успех, которого ему, наконец, удалось добиться после долгих утомительных поисков. Потом, поднявшись с постели и чихнув, мужчина вспомнил о Друзилле, и ощущение радости тут же покинуло его: оно словно вытекло из него, как кровь из перерезанной вены.

Монк умылся, побрился и оделся, прежде чем решил осмотреть костюм, который раздобыл предыдущей ночью. Квартирная хозяйка принесла завтрак, который он проглотил, даже не почувствовав вкуса пищи и спустя пять минут уже забыв, что именно он ел.

Наконец детектив взял одежду, в первую очередь сюртук, и принялся внимательно изучать ее возле окна при холодном дневном свете. Сюртук был сшит из тонкой шерстяной ткани, в которой четко выделялись узлы вязки. Покрой его отличался изяществом и в то же время казался весьма консервативным, без каких-либо уступок веяниям моды, что лишний раз подчеркивало отличное качество работы. На одном из швов портной выстегал собственное имя. С точки зрения улик, наиболее важным казалось то, что бока сюртука оказались разорваны, словно кто-то распорол их ножом. Примерно в десяти дюймах ниже левого плеча Монк обнаружил пятно крови размером около четырех дюймов, находящееся приблизительно напротив того места, где у человека расположено сердце, – правда, не спереди, а сзади. Он также обратил внимание на маленькую, не больше дюйма в длину, дырку возле правого локтя и на несколько спутавшихся между собой и вытянутых из ткани волокон на правом предплечье. Носивший этот сюртук человек наверняка участвовал в серьезной схватке, возможно ставшей для него роковой.

Брюки, как заметил Уильям вчерашним вечером, оказались сшиты из того же материала, что и сюртук. Одно колено было разорвано; на обеих штанинах, покрытых пятнами грязи, несколько ниток вытянулось из ткани, а пояс сзади насквозь пропитался кровью.

У Монка оставался единственный выбор. Ему следовало показать эти вещи Женевьеве Стоунфилд. Если она их не опознает, предъявлять их в качестве улик будет бессмысленно. Мысль о том, что ему придется подвергать миссис Стоунфилд такому испытанию, вызывала у сыщика отвращение, но у него не было другого выхода. Он не мог избавить ее от этой процедуры. Хотя если потом кто-то обнаружит труп, Уильям также не сумеет уберечь ее от участия в опознании.

В подобных случаях человеку не следует оставаться одному – рядом всегда должен находиться кто-нибудь из тех, кто способен его поддержать или, в крайнем случае, просто позаботиться о нем. На свете, наверное, не существует успокоения, с помощью которого можно сделать такую правду менее жестокой.

Но кто может занять это место? Эстер, как и Калландра, продолжала бороться с эпидемией брюшного тифа, а Энид Рэйвенсбрук еще далеко не оправилась после болезни. Лорда Рэйвенсбрука Женевьева, похоже, не ставит ни в грош, а возможно, она просто боится его. Арбатнот принадлежал к числу служащих конторы, являясь одним из тех, кому ей предстояло дать соответствующие указания относительно того, как следует управлять делами…

Кроме них, оставался лишь Тайтус Нивен. Монк одно время питал к нему недоверие, которое, однако, впоследствии оказалось напрасным. Этот человек отличался благородством, скромностью и к тому же сам слишком хорошо знал, что такое страдания, а поэтому наверняка мог утешить миссис Стоунфилд. Да, Уильяму следовало обратиться к Тайтусу. А если он имел отношение к гибели Энгуса, тонкая ирония этого обстоятельства станет еще одним элементом трагедии.

Связав вещи в узел и уложив его в дорожную сумку с мягкими боками, Монк отправился в путь.

Он застал Нивена дома, и тот принял его вежливо, не скрывая, однако, удивления. Он был одет столь же элегантно, как и прежде, но костюм его казался немного поношенным, а в камине уже не горел огонь, так что в комнате ощущался сильный холод. Это, похоже, вызывало у хозяина чувство неловкости, но он тем не менее не извинился перед гостем. Тайтус предложил сыщику кофе, что, как тот догадался, он вряд ли мог себе позволить – как сам кофе, так и газ, чтобы его сварить.

– Спасибо, но я только что позавтракал, – отказался Монк. – А кроме того, я пришел к вам по делу, которое вовсе не располагает к тому, чтобы наслаждаться напитками. Я буду вам очень признателен, если вы поможете мне сообщить о нем миссис Стоунфилд, причем как можно более мягко, и, оставшись с ней, постараетесь ее успокоить.

Лицо Нивена побледнело.

– Вы нашли тело Энгуса? – спросил он испуганно.

– Нет. Но я нашел одежду, которая, как мне кажется, могла принадлежать ему. Я хочу, чтобы она ее опознала.

– Это необходимо? – Бывший коммерсант говорил с трудом, как будто слова застревали у него в горле, глядя на своего гостя умоляющими глазами.

– Иначе я не обратился бы к вам с такой просьбой, – тихо проговорил детектив. – По-моему, эти вещи принадлежали ему, но я не могу подключить к расследованию полицию, пока у меня больше не останется на этот счет никаких сомнений. Кроме миссис Стоунфилд, в полиции никому не поверят на слово.

– А камердинеру? – чуть слышно спросил Нивен, но тут же осекся. Возможно, он уже знал, что Женевьева уволила всю прислугу, за исключением няни и горничной, не сомневаясь теперь в том, что Энгус больше не вернется. – Да… По-моему, вы правы, – согласился он. – Вы желаете, чтобы я поехал с вами?

– Если вы согласитесь. Она не вынесет такого известия в одиночку.

– А мне можно взглянуть на вещи? Я был близко знаком с Энгусом, и если только они не появились у него совсем недавно, я могу их узнать. Мне, по крайней мере, известны его вкусы и манера одеваться.

– А вы знаете, как зовут его портного? – поинтересовался сыщик.

– Да, мистер Уиклоу, из «Уиклоу и Харпер».

Это имя было вышито на костюме, который Уильям выменял на Ист-Индия-Док-роуд. На одежде, снятой с мертвеца… Монк кивнул и, поджав губы, извлек сверток из сумки.

Лицо его собеседника стало пепельно-серым. Он заметил кровь, а также следы грязи и воды на изорванной и распоротой ножом ткани. Судорожно сглотнув, Нивен утвердительно кивнул головой, а потом долго не сводил с детектива пристального взгляда голубых глаз.

– Я возьму пальто. – С этими словами он повернулся к Монку спиной. Сыщик обратил внимание на его чуть заметно дрожащие руки и неподвижно застывшие расправленные плечи, как будто ему с трудом удалось овладеть собой и поэтому он теперь стоял едва ли не по стойке смирно.

Наняв кеб, двое мужчин тронулись в путь в полном молчании. Им сейчас было просто не о чем говорить, и ни один из них не пытался навязать своему спутнику беседу на какую-нибудь отвлеченную тему. Уильям мысленно обратил внимание на то, что он страстно желает, едва ли не молит об этом Бога, чтобы Тайтус не оказался соучастником убийства. Чем ближе сыщик узнавал этого человека, тем больше он ему нравился, тем большее восхищение вызывал у него.

Подъехав к дому Женевьевы, они вышли из экипажа, попросив кучера подождать, на случай если хозяйка окажется у лорда Рэйвенсбрука и им придется ехать туда, чтобы как можно скорей привезти ее домой.

Однако этого, как вскоре выяснилось, не понадобилось. Открывшая дверь горничная сказала, что миссис Стоунфилд дома, а потом, узнав Нивена, без малейшего колебания позволила им войти.

Расплатившись с кучером и отпустив кеб, Уильям через несколько минут вновь присоединился к Тайтусу.

– Что у вас, мистер Монк? – тут же спросила Женевьева, отпустив горничную и велев ей увести находившихся вместе с ней в комнате двоих детей. Взглянув Нивену в лицо, она убедилась, что ей предстоит узнать крайне важную новость. – Вы нашли Энгуса…

– Нет. – Детектив решил рассказать ей обо всем как можно скорей. Если он станет медлить, то лишь заставит ее страдать еще больше. – Я обнаружил одежду, которая, как мне кажется, раньше принадлежала ему. Если мое предположение подтвердится, этого вполне может оказаться достаточным, чтобы нашим делом заинтересовалась полиция.

– Я понимаю. – Женщина перешла на едва слышный шепот. – Покажите мне эти вещи.

Нивен подошел к ней еще ближе. Даже в эту столь отчаянную минуту Монк обратил внимание, что он не испытывал неловкости и не выглядел застенчивым. Возможно, это случилось из-за того, что Тайтус сосредоточил все мысли на одной лишь Женевьеве, совершенно не думая о себе самом. Подобная догадка вызвала у Уильяма какое-то непонятное успокоение, заставив его на мгновение ощутить тепло, несмотря на леденящий холод.

Раскрыв сумку, сыщик извлек из нее сюртук – показывать Женевьеве еще и брюки, к тому же испачканные кровью, не следовало. Развернув и приложив к себе сюртук, Монк постарался держать его так, чтобы она не видела окровавленное плечо, показывая ей только изнанку и вышитый знак портного.

Коротко вздохнув, женщина закрыла рот руками.

– Это его сюртук? – спросил детектив, уже и так зная ответ.

Миссис Стоунфилд, казалось, потеряла дар речи. Она лишь кивнула, и глаза ее наполнились слезами. Несчастная делала отчаянные попытки сдержать их, однако ее усилия ни к чему не приводили.

Нивен молча обнял ее обеими руками за талию, и она, повернувшись, уткнулась лицом ему в плечо.

Убедившись в том, что ему больше не следует ничего говорить и делать, Монк вновь убрал сюртук в сумку, закрыл ее и молча удалился, не став даже просить горничную, чтобы та открыла ему дверь, а потом закрыла ее за ним.

На этот раз в полиции не стали с ним спорить. Тот же сержант с видом какого-то порочного удовлетворения осмотрел сюртук и брюки, и лицо у него стало медленно расплываться в улыбке.

– Значит, его прикончили, – тихо проговорил он и покачал головой, заметив на сюртуке пятна крови. – Бедный малый! – Отодвинув вещи на край стола, полицейский обернулся. – Дженкинс! – закричал он. – Дженкинс! Зайди ко мне! Этот вечер нам придется провести вместе, мы устроим небольшую охоту на Кейлеба Стоуна. Мне нужно полдюжины людей, которые хорошо знают реку, умеют быстро бегать и драться. Понял меня?

Из соседней комнаты послышался утвердительный ответ.

Сержант же вновь перевел взгляд на Монка.

– Выражаю вам мою признательность, – сказал он, слегка кивнув. – На этот раз он нам попадется. Не знаю, окажется ли он в конце концов за решеткой, но уж напугать его мы точно напугаем.

– Я пойду с вами, – заявил детектив.

Полицейский с шумом втянул в себя воздух, собираясь возразить, но потом все-таки передумал. Возможно, решил он, лишний помощник придется весьма кстати, тем более если он столь явно заинтересован в успехе. Да и вообще, частный сыщик, наверное, вполне заслуживал того, чтобы они захватили его с собой.

– Считайте, что вы в нашей команде, – согласился страж порядка. – Мы уходим через… – Он взглянул на серебряные карманные часы, довольно изящной работы, несмотря на внушительные размеры. – Через пятнадцать минут.

Спустя полчаса Монк шагал по Воф-роуд рядом с констеблем Бенионом – худощавым парнем с энергичным живым лицом и длинным прямым носом. Встречный ветер приносил с собой запах дыма, сырости и городских стоков. Они начали поиски в восточной части Собачьего острова, где Гринвич-рич поворачивает в сторону Блэкуолл-рич, получив указание следовать вниз по реке по ее северному берегу. Двое других полицейских осматривали Лаймхаус, а еще двое – Гринвич и северный берег Темзы. Сам сержант поддерживал связь между тремя группами, продвигаясь в кебе в направлении с запада на восток, а еще один констебль получил приказание пересечь реку и находиться в трактире «Корона и скипетр», куда в два часа дня собирались подойти остальные, если им не удастся напасть на горячий след, о чем дежурящего там полицейского тут же поставят в известность.

– Он, наверное, прячется где-нибудь ниже по течению, – задумчиво предположил Бенион. – Скорее всего, в Блэкуолле или в Ист-Индия-Докс. А может, он перебрался на тот берег. Я бы точно так сделал, будь я на его месте.

– Стоун считает, мы не станем его ловить, – возразил Уильям, поежившись от леденящего ветерка с реки. – Он сам заявил, что нам ни за что не найти труп.

– Может, нам это не понадобится, – сказал констебль не слишком уверенным тоном.

Они повернули с Барк-стрит на Манчестер-роуд, уступив дорогу компании докеров, спускавшихся к реке, где их ждал паром. На перекрестке торговал спичками одноногий матрос. Пробежавший мимо уличный крикун свернул в сторону Шип-стрит и скрылся за углом.

– Здесь мы напрасно тратим время, – недовольно скривил лицо Бенион. – Я лучше поспрашиваю рядом с пирсом Кьюбитт-Таун. Лучше всего начать оттуда.

Они молча миновали Рисовую мельницу и здание «Сейсолл-Эсфалт компани», а потом круто свернули вправо, направившись к пирсу. Крики вьющихся над водой чаек заглушали стук колес, голоса докеров, переносивших тюки с товарами, перекличку лодочников и бесконечное шипение и плеск накатывающихся на берег волн.

Монк отошел подальше, чтобы не мешать напарнику разговаривать с людьми. Он служил в этом районе и хорошо знал здешних жителей, знал, о чем их можно спрашивать, а о чем – нет.

Бенион вернулся через несколько минут.

– Сегодня он здесь не появлялся, – заявил он, словно подтверждая собственную правоту.

Такое известие не удивило детектива. Он молча кивнул, и они зашагали дальше по Манчестер-роуд мимо Миллуолл-Воф и Плау-Воф, а потом, добравшись до Дэвис-стрит, свернули направо и вскоре оказались на Сэмьюда-стрит. Заглянув в трактир «Фолли», чтобы пропустить по пинте эля, они, наконец, услышали новости о Кейлебе Стоуне. Никто из посетителей не говорил, что где-то видел его в последнее время в какой-нибудь определенный момент, однако один маленький человечек с длинным носом и бельмом на глазу вышел вслед за сыщиком и полицейским на улицу и незаметно, заранее потребовав вознаграждение, сообщил Бениону, что у Кейлеба есть знакомый в доходном доме на Квиксли-стрит, неподалеку от Ист-Индия-Док-роуд, примерно в трех четвертях мили отсюда.

Констебль протянул ему полкроны, и человечек почти мгновенно бросился на противоположную сторону переулка, а потом исчез среди штабелей бревен, сложенных на складе Самьюда-Ярд.

– Стоит ли ему верить? – с сомнением спросил Монк.

– О да, – убежденно ответил его спутник. – Я выручал Сэмми один или пару раз. Он не станет мне врать. Нужно поскорее отыскать сержанта. Там нам понадобится не меньше полдюжины человек. Да, именно так! Вы бы согласились со мной, если б побывали на Квиксли-стрит.

Им потребовалось более полутора часов, чтобы встретиться с людьми, прочесывавшими Лаймхаус, а потом, вместе с сержантом, добраться до Квиксли-стрит, оказавшейся узким тупиком длиной не более сотни ярдов, упиравшимся в товарное депо Большой северной железной дороги и находившимся совсем близко от первого причала порта «Ист-Индия». Сержант отправил двух полицейских на проходящую сзади Хэррап-стрит, Бениона – на Скэмбер-стрит сбоку, а сам вместе с Монком направился к нужному дому.

Вскоре они подошли к большому четырехэтажному зданию с узкими грязными окнами, в нескольких из которых были расколоты или разбиты стекла. Темный кирпич покрывали пятна сырости и сажи, но лишь одна из длинных печных труб курилась дымом, вьющимся в холодном воздухе тонкой серо-черной струйкой.

Несмотря на окружавшую их грязь и убожество, Уильям ощутил пробежавший по телу озноб возбуждения. Если Кейлеб Стоун действительно находится здесь, они, возможно, возьмут его через несколько минут. Сыщику хотелось встретиться с ним лицом к лицу, посмотреть в эти необычные зеленые глаза в тот момент, когда Кейлеб поймет, что проиграл.

В подворотне они наткнулись на лежащего на земле и тяжело дышащего пьяного или спящего мужчину с лицом, заросшим щетиной едва ли не недельной давности. Сержант переступил через него, и Монк последовал его примеру.

Внутри царил неприятный запах плесени и застоявшихся помоев. Полицейский толчком распахнул дверь ближайшей комнаты, и они с сыщиком увидели трех сидящих женщин, рассучивающих канаты. Кожа на их распухших мозолистых пальцах стерлась до красноты, а на полу рядом с ними возились полдюжины полуголых ребятишек. Девочка лет пяти старательно отрывала кусок материи от какой-то тряпки, которая, очевидно, еще недавно являлась чьим-то платьем. Окно было заколочено досками, и свет единственной свечи с трудом рассеивал полумрак. Уильям ощутил леденящий холод. Кейлеба Стоуна здесь, судя по всему, не было.

В соседней комнате их взорам предстала примерно такая же картина.

Монк бросил взгляд на сержанта, но, увидев суровое выражение его лица, предпочел не высказывать вслух собственных сомнений.

В третьей и четвертой комнатах они тоже ничего не добились. Поднимаясь по ветхим ступенькам, им приходилось сперва пробовать ногой каждый камень, прежде чем наступить на него. Камни угрожающе качались, и с губ сержанта срывались тихие проклятия.

В первой комнате на втором этаже они обнаружили двух спящих пьяных мужчин, ни один из которых не походил на Кейлеба Стоуна. Во второй находилась проститутка с лодочником, обрушившая вслед поспешно ретировавшимся сыщику с сержантом целый поток грязной ругани. В третьей комнате лежал умирающий старик. Сидящая рядом с ним женщина тихо рыдала, раскачиваясь в такт собственным причитаниям.

На третьем этаже оказалось множество женщин, занятых шитьем рубашек. Они сидели, низко склонив головы и напрягая зрение в полумраке. Их сжимавшие иглы руки то и дело взлетали над работой, а тонкие пальцы торопливо продергивали нитку. Мужчина в едва державшемся на носу пенсне бросил на полицейского сердитый взгляд и что-то раздраженно прошипел, погрозив пальцем, словно школьная наставница. Монку захотелось ударить его за столь мелочно-жестокое отношение к работницам, однако он понимал, что этим ничего не добьется. Это никчемное проявление насилия не избавит никого от нищеты. К тому же сейчас ему был нужен Кейлеб Стоун, а не этот крохобор, выжимавший из бедных женщин последние соки.

Первую комнату на верхнем этаже занимал однорукий мужчина, тщательно отмеривающий порох, высыпая его в чашку весов. В комнате по соседству трое мужчин играли в карты. У одного из них были редкие серые волосы и большой живот, свешивающийся ниже пояса. Второй игрок был лысым и носил рыжие усы. А третьим оказался Кейлеб Стоун.

Все они разом подняли головы, когда сержант распахнул дверь. На мгновение в комнате воцарилась леденящая тишина, а потом толстяк громко икнул.

Сержант шагнул вперед, и в эту минуту Стоун увидел позади него Монка. Возможно, лицо сыщика выражало торжество победы, а может быть, беглый преступник просто узнал его спутника, но в следующую секунду он поднялся на ноги и, подбежав к окну, выпрыгнул из него, наполнив комнату звоном разбитого стекла.

Толстяк неожиданно опустился на четвереньки и бросился на Уильяма. Тот успел ударить его коленом в челюсть, и нападавший опрокинулся навзничь, выплевывая кровь. Другой картежник сцепился в схватке с сержантом, и теперь они оба раскачивались из стороны в сторону, как будто танцевали какой-то странный танец.

Подбежав к окну, Монк выбил из рамы остатки стекол и выглянул наружу, ожидая увидеть на тротуаре тело Стоуна, выбросившегося с четвертого этажа.

Однако сыщик забыл об изгибах и выступах лестничных ступенек, высовывавшихся, как оказалось, из задней стены дома. Кроме того, внизу он увидел крышу деревянного сарая, от которой его отделяло не более двенадцати футов. Кейлеб бежал по ней, ловкий, словно дикий зверь, направляясь к распахнутому наполовину окну на противоположной стене.

Вскарабкавшись на подоконник, Уильям прыгнул следом, тяжело рухнув на сарай. Ему показалось, что от удара у него разлетелись в крошку все кости. Однако он тут же поднялся и побежал за Стоуном, слыша, как железо крыши гремит под тяжестью его шагов.

Беглец на мгновение обернулся, и его широкий рот искривился в ухмылке, а потом он прыгнул в окно и исчез.

Монк последовал за ним, очутившись в тесной холодной комнате, точно такой же, где он только что находился. Трое пожилых мужчин с бутылками в руках сидели возле пузатой чадящей плиты.

Настежь распахнув дверь, Кейлеб одним махом пересек лестничную площадку, и детектив услышал, как его шаги тяжело застучали по лестнице. Он бросился вдогонку, но, оступившись на четвертой или пятой ступеньке, покатился вниз, пересчитав боками полдюжины других и едва не раскроив череп о стойку перил. До его слуха донесся хохот Стоуна, продолжавшего сбегать по лестнице этажом ниже.

С трудом поднявшись на ноги, вне себя от боли и досады, Монк как можно скорее спустился вниз. Он успел увидеть лишь спину Кейлеба, который выбежал на Престэйдж-стрит и тут же повернул на спускавшуюся к реке Брансвик-стрит, ведущую в сторону гавани Эштона и Блэкуолл-Стэрс.

Куда запропастились остальные полицейские?! Уильям закричал во всю силу легких:

– Бенион! Брансвик-стрит!!!

Его локоть и плечо саднили в местах, где он ударился о стену, упав с лестницы, а бедро дергалось от пульсирующей боли. Однако сыщик помчался по тротуару, налетев на пожилую женщину с сумкой белья, не пожелавшей уступить ему дорогу. Он нечаянно оттолкнул ее к стене, ожидая, что она все-таки пропустит его, и ее тело показалось ему тяжелым и мягким, словно мешок с овсянкой. Вслед Монку полился поток брани, которой мог бы позавидовать любой лодочник.

Кейлеб исчез, как будто испарившись.

Детектив снова припустился бегом. По Хэррап-стрит бежал еще какой-то человек в шинели с развевающимися полами – наверное, один из констеблей.

Обогнув угол, Уильям увидел Стоуна, бегущего легкой, словно танцующей, походкой. Обернувшись, тот с улыбкой помахал преследователям рукой, а потом вновь помчался в сторону реки.

Монк ускорил шаг, сразу почувствовав боль в легких и неистовое биение пульса. Ему слишком давно не приходилось преследовать кого-то бегом – он не знал этого, но теперь убедился в этом на горьком опыте.

Обогнав сыщика, констебль устремился вперед. От Кейлеба их отделяло еще не менее двадцати ярдов. Тот бежал по-прежнему легко, время от времени подпрыгивая, словно насмехаясь над ними. Миновав поворот на Лисестер-стрит, все трое приближались к Норфолк-стрит. Куда же Стоун собирался направиться дальше?

После того как позади оказался перекресток с Рассел-стрит, перед беглецом не оставалось ничего, кроме причала и ведущей к воде лестницы. Монку пришла в голову безумная мысль: что, если он решил броситься в реку?! Покончить самоубийством? Многим такой выход мог показаться лучше, чем смерть в петле палача. В том числе и самому Уильяму.

В таком случае Кейлеб должен бежать к причалу, а не к лестнице.

Время уже перевалило за полдень, и понемногу стали сгущаться сумерки. Поднимавшаяся от реки серая дымка скрадывала очертания всех неярких предметов. Туман заглушал топот ног Стоуна, бежавшего по камням, стремительно приближаясь к кромке воды. Чтобы достичь ее, ему предстояло преодолеть лишь один пролет ведущих вниз лестничных ступенек. Несущийся позади констебль отставал от него всего на пару ярдов.

Монк по-прежнему тяжело дышал, однако бедро у него болело уже не так сильно.

Кейлеб исчез из вида, принявшись спускаться по лестнице. Вскоре вслед за ним скрылся и констебль. Потом послышался громкий вопль и всплеск воды, за которым последовал короткий крик ужаса.

Уильям подбежал к краю причальной стенки в ту минуту, когда его догнал второй констебль.

Стоун стоял на ступеньках, широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, и смеялся, запрокинув голову. Полицейский, бежавший за ним впереди всех, теперь отчаянно барахтался в воде. Он был в ботинках и тяжелой одежде, которые, казалось, вот-вот утянут его на дно.

– Он утонет! – закричал Кейлеб, увидев Монка. – Вытаскивай его скорей! Неужели ты его бросишь, поборник справедливости?!

В десяти ярдах от них появился силуэт баржи, первой в цепочке таких же судов. Осевшие глубоко в воду, тяжело груженные тюками и накрытые темным брезентом, они медленно поднимались вверх по реке вместе с наступающим приливом. Стоящий на носу матрос широко развел руки, увидев в воде человека. Он был не в силах остановить судно, вслед за которым, словно вагоны поезда, двигалась еще целая дюжина барж.

Уильям раздумывал не больше секунды. Констебль уже тонул. Его лицо побелело от страха – он совершенно не умел плавать, к тому же его охватила смертельная паника. Увидев лежащий возле края причала обломок бревна, детектив бросил его в воду и некоторое время наблюдал, дожидаясь, когда он всплывет.

Этого момента оказалось достаточно для того, чтобы Кейлеб бегом поднялся по лестнице, проскользнул мимо Монка и помчался в сторону трактира «Артишок», находящегося ярдах в пятидесяти выше по течению реки.

Второй констебль, повернувшись, собрался бежать следом, предоставив сыщику в одиночку выручать тонущего коллегу.

– Помоги ему! – закричал Уильям, указав рукой на воду, и, повернувшись на каблуках, бросился за Стоуном.

Полицейский испуганно выдохнул, увидев, как его напарник отчаянно пытается ухватиться за плавающую рядом деревяшку, и стал торопливо спускаться по лестнице, спеша ему на помощь.

Детектив же помчался по камням мостовой за Кейлебом, который теперь, похоже, бежал прочь от реки, словно желая поскорее добраться до входа в трактир. Почему? Может, там находились его друзья и он рассчитывал на их помощь? Однако он вряд ли мог надеяться, что им удастся отбиться от полудюжины полицейских! Через заднюю дверь тоже невозможно было уйти, поскольку она выходила прямо на реку.

Теперь Монка отделяли от Кейлеба всего пятнадцать ярдов.

В эту минуту беглец неожиданно вновь круто свернул, едва не подвернув ногу, и побежал прямо к реке. Значит, он все-таки решил покончить с собой. Стоун бежал все быстрее, а потом вдруг прыгнул, и сыщик лишь теперь догадался, что он задумал. Баржа находилась всего в пятнадцати футах от берега. Кейлеб неуклюже рухнул на палубу, покатившись по брезенту, и едва не свалился с противоположного борта, однако в последний момент ему все-таки удалось сохранить равновесие, и теперь баржа увозила его прочь.

Повинуясь скорее гневу, чем здравому смыслу, Уильям разбежался, а потом прыгнул следом.

С оглушающим ударом он упал на третью баржу в цепочке. У него перехватило дыхание, и прошло несколько секунд, прежде чем он попытался подняться. Когда же ему это удалось, детектив заметил, что ободрал до крови руки и что сырой холодный воздух с трудом поступает ему в легкие. Монку удалось различить неясный силуэт матроса на барже, однако он не заметил сержанта в лодке, который что-то кричал, отчаянно жестикулируя, и неистово ругался с искаженным от гнева лицом. Однако Уильям даже не пытался вникнуть в смысл его слов. В эту минуту он думал только об одном – как добраться до Кейлеба.

Выпрямившись, детектив стал пробираться вперед, широко расставив руки, с трудом сохраняя равновесие на скользком брезенте.

Баржи разделяло совсем небольшое расстояние, но тем не менее, для того чтобы попасть с кормы одной на нос другой, требовалось преодолеть несколько футов плескавшейся внизу грязной речной воды. Если б Монк сорвался и оказался между двумя судами, его неминуемо раздавило бы, прежде чем он успел бы утонуть.

Стоун находился на головной барже. Повернувшись к своему преследователю лицом, он принялся подпрыгивать, явно издеваясь над ним, а потом сложил руки рупором, чтобы его голос звучал еще громче, и закричал:

– Ну, давай! Забирай меня, мистер полисмен! Я же убил Энгуса! Я прикончил его! Его больше нет на свете! Ему крышка! Он больше не станет красиво одеваться, сидеть с добропорядочной женой возле камина, ходить в церковь по воскресеньям! Он уже не скажет «да, сэр», «нет, сэр», «правда, я хороший парень, сэр?»… – Кейлеб скрестил на груди руки, опустив вниз ладони, а потом вновь широко их раскинул. – Он покойник! – снова закричал он. – Он уже не вернется! Ты ни за что его не найдешь! Его никто не найдет! Никогда!

Сыщик снова двинулся к нему, балансируя на брезентовых тюках, спотыкаясь и опять поднимаясь на ноги. Наконец, сделав отчаянный прыжок, он неуклюже рухнул на палубу идущей впереди баржи, сильно ударившись о нее руками и коленями, после чего опять стал пробираться вперед, не обращая внимания на боль и позабыв об опасности.

Матрос на барже что-то громко кричал ему, но детектив, казалось, не слышал его слов.

Караван барж уже миновал Блэкуолл с узким проливом, ведущим к причалам Саут-Док. Впереди находился пирс Кьюбитт-Таун, за которым река делала поворот, огибая Собачий остров. Огни Гринвича на левом берегу теперь скрылись из вида. Туман и темнота сгустились еще больше, сделав болотистый левый берег едва заметным. По реке двигались также и другие суда, однако Монк различал их лишь краешком глаза.

Он перепрыгнул на переднюю баржу как раз в тот момент, когда Кейлеб, судя по всему, потерял равновесие, рухнул на колени и исчез за бортом. Вскоре до слуха Уильяма долетел его смех, доносившийся из воды. Когда сыщик, наконец, добрался до края борта, от берега отчалила лодка с двумя людьми, один из которых налегал на весла, а другой, согнувшись, устроился на носу. Последний явно казался чем-то напуганным.

Злобно выругавшись, детектив бросился к матросу, понимая, впрочем, бессмысленность этого шага. Моряк в любом случае не сумеет изменить курс судна. Цепочка тяжело нагруженных барж продолжала двигаться вверх по реке вместе с поднимающимся приливом.

– Монк! – услышал вдруг сыщик чей-то крик.

Откуда доносился этот голос?

– Монк, прыгай скорее!

В эту минуту он увидел другую лодку, где находились сержант и еще один из констеблей. Не раздумывая ни секунды, Уильям бросился вниз, едва не опрокинув утлое суденышко, отчаянно закачавшееся под тяжестью его веса, и сидящий на веслах полицейский испуганно выругался. Сержант, грубо ухватив сыщика, заставил его опуститься на дощатые стлани, и лодка, выровнявшись, вновь устремилась вперед.

– За ним! – закричал сержант, хотя этого и не требовалось.

После этого никто из преследователей Стоуна больше не проронил ни слова. Монк сидел, чуть сгорбившись, а констебль торопливо погружал весла в воду, наваливаясь на них всей своей тяжестью, так что лодка сначала опять стала переваливаться с борта на борт, но потом вновь обрела остойчивость и заскользила по воде все быстрее.

Тем временем сделалось уже совсем темно. Поздние сумерки незаметно перешли в ночь, и очертания предметов, и без того плохо различимые в речном тумане, теперь как будто растворились, слившись с низко опустившимся небосводом. Во мраке далеко разносилось унылое завывание корабельных сирен. Неподалеку прошел клипер – его мачты с едва заметными огнями на рангоутах покачивались во мгле, словно гигантские деревья. Лодка отчаянно закачалась на струях у него за кормой.

– Куда он, сволочь, подевался? – процедил сквозь зубы сержант, вглядываясь в ночной мрак. – Я доберусь до этой свиньи во что бы то ни стало!

– Багсби-Маршиз, – ответил Монк, вытянув ноги и стараясь усесться поудобнее. – Держу пари, он опять уходит вниз по реке.

– Почему?

– Он знает, что в Гринвиче остались наши люди, к тому же там есть кому сказать, куда он отправился. Кроме того, он прекрасно знает болота, а мы – нет. Нам ни за что не поймать его ночью, если он доберется до берега.

Сержант выругался.

Констебль еще сильнее навалился на весла, так что его спина задрожала от напряжения, а на ладонях вспухли мозоли. Лодка быстрее заскользила по темной, окутанной туманом реке.

Берег показался раньше, чем они ожидали. Здесь не было видно никаких огней. Последние остатки дневного света растворились среди поросших камышом топких островков, которые с тихим шипением обтекала прибывающая вода.

Вскарабкавшись на нос, Уильям спрыгнул с лодки, погрузившись в грязь по самые икры. Ему не без труда удалось выбраться из ледяной топкой жижи.

Однако приблизительно в двадцати ярдах ниже по течению он различил фигуру человека, стоявшего на более твердом участке берега, и черный силуэт лодки, стремительно удалявшейся, словно из нее только что высадился сам дьявол и находившиеся в ней люди теперь спасались бегством.

Выпрыгнувший следом за сыщиком констебль отчаянно ругался, увязнув в грязи. Втроем они стали приближаться к уже собравшемуся бежать Кейлебу, с трудом вытаскивая ноги из топкого ила.

Теперь никто из них больше не кричал. Преследователи что было силы рвались вперед, двигаясь в то сгущающемся, то вновь рассеивающемся под порывами поднимающегося ветра тумане. Сержант, немного отстав, свернул в сторону и побежал сбоку, настигая Стоуна и отрезая ему путь назад к Гринвичу.

Им потребовалось не меньше четверти часа изнуряющей погони, от которой неистово колотилось сердце и болели ноги, прежде чем они, наконец, прижали беглеца к реке, где он уже больше никуда не мог свернуть.

Он поднял затянутые в перчатки руки, широко их раскинув. Его лицо оставалось невидимым, но Монк догадывался о его выражении, слыша в темноте голос Кейлеба.

– Ладно! Берите меня! – кричал он. – Тащите меня в ваш паршивый суд, пусть меня там судят! Только в чем меня могут обвинить? У вас нет трупа! Нет трупа! – Запрокинув голову, он раскатисто захохотал, и его смех долго разносился эхом над водой, пока, наконец, не затих, словно поглощенный туманом. – Вам ни за что не отыскать тела, глупцы!