Глава 10

Плохо живется на свете честным скромным девушкам. Это аксиома. Честные девушки заливаются румянцем, если услышат пошлый анекдот, носят добротные немецкие туфли, чтобы не выделяться из толпы, к двадцати двум годам выходят замуж за порядочных парней, лето проводят на загородной даче и не пьют больше двух бокалов вина в неделю. У честных скромных девушек не бывает венерических инфекций, незалеченных зубов, накопленных в результате безудержного шопинга долгов и нервного гастрита. Зато честные порядочные девушки лишены многих радостей жизни, например настоящих адреналиновых приключений, шальных заработков и головокружительных страстей.

Иное дело начинающие шантажистки.

Здесь я, конечно, имею в виду мою Татьяну.

Когда она трясла передо мной списком своих бывших женатых кавалеров и делилась планами, как бы стрясти с каждого из них побольше денег, я думала, что она это не всерьез. Танька, как и я, натура увлекающаяся.

Она искренне и с первого взгляда неизлечимо болеет каждой своей новой идеей, правда недолго.

Когда Татьяна решила стать буддисткой, она побрилась налысо и вставала в половине пятого утра, чтобы медитировать. Она с пеной у рта доказывала нам с Альбиной, что ежедневная полуторачасовая медитация может заменить не только алкоголь, но даже и секс. А потом в один прекрасный день не удержалась, соблазнила своего инструктора по йоге и, глотнув для храбрости оперативно приобретенного в палатке коньяка, переспала с ним прямо в женской раздевалке спортивного клуба.

Однажды она съездила в Египет и увлеклась подводным плаванием. Вернувшись в Москву, Татьяна первым делом продала свое новое пальто от Александра Маккуина и приобрела гидрокостюм и акваланг. Она ходила на какие-то курсы в бассейне и получила заслуженный сертификат. Она даже пыталась разговаривать с нами жестами, принятыми у профессиональных ныряльщиков. Однако быстро поняла, что это занятие бесперспективное, поскольку у аквалангистов нет таких жестов, как «дай закурить» или «посмотри-ка на того блондина в красном пиджаке «Дизель». Она отправилась в Египет во второй раз на целых три недели, чтобы с головой окунуться в манившие романтикой морские пучины. Однако еще в Шереметьеве познакомилась с виндсерфером и, приехав на место, продала акваланг, чтобы купить доску и парус.

Еще она пыталась написать книгу, заняться разведением улиток с целью реализации оных во французские рестораны (в итоге она забыла закрыть аквариум, и скользкие твари расползлись по ее квартире), хотела организовать клуб любителей тараканьих бегов.

Кто бы мог подумать, зная Таньку, что с шантажом – это она серьезно!

– На этой неделе у меня доход семь с половиной тысяч долларов, – Таня поправила на носу очки, которые она иногда носила не из-за плохого зрения, а для солидности, – две дал Илья Петрович. Он чуть в штаны не наложил, когда я сказала, что влюблена в него и собираюсь позвонить его жене. Четыре обломилось с Вовки Фартукова. Правда, он сказал, что в следующий раз сломает мне нос.

– Ну ты и дрянь! – восхитилась я. – Как ты не побоялась звонить этому Фартукову? У него же на лбу написано: бандит. Хоть я его всего один раз и видела.

– Ну и что? – пожала плечами Татьяна. – Зато я знаю, что он жену свою боится как огня. Один раз такое было: мы с ним лежим в ванне, вокруг свечи горят, в ведерке охлаждается шампанское. И вдруг эта его мымра ему на мобилу звонит, мол, скоро приеду. Так он так всполошился, чуть не заплакал. Забегал по квартире, говорил, что так ему и надо. Мне даже жалко его стало, и я ему помогала убирать все эти романтические причиндалы.

– А я бы, наверное, так не смогла, – подумав, призналась я. – Скорее уж треснула бы его по голове и велела бы катиться на все четыре стороны, то есть к жене.

– Так вот, продолжаем разговор. Остальное мне дал Каретников. Каретникова-то ты помнишь?

– Нет, – вздохнула я, – иногда я удивляюсь, как это ты умудряешься всех запомнить. У тебя их столько перебывало.

– Лучшая тренировка памяти – это связаться с десятком мужиков одновременно и потом стараться не допустить промаха, – расхохоталась она. – Так тебе интересно послушать про Каретникова?

– Если честно, не очень. Мне вообще не нравится то, чем ты занимаешься.

– Речь не об этом, – поморщилась Татьяна, – мне почти тридцатник, уж как-нибудь сама решу. Так вот, слушай!

С Сергеем Петровичем Каретниковым, успешным предпринимателем и примерным семьянином, Татьяна познакомилась два с половиной года назад на какой-то закрытой тусовке в мэрии. Не знаю, как уж моей подруге удалось увести Сергея Петровича из-под носа у жены, уединиться с ним в мужском туалете и там вытворить такое, что всю следующую неделю ее телефон буквально раскалился от постоянных звонков шокированного ее сексуальной грамотностью бизнесмена.

Они начали встречаться. Пятидесятилетний Каретников был наивен, как студент. Он дарил Таньке бриллианты, водил ее в загородные рестораны, ночевал с нею в шикарных гостиницах, отправил ее на неделю на Мальдивы. Но притом был жестоко мучим пробудившейся совестью – ведь он не просто завел интрижку на стороне, он почти влюбился в эту роскошную, в дочки ему годящуюся, немного стервозную, немного инфантильную девчонку, в то время как в плену охраняемого загородного дома его ждала преданная и тоже в какой-то степени любимая жена. Жена, которая прожила с ним тридцать лет. Которая родила ему сына и дочку. Которая влюбилась в него, когда он был малоимущим тощим студентишкой, и все эти годы преданно его поддерживала.

Сергей Петрович хотел Таньку бросить. Это было трудно. Цепкая Татьяна впилась в него, как изголодавшийся по свежей крови граф Дракула в вожделенную добычу. Она даже опустилась до того, что произнесла вслух заветное «люблю».

Их истерический роман продлился около четырех месяцев и обошелся Каретникову в двенадцать тысяч евро – именно такая сумма была потрачена на подарки любимой Танюше.

В конце концов он слег в больницу с заработанной на нервной почве язвой желудка. Диетические кашки ему носила жена, а Татьяну он мужественно попросил больше его не беспокоить.

Она, конечно, расстраивалась, но недолго.

И вот, спустя два года, ей довелось все же побеспокоить Сергея Петровича, причем по куда менее благородному поводу, чем безответная любовь.

– Ну ты и гадина, – усмехнулась я, – шантажировать старичка, который был в тебя влюблен!

– Да ладно тебе, – немного смутилась Танька, – если бы был влюблен, то не бросил бы. И потом, он же не старичок, ему полтинник всего. Выглядит как огурец. И знаешь, что самое главное?

– Ну?

– Он сказал, что все еще меня любит! В следующую пятницу у нас свидание.

– О времена, о нравы, – усмехнулась я. – Зачем?

– Как это – зачем? Он намекнул, что оформит меня как переводчицу и возьмет с собой в Нью-Йорк, где я смогу целыми днями ходить по магазинам!

– Переводчица? – удивилась я. – Ты же ни одного иностранного языка не знаешь даже.

– Я знаю язык любви, и это главное, – окрысилась Татьяна.

– Постой, а как же твой этот… Дима. Что он скажет по этому поводу?

– А откуда он узнает? – искренне удивилась Татьяна. – Я ему совру, что с подругами еду.

– Только не надо ссылаться на меня, – взмолилась я, – я такая безалаберная, что точно когда-нибудь проболтаюсь.

– Это точно, – хмыкнула Татьяна, – мало того, что безалаберная от природы, так еще и этот легендарный Сыромятин здорово размягчил тебе мозги!

Генка сидел на моей кухне и брюзжал, как ворчливый старикашка. Я просто диву давалась. Никогда не видела его таким.

Наоборот, Геннадий всегда был нерушимым оплотом моего оптимизма.

Когда болела гриппом и температура зашкаливала за тридцать девять больше пяти дней, и когда меня бросали мужчины, и когда я однажды вдруг обнаружила, что поправилась на целых восемь килограммов, и когда я покупала помаду «Нина Риччи», а потом выясняла, что денег не осталось даже на йогурт, – всегда у Генки находилась для меня изрядная порция оптимизма.

Я настолько привыкла к его жилеточной роли, что, когда он вдруг начал жаловаться сам, растерялась и не знала, как на это реагировать.

– Все мои друзья – нахлебники, – ныл Генка, – все мои женщины – суки.

Я потрясенно молчала. В последнее время мои отношения с Геннадием складывались так, что мы с ним говорили в основном обо мне. Я, честно говоря, и подумать не могла, что у него кто-то был. Я думала, что, раз он молчит о личной жизни, значит, у него временный простой. Зачем спрашивать, бередить человеку душу: захочет – и сам все поспешит доложить.

Я не придумала ничего умнее, кроме как жалким голосом уточнить:

– Что, у тебя разве кто-то есть?

Выяснилось, что еще как есть.

– Есть, – хмуро сказал Генка, – это еще слабо сказано.

После чего на меня вылился ушат информации о какой-то Яне, которая раскрутила его на покупку супернавороченного мобильника, а теперь делает вид, что они вообще едва знакомы, и даже не отвечает на его электронные письма. И о Ларисе, которая жила у него полторы недели, а потом призналась, что на самого Геннадия ей было наплевать, просто надо было где-то «пересидеть» ссору с любимым мужем. И про некую Олю, которая сначала признавалась в любви ему, Генке, а потом переключила внимание на его шапочного знакомого Артура.

– А ты бы его видела, в нем же вообще ничего особенного нет, – возмущался Генка, – он ниже ее на две головы, шепелявит. Правда, у него «Хаммер», но на кой ей-то эта тачка военная сдалась?!

Его рассуждения были такими наивными, что мне захотелось плакать. В последнее время я вообще удивляла тех, кто знал меня достаточно хорошо, несвойственной мне сентиментальностью.

– Ген, а где ты этих баб вообще нарыл? – тихо спросила я.

– В разных местах, – с неохотой объяснил Геннадий, – с Янкой на презентации диска музыкального познакомился. Она работает на бэк-вокале у одной попсовой певички. Лариса – фотомодель, меня с ней свел один друг. Оля – виджей музыкального канала телевидения. Я ее давно знаю, еще с журфака, просто раньше не общались совсем.

– Ты с ума сошел? – ахнула я. – Ну на хрена тебе такие бабы?

– А что? – насупился мой непутевый лучший друг.

– Тебе, наверное, кажется, что все эти певички и модели – девушки первого сорта. А на самом деле – даже не второго. – Я так разволновалась, что даже сорвалась с насиженного места у батареи и принялась мерить кухоньку нервными шагами. – Ну на хрена тебе девушка, которая выбирает себе мужика по стоимости его автомобиля?! Зачем тебе девушка, которая выпрашивает в подарок сотовый телефон, а потом стирает из записной книжки оного твой номер, чтобы ты больше ее не беспокоил?! И зачем, хочется мне знать, ты связался с замужней женщиной?! Тебе проблем мало, что ли?

– Потому что единственная знакомая мне девушка первого сорта уже занята, – пожал плечами Геннадий.

– И кто же она, интересно мне знать?

– Ты, Настя, – спокойно ответил он.

Из Нью-Йорка Татьяна возвратилась с круглыми глазами и тремя чемоданами, в каждом из которых могли бы поместиться как минимум восемь расчлененных трупов.

– У меня был перевес восемьдесят килограммов. – Ее голос срывался на хрип. – Там такие магазины! Ральф Лорен! Вера Вонг! Маноло Бланик! Я купила такой полушубок на Пятой авеню!

Она говорила и говорила.

Говорила о том, что у нью-йоркских женщин от пятнадцати и до семидесяти лет отбеленные зубы, туфли за пятьсот баксов и нет морщин («Куда они их девают, на туфли обменивают, что ли?!»). О том, что в ресторанах подают такие порции, словно они рассчитаны на больных легкой формой булимии. О том, что в приличные заведения по субботам очереди, в которых иногда можно провести и полтора часа, и это считается нормой. О Cape Мишель Геллар, которую она увидела подкрашивающей губы в туалете модного ночного клуба.

Еще она рассказывала нам вот о чем.

О купленных шмотках – очень-очень много.

О нью-йоркских мужчинах – чуть-чуть.

О погоде – светски.

Об уличных кафе – походя.

О таинственных закрытых распродажах, на которые надо заранее приобретать билет, – с горящими глазами.

О мужчине, с которым она ездила, – ничего.

Ни-че-го.

Мы с Альбиной сидели на полу ее захламленной квартирки, которая в данный момент напоминала не жилище аккуратной светской женщины, а цыганский балаган. Из раскрытых чемоданов заманчиво выглядывали рукава и штанины новехоньких модных одежд, пол был усеян шуршащей упаковочной бумагой и обувными коробками, на диване в рядок устроились объемистые пакеты из дьюти-фри.

– Тань, а про Каретникова-то расскажи, – подала голос Аля, – как тебе он? Что вы делали?

– Во всех подробностях рассказать? – подмигнула Танька и тут же перевела разговор на другую тему: – Девчонки, я вам столько всего привезла! Кофточек привезла, и мыло ручной работы, и конфет!

Следующие четверть часа мы восторженно охали и ахали над подарками, потом Альбина умудрилась выцыганить у Таньки дорогое вечернее платье, потому что Татьяна неосмотрительно купила два одинаковых и теперь понять не могла, как же она так опростоволосилась.

Ну а потом я решила, что можно вновь аккуратно надавить на больную мозоль любимой подруги. И сказала:

– Татьяна, не увиливай. Мы про Каретникова желаем знать.

– Девочки, ну что Каретников? – развела руками Танька. – Как будто бы это самое главное в моей поездке! Давайте я лучше расскажу вам о том, как я была на показе мод и мне представили Хайди Клум.

– Давайте! – захлопала в ладоши легкомысленная Аля.

Но меня было не так просто сбить с толку.

– Хайди Клум может и подождать, – жестко возразила я, – давай про Сергея Петровича.

– И правда, – образумилась Альбина, – мы же твои подруги, и нам интересно. Вы жили в одном номере? Занимались сексом каждый день? Как он к тебе относится? Как он в постели? Будешь ли ты еще с ним встречаться?

– Не так быстро, – усмехнулась Танька, – вот привязались. Ну, мы не в отеле жили, а в пентхаусе его друга. Сексом занимались. К сожалению, – она поморщилась, из чего мы сделали вывод, что секс был, мягко говоря, так себе, – он потратил на меня пятнадцать тысяч долларов. И признался в любви.

– Вот это да-а-а! – выдохнула Аля. – Тань, а может, он тебя и замуж позовет? Тогда, чур, я буду главной подружкой невесты в длинном атласном платье! И ты так все подстроишь, что букет поймаю я!

– Во-первых, он уже женат и разводиться не намерен, – вздохнула Танька, – а во-вторых… Во-вторых, у меня же Дима есть. Так что можно сказать: моя поездка в Нью-Йорк не считается.

В одну из апрельских солнечных суббот наконец настал день икс, когда мы с Татьяной были допущены в святая святых – студию, где денно и нощно репетировала наша общая лучшая подруга Аля.

Мы с Танькой расфуфырились, как провинциалки перед походом в Третьяковскую галерею. Наслушавшись туманных, но таких восторженных Алькиных рассказов, мы ожидали, что попадем в самое сердце шоу-бизнеса, осиное гнездо, где суетятся музыкальные воротилы, вальяжные звезды, нервные мелкокалиберные таланты, богемные диджеи.

На деле же Алина студия представляла собой довольно убогое зрелище. Две отчаянно нуждавшиеся в ремонте комнатушки – в одной дремал над допотопными пультами звукорежиссер Алеша, который был бы похож на Ника Кейва, если бы не сонно-туповатое выражение лица. А в другой, совсем крошечной, со звуконепроницаемой прозрачной перегородкой вместо одной из стен, наша Альбина пела о любви.

Мы с Танькой, притулившись на табуретках, слушали ее пение, попивали отвратный автоматный кофеек из одноразовых стаканов и недоуменно переглядывались.

Голос у Али чудесный, это факт. Драгоценный от природы, он был к тому же огранен ежедневными репетициями, точно благородный бриллиант.

Но репертуар…

– Тебе нравится? – осторожно поинтересовалась я у Таньки.

Та с виноватым видом отрицательно помотала головой.

– Неужели Аля всерьез считает, что это может иметь успех? Она же вроде у нас не дурочка, и вкус у нее есть.

Сонный звукорежиссер Алеша зыркнул на меня весьма неодобрительно.

Я чувствовала себя не в своей тарелке. Готовая искренне за Альку порадоваться, заранее настроенная благожелательно, я пребывала в полном недоумении, едва она открыла рот, чтобы исполнить нам первый «хит». Это было ужасно. Обыкновенная дешевая попса, с бесхитростными рифмами типа «любовь – кровь». Два притопа, три прихлопа. Да по сравнению с этим репертуар какой-нибудь группы «Блестящие» покажется тонким эстетством.

Странно. Альбина все уши прожужжала о том, какой хваткий и талантливый продюсер этот ее Гриша. О том, как он умеет зубами вырывать жирные контракты. О том, что у него есть договоренности с музыкальными каналами, пиар-агентствами и лучшими концертными площадками России. Мы даже начали привыкать к мысли, что скоро всеразрушающая волна неминуемой звездности в дали дальние унесет от нас лучшую подругу. Мы были даже к этому готовы.

И тут вот такое.

– Ну как, вам понравилось, правда же? – Из соседней комнаты высунулась Алина растрепанная голова.

– Ничего так, – пробормотала вежливая Татьяна, – живенько.

– Но вообще-то, – я решила, что проявлением настоящей дружбы будет не малодушное притворство, а горькая правда в глаза. Я бы и сама выбрала, чтобы мне сказали правду, – Аль, вообще-то не очень.

– Что? – захлопала глазами она. – Не очень?

– Только ты не обижайся. Сама знаешь, что нам нечего делить. Я честно говорю.

– Но… – она выглядела по-настоящему шокированной, – Насть, но всем нравится… Может быть, дело в твоем вкусе… Ты не очень любишь попсу, вот и все.

– Но ты тоже не очень любишь попсу! – жестко заявила Татьяна, которая, когда надо, умела ухватывать мысль на лету и мгновенно выискивать в недрах памяти убийственные аргументы. – Кто веселился над собратьями по «Конвейеру талантов»? Кто говорил, что они все одинаковые, опопсевшие? Кто говорил, что хочет петь только рок? И не быть как все? А теперь ты тычешь нам в нос этой песенкой в три аккорда и ждешь аплодисментов.

В Алиных глазах стояли слезы. Она смотрела на Татьяну недоверчиво – как будто бы втайне надеялась, что та сейчас хлопнет ее по плечу, признается, что только что произнесенная гневная сентенция была розыгрышем, а на самом деле песня гениальна, что и говорить. Но Таня молчала. А я… С одной стороны, мне хотелось Альбинку утешить, но с другой – я понимала, что Татьяна абсолютно права. Можно сказать и так: она не побоялась озвучить мои собственные мысли. А я пугливо прятала глаза.

– Девчонки… – У Али было такое лицо, словно она сейчас и в самом деле расплачется (все же она у нас молодец, потому что лично я на ее месте давно бы залилась слезами). – Мне так сложно… Если честно, я и сама так считаю.

– Что? – Танькины красивые бежевые брови поползли вверх и скрылись под густой челкой (которая ей совсем не шла – но это я так, к слову). – Зачем же тогда привела нас сюда? Ты же похвастаться хотела, разве нет?

– Нет, – печально покачала головой Альбина, – я знала, что уж вы-то мне не соврете. Правда, думала, что сделаете это в более мягкой форме. – Она укоризненно посмотрела на Таньку.

Та усмехнулась:

– Уж как умеем. И что теперь? Зачем тебе наше мнение?

– Потому что мне самой кажется, что это полный караул. Но все вокруг меня так хвалили, что окончательно сбили с толку. – Аля прислонилась спиной к стене. – И что мне теперь делать?

– Послать своего Гришу к чертовой матери и подписать контракт с нормальным опытным продюсером. – Как обычно Татьяна была бесцеремонна. – Ты же сама говорила, что он в этом деле новичок.

– Эпштейн тоже когда-то был новичком, – неуверенно возразила Альбина.

– Это так, но у кого-то есть талант, а у кого-то – нет.

– Но я же его люблю. – Аля пыталась ухватиться за последнюю соломинку. Но безуспешно, поскольку нет на свете более убежденного спорщика, чем Татьяна.

– Это разные вещи. Он же должен понимать, что другой человек раскрутит тебя быстрее и качественнее. Он же должен хотеть, чтобы у тебя все получилось, разве не так? Должен желать тебе успеха… Если он, конечно, и в самом деле любит тебя.

– Какая ты резкая, Танька, – вздохнула Аля. – Вот подожди, Бог на тебе отыграется. Когда-нибудь и тебе придется решить еще и не такую дилемму. А я на тебя посмотрю.

Самое смешное – она оказалась права. Причем нам даже не пришлось ждать слишком долго.

Через несколько дней сбылось мрачное Альбинино предсказание.

– Настена, караул! – вопила Танька. – Случилось самое страшное!

Зевнув, я плечом прижала телефонную трубку к уху, а сама в это время нашарила под кроватью электронные часы. С ума сойти можно – половина девятого. Раз Татьяна поднялась в такой час не для того, чтобы, сшибая углы, протопать на кухню, в три глотка осушить чайник и вернуться обратно в теплую постель, значит, случилось нечто и впрямь экстраординарное.

– Ты доигралась-таки со своим шантажом? – забеспокоилась я.

– Каретников предложил мне переехать к нему!

– И что? – Я потерла глаза кулаками.

– И то! – передразнила меня Танька, а затем, набрав побольше воздуха, принялась возбужденно тараторить: – Пентхаус на Земляном Валу! Три этажа! Ванная сорок метров! Водяная массажная кровать! Тропический сад с попугаями на балконе!

– Стоп, стоп, – озадаченно перебила я, – он что, развелся и свил холостяцкое гнездышко?

– Лучше! Он переезжает в другую страну, вместе с семьей.

– Слушай, а в чем проблема-то?

И тут Татьяна начала рыдать.

Это было так неожиданно, что я мгновенно почувствовала себя проснувшейся и свежей. Сквозь тоненькие всхлипывания и горькие завывания Таня поведала мне вот что. Сергей Петрович Каретников, повторно влюбившийся в нее бывший любовник, которого она пыталась шантажировать (кому как, а мне уже смешно!), уезжает работать в Аргентину! По контракту, на целых пять лет, и вся его семья переезжает вместе с ним. Наведываться в Москву он будет редко, но метко – на недельку пару раз в полугодие. Единственное, с чем Сергею Петровичу было и правда жаль расстаться в Первопрестольной, – это она, Татьяна. Поэтому он и решил сделать ей заманчивое предложение.

Таня пропишется в роскошном дворце, который раньше служил городским пристанищем для большой каретниковской семьи, и будет там жить. К ней будет приходить горничная, повар-грек и массажистка. Вдобавок Сергей Петрович вручит Таньке кредитную карточку, на которую каждый месяц будет переводиться две тысячи американских долларов. Условие одно: Татьяна должна всегда быть в его распоряжении. Злоупотреблять ее вниманием он не собирается. На эксклюзивность не претендует: она вполне может завести роман на стороне, лишь бы никого домой не приводила.

– Я так и не понимаю, почему ты плачешь? – продолжала недоумевать я.

Но выяснилось, что это еще не вся история.

Вторая часть душераздирающего эпоса касалась уже не Сергея Петровича Каретникова, а роковой Танькиной пассии, фотографа Димы.

Ведь, несмотря на то что рыльце Татьянино было в пушку и в Нью-Йорк с Каретниковым она беспринципно съездила, ее роман с фотографом развивался стремительно, по всем законам романной идиллии.

По Таниным словам, Дима был влюблен, как средневековый рыцарь в нежную даму. Ухаживания его были хоть и немного банальными, зато милыми и трогательными – он дарил цветы охапками, конфеты коробками, водил в кино, в «Сатирикон» на премьеру и в парк «Сокольники» на выставку кошек.

Забавно: Татьяна, всю жизнь мечтавшая оказаться за каменной стеной благополучия, вдруг впервые почувствовала себя в полной безопасности. Именно с ним, с Димой, который воплощал собой совокупность наиболее презираемых ею черт.

Он передвигался по жизни на метро. У него было четыре пары обуви: зимняя, осенняя, летняя и спортивная. До знакомства с Татьяной он – вот позор! – не знал, что такое фуа-гра.

Пробелы его светскости она заполняла с рвением профессора Хиггинса, который нуждался в Элизе Дулиттл куда больше, чем она в нем.

А какой у них был секс – о-о-о!

В общем, если сначала она относилась к народно-топорному Диме со снисходительной нежностью Пигмалиона, то через некоторое время поняла, что сама незаметно оказалась в положении зависимой. И она больше не была уверена в том, что если из ее жизни вдруг исчезнет Дмитрий, то это будет для нее так уж безболезненно.

– С ним-то, с ним что мне теперь делать? – рыдала Танька.

– Либо отказаться от предложения Каретникова, либо совмещать, что же еще.

– Не знаю… Каретников против того, чтобы я водила в ту квартиру мужчин. Подозреваю, что он расставил там камеры!

– А тебе вообще это надо? Жизнь в жанре реалити-шоу?

– Это лучше, чем жизнь в жанре мелодрамы, как сейчас. Настька, если бы ты хату эту видела, ты бы просто отпала!

– Тань, я чего-то не понимаю. Ты что, хочешь получить от меня моральное согласие на то, что собираешься сделать?

– Не знаю, – прошептала она, – у меня впервые в жизни такая ситуация. Обычно я выбирала между мужчинами по простому принципу.

– Знаю, – усмехнулась я, – у кого больше денег.

– Не совсем так. Скорее, кто мог бы больше денег потратить на меня. А вот теперь… С одной стороны, мужчина, которого я, кажется, всю жизнь ждала… А с другой – предложение, которого я уж точно ждала всю жизнь. Остается только включить газовую колонку и тихо сдохнуть!