# Глава 9
Берт, сосредоточенно нахмурившись, разливает чай по высоким прозрачным кружкам, расставив их в несколько рядов. Я невольно улыбаюсь, наблюдая за мальчиком. Сегодня наш отряд дежурит в столовой во время ужина, и Берт явно доволен – еще бы, ему доверили горячий чай, а это такая большая ответственность. Но это все еще не прежний Берт. Тот Берт умел радоваться мелочам, так ярко, как умеют только дети. Прежде, когда он испытывал восторг, глаза его ярко сияли, а недовольство Берт проявлял открыто и зачастую довольно громко. Сейчас же он словно поблек, словно…
Словно погас.
Я зажмуриваюсь, пытаясь прогнать пугающее сравнение. Нет, это слово никогда не должно стоять рядом с именем Берта. Потом открываю глаза и вижу, как он наполняет чаем очередной ряд кружек и отходит назад, желая полюбоваться своей работой. Берт постарался на славу: во всех чашках одинаковое количество чая. Нет, Берту становится лучше, убеждаю себя я, вот и кошмары уже отступили… Ему просто нужно время, чтобы оправиться, прийти в себя.
А сколько времени нужно тебе, Арника? Сейчас отряд усиленно делает вид, что ничего не было, будто бы это не я сорвалась на тренировке у Валентины. Никаких вопросов, никаких лишних взглядов – наверное, им что-то сказала Солара, которая надеется, что я все-таки привыкну к рендеру и смогу пройти выпускные испытания, не отправив отряд на Второй круг. И только Берт следующим утром, перед тем, как идти на завтрак, прошептал мне на ухо, чтобы я не расстраивалась. «Зачистка – это тоже хорошо. Мы ведь можем оказаться в одном отряде. Будем приглядывать друг за другом, верно?» – и слабая улыбка, лишь тень его прежней улыбки. Он едва не сломался сам, маленький Берт, но все еще находит в себе силы, пытаясь поддержать меня. Но заслуживаю ли я этого?
– Эй! – восклицает мальчик, когда Солара берет одну из кружек из середины ряда, тем самым разрушая весь строй. – Простите, капрал, – тут же сникает он, узнав нарушителя кружечного порядка.
Берт, пожалуйста, не надо так опускать голову…
Солара застывает – и, усмехнувшись, осторожно возвращает кружку на место, беря другую, крайнюю в ряду, и я ей за это благодарна. Она очень внимательна, в этом ей не откажешь. Солара накрывает кружку крышкой и ставит на поднос, чуть позже добавляя к кружке три пакетика сока. Подумав пару мгновений, она протягивает поднос мне.
– Одной мне все это не донести, так что держи, – говорит она, затем протягивает Пату поднос с обычным ужином, а сама берет поднос, заставленный небольшими контейнерами, которые запечатаны фольгой. – А теперь идите со мной.
Переглянувшись, мы с Патом следуем за Соларой. Она пересекает всю столовую, затем мы останавливаемся возле лифтов. Мы с Патом переглядываемся снова, уже недоумевая, куда она нас ведет. Зайдя в кабину лифта, Солара даже не давит на кнопку нужного уровня, а просто подносит к считывателю свой браслет, ловко удерживая нагруженный поднос на одной руке. Лифт движется вниз считанные мгновения, из чего я делаю вывод, что мы спустились всего на один уровень. Это все еще территория Корпуса. Я недоумеваю все сильнее, в отличие от Пата – взглянув на него, я вижу, что он уже понял, куда капрал нас ведет.
Лифт выпускает нас в темный коридор, один из тех, какие мне особенно не по душе – с низким потолком и слабым освещением. К счастью, коридор быстро заканчивается, и мы оказываемся перед дверью с очередным считывателем. Солара уже поднимает руку, чтобы отпереть дверь, но затем разворачивается ко мне, чуть не скидывая контейнеры со своего подноса.
– Совсем забыла. Ты же не была рекрутом. Впервые здесь, верно? – Дождавшись моего кивка, она продолжает: – Рекрутов всегда приводят сюда на экскурсию. За этой дверью – изолятор, в котором содержатся подследственные Справедливости. Те, кого подозревают в малодушии.
Солара поворачивается обратно к двери и открывает ее с помощью браслета. Раздается негромкий гудок.
– Ты чего застыла? Проходи давай. – Пат легко подталкивает меня в спину. – Мне тут тоже не по себе, – добавляет он шепотом.
Громко сглотнув, ступаю вперед. В изолятор.
Только бы не встретить сейчас профайлера. В последние дни у меня в голове слишком часто вертится очень опасная мысль. «Тебе не место в Корпусе». Она подобна заразе. Я много раз слышала эти слова, сказанные у меня за спиной или брошенные мне в лицо, они не имели силы, пока я не принимала их, но стоило лишь на мгновение задуматься, что они могут быть правдой, – и вот, эта мысль уже проникла в сознание и пустила крепкие корни.
Я иду, с трудом переставляя ноги. Почему-то они не хотят меня слушаться, как, впрочем, и руки – если буду дрожать еще сильнее, то кружка соскользнет с моего подноса.
Это еще один коридор – просто более просторный и хорошо освещенный. Свет идет из камер, расположенных по обе стороны прохода. Их здесь около дюжины, и в каждую ведет проем: кажется, что в проемах должны были быть высокие двери, которые просто забыли установить. Камеры, которые я миную, пусты, но при этом освещены. Я приостанавливаюсь, пытаясь рассмотреть их, но Солара меня поторапливает.
У самой дальней стены, за большим столом, уставившись в один из множества мониторов, сидит капрал с явной скукой на лице. Когда Солара кашляет, привлекая его внимание, он вздрагивает всем телом, чуть не падая со стула, и тут же отключает монитор. Увидев перед собой Солару, он в одно мгновение избавляется от испуга, его лицо расплывается в улыбке.
– Капрал Сола-ара, – протягивает он ее имя. – Рад видеть вас.
– Капрал Фаррух. – Ответная улыбка Солары – скорее знак вежливости.
– О, просто Фур-Фур. – Его улыбка становится еще шире, когда Солара берет с моего подноса кружку с чаем и ставит перед ним. – Вы принесли мне чай, горячий чай, а не остывшую бурду, и уже этим заслужили мою бесконечную признательность.
– Прибереги свою признательность для капрала Линкольн, – Солара хмыкает. – Лучше помоги нам накормить заключенных.
Фур-Фур – прозвище и правда подходит капралу Фарруху гораздо больше, чем имя – выкатывает из-за стола небольшую тележку со стопкой подносов гораздо меньшего размера, чем те, с которыми мы пришли. Солара берет три подноса и аккуратно распределяет на них принесенные контейнеры, снимая с них фольгу. В них тоже еда, но она гораздо скромнее, чем тот ужин, который Пат принес Фур-Фуру. Я переставляю на маленькие подносы пакетики сока. Солара достает ложки, но их оказывается всего лишь две.
– Совершенно безопасная пластиковая ложка, – протягивает ей Фур-Фур еще одну. – Идеальный столовый прибор для детей и заключенных.
– Спасибо, Фаррух, – рассеянно благодарит его Солара.
– Фур-Фур. – Капрал ловко отдергивает руку, не позволяя Соларе забрать ложку.
Наш командир закатывает глаза:
– Боюсь, если продолжишь в том же духе, Линкольн захочет доказать тебе, что пластиковая ложка не так уж и безопасна, – Фур-Фур бледнеет, Солара выхватывает у него ложку. – А теперь соберись и вспомни о своих обязанностях, капрал. И твой чай, кстати, уже стынет.
Горестно вздохнув, Фур-Фур возвращается за рабочий стол и принимается за свой ужин. Солара берет в руки один из маленьких подносов. Я тем временем осматриваюсь, отмечая, что заняты три камеры, две слева и одна справа от меня. Их отличает мерцающее силовое поле, которое полностью перекрывает широкие проемы.
Солара подходит к одной из камер и приседает на корточки, затем она кивает Фур-Фуру – и в силовом поле появляется щель, у самого пола, в которую Солара проталкивает поднос. Я наблюдаю за тем, как поднос скользит пару метров по полу и останавливается, наткнувшись на ножку кровати. Девушка, сидящая на кровати, вздрагивает и растерянно озирается по сторонам. Мне хватает всего несколько мгновений – пока ее лицо обращено в нашу сторону, – чтобы понять, как сильно она напугана.
Холод внутри говорит о том, что я в этой камере выглядела бы точно так же.
Заключенный во второй камере – полная противоположность девушке. Это юноша в синей униформе инженера, меряющий шагами камеру. Твердая поступь, заложенные за спину руки, расправленные плечи – нет, не страх владеет им, больше похоже на раздражение. Увидев поднос, он поворачивается к нам и, кривляясь, отвешивает поклон.
– Никак не уймется, – улыбается Фур-Фур, шумно отпивая из кружки. – Вопит, что невиновен, и требует для себя скорейшей Справедливости.
– А если он и вправду невиновен? – слышу я тихий вопрос Пата.
– Пусть посидит, – машет рукой капрал. – Как минимум, он виновен в полном отсутствии манер.
Я вижу, как Солара пытается подавить ухмылку. «Уж кто бы говорил про манеры», – читаю я в ее взгляде.
Остается один поднос. Для заключенного в камере, которая одиноко мерцает защитным полем по правой стороне. Солара поворачивается к ней – и хмурится.
– Он опять здесь?
В центре камеры, повернувшись к нам спиной, на полу сидит человек.
– Да, – оживляется Фур-Фур. – Уже третий раз. Тебе придется привлечь его внимание, иначе он останется без ужина. Еду даже и не заметит.
Тревожное предчувствие заставляет меня замереть.
На заключенном комбинезон силента.
– Эй! – громко окликает его Солара перед тем, как протолкнуть поднос.
Заключенный медленно поворачивается, и я убеждаюсь, что предчувствие меня не обмануло.
«Я спрятал твой секрет».
– Что он здесь делает? – вырывается у меня помимо воли.
– Мы с Рицем наблюдали за его казнью, – вполголоса произносит Пат.
– Все наблюдали, – неприятно хохотнув, говорит Фур-Фур. – Вот только какой-то неправильный силент из него вышел. Не хочет он работать на благо Арголиса. Отказывается.
Этого не может быть. Протест не свойственен силентам. Я не сразу понимаю, что говорю это вслух, во все глаза рассматривая малодушного; тем временем он забирает поднос и, усевшись на кровать, принимается есть. Он сильно осунулся, морщины на лице стали более заметными, движения замедлились, сделались нечеткими… Я невольно улыбаюсь, осознавая, что хватило всего нескольких мгновений, чтобы Смотритель во мне одержал верх, потому что сейчас я смотрю на этого малодушного как на одного из своих подопечных, отбросив все остальное, даже вопросы, на которые никак не могу найти ответов. Все, кроме силента передо мной, уходит на второй план.
– Наверное, что-то с дозировкой процина напутали или со временем воздействия… Эй, да это же ты Смотрителем раньше была, – в голосе Фур-Фура звучит любопытство.
Я всегда буду Смотрителем. Этого не изменить.
– Я не работала с теми, кого казнили за малодушие, – зачем-то говорю я, продолжая разглядывать заключенного. – Они составляли отдельную группу.
– Если тебе так интересно, можешь подойти поближе, – великодушно разрешает капрал Фаррух. – Силовое поле. Он тебе ничего не сделает.
– Он проявляет агрессию? – быстро спрашиваю я. Это уж точно нетипичное поведение для силента.
– Поэтому его и выгнали уже из второй группы. В этот раз он стукнул в коридоре помощника Справедливости, который случайно наступил ему на ногу.
Я не сразу замечаю, что Солара и Пат отошли к столу Фур-Фура, рядом с которым они складывают на подносы грязную посуду. Встретив мой вопросительный взгляд, Солара машет рукой: сами справимся – поэтому я вновь сосредоточиваю внимание на неправильном силенте.
Он почти закончил ужинать – на подносе остался лишь один контейнер. Он пробует его содержимое – и застывает с ложкой у рта. На его лице проступает отвращение, тусклое для нормального человека, но слишком яркое для обычного силента. Защитное поле едва слышно гудит, мерцая прямо перед моим носом: я подошла так близко, как могла. Заключенный швыряет ложку на пол, затем встает – и поднос вместе с полным контейнером тоже летят вниз.
Он выпрямляется – и только потом замечает меня.
Удивление. Узнавание. Вина – ее совсем немного, но она тоже есть в его взгляде.
И надежда.
Процин явно поработал над ним, но не довел свое дело до конца. Этот человек так и не стал силентом. Он потерял часть себя, но не утратил свою сущность, сохранив какую-то часть самосознания и обрывки воспоминаний. Больше нет никаких сомнений: этот человек точно знает меня, и это знание настолько важное, что он отвоевал его у забвения.
Кто же он такой? Что нас могло связывать? Где мне искать ответы на эти вопросы? Может ли быть так, что Виктор действительно что-то знает?.. Но не могу же я подойти к командору Корпуса и напрямую поинтересоваться, связан ли он как-то с малодушными или нет?
Этот ученый изучил меня настолько, что даже знал жесты, которые я использую в работе с силентами. Может, он их все еще помнит? Я поднимаю руку к груди – да так и застываю, вспомнив, где нахожусь. Здесь повсюду видеокамеры. Одно неосторожное движение – и я вполне могу оказаться в каменном мешке по соседству. Поэтому я делаю вид, что подняла руку, желая поправить жетон с эмблемой Корпуса. Малодушный следит за моим движением – и натыкается взглядом на эмблему.
Непонимание. Неверие.
Он переводит взгляд с эмблемы на мое лицо, зажмуривается, трясет головой, словно пытаясь избавиться от увиденного. Но когда открывает глаза, он видит, что ничего не изменилось, и после этого вновь смотрит на меня.
Его взгляд заставляет меня пошатнуться, как от удара. В нем больше нет надежды.
Когда я впервые увидела этого человека, в тот день, когда он сидел в стеклянном кубе в ожидании казни, меня поразило, как он держался.
Обреченность. Ощущение обреченности – вот то чувство, отсутствие которого привлекло мое внимание, недостающий элемент, которого не хватало для полноты картины в день казни. Вот то чувство, которое я вижу сейчас. Его взгляд – это отчаянный крик умирающего, неслышный для других, но пронзительно громкий для меня. Он смотрит так, словно сейчас я отберу его жизнь, словно осознает, будто сейчас – его последние мгновения.
Малодушный делает шаг вперед – и его ноги подкашиваются. Он падает на пол – и на одно бесконечно страшное мгновение мне кажется, что он умер.
– Ого. Кажется, наш неправильный силент в отключке, – слышу я голос Фур-Фура и понимаю, что задержала дыхание.
– А разве ты ему не должен помочь? – спрашивает Солара. – Или доктора вызвать, например?
– И вот он снова в сознании… – в голосе Фур-Фура звучит растерянность. И правда – малодушный открывает глаза, но его лицо остается мертвым. – Легкий обморок. А доктор уже в курсе, спешит сюда: браслеты на руках напрямую сигналят врачам о любых изменениях физического состояния заключенных.
– Нам пора идти, – негромко говорит Солара позади меня.
Поворачиваюсь к ней, и она протягивает мне поднос с грязной посудой. Я машинально беру его в руки.
Какая-то мысль назойливо вертится на поверхности сознания, не позволяя схватить себя. И при этом она дразнится: это важно, ты вот-вот все поймешь, поймаешь меня – и картинка сложится!
И только когда двери лифта открываются на нашем уровне, меня буквально озаряет – да так, что я выпаливаю:
– Нужно проверить его мозг.
– Порой я сомневаюсь, что у Фарруха вообще есть что проверять, – хмыкает Солара. – И как его только сделали капралом…
– Да нет же! – восклицаю я, пожалуй, слишком эмоционально. – Извините, капрал. Я про заключенного. Кажется, я… Я могу знать, почему из него получился неправильный силент. Пусть доктор проверит его мозг.
Мы все еще стоим в кабине лифта. Двери закрываются, но Солара рукой не дает им соединиться.
– И что, по-твоему, нужно искать? – внимательно смотрит она на меня.
– Болезнь. Опухоль, скорее всего.
Солара медленно кивает. Затем она быстро перекладывает грязную посуду со своего подноса на поднос Пату.
– Идите к отряду. Я возвращаюсь в изолятор Справедливости…
Следующим утром после завтрака Солара перехватывает меня по дороге в казарму.
– Ты была права, – негромко говорит она. – Опухоль. Он почему-то скрывал, что болен. Но как ты узнала?
– Нетипичное поведение силента, – немного помедлив, поясняю я. – Я однажды сталкивалась с таким. Был… один силент, который сохранил голос.
– Он мог говорить? – с живым интересом произносит Солара.
Качаю головой:
– Он пел. У него был очень хороший голос. – Улыбаюсь воспоминанию, но это грустная улыбка. – Он был болен, у него в голове обнаружилась опухоль, совсем небольшая… Он умер, не знаю, от болезни или нет – это было давно, когда я только начинала работать Смотрителем… Я совсем забыла об этом, а сейчас вспомнила и подумала, что, возможно, именно болезнь делала его особенным. Если предположить, что процин может как-то нетипично действовать на человека, чей мозг уже поражен болезнью…
– И что особенного в этом малодушном? – перебивает меня Солара. Вихрь мыслей, наполненных испугом, проносится в голове в одно мгновение: она что-то знает, что-то заметила, что-то видела… Но капрал просто продолжает свою мысль: – Тот силент мог петь – а что особенного в этом малодушном? Ты спец по силентам, вот как бы ты описала его отличие?
– Вы сами ответили на свой вопрос, капрал, – медленно говорю я. – Он так и не стал силентом. Он… – Я заминаюсь. Как много можно сказать Соларе, чтобы не навлечь на себя подозрения? – Он потерял сознание после того, как увидел на мне эмблему Корпуса, – наконец решаюсь сказать часть правды. – Он очень сильно испугался, когда увидел мой жетон.
– Помощники Справедливости. У них ведь тоже жетоны с эмблемой Корпуса…
Солара сама делает выводы, поэтому мне остается только кивнуть, подтверждая ее догадку.
– У него сохранилась часть его воспоминаний, раз он узнал… эмблему, – и меня. Но я окажусь с ним по соседству, если произнесу это вслух. – Если он смог сохранить так много, значит, болезнь сильно изменила его мозг.
Солара тяжело вздыхает:
– Рак, четвертая стадия. Обнаружили уже при вскрытии.
Смысл этих слов доходит до меня не сразу.
– Он умер? – Я же видела его только вчера! – Из-за болезни?
Солара качает головой, затем оглядывается по сторонам.
– То, что я скажу, должно остаться между нами. Сегодня ночью… он покончил с собой.