# Глава 7
Завтрак проходит в мрачном молчании. Я совсем не чувствую вкуса еды. Тихо не только за нашим столом, но и во всей столовой – обычно здесь шумно и оживленно, но сегодня все иначе.
Мысли вновь и вновь возвращаются ко вчерашним событиям в Большом зале. Мы так и не поняли, что произошло. Закар же не произнес ни единого слова – только хрипел, страшно, с надрывом… Расцарапанное лицо, полубезумный взгляд, содранные в кровь пальцы – детали так живо встают перед глазами, что я крепко зажмуриваюсь, пытаясь прогнать пугающее воспоминание.
Не знаю, что произошло с Закаром на полосе препятствий, но эти полтора часа сломали его.
– Вы тоже это заметили? – нерешительно спрашивает Паула, когда мы возвращаемся в казарму. – Когда мы шли сюда… Другие отряды сторонятся нас.
– Поздновато ты обратила на это внимание, – с усмешкой замечает Юн. – Нас обходят стороной уже несколько недель.
– Сейчас все по-другому. Они напуганы, Юн. – Голос Паулы становится непривычно тихим. – Они смотрят так, как если бы… Будто они думают, что произошедшее с Закаром – наших рук дело.
– И правильно думают. – На пороге общей комнаты появляется Берт, бледный, весь всклокоченный. Только сейчас я понимаю, что за своими размышлениями упустила из виду его отсутствие в столовой. – Это сделал я, – говорит он безжизненным голосом.
– Но зачем? – вырывается у Альмы.
Берт смотрит на нее пустыми, ничего не выражающими глазами.
– Я выполнил свое обещание. Теперь нас всех оставят в покое, весь отряд, раз и навсегда.
Я замираю, вспомнив разговор с мальчиком тем вечером, когда он подвергся нападению. Почему я тогда не прислушалась к его словам, не стала воспринимать их всерьез? Я бы могла остановить его, переубедить… если бы поверила ему, как он просил.
– И что теперь будет? – Альма, кажется, готова заплакать от отчаяния. – Что теперь будет с тобой, Берт?! Что ты наделал? Справедливость узнает…
– Справедливость знает. – Берт опускает голову. – Я… все им рассказал. Они сказали, что я уже достаточно наказан.
Развернувшись, мальчик бредет в мужскую часть казармы. Как только дверь за ним закрывается, Альма вскакивает с дивана, намереваясь пойти за ним, но Юн останавливает ее:
– Тише.
– Я не могу оставить его в таком состоянии, – Альма умоляюще смотрит на Юна, – я же обещала присмотреть за ним, и я не…
– Вряд ли ты сейчас можешь кого-то успокоить, – качает головой Юн. – Пусть идет она, – кивает он на меня.
Зайдя в мужскую часть казармы, я вижу Берта лежащим на кровати, он сжался в комочек, глядя перед собой невидящим взглядом. Мне становится страшно за него. Что же ты наделал, Берт?
– Эй. – Я сажусь рядом с ним и осторожно касаюсь его плеча. – Поговори со мной.
– Я должен был это сделать, – говорит Берт чуть слышно. – Чтобы защитить нас.
– Думаешь, мы бы себя не защитили?
Берт порывисто садится на кровати, в его взгляде вспыхивает огонь.
– Знаешь, что он мне сказал, когда сломал мой планшет? – говорит он нервно, лихорадочно. – Что в следующий раз, если кто-то из нашего отряда сделает что-то, что ему не понравится… В следующий раз под его ботинком окажется уже не планшет, а моя голова. Потом, Арника, он сказал: «Я пойду и одной рукой сверну шею твоему Смотрителю, и ты уже ничего не сможешь с этим поделать». Вот что он сказал, а потом добавил, что своими глупыми взломами я не смогу защитить ни себя, ни тебя, ни кого-либо другого… Мне пришлось сделать это!
Голос Берта срывается, и он, всхлипывая, закрывает лицо руками. Осторожно обнимаю его, не встречая сопротивления.
– Одной рукой он бы со мной не справился, – пытаюсь я улыбнуться, сдерживая слезы. – Это же… всего лишь угрозы, просто слова…
– Не просто слова. – Берт отстраняется, трет кулачками глаза. – Он мог сделать… что-то такое. Он злой. Я знаю это, потому что я изучил его… чтобы взломать. Он не всегда был таким, поэтому профайлеры пропустили его в Корпус. А на Втором круге собеседование заново не проводят, поэтому никто не узнал, что Закар стал злым. Он попал на Второй круг из-за девочки, – Берт всхлипывает, – которая, как и ты, тоже раньше была Смотрителем. Ее потом перевели из Корпуса, и Закар уже не мог злиться на нее. А потом ты подралась с его другом, и Закар решил, что теперь будет злиться на тебя. А потом и на меня. Я должен… (всхлип) должен был взломать Закара… (всхлип) должен был его остановить…
Берт обхватывает себя руками так, словно ему холодно. Его трясет, и я набрасываю ему на плечи одеяло.
– Я хотел всего лишь напугать его, и я… Я нашел в нем уязвимость. В темноте у него немного повышался пульс, учащалось дыхание… Он боялся. И тогда я оставил его в темноте, я… – голос Берта прерывается, – я отобрал у него все – зрение, слух, осязание… И сделал так, чтобы рендер не позволил ему выйти из слепого пятна.
Я невольно вздрагиваю, вспоминая собственные ощущения от «слепого пятна» в рендере. Кажется, у нас с Закаром один общий страх.
– Мне пришлось перевести его на себя, – продолжает Берт безжизненным голосом, – чтобы никто другой не смог с ним связаться, и… Он начал кричать только через полчаса, – мальчик вздрагивает, его глаза расширяются. – Он кричал так громко, пытаясь хоть что-то услышать, звал на помощь… Он так… скреб ногтями по стене, пытался выбраться… Я слышал все это – и не мог ничего сделать… Я хотел все прекратить, честно-честно! Ведь я… Я думал всего лишь немного напугать… Но рендер уже был за… за… запрограммирован не отпускать его, пока не кончится энергия. И я слышал Закара все это время, он кричал так страшно…
Берт плачет навзрыд, и я вновь его обнимаю, не зная, как еще поддержать. Он обхватывает меня с неожиданной силой.
– Я… Я пойму, если ты больше не захочешь дружить. Со злыми людьми никто не дружит, – слышу я сквозь его всхлипы.
– Конечно же, ты не злой, – говорю я, поворачивая голову мальчика к себе так, чтобы видеть его глаза. Как его успокоить? Как ему помочь? – Ты всего лишь хотел защитить нас, помнишь? Ты собирался напугать Закара, чтобы он больше к нам не лез, ты не знал, что так получится… Справедливость, Берт! – отчаянно восклицаю я. – Справедливость ведь не наказала тебя…
– Потому что из нас двоих Закар злее… – Берт шмыгает носом. – Был.
– Почему… – Я обмираю, услышав последнее слово. – Почему был?
Берт отвечает не сразу. Всхлипывая, он долго смотрит мне в глаза.
– Закар… Он больше никогда не сможет войти в рендер, – наконец говорит он, и его голос почти не дрожит. – Ему придется покинуть Корпус.
* * *
Паула была права: теперь нас боятся. Даже не знаю, что хуже – когда Корпус делился на тех, кому мы сильно не нравились и кому было все равно, или то, что теперь все одинаково опасаются заговорить с нами без необходимости. Мы лишились неприятелей – даже Макс старается не попадаться нам на глаза, но вместе с ними мы потеряли и тех, кто к нам относился хорошо. Исчез и шепот за нашими спинами – нас боятся даже обсуждать, и я понимаю почему.
Берт вывел из строя одного из самых сильных курсантов. Он определил, в чем его уязвимость, и ударил по слабому месту, «взломав» Закара, как очередную базу данных или систему защиты. Для всего Корпуса это выглядит именно так, и только мы знаем, что Берт лишился спокойного сна, что в кошмарах, от которых не спасает никакое успокоительное, он слышит, как кричит Закар, – и сам просыпается со страшным криком, перебуживая всех остальных. Берт осунулся, он почти ни с кем не заговаривает, а если к нему обращаются – отвечает невпопад. Та к проходит две недели, Берт выглядит все утомленнее, и однажды он засыпает посреди обсуждения очередной вечерней тренировки на коленях у Альмы, и той приходится провести всю ночь в неудобной позе на диване в общей комнате, потому что мальчик впервые за все эти дни спит без криков.
Та к находится способ избавить Берта от кошмаров. Альма предлагает ему перебраться в женскую часть казармы. Берт, конечно же, сразу наотрез отказывается от этой идеи, но после очередного кошмара меняет свое мнение, и в нашей комнате появляется еще один обитатель. Альма и сама спит неважно, поэтому, когда после двух бессонных ночей она просит меня взять Берта к себе, я придвигаю вплотную к своей одну из свободных кроватей, и мне приходится привыкать к порой шумно ворочающемуся соседу – но главное, что Берт снова может спать. Его сон спокоен только тогда, когда рядом Альма или я. Он постепенно начинает заговаривать с нами, но до прежнего Берта ему еще далеко. Хуже всего ему приходится в Большом зале, когда он становится нужен нам внутри рендера: мы уже начинаем работать с системами защиты, и без техника внутри нам не обойтись. Берт отлично справляется со своей ролью, но внутри рендера на него жалко смотреть, он вздрагивает при каждом громком звуке и постоянно озирается. Но, несмотря ни на что, он упорно продолжает тренироваться с нами.
После одной из таких тренировок, когда мы выходим из Большого зала, путь нам преграждает один из близнецов. Он стоит, недовольно нахмурившись и скрестив руки на груди, и мне не сразу удается понять, кто перед нами.
– Так, так, так, – начинает он говорить, и по голосу я узнаю Гектора. – Ты, – он показывает пальцем на Берта, и тот весь сжимается и прячется за Альму. – Это ведь ты взломал рендер-контроль.
Я уже хочу попросить Гектора уйти, – неужели он не видит, как его слова действуют на Берта? – но тут его лицо неожиданно меняется, расплывается в улыбке, а в глазах появляется любопытство. Он приседает на корточки так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика.
– Как ты это сделал? – живо интересуется он. Берт размыкает губы, намереваясь ответить, но Гектор останавливает его жестом: – Нет! Подожди! Лучше не говори… Нестор уже который день просиживает над рендер-контролем, голову уже сломал, пытаясь понять, как тебе это удалось, – улыбаясь, быстро говорит он, затем вновь хмурится, но на этот раз шутливо. – Я же не удержусь, расскажу ему, если узнаю, а он меня прибьет. – Его лицо вновь проясняется, и он протягивает руку Берту: – Я Гектор, кстати.
Мальчик осторожно пожимает протянутую руку, и впервые за долгое время я вижу на его лице робкую улыбку.
Мои тренировки у Кондора становятся все сложнее. Спарринг с шестами остался далеко позади, и я по нему уже начинаю скучать. Кондор пытается учить меня бою на ножах, а потом во время одной из тренировок из категории «обезоружь меня или хотя бы попытайся», когда я выбиваю у него из рук пистолет, он внезапно вспоминает, что я не была рекрутом, не прошла первоначальную стрелковую подготовку, а скоро начнется спецкурс Валентины… Теперь мои тренировки чередуются: вечер стрельбы – вечер боя на ножах. И если приемы с ножом еще хоть как-то мне удаются, то со стрельбой все просто ужасно.
Мои руки не настолько слабые, чтобы не справиться с отдачей; я правильно стою, правильно держу пистолет, но ничего не выходит. Я вздрагиваю при каждом выстреле и не могу от этого избавиться. Наушники не помогают: нажимая на спусковой крючок, даже не слыша звука выстрела, я вздрагиваю всем телом, и из-за этого пуля уходит в сторону. С каждой выпущенной пулей я убеждаю себя, что скоро у меня начнет получаться, но после нескольких выстрелов подряд уже даже не способна ровно удержать пистолет, он начинает ходуном ходить в руке. Темная рукоять, зажатая во вспотевшей ладони, словно жжет кожу, и все, чего мне хочется, – это отбросить пистолет как можно дальше от себя и никогда больше не брать его в руки.
Когда я в очередной раз спускаюсь к Кондору, двери его зала открыты, но внутри темно.
– Иди на звук голоса, – слышу я и осторожно захожу в зал. – И дверь за собой закрой.
Я закрываю дверь, отсекая свет, попадавший в зал из коридора, и меня поглощает непроглядная темнота. Я чувствую, как ускоряется биение сердца, и невольно представляю себя на месте Закара. Может… Кондор именно этого и добивается?
– Я не слышу звука твоих шагов, – говорит Кондор.
– А я не слышу вашего голоса, – невольно огрызаюсь я, делая несколько шагов вперед. Очередной шаг – и пол вырывается из-под ног, на мгновение я падаю на спину, а затем что-то плотно обхватившее правую ногу, протащив по полу, вздергивает меня вверх.
– Что это?! – мой перепуганный голос близок к визгу. Беспомощно барахтаясь в кромешной темноте, я раскачиваюсь из стороны в сторону, подвешенная за ногу.
– Петлевая ловушка, – слышу я откуда-то сбоку довольный голос Кондора. – Из которой тебе предстоит выбраться.
– И как мне это пригодится?! – Я напугана ровно настолько, чтобы начать злиться. В ушах отдается бешеный стук сердца. – Где? В коридорах Министерства?!
– Это проверка твоей реакции на нестандартную ситуацию. – Веселье в голосе Кондора злит до зубовного скрежета, и я, продолжая судорожно дергаться, показываю в его сторону неприличный жест. – И на мне очки ночного видения, между прочим.
Полная дезориентация. Темнота и утрата баланса. Два слагаемых моего страха, уничтожающие мои преимущества. Кондор знает это – и намеренно использует против меня. Он хочет, чтобы я запаниковала, но он рано радуется.
Заставляю себя расслабиться и перестать дергаться – и так уже довольно сильно раскачалась. Закрываю глаза. Тьма способна напугать только тогда, когда всматриваешься в нее, отчаянно надеясь разглядеть хоть что-то, но стоит закрыть глаза, и страх ослабеет, и все благодаря иллюзии, будто бы эта тьма – твой собственный выбор.
Петлевая ловушка, значит. Как он вообще умудрился ее соорудить в помещении? И как мне освободиться? Может, удастся взобраться вверх по веревке, потом ослабить петлю на ноге…
– Петля там самая простая, – произносит Кондор, словно прочитав мои мысли, но я отмахиваюсь от его голоса.
Идиотка. Ведь все намного проще.
Я не удерживаюсь от улыбки, когда вспоминаю, что предшествовало занятию у Кондора. Напрягая мышцы живота, я складываюсь пополам, подтягиваясь к ноге, застрявшей в петле, и обхватываю ее руками.
В этот раз я пришла к Кондору сразу после тренировки с Соларой, которая гоняла нас по полигону с мишенями, заставляя бросать в цель метательные ножи из всех позиций, какие только можно вообразить, а воображение у нашего капрала, как оказалось, очень богатое. И очень кстати я забыла сдать нож, который до сих пор спрятан за высоким голенищем ботинка. Вытащив нож, я отвожу свободную ногу вниз как можно дальше, словно делаю шпагат в воздухе: хорошо, что не прекратила выполнять упражнения на растяжку, сейчас она поможет не свернуть шею при падении. Выдохнув, коротким взмахом руки я перерезаю веревку. Миг падения – и, оказавшись на полу, я перекатываюсь, встаю на ноги и только потом открываю глаза.
– Дерзко. – Вспыхнувший свет кажется ослепляющим, и я прикрываю глаза ладонью. – Мне нравится. – Кондор снимает очки ночного видения. – Ты достаточно быстро справляешься с паникой… но только не во время стрельбы. В чем же дело?
В ответ я могу только лишь пожать плечами. И все повторяется: пистолет, норовящий выскользнуть из вспотевшей ладони, учащенное дыхание и выстрелы мимо мишеней. Занятие, другое, третье – результат одинаков. Если одна из десяти пуль задевает поле мишени – это уже удача.
Сегодня предстоит очередной вечер стрельбы, но, спустившись к Кондору, я обнаруживаю, что в зале вместе с ним находится уже знакомая мне девушка с ожогами на лице. Что здесь делает капрал Линк?
– Сюрприз, – улыбается Кондор, увидев меня издали. – Подумал, ты захочешь отдохнуть от стрельбы. Арника – это Линкольн…
– Мы уже знакомы.
Обожженные губы растягиваются в улыбке. Глаза Линк, сегодня подведенные синим, говорят, что улыбается она искренне. Я утвердительно киваю: да, знакомы. Правда, я не знала, что Линк – сокращенное от Линкольн.
– Сегодня без стазис-контура, – говорит Кондор, кидая мне шест, который я, поймав, тут же привычно проворачиваю в руке. – Бой на равных, Несовместимая против Несовместимой.
«Она же капрал», – хочу возразить я, но вовремя вспоминаю, что в зале у Кондора нет званий.
– Все еще интереснее, – говорит Линкольн, снимая куртку и забирая у Кондора второй шест. – Ее Знание против моего – как тебе такой расклад, а, Кондор?
Она задорно подмигивает мне. Я снова киваю, стараясь не смотреть на ее плечи и руки, на которых тоже выделяются обширные ожоги.
А потом мне становится некогда ее разглядывать – приходится отбивать атаку. Мы с Линк примерно одинакового роста и похожего телосложения, и она тоже очень быстрая. Да уж, действительно, бой на равных. Тренировочное время пролетает как одно мгновение, и мне приходится немало постараться, чтобы наш поединок закончился вничью. Впрочем, когда Кондор объявляет окончание спарринга, я с удовольствием подмечаю, что Линкольн тоже вымоталась – дышит так же тяжело, как и я. Поблагодарив меня за хороший бой, Линк уходит, а Кондор тут же поворачивается ко мне:
– Ну? Что скажешь насчет нее?
Это стало уже традицией: после каждого спарринга с новым противником я описываю его Кондору.
– Линкольн… неочевидная, – пожимаю плечами я. – Очень тяжело ее читать – нетипичная мимика из-за ожогов на лице. И ее техника боя, я раньше не видела ничего похожего – очень быстрые удары, порой неожиданные траектории, но… Кажется, будто шест все же не совсем для нее привычен.
– Заметила, да? – Кондор широко улыбается. – Мечом владеет, представляешь? Такое древнее Знание… Жалко, что Носитель, который ее научил, уже умер. – Улыбка исчезает. – Продолжай, про должай.
Та к вот почему Солара говорила, что Знание Линк непривычно для Корпуса.
– Слишком сильно старается показать, что с ней все в порядке. Могу предположить, что это из-за Несовместимости… Вряд ли дело во внешнем виде. Он ее не беспокоит. Как ни странно, ушла отсюда в хорошем настроении, хоть ей и не удалось победить. Меня бы это больше задело, наверное, – вздыхаю я. – Она хорошо к вам относится, кстати. Вы тоже ее тренировали, как и меня?
Кондор качает головой:
– Я же сказал, был еще один Носитель, который занимался с Несовместимыми. Тоже бывший военный, старше меня, правда. Он руководил охраной в Научном центре… Хороший был человек.
Набравшись смелости, я задаю вопрос, который уже давно меня беспокоит:
– Откуда у Линкольн ожоги? Что с ней случилось?
Кондор тяжело вздыхает:
– Линкольн… Уникальный случай. Ускоренная и Несовместимая, единственная в своем роде. Во время Бунта малодушных, когда все двери позакрывались, а файлы повредились, произошел крупный сбой всех систем. В зале Ускорения из-за перегрева вспыхнул пожар, загорелось несколько модулей… Из пяти человек выжила только Линкольн, ее с трудом выходили. Но ее программа Ускорения завершилась некорректно, и поэтому она Несовместимая. – Он вздыхает вновь. – Зато теперь она, как одержимая, пытается отыскать сбежавших малодушных, за что ей большое спасибо.
– Помните, вы сказали, что я могу говорить все что угодно? – спрашиваю я нерешительно.
Кондор кивает.
– И спросить могу все что угодно?
Повторный кивок.
– Зачем мы вообще ищем малодушных? – наконец выговариваю я. – Они сделали свой выбор – почему мы не можем просто оставить их в покое?
Кондор смотрит на меня так, будто я сказала что-то очень глупое.
– Нет, нет, я не про тех, которые среди нас, – быстро уточняю я. – Я согласна с тем, что малодушие здесь, в Свободном Арголисе, должно жестко искореняться, чтобы не повторились ужасы Бунта… Но зачем тратить силы на поиски тех, кто сбежал?
– Нам нужно открыть двери между бункерами. Или хотя бы найти карту внутренних переходов и всех выходов на поверхность, – медленно говорит Кондор. – Видишь ли, пташка, весь фокус в том, что без этого наше возвращение домой невозможно.
– Так у нас же есть выход наружу.
Эти слова вызывают у Кондора усмешку.
– Выход, выход… А до Арголиса ты пешком топать собралась? Нужен транспорт.
– А как же тот транспорт, на котором мы добирались сюда?
– Кто же знал, что пятнадцать лет спустя мы соберемся в обратную дорогу. – Кондор тяжело вздыхает. – Наверху бросили. Среди местной негодной техники, чтобы нас не обнаружили. – Он прерывается, чтобы сделать глоток из стакана, который стоит на его столе. – Здесь, под землей, точно есть законсервированный парк техники – грузовой, легковой транспорт… Я видел парк на схемах… когда они у нас еще были. Находится через два бункера от нас. Совсем рядом, – Кондор в досаде хлопает рукой по столу, – но без карты мы можем искать дорогу туда целую вечность. Этим Линкольн со своими ребятами и занимается. Она не просто ищет малодушных, она ищет путь. Пока что она вышла только в соседний бункер, – он внимательно смотрит на меня, – но это секретная информация. Наше возвращение зависит от ее успеха. Чем быстрее найдем транспорт – тем раньше начнется мобилизация.
– Малодушным ведь только на руку, если мы уйдем отсюда, разве нет? – Я напряженно размышляю над его словами. – Почему они не могут пропустить нас к нужному бункеру и позволить уйти?
– Собираешься устроить переговоры с малодушными после того, что они наделали? Вряд ли Линкольн и другим пострадавшим понравится твоя идея… Но даже если так – все равно для того, чтобы поболтать с малодушными, сначала их нужно отыскать.
– Они… на самом деле ведь могут попасть к нам? – с тревогой спрашиваю я. – По внутренним переходам?
Кондор кивает:
– Есть такая информация. И… мы думаем, что есть перебежчики. – Его взгляд тяжелеет. – Кажется, малодушным как-то удается вербовать людей, потому что порой… Люди исчезают. Был человек – и нет его. Это случается редко, поэтому мало кто знает.
– Но зачем им люди?
Кондор пожимает плечами:
– Спросил бы лично, да только никак их достать не можем. А связь между бункерами не работает, – Кондор прерывисто вздыхает. – Но ты бы видела тот перечень транспорта… Там такая техника… Даже несколько вертолетов есть.
Вертолет, вертолет… Знакомое слово, но никак не могу восстановить в памяти его значение. Я точно что-то читала об этом…
– Это воздушный транспорт, правильно? – наконец вспоминаю я, и меня озаряет. – Значит, если дойдем до того бункера, мы сможем…
– Не сможем, – качает Кондор головой, уголки его рта печально опускаются вниз. – Не взлетим. Красное небо принадлежит только птицам.