Самое время отметить, что пока младенцы из Закавказья упоенно разбирались, кто теперь на зоне пахан, взбаламученный многолетней смутой Большой Мир понемногу принимал новые очертания. Державы-победители, распластав на колоде тушу Порты, прикидывали схему ее разделки, а события тем временем скользили в совсем не гаданную Антантой колею. Мудросское перемирие, несомненно, означало крах младотурок. Но не всех. «Пантюркисты», грезившие «империей от Стамбула до Якутска», проиграли и ушли с арены, освободив место коллегам-националистам, убежденным, что «Турция для турок», а славян, арабов, султанат, халифат и прочий балласт следует отстегивать на фиг, и чем скорее, тем лучше. Это были суровые ребята, заслужившие уважение в войсках, которыми командовали, и неплохо понимавшие настроения турецкой глубинки, из которой вышли. А глубинка была взвинчена донельзя, тем паче что щадить национальные чувства гордого и, в общем, достаточно политизированного народа победители даже не думали. Так что несколько выстрелов, сделанных невесть кем 15 мая 1919 года по высаживающимся в Смирне греческим солдатам, мало кто воспринял всерьез. А зря. Ибо пока до неторопливых лондонских и парижских мудрецов что-то начало доходить, внутренние районы Анатолии все шире охватывало Kuva-i Milliye, стихийно вспыхнувшее движение сопротивления, быстро оседланное националистами. Уже в июне генерал Мустафа Кемаль, еще не знающий, что ему предстоит стать Ататюрком, заявил, что «независимость народа будет спасена по воле и решению самого народа» и, отбив на нескольких направлениях попытки войск Антанты удавить непорядок в корне, начал формировать «народную армию», к концу года занявшую Анкару. После чего, уяснив, наконец, что шутки кончились, державы-победители решили осадить забывших свое место «дикарей», однако не собственноручно (солдатики устали, да и лишние жертвы ни к чему), а руками тех, кто будет делать это не за страх, а за совесть, причем еще и с чувством глубокого удовлетворения. То есть греков и армян. На взятие кемалистами Анкары Верховный совет союзников отреагировал признанием Араратской Республики de facto. А когда Кемаль — после разгона англичанами парламента в Стамбуле — созвал Великое Национальное Собрание Турции и объявил себя главой единственного законного правительства, делегацию дашнаков пригласили с правом голоса на конференцию в Сан-Ремо, где шло обсуждение условий будущего мира с Портой. Параллельно, в качестве задатка, был снят негласный запрет на восстановление «исторической справедливости», и, начиная с марта, «спорные» регионы опять заполыхали, причем ни на то, что к середине апреля армянские войска захватили ряд «мусульманских» уездов, ни на экстремальные методы ведения военных действий Антанта на сей раз внимания не обращала.

Будущий Ататюрк, однако, был крепким орешком. Заядлый преферансист, он умел считать расклады на много ходов вперед, и, понимая, что в одиночку не выстоять, уже с конца 1919 года подбивал клинья единственному потенциальному союзнику, чье отношение к Антанте было не лучшим, нежели у него самого — большевикам, выражая готовность платить за дружбу, не стоя за ценой. Нет, сам он марксистом не был ни на копейку и собственных марксистов топил и вешал, как миленьких, но хорошо знал, на какие клавиши нажимать. Турция, писал он весной 1920 года, «обязуется бороться совместно с Советской Россией против империалистических правительств для освобождения всех угнетенных, а кроме того, обязуется повлиять на Азербайджанскую республику, чтобы она вошла в круг советских государств и готова участвовать в борьбе против империалистов на Кавказе». В переводе с трескучего на обыкновенный это означало, в случае оказания большевиками помощи оружием, боеприпасами, деньгами, отказ в пользу России от Баку, вернее, от бакинской нефти, вернуть которую Кремль намеревался во что бы то ни стало. Предложение было предельно честным, и предложение было принято. Так что, когда 27 апреля части 11-й Армии, добивая деникинцев, вышли к азербайджанской границе, в Баку начался путч, заранее подготовленный агентурой Кемаля, в первую очередь, военными, огорченными нескончаемыми неудачами на армянском фронте и (достаточно справедливо) считавшими «краснобаев» из «Мусават» политическими банкротами. О свергнутом правительстве, в сущности, не жалел никто, акт провозглашения Азербайджанской Советской Социалистической Республики встретили едва ли не всенародными аплодисментами, — не столько даже потому, что симпатизировали большевикам (учитывая еще свежую память о Бакинской Коммуне, скорее, наоборот). Просто все, от бека до портового грузчика, хоть и опасались эксцессов в будущем, но понимали, что страна, брошенная Антантой на съедение более важному клиенту, получила шанс.

И это в самом деле было так. Уже к концу июня усмирение Карабаха и Зангезура было завершено, а 28 июля красные заняли Нахичеван, после чего предложили Еревану поговорить спокойно. В ответ дашнаки, естественно, атаковали, но, тоже естественно, неудачно. В итоге, согласно соглашению о прекращении огня, подписанному 10 августа в Тифлисе, «спорные» регионы «временно», до заключения мира, оставались под контролем Красной Армии (читай — Советского Азербайджана), а для дальнейшего проведения переговоров в Ереван выехал полпред Борис Легран. И — как маленькая конфетка к горчайшей микстуре — в тот же день в далеком Севре делегация еще официально правомочного, но уже ничего не решающего султанского правительства под давлением Антанты подписала договор, в полной мере удовлетворяющий самые смелые претензии «Дашнакцутюн» и, по сути, превращающий Араратскую Республику в региональную сверхдержаву. Западные покровители сдержали слово и теперь вправе были ждать ответной любезности.