Такие новации многочисленным претендентам на престол не понравились, однако при живом Дондук-Даши, вполне Россию устраивавшем, возражать никто не смел, зато после кончины хана в 1761-м несогласные подняли шум. Их было много, и сил у них было достаточно, но воля России была на сей раз выражена вполне конкретно: Убаши, и никто другой, а враждовать с Россией, как мы уже знаем, калмыцкая знать не любила. Так что кто-то из претендентов сделал ночь, кто-то, как водится, бежал на Кубань к ногайцам, — и поскольку серьезных фигур среди них не было, звать назад их никто не стал. Только княгине Вере Дондуковой, бывшей ханше Джан, и ее второму сыну Алексею, в девичестве Додьби (старший, Рандула, к тому времени умер от оспы), Петербург пошел навстречу, выделив особый удел — Багацохуровский улус, наследственное владение их покойного мужа и отца. Параллельно, однако, — во избежание смут в будущем, — российские власти пошли навстречу нойонам, подавшим прошение об учреждении «зарго», древнего, никем не отмененного, но давно забытого «надзорного органа», этакой «тройки», включавшей представителей трех «старших» улусов: торгутов, дербетов и хошутов, имевшей право контроля над всеми указами хана. Его решения хан не имел права оспаривать, а если все-таки желал это сделать, арбитром выступала Экспедиция калмыцких дел при губернаторе Астрахани.

Нетрудно понять, что молодому и очень резвому Убаши, мечтавшему быть самым главным, как прадед, такие нововведения пришлись крайне не по душе, и этим, безусловно, нашлось кому воспользоваться. Довольно скоро в калмыцкие улусы вернулся с Кубани и был прощен один из экс-претендентов, Цебек-Доржи, сумевший понравиться юному хану своим полным неприятием «зарго» и, став его ближайшим советником, принялся понемногу настраивать неопытного юношу против России. Уверяя, в частности, что раз русские поступили с ним так нехорошо, то и он вправе ответить им адекватно. Например, бросив все и вернувшись в родную, некогда покинутую Джунгарию, где китайцы лояльных монголов очень даже привечают, а реки вообще, — недаром же певцы поют, — текут молоком и медом. Трудно сказать, в самом ли деле Цебек-Доржи действовал по наводке Крыма, пославшего ему «сорок сумок золота, сорок кувшинов серебра», но факт остается фактом: работал он настойчиво и аккуратно, понемногу собирая вокруг себя кружок нойонов, считавших, что с Россией пора разводиться.

Резоны при этом у каждого были свои, — главному ламе ханства не нравилось, что калмыки принимают православие, кто-то не попал в «зорга» и обиделся, еще кто-то надеялся, воспользовавшись таким поворотом, сделать карьеру, а еще подливали масла в огонь и недавние эмигранты из разоренной Цинами Джунгарии, которым на Волге не нравилось и хотелось домой, — но разговорчики понемногу превращались в заговор, развитию которого, помимо прочего, способствовали и объективные обстоятельства. В первую очередь, недовольство калмыков, и не только знатных, запретом переходить на левый берег Волги. Логика в таком запрете была: Россия вновь воевала с турками и заботилась об облегчении мобилизации, но хозяйства кочевников от уменьшения территории пастбищ страдали, скот голодал и погибал, вслед за ним голодали люди, а голод никогда не способствует симпатий к власти. И это соображение заставляло нойонов думать о побеге в Китай еще серьезнее, ибо объявить виновницей всех бед русскую администрацию означало отвести обвинения от себя.