Мы, если помните, договорились обсуждать не цветочки и даже не ягодки, а почву, в глубь которой корешки оных ягодок тянутся. О том и будем. Начав с того, что происходящее в Средней Азии все больше бесило людей с далекого туманного острова. Там опасались…

Итогом опасений, как известно, стал «меморандум Кларендона» с настоятельным предложением о срочных переговорах насчет «точной границы нейтрального среднеазиатского пояса». Россия не возражала, но бритты хотели чересчур многого. Например, чтобы рубеж шел «по Амударье в ее среднем течении, с тем чтобы на меридиане Бухары она следовала строго на запад через всю Туркмению». Петербург резонно возражал, что ежели так, то черта окажется «в 230 верстах от Самарканда, тогда как расстояние от нее до передового английского поста с лишком вдвое больше», а какой же тут паритет? Тем более, получилось бы, что линия, приятная кабинету Ее Величества, рассечет караванные тропы в Иран. Ну и, конечно, вопрос об Афганистане. Афганцы имели договор с Лондоном и хотели обладать Памиром, округлив свои владения за счет Бухары. В итоге поладили на том, что Россия не станет «расширять земли эмирата Бухарского более, чем следует». Без расшифровок. По итогам переговоров, Кауфман, не без основания считавшийся в Петербурге экспертом по востоку высшего класса, представил в декабре 1870 года Особому совещанию доклад «О положении политических дел», указав, что результатом «во многом нежданных и не чаянных кампаний» стало заключение торговых договоров, «без соучастия военной силы невозможное». Более того, даже в Коканде «ныне нет беспорядков внутри, наладилась торговля, началось строительство базаров, караван-сараев, большого канала для орошения безводных степей».

Худояр-хана Константин Петрович характеризовал исключительно лестно, как «человека умного, понимающего и принимающего политический смысл программы России», прося его всячески поддерживать. Что касается Бухары, то отношения с ней Кауфман определял, как «приемлемые», но возвращать Музаффару долину Зеравшана и Самарканд полагал «явно лишним», поскольку обладание этими землями, в случае чего, позволяло России «не медля наказать эмира за нарушение мирных соседских отношений». При этом, вопрос об аннексии эмирата генерал-губернатор требовал снять раз и навсегда, настаивая, что России «во всех смыслах выгоднее иметь Бухару в дружественном соседстве, но не управлять ею, что нам и не на пользу, и обременительно». Относительно Афганистана (то есть Англии) было отмечено, что «ныне, когда в большинстве необходимое достигнуто, следует применять к авганскому эмиру предупредительность и широкое гостеприимство, потому что интересов там у России нет, и англичанам следует на это указать».

Зато, когда речь шла о Хиве, тон доклада разительно менялся. Кауфман не отрицал, что этот нюанс «для наших друзей столь же болезнен, как и авганский», но в этом вопросе отрицал любые компромиссы. «Выжидательная политика, — жестко констатировал он, — оказалась неприемлемой для этой страны… Хива не признает власти России, продолжает выступать против нее, что влияет самым невыгодным образом на развитие нашей среднеазиатской торговли… Неприязненное отношение к нам Хивы усложняет вообще все наше положение в Средней Азии и мешает делу устройства наших степных областей. Потому полагаю неотложно необходимым нанести решительный удар по Хиве, но, приняв во внимание общие условия, не присоединяя это дикое ханство к российским владениям».