Глава 8. Родительское благоразумие
Я поймала себя на мысли, что начинаю ненавидеть больницы. Какой-то замкнутый круг: что ни сделаешь, куда ни пойдёшь, всё едино, рано или поздно окажешься здесь. Жизнь человека начинается в казённых стенах среди людей в белых халатах и зачастую там же и заканчивается.
Молодой мужчина, которого нам представили как главврача, сидел за большим столом и очень эмоционально ругался в телефонную трубку. Едва зайдя в кабинет, я поняла, что с документами возникли проблемы. И именно с нужными.
— Я не могу отвечать за своих предшественников, — он грохнул трубкой об аппарат, та жалобно звякнула. — Архив в таком состоянии, что удивительно, как там до сих пор мыши всё не съели. Простите, но помочь вам, увы, ничем не могу, — молодой врач казался искренне расстроенным.
Мой телефон, в последнее время словно нарочно мешающий всем и вся, заиграл весёленький марш. Я виновато посмотрела на мужчин и сбросила вызов. Опять Влад.
— Сколько ещё историй болезни пропало? Полка? Стеллаж? Секция?
Врач молчал, по лицу было понятно, каков будет ответ.
— Нет, — Вселорав посмотрел на псионника, — из этой секции больше ничего не пропало.
Это случилось снова. Если что-то может пролить свет на события… на смерть девочки, то это непременно пропадает. Все ниточки исчезают буквально из рук, будто кто-то невидимый перерезает верёвку.
— Поднимите кадровые списки, — Дмитрий не просил, он требовал. — Я хочу поговорить с каждым, кто работает здесь двадцать пять лет и более, будь это даже бухгалтер или буфетчица.
Главврач, не мешкая, отдал распоряжение по телефону и снова стал что-то торопливо объяснять.
Что же случилось тогда? От чего она умерла и почему винит во всем меня? Почему пропала медкарта? И самое главное — почему на этого призрака не действуют привязки?
Это вопрос к Демону, но спрашивать я не спешила. По той простой причине, что, когда он ответит, я больше его не увижу. Дело будет закрыто. Мысли были плохие, очень плохие. Пока блуждающий не остановлен, могут пострадать люди. Уже пострадали, из-за меня. Но понимание этого нисколько не уменьшало тайного желания продлить…, даже не знаю, как назвать то, что происходило между нами.
Надежда на списки, принесённые худенькой девушкой в белом халате, не оправдались. Ни один из нынешних сотрудников не проработал в областном роддоме так долго. Предыдущий глава успел умереть, как и его зам. Многие переехали и были переведены в другие учреждения. А так как мы не знали, кто именно принимал роды у мамы, то проверить уйму народа, мотаясь по всей империи, нереально.
Станин, не спрашивая разрешения, конфисковал бумаги и, не прощаясь, покинул кабинет. Ещё одна отрезанная нить. Навалилась усталость. Поскорей бы вернуться в машину и уснуть под шорох шин, поскрипывание руля и мерный рокот мотора. Дмитрий будет рядом, и я смогу отдохнуть.
В больнице всё затихло, дежурный персонал предпочитал проводить время в подсобках или специальных комнатах отдыха. Лишь старушка-техничка вяло возила замусоленной тряпкой по полу. Она бросила на нас короткий взгляд исподлобья — жадный, какой-то болезненно любопытный. Я замедлила шаг.
Разве в такой час убираются? Невролога, обследовавшего меня, и то пришлось ждать минут сорок, пока он выбрался из тёплой постели в холодную ночь. А тут такое рвение.
Если бы я была одна, то, отвернувшись, прошла бы мимо. Если бы я была одна, то выбросила бы неприятный инцидент из головы через пять минут. Женщина наверняка устала мыть проклятый пол, по которому ходят все, кому не лень, прямо в уличной обуви, не успеешь закончить, как надо всё начинать сначала, а платят копейки… если бы я была одна.
Демону не требовались выдуманные объяснения. Чутье псионника или что-то иное — интуиция, наитие, не позволили отмахнуться от странной уборщицы.
— Где мы можем поговорить? — спросил он, рывком вытаскивая из её рук швабру.
И ни одного вопроса или протеста ни услышал.
Подсобка была узкой, как пенал, тесной, но обжитой. Кушетка, накрытая покрывалом, табурет, стул с висящей на спинке одеждой, маленький трёхногий столик, электрический чайник, пузатая сахарница, немытые кружки и стены, обклеенные цветными плакатами. Весёлые незнакомые лица смотрели со всех сторон. Ощущение, будто находишься в зрительном зале. Мне здесь не нравилось, сильно не нравилось.
Женщина тяжело опустилась на стул и нажала на кнопку чайника. По-моему, она собралась напоить нас чаем, словно в этом визите нет ничего необычного. Никто из нас не нарушил молчания ни пока мы шли, ни теперь, когда руки с узлами выпирающих вен, звякая посудой, разливали кипяток и, подрагивая, пересыпали слипшийся в комки сахар. Ей нужно было время, чтобы собраться с силами.
— Угощайтесь, — глухо откашлявшись, предложила она.
Дмитрий не шевельнулся, как стоял посреди комнаты-кладовки, практически перегораживая путь к выходу, так и остался стоять. Я присела на край стула и пододвинула ближайшую чашку.
— Вы меня знаете? — выпалила я, не в силах больше переносить молчание.
Она посмотрела на меня вскользь, как на неодушевлённый предмет.
— Нет.
— Как вас зовут? — псионник достал листок, изъятый у главврача, и пробежал глазами список.
— Тома… Афанасьева Томария Павловна.
В отличие от Вселорава, прячущего камень разума под одеждой, кристалл старухи висел поверх синего рабочего халата, да не один. Кад-арт — яркий, кроваво-красный камень. Мало того, рядом висел вид-арт, камень сердца — прозрачный бледно-жёлтый пятигранник, хранитель любви и семейного счастья. Не часто человеку отвечают взаимностью два камня: разум и сердце. Но ещё более редко из сада камней уносят комплект из трёх, к двум первым добавляется камень души — сем-аш.
Как у меня. Камни, про которые Дмитрий спрашивал у Нирры. Те, что уронили шкатулку во время атаки блуждающего.
На жизнь человека количество кристаллов никак не влияет. Можно счастливо прожить и с одним кад-артом. Все камни с чипами и совершенно одинаковой информацией. Вид-арт, по сути дела, нужен лишь при заключении брака, для проверки на совместимость, поэтому камень сердца хранят родители и передают истинному владельцу перед свадьбой, как и сем-аш, камень души. К его помощи прибегают не при столь радостном событии — на похоронах. Они полезны, но не обязательны.
— Пять лет назад вы вышли на пенсию, — Демон наконец нашёл её имя в списке.
— Вышла, — согласилась женщина, — а потом снова пришла. Ты на бумажки-то не смотри. Не оформлена я. На пенсию не больно проживёшь, вот и кручусь, как могу.
— И сейчас решили, что пришло время поговорить со специалистом, — даже для меня эта фраза позвучала издевательски.
— Это вы решили, — женщина неопределённо качнула головой.
— Не мы поджидали вас в коридоре поздней ночью, изображая трудовой подвиг, — похоже, Станин не испытывал никакого уважения ни к неожиданной собеседнице, ни к её возрасту. Он умел допрашивать так, словно делал вам великое одолжение.
Женщина и перевела взгляд на какое-то из многочисленных лиц за моей спиной.
— Вы присутствовали при рождении Алленарии Артаховой? — задал следующий вопрос Демон.
Я обхватила холодными пальцами кружку с выщербленными краями, пытаясь согреть руки об остывающий напиток. Странно слышать о себе в третьем лице, словно меня здесь нет.
— Моя смена была, — старуха пожевала губами. — Не думала, что когда-нибудь расскажу это, но… Когда я услышала, какие документы затребовал главный и для кого, поняла: неприятностей не избежать. История болезни ведь не сейчас пропала, а ещё тогда, сразу, как роженицу выписали. Как её?
— Златорианна, — прошептала я.
— Во-во, кто же не знает Артаховых. Такой переполох тут устроили, когда её привезли, самого Николаича с постели подняли. Он тогда замом был, а уж врачом каким… м-м-м от бога.
— Девочки родились здоровыми? — Демон сел на кушетку, перестав подавляюще нависать над старухой.
— Да. Пятьдесят два сантиметра, три килограмма сто пятьдесят граммов. Девочка. Одна.
Самое интересное, что вопрос псионника её ничуть не удивил.
— Вы в медицине разбираетесь? — неожиданно спросила бабка.
— Нет.
— Тогда объясню попроще. Были осложнения. У девочки пальчик на правой руке прирос к стенке матки. Мизинец. Так, что девочка родилась без него.
Мне не надо было смотреть на свои пальцы, чтобы убедиться — все они на месте.
— К сожалению, это уже не имеет значения. Девочка не пережила своей первой ночи, — посетовала старуха.
Теперь уже мне было страшно поднять глаза. Зачем? Я же умерла. Не пережила своей первой ночи. Как просто и страшно звучали её слова. Словно перед ней не человек, а досадная ошибка природы и, осознав это, растворится в воздухе, как призрак.
— Дальше, — скомандовал Дмитрий, когда бабка замолчала.
— Дальше… дальше, — она замялась, — так всё.
— Не пойдёт. От чего умерла девочка?
— Внезапная детская смерть.
— А на самом деле?
— Не знаю, — протянула она, но, увидев, как нахмурился Демон, торопливо заверила. — Не пустили меня. Уж чего там могло случиться? Виданное ли дело: врачи сами полы в палате намывали, да простыни меняли!
— Родителям сообщили?
— Матери нет, она спала. Отца долго искали, уехал он. Не в больнице же ночевать.
— Нашли?
— Наверное. Видела, как его в ординаторской коньяком отпаивали, — старуха поджала губы.
— Так плох был?
— Знамо дело, ребятёнок умер. Мужика трясло всего, слова сказать не мог.
— Что потом?
— Ничего, — махнула она рукой, — Сменилась поутру. График у нас сутки через двое, плюс у меня ещё отгулы были не использованы. Когда вернулась, их уже выписали.
— Отгулы зачем взяли?
— Николаич велел. Мол, ночь и так тяжёлая, — уборщица поморщилась, доводы звучали неубедительно.
Я сама не понимала, почему до сих пор сижу и слушаю всё это. Какое мне дело до графиков, отгулов и всего остального? Меня же нет. В голове установилась гулкая пустота, слова распадались на громкие и какие-то чистые звуки.
— Николаич — это Мартиниан Николаевич Страдинов, заместитель главного врача, подписавший справку о смерти девочки? — Демон сверился со списком.
— Ага. Только Мартинианом его никто не звал, а сократить до Марти не решались. Несолидно.
— Почему вы решили всё рассказать? — вернулся к своему первому вопросу псионник. — Почему именно нам? Почему сейчас?
— А кому? — усмехнулась старуха.
— Журналистам, — предложил Дмитрий, а я вздрогнула, вот уж кто бы порадовался известию, что внучка Нирры Артаховой умерла в младенчестве.
— Журналистам, — женщина попробовала это слово на вкус — Думала я об этом, денег опять бы заработала. Жаль, багажник к гробу не приделаешь, а так хоть уйду спокойно, без долгов.
— Тогда почему только сейчас, столько лет прошло?
— Да потому что я не дура, — начала раздражаться старуха. — Думаешь, я не понимала, чем для меня это обернётся? Сам знаешь, сколько врачей от псионников зависит, а уж от Нирры Артаховой…
— А сейчас? — тихо спросила я. — Не боитесь? Бабушка ещё жива.
И чего мне стоило пройти мимо этой старухи, что ей стоило промолчать, ведь молчала она столько лет? Какая-то бессильная злость и обида стали подниматься во мне, жгли изнутри и не находили выхода.
— Сейчас, девочка, я уже ничего не боюсь, — ответила на последний вопрос женщина, впервые прямо взглянув мне в лицо. — Мне всё равно.
Сорвалась я на улице. До этого заставляла себя равномерно переставлять ноги и не бежать, вдыхать воздух через равные промежутки времени, прислушиваясь к барабанному бою сердца. Не торопиться, не реветь, не кричать. Ты сможешь, уверяла я себя. Но, конечно же, не смогла.
Глотнула залпом холодного ночного воздуха, закрыла лицо руками и разревелась. Словно маленький ребёнок, брошенный родителями, не понимающий, за что и почему взрослые так обошлись с ним.
Я знала, что Дмитрий, стоит рядом, чувствовала всем телом. Не надо, не подходи, мысленно взмолилась я. Жалость и утешение мне пока не нужны.
Хриплые рыдания рвались из груди нескончаемым потоком, казалось, ещё немного и они разорвут на части. Я оплакивала себя, своих несчастных родителей, девочку, не прожившую и дня.
Впереди — освещаемая лишь луной автостоянка, позади — яркие окна больничного корпуса. А на этой полоске земли, поросшей деревьями, темнота и мрак. Так же, как и внутри меня. Бесконечный, казалось бы, поток слез иссяк.
— Пойдём, — Станин, безмолвно переживший бурю, взял меня за руку и как ни в чём не бывало потянул к машине.
Если бы кто-нибудь более здравомыслящий увидел, как в машине я первым делом стала искать зеркало, то, наверное, покрутил пальцем у виска. Но так оно и было. В тот момент, когда мои родители лежали при смерти, в тот момент, когда мне рассказали, что их настоящая дочь умерла, в тот момент, когда никто не мог с уверенностью сказать, кто я, меня волновал вопрос собственной внешности, а всё потому, что он смотрел на меня.
— Готова слушать? — словно ничего не замечая, спросил Демон.
В ответ я шмыгнула носом.
— Ты не первый усыновлённый ребёнок в империи, не подозревающий об этом. Это не тема для бесед за обедом, согласна?
Я кивнула, не понимая, к чему он ведёт.
— Следующая новость лучше. Есть большая вероятность, что ты всё-таки родная дочь Сергия Артахова.
Меня слегка тряхнуло. Не уверена, что хочу услышать продолжение этой мысли.
— Есть несколько подтверждений, — он замолчал и после задумчивой паузы продолжил, — Сергий, убедившись, что жена благополучно родила, уезжает. Вопрос — куда? Собственности в Дистамире у вас никогда не было. В гостиницу? Вряд ли, не такие раньше были времена. Да и зачем, два часа на машине — и вот они, стены родной дачи. Уверен, он вернулся, именно поэтому его не могли найти.
Я икнула, и закрыла рот рукой. Бедный папа.
— Не знаю, что там произошло, поэтому далёк от обвинений. И девушка, и парень к тому времени уже были мертвы. Но не новорождённая. Его внебрачная дочь, — последнее высказывание псионник подчеркнул, специально для меня, — Сообразив, что тем двоим уже ничем не поможешь, Сергий хватает малышку и мчится обратно в роддом. На дворе ночь, и никто из деревенских не замечает его появления.
Я непроизвольно сглотнула. У отца железные нервы. Картинка, ожидавшая его на даче, не из приятных, не говоря уже о декорациях в виде двух покойников.
— В больнице его огорошивают новостью о смерти первой дочери и отпаивают коньяком, — продолжал рассказывать Дмитрий. — Не знаю, кому пришла в голову мысль о подмене, но всех свидетелей смерти девочки оправляют в отпуск, дают отгулы или ещё как удаляют из больницы. Златорианне выдают ребёнка, которого она ни разу не видела, и все счастливы. Врачи идут на эту аферу, потому что боятся полномасштабного расследования, которое непременно учинила бы Нирра, узнав о смерти долгожданной внучки. Решение устраивало всех. Высокопоставленная бабушка счастлива, мать ни о чем не подозревает, отец не возражает воспитывать одну дочь вместо другой.
Что ж, надо отдать должное Демону: он очень хорошо узнал нашу семью за эти дни. Так легко представить себе, как отец идёт на подлог ради мамы, ради себя и, может быть, хоть на капельку ради меня. Но гадкая мысль — что было бы, не погибни первая девочка — всё равно подтачивала изнутри.
— Помнишь, как повела себя та монашка у ворот?
— Да. Испугалась, — голос у меня сел.
— Но не меня, как остальные. Сначала она разговаривала нормально. Почти, — Дмитрий нахмурился. — Она увидела тебя. Жаль, не удалось её допросить. Тебя узнали. Или не тебя. Кого-то ты ей напомнила, кого-то, кто не мог прийти. Или мог, но не в живом теле. Думаю, они видели блуждающую. Лена, ты не похожа ни на одного из родителей.
Надо было возразить, родители часто говорили, что характер у меня папин, а внешность мамина, но я не смогла.
— В обители не держат фотографий, и всё это, конечно, вилами по воде писано, но другого объяснения нет.
— Поехали в Палисад, — попросила я, — пожалуйста. Хочу к родителям.
Эта ночь не стала ни переломной, ни судьбоносной. Мне удалось остаться собой. Две руки, две ноги, голова. Возможно, что-то надломилось глубоко внутри, куда я ещё не готова была заглянуть. Но я это, я. Алленария Артахова. Запомнилось отчаянное желание закрыть глаза и отмотать всё назад, как фильм, представить, что ничего не было.
Стоило взять маму за руку, как всё стало на свои места. Этими руками она мазала зелёнкой разбитые коленки, гладила и прижимала к себе, когда мне нездоровилось. Отец учил читать, писать и плавать, последнее безуспешно. Помню, в каком шоке они были, когда, вернувшись из летнего лагеря, я продемонстрировала свою новую причёску — короткую рваную чёлку, выкрашенную в красный цвет. Тысячи воспоминаний, которые есть в жизни каждой семьи, пронеслись перед глазами. Родители всегда были рядом, пусть не всегда понятные, иногда занудные, но МОИ.
Стоило разобраться в себе, и принять решение, не бывшее ни простым, ни лёгким, но единственно верным, стало легче. Я уснула на кушетке, которую сердобольные медсестры принесли в палату, когда увидели, как посетительница клюёт носом.
Утром ничего нового о состоянии родителей врачи сказать не могли. Говорили много, но понятным было едва ли слово из пяти. Ехать куда-то, даже в Вороховку, не было ни малейшего желания, вправить мозги было некому, и я всё больше склонялась к мысли остаться в больнице.
Вмешалась, как обычно, бабушка.
— Да, — ответила я на звонок.
— Алленария, — хрипота из её голоса так и не прошла.
— Как себя чувствуешь? — зная, как она относится к таким вопросам, я всё же не смогла не спросить.
— Так же, как и неделю назад, — отрезала Нирра. — Станин рядом?
— Ну, да, только… — очень хотелось её спросить, хотелось узнать, что же произошло в ночь моего рождения, несмотря на то, что услышать ответ было до безумия страшно.
— Дай ему трубку, — перебила она.
— Э-э… он не совсем рядом… подожди, — я вышла из палаты.
— Где вы? — подозрительно спросила бабушка.
— В Палисаде.
— Ясно. Опять слезы льёшь. Кого жалко больше: их или себя? — настроение Нирры не улучшилось.
— Себя, — призналась я.
— То-то.
Я спустилась на первый этаж. Выход на стоянку через коридор направо. Псионник должен быть где-то поблизости от автомобиля.
— Мне долго ждать? — проворчала бабушка.
Двойные грязно-зелёные двери на улицу.
— Лена?
Асфальтовая парковка прямо перед входом была, низенькое железное ограждение тоже, чахлые кустики всё так же росли на куцем газоне. Два автомобиля замерли у дальнего края. Машины Дмитрия не было.
— Алленария!
Я повертела головой.
— Бабушка, ты не могла бы перезвонить?
— Нет, не могла бы, — Нирра вздохнула, и скомандовала. — Приезжайте. Найди парня и сразу сюда.
— Но…
— Не перебивай. У меня здесь три дела из архива, аналогичных твоему. Блуждающие не в первый раз преодолевают привязку. Всё поняла?
— Может, ты сама вернёшься? У нас тоже есть, что рассказать.
— Ленка, — попеняла бабушка, — не наводи на грех. Кто мне такие документы даст вывезти? Дела проходят по закрытой категории, их даже в базе данных нет, и запросы на совпадения по ним не проходят.
— Хорошо, — согласилась я, в конце концов, столько уже изъездили, что пять сотен километров погоды не сделают, да и слишком серьёзным получится этот разговор, лучше уж нам, действительно, встретиться, чем говорить по телефону, — мы приедем.
— Сделай одолжение, — по-старчески пробрюзжала Нирра. — И передай парню, чтоб не болтался, где попало, он за тебя головой отвечает.
— Хорошо.
— Тогда всё. К вечеру жду.
— До свида… — договаривать в монотонно пикающую трубку я не стала, убрала телефон и снова огляделась.
Куда исчез Демон? Пожалуй, слово "исчез" неудачное. В голову полезли неприятные мысли, успокаивало то, что уж псионник за себя постоять в состоянии.
На обратном пути к палате родителей я забежала в туалет. Мельком оглядела себя в зеркале, отметив осунувшуюся физиономию и мятую одежду. Плеснула в лицо водой и чуть пригладила точащие волосы, когда кое-что странное, висевшее прямо за правым плечом, заставило меня резко развернуться и прижаться поясницей к раковине. Беловатая клякса воды без всякой опоры повисла в воздухе. Так изображают воду в состоянии невесомости, с тем различием, что здесь капли не разлетались по всему помещению, а образовывали единое тягуче подвижное пятно. Я уже видела подобное. Блуждающий перед материализацией, призрак, готовящийся принять человеческий облик.
За спиной журчала вода, вытекая из потемневшего местами крана, несколько сантиметров свободного падения — струя разбивалась о фаянс раковины, холодные очертания которой чувствовались даже сквозь одежду.
Дмитрия нет, и если на этот раз призрак одолеет камень, помочь мне будет некому, в лучшем случае останусь в больнице в качестве пациентки. Не так уж плохо, всегда буду вместе с родителями, только бабушку жалко, да и Демону достанется.
Но блуждающий медлил, не зная, на что потратить энергию: принять облик или пойти в атаку.
— Кто ты?
Звук голоса поколебал кляксу. Вместо ответа пятно приблизилось. Я вцепилась руками в края раковины и отступила вбок.
— Что тебе нужно?
Второй вопрос без ответа и с теми же последствиями. Призрак медленно приближался. Внутри субстанции, как в водовороте, закружились мелкие пузырьки воздуха. Близко, очень близко.
Прежде, чем коснуться, блуждающий всё-таки принял решение: я поняла это, когда волна липкой студенистой жидкости окатила меня с головы до ног. Он материализовался, и физический контакт произошёл сразу же, слишком близко мы были друг от друга.
Мгновение, долю секунды я могла видеть её. Псионник был прав, в монастыре меня узнали. Невысокая, худенькая, с белёсыми, какими-то прозрачными волосами девушка грустно смотрела на мир моими же глазами и улыбнулась моей же улыбкой. Всего миг, глаза в глаза, а потом видение разлетелось тысячью мелких брызг. Мы давно уже по разные стороны реальности.
Я вытерла лицо рукой и склонилась к раковине. Если честно, было нехорошо. Тошно. Зеркало, вот как это называется. Искажённое зеркало времени. Я — убийца. Убийца собственной матери, вернувшейся через столько лет и решившей взыскать долги с живых. Ключевое тут местоимение "я", не будь меня, не было бы и всего остального.
Ни разу с момента, как стало известно о моем происхождении, я не подумала, каково было ей. Марината. Молодая девушка, запертая в монастыре и, на свою беду, влюбившаяся в отца. Во мне не было ни жалости, ни сожаления. Всего лишь незнакомка, давшая мне жизнь.
Первым, кого я увидела, когда вышла, был Дмитрий. Он подбежал ко мне, схватил в охапку и заорал:
— Где здесь душ?
— Демон, я в… — псионник, не дав договорить, зажал рот ладонью и потащил куда-то.
Сестры, врачи, больные, посетители и ещё бог знает кто — все оглядывались на нас.
— Молчи. Всё будет в порядке. Не бойся, — скороговоркой бормотал он, продолжая периодически спрашивать у кого-то, где душ. — Внештатная ситуация! Служба контроля!
В итоге кто-то из персонала указал на нужную комнату. Станин опустил меня на эмалированный металл старой ванной. Прямо так, в одежде, ботинках, и повернул вентиль. Струя холодной воды ударила в макушку, я взвизгнула. Псионник толкнул меня обратно, не дав выскочить, и стал вертеть под ледяными струями.
— Потерпи, сейчас всё будет в порядке, — увещевал он.
Я чувствовала себя куклой в руках неумелого ребёнка, решившего, что игрушке не повредит купание и не потрудившегося снять одежду.
— Тихо, тихо. Яд смоется.
В какой-то момент я увидела в комнате молоденькую девушку в белом халате с расширенными от ужаса глазами. Кто из нас: кричащая на всё отделение девушка, или мужчина, производивший впечатление безумного, — напугал её больше, непонятно. Но когда я сморгнула влагу с глаз, она исчезла. Демон ожесточённо вытирал меня прямо сквозь одежду тоненьким вафельным полотенцем, не обращая внимания на стоны и всхлипывания. Ничего ласкового или интимного в его действиях не было.
— Зззааачем? — еле справившись с дрожью, прошептала я.
Странно, но он услышал, душераздирающие крики пропускал мимо ушей, а на тихий вопрос отреагировал.
— Материя блуждающего — яд для человека.
— Ззнаааю, — воспользовавшись передышкой, я подалась вперёд и прижалась к нему.
Даже сквозь одежду Станин показался обжигающе горячим.
