Книга: Призраки не умеют лгать
Назад: Глава 17. По разные стороны
Дальше: Глава 19. Робин Гуд или благие намерения

Глава 18. Завтра

Я стянула туфли и бросила на пол. Занятия закончились. Влад, тихонько напевая, чем-то гремел в своём шкафчике. В тренерскую то и дело заглядывали родители, разбирающие своих чад из последней на сегодня вечерней группы.

 

— Не нравится мне твоё настроение. Хватит киснуть. Жизнь продолжается.

 

Лицо словно свело, только бы не превратить лёгкую улыбку в оскал. Кто бы знал, как мне надоела эта фраза.

 

— Пока! — я подхватила сумку и пошла к выходу.

 

— До завтра! — крикнул вдогонку Влад.

 

Еще один из тех, кто не знает, что завтра мало чем будет отличаться от сегодня. Накинув капюшон, я вышла на улицу. Вчера выпал снег и тут же растаял. Ночью улицы и дороги покрылись коркой льда. Снег превращался в дождь, дождь опять в снег.

 

Задержавшись на ступеньках дома культуры, я огляделась. На стоянке приветливо моргнул фарами автомобиль. Не было ни дня, чтобы он не встретил меня после работы. Я юркнула в салон, и машина тронулась и покатилась по вечерним улицам.

 

— Как день? — спросил Гош, не отрывая взгляд от дороги.

 

— Как всегда.

 

За последние дни эти фразы стали для нас ритуальными.

 

Есть места, где никогда ничего не меняется. Исчезни я из родной коммуналки на несколько лет, вернулась бы к тому, что оставила.

 

На кухне слышалось слабое переругивание Вариссы и Теськи. Пик уже прошёл, и стороны взяли тайм-аут перед заходом на новый круг. Из комнаты Семафора с предусмотрительно распахнутой дверью (такое препятствие не всегда безболезненно преодолевалось) доносился храп. Ничего не изменилось. В последнее время я научилась дорожить этим.

 

— Привет, — первой выглянула Теська и стрельнула глазками в Гоша. — Ленка, к тебе снова покупатели приходили. Я показала.

 

— Ну и дура, — влезла вышедшая в коридор Варисса, — кто ж чужих людей впускает? Обнесут, прости господи, тогда, может, ума прибавится.

 

— Сама такая, — вяло огрызнулась девушка и пояснила, — я ж с понятием, проводила, ни на шаг не отходила. Они ничего не трогали. Правда, сказали, что комнатка маленькая больно.

 

Я кивнула. Комната продавалась с тех пор, как начался ремонт в купленной однушке, но потом стало не до этого.

 

— Я, может, и старуха, да поумнее многих молодых буду, — бабка сощурила глаза, — Приходила какая-то ближе к вечеру. Расфуфыренная, на копытах, духами облилась. Прям на пороге сказала: хозяйки — нет, вернётся — милости просим.

 

— Всё хорошо, — поспешила успокоить я соседок.

 

Мы с Гошем прошли в мою комнату.

 

— Если хочешь, я могу комнату показывать, — предложил парень, усаживаясь на диван.

 

— Тебя, что на работе совсем видеть не хотят? — хотела пошутить я. Получилось всерьёз. Ещё одна тема, которой мы не касались, — его работа. Кто и когда установил эти правила, мы не знали, но жить по ним было гораздо легче. Правда, иногда у меня прорывалось. Как сейчас.

 

— В субботу открытие памятной таблички. Получила приглашение?

 

— Неделю назад, — я села рядом и положила голову ему на плечо.

 

— Хочешь, отвезу?

 

— Хочу.

 

Высочайшим императорским указом было велено увековечить память о бабушке. На деле это означало, что на дом, где она жила, установят мемориальную табличку: "Жила и работала Нирра Артахова".

 

— Ну, я пошёл, — парень неловко поцеловал меня в висок.

 

Всё у нас так — неловко. Он никогда не оставался у меня. Как и я у него. Он никогда не просил. Я не настаивала. Интересно, зачем мы друг другу?

 

Дождавшись щелчка закрывающейся двери, я закинула руки за голову и позвала:

 

Эилоза.

 

Занавеска всколыхнулась от несуществующего ветра, девушка не спешила ни атаковать, ни материализоваться. Когда у нас с Гошем завязались отношения, призрак перестал приходить.

 

"Отношения", я фыркнула. Слово-то какое откопала.

 

Он подошёл ко мне на похоронах родителей, когда я затравленным зверьком металась от одного соболезнующего к другому, когда их круглые белые лица сливались в одно, когда больше всего хотелось закричать: "Почему вы здесь? Почему вы живете, а они нет?" А потом завыть от несправедливости. Гош единственный, кто ничего не сказал, ни единого слова. Он обнял меня и увёл оттуда, позволив вдоволь выплакаться вдали от чужих глаз.

 

У отца остановилось сердце. Через сутки ушла и мама, словно почувствовав, что где-то там она нужнее. Она перестала дышать. Тихо так, по будничному. Совсем на неё не похоже. Так я осталась одна.

 

— Можно, — в дверь без стука протиснулась бабка, — Лена, деточка, не знаю, как и сказать, — соседка замялась.

 

— Что случилось?

 

— Ничего, ничего, — замахала она руками. — Ты чего парня прогнала?

 

— Я не прогоняла, — ответила я.

 

— Если из-за меня, то даже не думай, не пикну. Ты не Теська, той дай волю, ни запомнить, ни сосчитать всех не успеешь. Чего он у тебя каждый вечер домой рвётся? Женат?

 

Отношение старухи к Гошу было сложным. Сначала он был душегубом, которого она приласкала по голове бутылкой. Потом одним из псионников, по кой-то черт привязавшихся к девочке. Теперь — надо же — "парень". Не знаю, что он рассказал Вариссе, когда мы вернулись с похорон родителей, но за колюще-режущие предметы она больше не хваталась.

 

— Нет.

 

— Тогда нечего комедию ломать. Пусть остаётся, а я вам на завтрак оладушек приготовлю, — и, не видя воодушевления на моем лице, Варисса рявкнула, — а то я не знаю, чем ты тут одна по ночам занимаешься?

 

Честно говоря, она сумела меня озадачить. Чем?

 

— Тем, — она покачала головой. — Вчера ящик, — она кивнула на монитор, — до четырёх утра шуршал.

 

Какая точность.

 

— Хватит, девочка, засиделась в девках, — она погладила меня по руке. — Я тебя понимаю, тот повиднее был, должностью повыше, но что делать.

 

Она продолжала увещевать, но я уже не слушала. О Станине мы тоже не говорим.

 

Своей бессонницей я обязана Демону. Один и тот же повторяющийся кошмар заставляет меня до утра засиживаться за компьютером. Мне страшно засыпать. Я не хочу снова видеть глаза, из которых вместе с кровью выплёскивается боль. Боюсь услышать его слова. Крики перемешиваются и уносятся в хмурое осеннее небо. Его. Мой. А потом искажённое от злости лицо Эми, хлещущей меня по щекам, сменяется до приторности участливым голосом доктора. "Он умер?" — спрашивает он, и я не знаю, о ком. Об отце? Демоне? Илье?

 

— Подумай, деточка, крепко подумай, — бабка встала. — Как бы одной не остаться.

 

Некоторое время после ухода соседки я пялилась в потолок. Быть одной — это хорошо или плохо? По всему выходит, что плохо. Но оставлять Гоша на ночь по-прежнему не тянуло.

 

Я села за стол и выдвинула клавиатуру. Там, поди, заждались меня в Интернете. Ага, собак разыскных вызвали.

 

В субботу я прыгала на останове и мёрзла. Гош опаздывал. Телефон зазвонил в тот момент, когда поездка на общественном транспорте перестала казаться чем-то обременительным.

 

— Лена, ты где? — спросил Влад.

 

Я объяснила и, не удержавшись, пожаловалась:

 

— Гош что-то задерживается.

 

— Могу быть через полчаса, — сразу предложил друг, — отвезу в лучшем виде.

 

— У тебя же занятия.

 

— Перенесём. Тебе давно пора развеяться.

 

Вот поэтому я предпочитаю Гоша всем остальным, он не старается меня развлечь.

 

— Спасибо, доберусь сама. Поезда в столицу каждый час ходят.

 

— Ага. Если что, звони.

 

— Ладно, — я захлопнула телефон.

 

Довела своей хандрой, друзья уже считают, что меня ни на шаг без присмотра отпустить нельзя.

 

Гош приехал, когда я, потеряв терпение, ловила маршрутку в надежде поскорей оказаться на вокзале.

 

— Извини, — улыбнулся парень, — еле вырвался. На работе все словно с ума посходили.

 

Об "историческом" открытии мемориальной таблички Нирры Артаховой псионники были оповещены в первую очередь. Но Гош в роли официального представителя, видимо, устроил не всех.

 

Заславль встретил нас изморозью и колючим ветром. Судя по размерам скрытого под сырой тряпкой прямоугольника, мрамора на вечную память не пожалели. У дома крутились два десятка неопределяемых лиц, в новеньких костюмах, с десяток журналистов устанавливали и проверяли аппаратуру. Нам досталась пара фотовспышек и одна блондинистая особа с ногами "от ушей", удлинёнными грандиозными шпильками. Без преувеличения скажу, что я дышала девушке в пупок.

 

— Это ваш друг? — сунула она мне микрофон.

 

— Табличка там, — указал Гош.

 

— Точно. И она никуда не убежит, — сходить с заданного курса блондинка не собиралась, — Так это ваш друг?

 

Я посмотрела на парня, любой ответ может обидеть.

 

— Послушайте, я ж не императорские тайны выпытываю, — с улыбкой сказала девушка, — Давайте договоримся, одно интервью, и только то, что вы сами захотите сказать, — доброжелательные нотки в её голосе заставили меня заколебаться, она это уловила мгновенно, как охотничья собака, — либо так, либо придётся мусолить слухи "из источников близким семье Артаховых". Репортаж будет в любом случае.

 

От дальнейших уговоров меня спасли прибывшие высокие чины.

 

— После, — шепнула блондинка и унеслась.

 

Вслед за машинами чиновников к дому подкатил микроавтобус, из которого деятельные ребята вытащили складные столики, скатерти, бокалы, тарелки и всё, что полагается для нормального фуршета на свежем воздухе. Мэр и ректор давали интервью, в основном, разглагольствуя о роли бабушки в становлении пси-науки и службы контроля. И то, и другое стояло задолго до вступления Нирры в должность и, дай бог, простоит ещё дольше. Послушать обоих, они были ей чуть ли не лучшими друзьями и наставниками. Притом, что бабушка была старше и терпеть не могла обоих.

 

Илья, к сожалению, так и не появился. В последнее время он меня чуть ли не избегал. Сменил сотовый, а дома отвечала тётя Сима. Он даже на похороны родителей не приехал.

 

Обо мне вспомнили в момент торжественного открытия доски, то есть сдёргивания тряпки. Вместе с мэром мы потянули за уголки, явив наконец миру мраморного монстра с полметра длиной. Табличку украшала красная розетка, имитирующая орден за заслуги перед империей. Кружок напоминал значок победителя на собачьей выставке.

 

Открыли табличку и шампанское, неизвестно, что вызвало больше воодушевления. Ребята, что накрывали на стол, разнесли напитки гостям, высоким чинам — в высоких бокалах, тем, кто попроще, — в пластиковых стаканчиках.

 

О журналистке я как-то забыла, но не она обо мне.

 

— Алленария, — крикнула девушка, оператор лихо, как водку, опрокинул в себя шампанское и поспешил за ней, на ходу вскидывая камеру, — Три минуты, — попросила журналистка, состроив жалобную физиономию, — И личной жизни не касаемся. А?
— Давайте, — согласилась я.

 

Тут же, повинуясь жесту блондинки, появились ещё девушки, одна припудрила мне лицо, вторая всучила бокал.

 

— Каково это быть внучкой Нирры Артаховой?

 

— Каково вам быть внучкой своей бабушки? — я постаралась улыбнуться.

 

— Она была не из тех, кто печёт пироги и встречает внуков после школы?

 

— Мы жили в разных городах, тяжеловато каждый день ездить в школу, — попыталась пошутить я.

 

— Хм, — журналистка сделала вид, что задумалась. — Неужели вы пытаетесь нас убедить, что Нирра Артахова была обыкновенной женщиной?

 

— Не пытаюсь, — я повертела бокал, — для меня бабушка всегда была необыкновенной.

 

— Ну, конечно, — в голосе девушки прозвучало удовлетворение. — Вы гордитесь её заслугами, которые так высоко оценили? — повинуясь жесту, оператор повернулся и ещё раз снял табличку.

 

— Если люди так решили… — я не стала продолжать. Мы обе прекрасно знаем, что оценивает службу в империи только один человек — император.

 

— И последний вопрос, — девушка выдала широкую улыбку — Имея столь необыкновенную бабушку, вы, наверное, надеетесь на появление в семье ещё одной женщины выдающихся пси — способностей?

 

На ум ничего стоящего не приходило, разве что повторить слова настоятельницы: "На всё воля божья", мол, снимаю с себя всякую ответственность.

 

— В империи много талантливых женщин, — ушла от ответа я, — Уверена, вдохновлённые примером, — я кивнула на табличку, но оператор не пошевелился, — они превзойдут нас.

 

Иными словами, свято место пусто не бывает. И три минуты по моим часам истекли. Я невежливо отвернулась и пошла к накрытым столам. Путь лучше скажут, что внучка Нирры Артаховой приехала сюда поесть на халяву.

 

Рядом тут же появился Гош и, невзирая на взгляды, обнял за плечи.

 

— Домой?

 

— Да.

 

Поняв, что ничего более пикантного не предвидится, оператор отключил камеру, тут же соорудил двухэтажный бутерброд, огляделся в поисках выпивки, я с облегчением отдала бокал. Он отсалютовал и одним глотком ополовинил.

 

Сбросить с лица резиновую улыбку удалось лишь, когда мы выехали из города. Ещё один день прошёл.

 

— Ты так смутилась из-за предполагаемых потомков, — Гош вглядывался в тёмную ленту дороги, словно разговаривал с ней, а не со мной. — Могла бы с полным правом ответить "да".

 

Я нахмурилась.

 

— Ты не дочь Сергия, но Павел, ну, пусть остаётся бесфамильным, твой биологический отец. Ты носитель неактивного гена.

 

— И психического заболевания в комплекте.

 

— Не факт.

 

— Не факт? Какое тебе дело до моих потомков? — я знала, что он не заслуживал грубости, но фраза вылетела, прежде чем я успела подумать. — Желаешь поучаствовать в создании?

 

Мы замолчали. Первый раз на моей памяти тишина была неловкой. Черт бы побрал Вариссу с её душеспасительными разговорами.

 

Фары встречной машины на мгновенье ослепили, и я закрыла глаза. Попыталась представить, какой станет моя жизнь без Гоша. Ничего не получалось, даже сейчас он был там, в каждом дне, всегда готовый помочь.

 

— Извини, — сказала я.

 

— Ничего.

 

Телефонный звонок нарушил тишину машины громкой, похожей на марш мелодией.

 

— Да, — отрывисто сказал Гош в трубку, и с минуту внимательно слушал. — Что? Да они спятили! — брошенный искоса взгляд был слишком быстрым, но достаточным, чтобы я поняла, о ком говорят. — Демон, ты же знаешь…

 

— Что случилось?

 

— Так сделай что-нибудь! — крикнул Гош в трубку и нажал на газ, машина стала набирать скорость. — Мы едем.

 

— Что происходит? — снова спросила я, когда он бросил телефон. — Атака? Вы же сказали, связка разрушена, ваш профессор сказал.

 

— Нет, — Гош дотронулся до плеча, но я едва почувствовала прикосновение. — Не атака. Успокойся. Лена, дыши. Слышишь? Не атака!

 

Последние слова парень выкрикнул, разрываясь между мной и ночной дорогой. Каждая требовала внимания, и если я "всего лишь" сорвусь, то трасса ошибки не простит.

 

— Тогда что?

 

— Убийство, — сквозь зубы выплюнул он. — Обычное человеческое убийство.

 

— Что? Где?

 

— В Заславле, — Гош мотнул головой.

 

Перебрав в уме всех знакомых, я всё-таки испугалась. Остался в столице один человек, чья жизнь и смерть мне не безразличны. Лисивин Илья.

 

— Кто? — сердце снова забилось с перебоями.

 

— Корсаков Табиур.

 

— Кто? — переспросила я.

 

— Оператор телеканала Импер-3, снимал тебя сегодня на открытии. Интервью помнишь?

 

— Да, но…

 

— Какое отношение он имеет к нам? — Гош злился. — А такое, что спустя десять минут после нашего отъезда, он скоропостижно скончался, на глазах двух десятков свидетелей и под прицелом кинокамер. Оперативная бригада уже на месте, рабочая версия — отравление.

 

— Чего ты злишься? — всё случившееся ставило меня в тупик. — Не мы же его убили.

 

Парень повернулся.

 

— Свидетели утверждают, что именно ты передала ему бокал с шампанским.

 

— Это бред, он столько всего съел и выпил.

 

— Да, но уехали только мы. Других версий нет. Номера машины передали всем постам. В Вороховке нас, скорей всего, встретят. И не оркестром и цветами, а автоматами и наручниками.

 

Известие было неожиданным, и, как реагировать на него, я не представляла.

 

— Бежать и прятаться я не собираюсь. Хватит, — сказала я.

 

— Отлично. Я тоже, — парень то и дело бросал взгляд на зеркало заднего вида, дорога была пустынна. — Демон нас вытащит. Если уж светит ночь в камере, то пусть это будет родная камера службы контроля.
Назад: Глава 17. По разные стороны
Дальше: Глава 19. Робин Гуд или благие намерения