Глава 10
В гостинице им выделили помещение для репетиций. Калеб работал над новой песней, когда там вдруг появилась Джордин. За ней повсюду следовали кинооператоры, снимавшие каждый ее шаг, но за эти дни Калеб научился не обращать внимания на камеры. Джордин встала перед ним. Интересно, на что она рассчитывала? На то, что он сейчас бросит работу и начнет громко восхищаться ею? Калеб делал вид, что рядом нет ни Джордин, ни этих ребят с камерами. Только допев последний куплет и доиграв финальный аккорд, он поднял голову.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил он.
– Вообще-то, это я пришла тебе помочь, – сказала Джордин.
– Да ну? – засмеялся Калеб.
– Должна признать, играешь ты здорово. Но тебе нужно поменять тональность.
– Поменять тональность? Зачем?
– В этой тональности песне чего-то недостает. Куплет у тебя поется в ля миноре, и это отлично. Но припев тебе стоит петь в до мажоре.
– Это не будет звучать.
– У Дэвида Боуи звучало, и еще как.
– У Дэвида Боуи?
– Ты ведь знаешь его песню «Let’s Dance»?
– Конечно знаю.
– Хоть ты и не Дэвид Боуи, его песня по строю перекликается с твоей. Там куплет идет в си миноре, а припев – в до мажоре.
– Но ты сейчас говорила, что я должен перейти с ля минора на до мажор.
– Совершенно верно. А ты так не думаешь?
– Это не совсем перемена тональности. Они схожи.
– Разреши. – Джордин потянулась к его гитаре. – Музыку проще показывать музыкой.
Она встала перед ним и камерами и запела его песню. Всю, ноту за нотой, слово за словом, изменив тональность припева. Калеб не верил своим ушам: так действительно было лучше. Гораздо лучше. Но еще сильнее его потрясла ее феноменальная память. Один раз услышав слова и аккорды, Джордин запомнила их наизусть. Закончив играть и петь, она вернула Калебу гитару, следом протянув руку.
– Я Джордин, – представилась она. – Джордин-через-игрек.
Калеб пожал ей руку. Рука Джордин была крепкой, совсем не женской.
– Рад с тобой познакомиться, Джордин-через-игрек. А я Калеб-через-е.
– Эту песню ты собираешься петь в нынешнем раунде?
– Да. Собираюсь.
– И правильно. Песня очень хорошая.
– А ты не боишься, что я тебя обойду? Особенно теперь, когда ты рассказала мне секрет Дэвида Боуи с переменой тональности?
– Ни капельки не боюсь, – ответила Джордин, встряхнув волосами. – Мы оба пройдем в следующий раунд.
– Ты так думаешь?
В ее глазах он увидел уверенность. Интересное качество и… чем-то пугающее.
– Я это знаю, – без малейшего апломба сказала Джордин. – На следующей неделе останемся только мы с тобой.
– Раз уж ты все знаешь, скажи, что будет дальше?
– А дальше я тебя обойду и попаду на выступление в прямом эфире, и тогда тебя уже не спасет никакая перемена тональности. Даже в масштабах планеты.
* * *
– Она так тебе и сказала?
Калеб повернулся на кровати. Пусть Шон видит его лицо.
– Да, так и сказала. Ты можешь в это поверить? Взяла у меня из рук гитару, сыграла и спела песню так, будто сама ее написала. Говорю тебе: с этой девчонкой нужно держать ухо востро.
– А может, она хотела тебе помочь, – предположил Шон.
– Держи карман шире! Она пыталась меня испугать.
– Ты так думаешь?
– Либо это, либо играла на камеры. Я и понятия не имею, в каком виде они это преподнесут. Так что я решил не заморачиваться. С игреком она там или без, у меня своя голова на плечах.
– Наверное, ты прав, – сказал Шон, разглядывая потолок. Потом задал свой главный вопрос: – А ты ей что-нибудь говорил обо мне?
– Нет. О тебе я ничего не говорил. Да и что я мог сказать? «Знаешь, у меня есть чокнутый сосед, и он мечтает сравнить свою косметику и побрякушки с твоими».
– У меня нашлось бы о чем с нею поговорить, – сказал Шон.
– Чувак, эта девчонка сожрала бы тебя заживо.
– Тоже верно, – согласился Шон, встряхивая лохматой головой. – Но я всегда плохо понимал разницу между страхом и влечением. Однажды дружок уговорил меня прыгнуть вместе с парашютом. Затяжной прыжок. Это было настолько страшно, что я в него влюбился. Клянусь тебе, когда мы приземлились, я ощущал себя настоящим геем и хотел на нем жениться. К счастью, потом все прошло.
– Забавная история! – рассмеялся Калеб. – Но кажется, у вас в Айове не очень-то жалуют геев.
– Ты удивишься. Население Айовы на девяносто процентов белое, а по взглядам на геев – целый калейдоскоп мнений.
– А как у вас относятся к парням, которые подводят себе глаза?
– В основном ненавидят. Думаешь, почему я это делаю?
Калеб улыбнулся и выключил лампу. Прошло несколько минут. Он знал: Шон исчерпал еще не все свои вопросы.
– Можно тебя спросить? – послышалось из темноты.
– Можно, если только твой вопрос не о Джордин.
– Нет, не о ней. О твоей музыке. Как ты пишешь эти песни?
– Что значит – как?
– Понимаешь, все, что пишу я, – это обычная дребедень в стиле поп-рок. Они мне даже кажутся… какими-то однотипными. Ухватишь где-то эмоцию, вообразишь, что она твоя собственная, и накручиваешь вокруг нее. Но у меня нет ощущения, что я рассказываю историю. А ты рассказываешь истории. Помнишь, как всех захватила твоя песня? Это действительно была история. Ты ведь немногим старше меня, но я не понимаю, как тебе удается находить сюжеты для своих песен. То есть я хотел сказать, истории.
Калеб ненадолго замолчал.
– Думаю, люди сами рассказывают мне истории.
– Это как? Что-то вроде собеседования? Или интервью?
– Нет. Таких историй тебе ни на каком собеседовании не расскажут. Я просто наблюдаю за людьми. Иногда им хочется поговорить. А иногда и говорить не надо. Смотришь на человека, во что он одет, как ходит. Подмечаешь жесты. Ловишь отдельные слова.
– Ты что, специально ходишь по улицам и наблюдаешь за людьми?
– Я просто стараюсь не мешать им быть самими собой. Это одна из причин, почему я люблю играть на улицах. Люди думают, что ты бездомный. Какое-то время я и был бездомным. Или они относятся к тебе как к фонарному столбу. Словно тебя здесь и нет. А знаешь, что еще я любил делать?
– Откуда мне знать?
– Я часто ходил на похороны.
– На похороны? – переспросил удивленный Шон.
– Да, – сказал Калеб. – На похороны.
– На чьи похороны?
– Незнакомых людей.
– Но это же жуть, – вырвалось у Шона.
– В похоронах нет ничего жуткого. Это, дружище, часть жизни. И потом, часто я был единственным, кто их хоронил.
– Почему?
– Потому что это были бездомные бродяги, кочующие из города в город. Ни их жизнь, ни их смерть никого не интересовали.
– Значит, ты ходил на похороны бездомных?
– Да. Началось все с одного странного типа, с которым я подружился. Он собирал жестянки по всему Чайна-тауну. Немолодой уже. Его все звали Джонни Попрыгунчик. Дома у него не было, а гордость была. Подаяние принимал не от каждого. Я увидел, что он почти босой, купил ему в благотворительном магазине ботинки. Так он кочевряжился, не желал брать. Мне пришлось дожидаться, пока он однажды не глотнул на халяву и не вырубился. Только тогда я стянул с его ног прежнюю рвань и надел купленные ботинки. А когда он умер, мне захотелось проводить его в последний путь. Оказывается, если человек умирает и никто не приходит за телом, покойника еще полгода держат в рефрижераторе морга. Потом штат выделяет деньги на скромные похороны.
– Ты серьезно?
– Да. В газетах печатают объявления. Указывают дату смерти и имя. Бывает, имя вымышленное, поскольку никто не знал настоящего. Но обычно никто не читает этих объявлений. После Джонни я начал регулярно их читать. Когда умирал кто-то из бездомных, я приходил в похоронную контору и оформлял похороны.
– Ты что, молился над их могилами или речи произносил?
– Я делал это не по религиозным соображениям. Я просто думал: когда человек умирает, нельзя, чтобы никто его не проводил. Я бы не хотел так покинуть этот мир.
– Подожди, а при чем тут сочинение песен?
– Ты до сих пор не понял? Когда кого-то хоронили, я вспоминал то, что знал о нем или что он мне рассказывал. А если ничего не знал, пытался воссоздать историю их жизни. Представлял, что когда-то у них была другая жизнь. Они кого-то любили, и их кто-то любил. Потом они все это потеряли и очутились на улице, совсем одни. Некоторые истории превращались в песню.
– Выходит, ты писал песни для умерших бродяг, которых даже толком не знал?
– Не совсем так. Это они писали песни для меня.
Похоже, разговор был слишком сложным для Шона. Калеб перевернулся на другой бок и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда Шон заговорил снова:
– А можно тебе еще один вопрос задать?
– О чем?
– О ком. О твоей невесте Джейн. Вы же с ней помолвлены?
Услышав дорогое имя, Калеб улыбнулся:
– Да, помолвлены. Я надеюсь поднакопить денег и устроить ей настоящую свадьбу. А если выиграю конкурс и получу контракт, тогда наша свадьба состоится без промедления.
– Как ты узнал?
– Что узнал?
– То, что она твоя женщина.
– Я понял это, едва ее увидел.
– Но как? Как это происходит?
– А у тебя разве никогда не бывало, что ты впервые видел человека и вдруг понимал: ты все-все про него знаешь? Не потому, что он напомнил тебе кого-то из друзей или имел внешнее сходство с одним из них. Нет, ты видел перед собой совершенно незнакомого человека, но откуда-то знал о нем все.
– Любовь с первого взгляда? Так бы и говорил.
– И это тоже. Но эти чувства гораздо шире. Вот ты видишь Джордин, и у тебя на нее встает. Секс – это важно. Но тебя охватывает не только сексуальное желание. Ощущение такое, словно ты впервые встретил… старого друга. Словно ты был создан, чтобы понять ее, а она – чтобы понять тебя. И когда вы наконец встречаетесь, достаточно одного взгляда, и ты уже знаешь: это судьба.
– Думаешь, такое бывает у всех?
Калеб раздумывал над вопросом Шона минуту или две.
– Да, – наконец сказал он, – у всех. Только нужно не пропустить свой момент.
– Это как?
– Мне сложно тебе объяснить. Это на уровне ощущений. Я встретил Джейн на улице. Я стоял на тротуаре и играл, а она шла мимо. Если бы в тот момент я искал себе девчонку на одну ночь, или суетился из-за денег, или делал что-то иное, а не то, что я люблю делать, мы бы разминулись и я бы никогда ее не встретил.
В их номере снова стало тихо. Калеб знал, что Шон сейчас пытается переварить услышанное. Он даже подумал: стоило ли забивать парню мозги? Ведь Калеб тогда вполне мог заниматься любимым делом и на другой улице. Или Джейн избрала бы другой путь.
– Мне понравились твои слова о любви и про все остальное, – ответил Шон. – Но разве мы здесь делаем не то же самое?
– Поясни.
– Разве мы не суетимся ради победы? Разве не гонимся за славой? Может, мне вообще не стоило сюда ехать. Сидел бы сейчас дома и делал бы то, что люблю. Рисовал бы. Сочинял музыку. Может, пока я торчу здесь, я провороню встречу со своей родственной душой.
– Я так и думал, что ты рисуешь.
– Мне нравится рисовать акварели.
– Отлично. Но ты, похоже, воспринял мои слова слишком буквально.
– Что ты говорил, то я и воспринял, – ответил Шон.
Калеб засмеялся. Ему положительно нравился этот парень.
– В следующий раз напомни мне: ни за что не увязать в разговорах с тобой перед сном. Через несколько часов опять начнется жизнь под камерами, а ты не выспишься и потеряешь половину своего гламура.
* * *
Удивительно, что Гарт рассердился из-за такого пустяка, как еда, доставленная позже обычного.
– За что вам деньги платят, если вы не умеете выдерживать время? – орал он, расхаживая перед оторопелыми парнями из службы доставки. – Можно подумать, что мы заказываем вам кулинарные изыски!
Гарт остановился перед Калебом и Шоном, терпеливо дожидавшимися завтрака.
– Ты сегодня выступаешь? – спросил он.
– Нет, у меня выступление завтра, – ответил Калеб, считая, что вопрос адресован ему.
– Я не тебя спрашиваю, дубина! Вот этого красавчика с девичьими ресницами и дырками в голове.
– Эти штучки называются «колеса», – пояснил Шон.
– Мне плевать, как они называются. Сними их немедленно!
– А вот стилистам и визажистке они понравились. Она сказала мне, что это круто.
– Когда у нее будет свое шоу, пусть зовет туда кого угодно. Но пока она работает у меня, здесь я решаю, чтó круто. Но то, что болтается у тебя в ушах, это не круто, а погано. Наше шоу ориентировано на семейный просмотр. Так что снимай эти свои шины.
– Но если я их сниму, все увидят дырки в ушах и оттопыренные мочки.
– Слушай, ты вроде бы уже не в том возрасте, чтобы закатывать истерики родителям и получать шлепки по заднице. В твои годы люди слезают с родительской шеи и начинают искать себе работу. Угадай, чем закончатся твои собеседования, если ты явишься на них с парочкой влагалищ, болтающихся в твоих ушах?
– Может, вы сделаете для него исключение? – вступился за Шона Калеб. – Это его сценический образ. Он отлично выступит.
– Слушай, парень, что ты вообще знаешь о реальном мире?
– Ну, например, «что посеешь, то и пожнешь».
– Это название твоей очередной душещипательной песни или строчка из нее?
– Нет. Это ситуация реального мира, в котором однажды вы состаритесь и уже не сможете, простите, самостоятельно вытереть себе задницу. И велика вероятность, что делать это будет какой-нибудь татуированный парень с серьгами в ушах.
Вид у продюсера был такой, словно он вот-вот съездит Калебу по физиономии.
– Бойкий у тебя язычок, парень. Моли богов, чтобы так же бойко выступить завтра.
Сердито взглянув на Калеба и Шона, продюсер ушел, срываясь на всех, мимо кого проходил.
– Спасибо тебе, – сказал воспрянувший духом Шон.
– Я ничего особенного не сделал, чтобы меня благодарить.
– Тогда зачем ты сцепился с продюсером?
– Надеялся, что он выгонит меня с конкурса и я вернусь домой.
– Соскучился по своей невесте? – засмеялся Шон. – В этом твоя слабость. Если мы оба доберемся до финального шоу в прямом эфире, нам еще будет о чем поговорить.
Калеб взял тарелку с едой:
– А прежде я попрошу, чтобы меня поселили в отдельном номере. С твоей болтовней я точно не доберусь до финального шоу.
– Чувак, я не думал, что тебе так надоело мое соседство. Обидно как-то.
– Мне тоже обидно не высыпаться. Лучше скажи, что ты сегодня исполняешь?
– Пока не решил. Я вчера новую песню написал. Думал, может, ее. Но как-то сразу исполнять на публику страшновато. Скорее всего, выберу одну из своих старых песен.
– А почему эту не хочешь спеть?
– Не знаю. Может, потому, что еще чувства не улеглись. Моя девушка сказала мне, что я никуда не пробьюсь со своими песнями. По ней, все это – пустая трата времени. Потом она вышла замуж за одного красавчика-качка. И дело не в какой-то там любви. Просто у его папаши – сеть ресторанов. А мне это разбило сердце.
– Обязательно спой эту песню, – сказал Калеб.
– Ты так думаешь?
– По своему опыту знаю. Если тебя что-то мучает, лучше выплеснуть это в песне и оставить все чувства на сцене.
– Я подумаю, – пообещал Шон.
* * *
Калеб пришел посмотреть на выступление группы Шона. Первой выступала Панда – шестнадцатилетняя девчонка из Селмы. Она поднялась на сцену и села за рояль. Часов, болтавшихся у нее на шее, больше не было. Не было и розовой жвачки за щекой. Но со своими ярко-красными туфлями она расставаться не захотела.
Парень, сидевший рядом с Калебом, толкнул его в бок и ехидно заметил:
– Эта пигалица решила сработать под Синди Лопер.
– Во-первых, ее зовут Панда. А во-вторых, я послушаю, что ты будешь говорить после ее выступления.
Песня Панды была о любви двух подростков. Кончилось лето, а вместе с ним кончилась и их летняя любовь. Грустная песня о чистой юношеской любви. Тема была наверняка навеяна переживаниями самой Панды. Собравшиеся горячо ей аплодировали. Девушка встала и поклонилась.
Судья дождался, пока зал успокоится, и обратился к исполнительнице:
– Дорогая, в твоей манере и умении играть есть что-то от Шопена. А поешь ты как ангел. Думаю, такой же ангел сидел на плече этого великого композитора, когда он сочинял музыку. Если бы мы не знали, что после смерти Шопена его сердце в сосуде с коньяком перевезли в Польшу, я бы сказал, что оно бьется в тебе. Спасибо за выступление.
Сияющая Панда спустилась в зал.
Объявили небольшой перерыв, пока рабочие убирали со сцены рояль. Следующим должен был выступать Шон. Диаметральная противоположность Панды.
– Начали! – скомандовал режиссер.
Шон глубоко вздохнул:
– По правде говоря, я не собирался исполнять эту песню. Но мой хороший друг посоветовал мне ее спеть. По его словам, лучший способ избавиться от мучительных воспоминаний – выплеснуть их в песне и оставить на сцене. Так я и сделаю.
Вступительные аккорды были настолько эмоциональными, что захватили всех, кто слушал Шона. Даже Калеб забыл о недавнем триумфе Панды. Потом Шон запел. Слова его песни были пронизаны гневом и сердечной болью. Чувствовалось, что к концу песни он действительно оставил свою боль на сцене…
Маленькая лгунья, раскаиваться поздно.
Фальшивы твои вздохи, фальшивы слезы.
Долг просрочен – вот так-то, детка.
Я просыпаюсь – не комната, а клетка.
Тюрьма воспоминаний, крепки ее стены.
Там призраки желаний и боль твоей измены.
Чувствовалось, Шон сбросил с плеч тяжкий груз, который слишком долго на него давил. Он улыбнулся Калебу, и тот понял: это выражение его благодарности.
* * *
Калеб дожидался своей очереди за кулисами и смотрел по монитору выступление Джордин. Камера любила ее, это чувствовалось сразу. Даже здесь, за кулисами, в манере Джордин ощущалось что-то пугающее, однако оператор выбирал совсем другие ракурсы, показывая ее хрупкой и беззащитной. Все это неплохо работало на ее имидж.
Джордин допела последние слова, взяла финальный аккорд и улыбнулась в камеру. Потом грациозно встала с табурета и исчезла. Калеб продолжал смотреть на монитор, показывавший пустой табурет и стойку с микрофоном, когда вдруг голос Джордин раздался у него над ухом:
– Ну как? Хорошо или в зале плевались?
– Думаю, от твоих песен никто и никогда не плюется, – ответил Калеб.
– С чего это они такие добренькие?
– Просто здесь собрались вежливые люди. Они спокойно дождались, пока ты уйдешь со сцены, а потом вынули затычки из ушей. Судья тоже.
– Так я и думала, – вздохнула Джордин, разыгрывая обиду. – Калеб, почему ты такой жестокий?
– Мне говорили, что я прямолинейный. Ты это называешь жестокостью?
– Пожалуй. Но женщинам нравятся прямолинейные мужчины. Уверена, ты это и сам знаешь.
– Знаю. По моей невесте.
Половина рта Джордин скривилась в язвительной улыбке.
– Должно быть, ты решил, что я с тобой заигрываю.
– А что, не заигрываешь?
Джордин похлопала ресницами, изображая живую куклу.
– Может быть… немножечко, – промурлыкала она.
– Тебе это все равно ничего не даст.
– Ты здесь не единственный, – отрезала Джордин. Сейчас она смотрела на Калеба как признанная звезда шоу-бизнеса, уставшая от мужского внимания. – Если уж на то пошло, ты не мой типаж. Но парень ты крутой и сам это знаешь. Тебе надо бы снимать видеоклипы и выкладывать их на YouTube. Я могла бы даже помочь тебе. Заинтересовать своих поклонников твоим творчеством.
– Нет, спасибо, – ответил Калеб. – Мне это неинтересно.
– Тебе неинтересна популярность? Впервые слышу.
– Мы все что-то слышим впервые.
– Тогда что тебе интересно?
– Создавать музыку.
– Да ты, я смотрю, пурист. Наверное, ты любишь слушать виниловые пластинки. Завсегдатай местных кофеен. Возможно, принадлежишь к какому-нибудь клубу «малотиражной» музыки. Мальчик мой, я знаю музыкантов твоей породы. Ты еще сохраняешь наивность. Но когда-нибудь ты поймешь. Обязательно поймешь. Единственное чистое в музыкальном бизнесе – это то, что он чистый бизнес.
– Если эти идеи ты вынесла из Джульярда, я рад, что не учился в подобных заведениях. Было приятно поболтать с тобой, Джордин. – Он встал, чтобы пройти на сцену.
– Что ты сегодня исполняешь?
– Свою новую песню, – обернувшись через плечо, ответил Калеб.
– С переменой тональности, как я тебе предлагала?
– Да. С переменой тональности.
* * *
Они выстроились на сцене, словно узники, ожидавшие казни. Через считаные минуты их останется ровно половина. И хотя для другой половины это означало лишь выбывание из конкурса, избавление от назойливых телекамер и возвращение домой, казалось, их ждет прощание с жизнью.
Их разделили на пять групп, по четыре участника в каждой. Судьи расселись на возвышении, словно боги на Олимпе. Продюсер потребовал тишины. Церемонию перехода на следующий раунд тоже снимали, и потому режиссер привычно скомандовал: «Начали!» Ведущий, приглашенный из Голливуда, фальшиво улыбнулся и занял свое место на сцене.
– Приветствую наших уважаемых зрителей! И снова с вами – конкурсное шоу «Суперзвезда авторского исполнительства». – Широким жестом руки он обвел зал, словно тот был битком набит зрителями. Ведущий не считал нужным заранее выучить нужный текст и смотрел на экран телесуфлера, читая бегущие строчки. – В ближайший час половина из тех, кто сейчас стоит на сцене, испытывая понятное волнение, покинет конкурс и отправится домой. Другая половина будет состязаться дальше. Кто же те счастливчики, которые продолжат борьбу? И кто те, несомненно достойные исполнители, кому на сей раз судьба не улыбнулась? Ответы на эти вопросы вы узнаете после короткой рекламы.
– Стоп! Снято! – крикнул режиссер.
– Переходим к процедуре выбывания, – объявил продюсер. – Снимать все. Подчищать будем потом. Больше крупных планов!
– Целиком согласен, – кивнул режиссер.
– У нас только один шанс снять искреннюю реакцию участников и зала. Потом, когда они все узнают, нам уже будет не добиться такой реакции.
Операторы искали выгодные ракурсы для съемки, звуковая команда еще раз проверила микрофоны, осветители поправили свет. Затем продюсер хлопнул в ладоши, снова призывая всех утихомириться.
Вспыхнул монитор телесуфлера. Ведущий, вернув себе приклеенную улыбку, стал читать текст:
– Итак, настало время ответов. Надеемся, вы, уважаемые зрители, по-прежнему с нами. Поскольку вы, Синтия, единственная женщина в жюри, мы начнем с группы ваших подопечных. Вначале прошу вас назвать имя того, кто продолжит состязаться.
«Отлично, – подумал Калеб. – Давай, тетушка Синтия, верши свой приговор. По крайней мере, я буду знать свою участь и смогу спокойно наслаждаться этим спектаклем».
Судья медленно оглядывала свою четверку. Можно было подумать, что выбор дается ей нелегко и она до сих пор не приняла окончательного решения. Нет, все это делалось исключительно на камеру.
– Синтия, я жду от вас первое имя, – поторопил ее ведущий.
– Конечно, – вздохнула судья, изображая душевные муки. – Я успела полюбить их всех. Мне трудно выбрать…
Калеб едва верил своим ушам. Она успела их всех полюбить? Да она и парой фраз с ними не перебросилась.
– Но я не вправе задерживать своих коллег. Поэтому называю первое имя. В следующий раунд, конечно же, проходит Джордин.
Джордин прижала руки к груди и открыла рот, показывая, будто она шокирована. Она умела играть на публику еще лучше Синтии. Ведущий поздравил Джордин, и она села на первый из десяти стульев, поставленных для финалистов.
– Теперь прошу вас назвать имя первого выбывшего участника вашей группы, – попросил ведущий, снова обращаясь к Синтии.
– Ох, как мне тяжело, – вздохнула она. – Как от сердца отрываешь. Вы ведь все по-своему удивительны. Но правила есть правила, и с двоими из вас я должна расстаться. И первый исполнитель, который покидает конкурс, – это Джошуа.
– Нам очень жаль, Джошуа, – подхватил ведущий. – Нам было очень хорошо с тобой. Конкурс для тебя закончился, но жизнь продолжается. И пусть удача улыбнется тебе в другом месте.
Джошуа поблагодарил судью и поплелся со сцены в направлении, указанном ведущим. Синтии осталось назвать еще два имени. Калебом владели смешанные чувства. Ему нравилась девушка, стоявшая рядом с ним. Улыбчивая, доброжелательная. И голос у нее чудесный. Но он хотел продолжать состязание. Этого он хотел для себя и еще больше – для Джейн.
– Итак, в группе Синтии осталось двое исполнителей и только одно место. Пожалуйста, назовите нам имя того, кто займет стул рядом с Джордин. А другому, как ни печально, придется возвратиться в родные края.
Соседка Калеба беспокойно поглядывала на него. Он ободряюще сжал ей руку. Это все, чем он мог ей помочь.
– Жаль, что я не могу отправить в следующий раунд вас двоих, – сказала судья. – А мне действительно этого хочется. Вы оба находитесь в начале вашей дороги. Пойдете вы по ней или нет – решать вам. Мне же нужно принять свое, такое непростое решение.
– Синтия, я очень понимаю ваши чувства, – подыграл ей ведущий. – Но мне и нашим зрителям не терпится услышать имя второго участника следующего раунда.
– Да, конечно. Вторым, кто проходит в следующий раунд, будет… будет… Джен… ой, простите. Я должна скрепя сердце назвать Калеба.
Калеб только сейчас сообразил, что все это время он стоял с затаенным дыханием. Он шумно выдохнул. Ему было тяжело смотреть на вылетевшую девчонку. Как она обрадовалась, когда судья начала произносить ее имя. А потом… это ведь тоже было игрой на камеру, но Калеб видел, как у нее опустились руки. Пусть здесь конкурс. Борьба. Но зачем так утонченно издеваться над выбывшими?
Калеб обнял едва не плачущую девчонку, пожелал ей удачи и проводил взглядом.
– Поздравляю, Калеб. – Ведущий взял его за руку. – Ты прошел в следующий раунд. Садись рядом с Джордин.
Он сел рядом с Джордин. Нос улавливал аромат ее духов. Калеб чувствовал на себе ее взгляд. Когда он наконец повернулся к ней, то увидел искорки в глазах и широкую улыбку.
– Я ведь говорила, что останемся мы с тобой.
– И что с того? – пожал он плечами. – Даже слепая белка иногда находит орех.
Джордин громко засмеялась, но тут же замолчала, услышав от продюсера:
– Ребята, умерьте восторги! Камера продолжает работать!
Когда камера вновь переместилась на ведущего, Джордин наклонилась к его уху и прошептала:
– Выбери любую группу, и я назову тебе тех, кто останется.
Калеб посмотрел на стоящих. Все нервозно переминались с ноги на ногу, щурясь от назойливого прожектора.
– Хорошо. Назови, кто останется в группе, куда входит мой сосед Шон.
Джордин всматривалась в лица четверки, покусывая губу. Затем, приникнув к самому уху Калеба, так что ее губы щекотали ему ушную раковину, прошептала ответ:
– Проще простого. Твой сосед останется. А второй будет эта милая крошка в красных туфлях.
