Поправившись, Ло-Мелхиин пришел ужинать со мной в моих покоях. Служанки принесли второй стол – больше того, за которым я ела и на котором стояли мои лампа и шар, – и накрыли его тонкой синей материей с золотой каймой. Одна из служанок подрезала все фитили и принесла новые лампы, чтобы нам было хорошо видно друг друга за ужином. Я наблюдала за их приготовлениями с тяжелым сердцем. Даже если мы не примемся за еду еще час, пока они будут хлопотать, все равно останется два часа между ужином и временем, когда я ложилась спать. Вряд ли он покинет меня после ужина, особенно если мать рассказала ему, что я вышила нападение птицы в тот самый момент, как все случилось, но у меня не было никакого желания узнать, как Ло-Мелхиин предпочитает проводить свои вечера.

Пришла мастерица по хне и взяла меня за руки. Она вывела меня из комнаты и повела в купальню. Она объяснила, что времени на полные сборы нет, но она займется моими руками и волосами.

Я терпеливо сидела, пока она втирала хну мне в волосы. Я знала, что там, где ее пальцы касаются моей шеи, ушей и лба, останутся отпечатки хны. Она делала это нарочно, чтобы божества моей семьи знали, что я покрасила волосы. Если делать все чересчур аккуратно, они решат, будто такой диковинный цвет волос был у меня от рождения, и отметят меня как одну из своих. Я не стала объяснять, что ее усилия тщетны. Я и так уже была одной из них.

Мастерица закончила с волосами и, взявшись за стило, принялась рисовать на моих руках какие-то знаки. Некоторое время я наблюдала молча, но потом любопытство пересилило.

– Госпожа мастерица, – обратилась я к ней. – Что это за знаки вы рисуете?

– О некоторых я могу рассказать вам, – отвечала она. – Но некоторые из них, госпожа, – это тайные знаки моей семьи. Благословения наших божеств, которые нам позволено рисовать на других в качестве дара. О них я рассказывать не стану.

– Я понимаю, – сказала я.

Раньше я не могла понять, что отличает хорошую рисовальщицу хной от прочих. На мне всегда рисовала мастерица, хотя я знала, что у нее было несколько учениц и по крайней мере одна дочь – девочка пастушьего возраста, как сказали бы у нас в деревне. Эти девушки порой разрисовывали друг друга или прях, но ко мне они никогда не прикасались, даже чтобы поупражняться. Теперь я поняла, почему.

– Этот знак – на удачу, – объяснила она, указывая на широкий круг с крыльями. В узорах у меня на предплечьях пряталось несколько таких. – А этот придает силу.

От основания моих ладоней росли два дерева, тянувшие свои ветви к каждому из пальцев. Внизу она начертила линию, в которой я узнала пустыню, и шатры нашего отца – они обозначали мое прошлое. Потом она повернула мои руки ладонями вверх и сложила их вместе, потянув на себя. Когда она прижала мои руки друг к другу, узоры на бледной стороне предплечий сложились в птиц: на каждой руке было нарисовано по половинке, так что рисунок читался, только если сложить руки вместе.

– Госпожа, – произнесла она и отпустила мои руки.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Если мне предстоит ужинать со своим супругом, мне понадобится любая помощь, какую я смогу получить.

Мастерица не объясняла мне смысл остальных знаков, но я чувствовала силу, заложенную в каждом из них. Когда она начинала рисовать новый знак, кожа под ним горела, словно к ней поднесли свечу. Когда знак был готов, боль отступала. Каждый рисунок делал меня сильнее, хоть я и не понимала их значения.

Наконец она закончила и громко хлопнула в ладоши. Прибежали остальные служанки и, пока мастерица собирала свои инструменты, они начали укладывать мои волосы в замысловатую прическу, к которой я наконец привыкла. Тут тоже были сложные узоры из кос и завитков, и я чувствовала старания, вложенные в каждую прядь.

Служанки принесли и надели на меня платье из синей ткани на несколько оттенков темнее, чем скатерть, которой накрыли стол, но не такое темное, как беззвездное небо. Платье закрыло нарисованных хной птиц, но я ощущала у себя на коже взмахи их крыльев.

Платье было расшито пурпурной нитью, но узоры на фоне темной ткани было сложно рассмотреть. Впрочем, мне не нужны были глаза, чтобы ощутить их линии. Я не знала, вкладывали ли остальные в свою работу такой же смысл, как и мастерица по хне, но чувствовала, что перед встречей с Ло-Мелхиином девушки облачили меня во все доспехи, какие были в их распоряжении.

Закончив со своими обязанностями, служанки ушли. Они все еще боялись меня. Впрочем, быть может, еще сильней они боялись мастерицу по хне, которая зорко следила за их работой, хотя никто и так не отлынивал. Последняя служанка, надевшая на меня туфли и подколовшая мой подол, чтобы я не споткнулась, замешкалась. Это была девушка, которая принесла мне чай в самое первое утро. Хотя с тех пор я несколько раз видела ее, мы никогда не разговаривали. Она дала мне сверток, упакованный в обрезки шелка, которые она, должно быть, выпросила у ткачих. Я угадала его содержимое по запаху и кивнула ей в знак благодарности. Мне так и не удалось найти чай самой, несмотря на несколько визитов на кухню и разговоры с поваром и его подмастерьями. А теперь она принесла мне его.

– Спасибо, – сказала я.

– Не стоит благодарности, госпожа, – ответила она.

– Ну-ка кыш, птичка, – сказала мастерица по хне. Я не поняла, к кому она обращалась, но ее тон так напомнил мне мать моей сестры, что я безотчетно сдвинулась с места. Ее рассмешило, что я решила, будто она отдает приказы своей госпоже, а служанка, уходя, улыбнулась. Мастерица протянула руку:

– Я заберу чай, госпожа, – сказала она. – Ваши покои могут обыскать, а мои никто обыскивать не станет. Если он вам понадобится, пошлите за мной. Всегда можно сказать, что вам нужна хна.

Я отдала ей сверток, и она спрятала его под платьем. Слишком многое в себе я не могла контролировать, но у меня были все эти женщины, а теперь еще и чай.

– А теперь вам нужно идти, – сказала она. – Сидя на подушках, держите спину прямо. Говорите, только если он сам обратится к вам. Ешьте небольшими кусочками и жуйте подолгу каждый кусок. Не пейте чай, пока он не остынет, а если будут дрожать руки, посидите на них, – она наставляла меня не ради приличий, но из страха за мою жизнь.

Я кивнула, почувствовав, как у меня пересохло во рту от горячего воздуха в купальне, а она обняла меня как родную дочь.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Пусть ваши божества найдут вас, госпожа, – сказала она. Мне не хватало дружеской беседы с тех самых пор, как я приехала в каср Ло-Мелхиина, и теперь наконец казалось, что некоторые из женщин готовы рискнуть и привязаться ко мне. Я улыбнулась мастерице, а она развернула меня за плечи и подтолкнула к двери.

Воздух в коридоре купальни был душным, но в саду с фонтаном оказалось прохладнее. Солнце уже скрылось за стеной касра, и все вокруг окутывала тень. Легкий ветерок нес ароматы ночных цветов к моим покоям, в распахнутые настежь окна и двери. Но медлить было нельзя – Ло-Мелхиин уже ждал меня у входа. Увидев меня, он галантным жестом протянул руку, и я пошла через сад ему навстречу.

– Жена моя, – сказал он, сомкнув свои теплые пальцы вокруг моих. Он не стал сжимать мою руку, и огонь между нами не вспыхнул. Он просто взял меня за руку. – Спасибо, что согласилась поужинать со мной сегодня.

Это было сказано так, будто он приглашал меня, а не вторгся без спросу в мои покои.

– Прошу прощения за то, что мы до сих пор не ужинали вместе, кроме как в ночь звездопада, – продолжал он. – Признаюсь, государственные дела отнимают много времени, но ты была так терпелива ко мне, несмотря на мое невнимание. Умоляю простить меня.

Я старалась не смотреть на него. Это он перегрелся на солнце или я? Если он рассчитывал очаровать меня, то его труды были напрасны.

– Пойдем, – позвал он, когда стало ясно, что я не собираюсь подыгрывать ему. – Ужин на столе.

В шатрах нашего отца мы питаемся хорошо. Каждый вечер на столе бывает мясо, чечевица и нут. У нас всегда есть хлеб и оливковое масло, а отец привозит из своих странствий пряности, потому что моя мать любит пробовать новые рецепты. Мы всегда едим вместе, деля еду на всех и соприкасаясь пальцами в общей посуде, и за едой всегда звучит смех.

Этот ужин был совсем иным. Хлеб и масло подали в посуде такой тонкой, что на солнце она, должно быть, просвечивала насквозь. Рядом стоял наполненный вином стеклянный графин – столько стекла я не видела за всю свою жизнь, – а подле графина – кувшин с водой, которую полагалось смешивать с вином. Мясо было нарезано на мелкие кусочки и уложено в форме крикливых птиц с длинными перьями, которых я иногда видела в саду. Спереди картину довершала голова птицы, а сзади был сложен хвост из перьев в тон скатерти. Пахло незнакомыми пряностями, да и некоторые блюда были мне незнакомы.

– Нужно не забыть завтра побеседовать с поваром, – произнес Ло-Мелхиин тем же светским тоном, каким он говорил в саду. – Обычно он представляет каждое блюдо сам, чтобы мы могли оценить искусность их приготовления, но сегодня мне не хотелось, чтобы нас беспокоили. Прошу, жена моя, присаживайся.

Я опустилась на одну из подушек, по совету мастерицы по хне стараясь держать спину как можно прямее, и аккуратно подобрала ноги под платьем. Скрестив лодыжки, я ощутила, как нарисованные мастерицей парные знаки узнали друг друга и согрели мою кровь своим теплом.

Ло-Мелхиин сел рядом со мной. Если бы мы сидели напротив, нам бы не было видно друг друга из-за пышных перьев. Краем глаза я видела возвышение, где стояла моя постель, но старалась не думать о ней.

Я сидела неподвижно, пока Ло-Мелхиин смешивал воду и вино и накладывал на тарелку понемногу из каждого блюда. На столе была одна чаша и одна пиала. Нам придется есть и пить из одной посуды. Если он попытается кормить меня из рук, я откушу ему пальцы. Он отпил большой глоток вина и передал чашу мне. Мой глоток был куда меньше – я едва смочила губы. Вино все равно оказалось слишком крепким на мой вкус.

Он начал есть, не делая никаких движений в мою сторону, так что я тоже принялась за еду. Я отламывала хлеб, заворачивая в него каждый кусочек и стараясь жевать как можно медленней.

– Мне никак не удается заставить тебя бояться меня, – сказал он. Хорошо, что я откусила совсем немного, а не то бы подавилась.

Вместо этого я аккуратно проглотила кусок и отпила глоток слишком крепкого вина, прежде чем взглянуть на него.

– Я не трачу свой страх попусту, – сказала я. – Я уже говорила тебе это.

– Знаю, – сказал он. – Ты ничего не боишься, потому что в конце концов пустыня все равно заберет тебя, что бы ни случилось. Она предсказуема, как водяные часы. Я решил быть непредсказуемым и проверить, не собьет ли это тебя с толку.

– Я пасла коз, мой господин, – сказала я. – Они научили меня, что такое непредсказуемость.

– Ты изучила и птиц, – сказал он. Его глаза напоминали далекий горизонт, где собирается песчаная буря.

– Я ничего не изучала, – возразила я. – Я не Скептик. Если пустыня чему-то учила меня и я выжила, то это потому, что я усвоила ее уроки.

– Это верно, – согласился он. Его рука сомкнулась на столовом ноже, который был ему не нужен. – Каким-то образом ты выжила.