Насколько я могла судить, это была небольшая комната. Я упиралась спиной в жесткие камни. Дул слабый ветерок, но ни шороха шелков, ни запаха благовоний его дуновение не приносило. Похоже, этой комнатой пользовались редко. Ло-Мелхиин нависал надо мной, и от него исходил густой запах пряностей, которыми был приправлен его ужин. Одна его рука лежала у меня на талии, вторая давила на мою грудную клетку. Ему достаточно было чуть сдвинуть руку, чтобы придушить меня.

– Я рад, что ты смогла присоединиться к нам сегодня, жена, – сказал он мне. В словах его не было угрозы, лишь холод и безразличие.

Слова человека, у которого было все и которому нет дела до того, сколько чужого труда для этого понадобилось.

– У меня не было особого выбора, – ответила я. Наверняка он не станет убивать меня здесь, когда на балконе столько людей. Пусть сейчас все они смотрят на небо, но ведь они уже видели меня. Интересно, до какой степени они были готовы закрывать глаза на зверства Ло-Мелхиина? Нет, мы оба выйдем обратно на балкон, как только он получит свое. Я досадовала, что тесемки на моем платье вряд ли выдержат его натиск.

– Полагаю, твоя сестра сегодня тоже смотрит на небо? – спросил он светским тоном. Рука, лежащая на моей груди, не ослабляла хватку. Завтра на этом месте будет синяк. И я была твердо намерена его увидеть. – Она, должно быть, трясется от страха, воображая, что небо вот-вот упадет ей на голову?

– Мой народ знает жреческие обычаи не хуже городских жителей, – сказала я. Наш отец странствовал по пустыне, а сестра моя не была ни глупой, ни трусливой. Она стоила десяти таких, как Ло-Мелхиин. – Моя мать и сестра моей матери знают гимны. Они знают о сегодняшнем событии не меньше, чем твои жрецы, хоть у них и нет Скептика, который бы рассказал им красивую сказочку перед тем, как все начнется.

– Полагаю, даже простая девчонка из пустыни вроде тебя способна это понять, – сказал он и отодвинулся от меня, но я не расслаблялась. Если он отойдет, я не двинусь с места. – У тебя красивое платье. Когда я покупал эту ткань для тебя, она была просто оранжевой. Как это тебе удалось вплести туда золото?

Я не стала отвечать. Я не собиралась рассказывать ему, что соткала эту ткань в своем видении, даже если так оно и было.

В его глазах вдруг блеснул огонек, который мне не понравился. Он мерцал, словно лампа на ветру. От такой вспышки в один миг может загореться все вокруг.

– А впрочем, неважно, – продолжил он. – Пора исполнить наш ежевечерний обряд.

До сих пор я не считала это обрядом. У нас не было никаких особых слов или песен. Мы не зажигали свечи, и вряд ли кому-то из нас это приносило умиротворение. Но все же каждую ночь мы сходились снова. Это не было похоже на брак, к которому меня готовили, но это было нечто особое, и теперь он дал этому название.

– Моя сестра тоже исполняет свои обряды – настоящие, вдалеке от городских стен, – сказала я, хоть и сама не знала, как мне удалось это увидеть. – Она готовится к свадьбе и оставляет подношения духам наших предков.

Я знала, что теперь там, где покоились наши предки, цветет мой алтарь, но не собиралась рассказывать Ло-Мелхиину, каких почестей меня удостоили. Другие девушки и их матери приносили туда подношения. А в своих шатрах они соорудили алтари поменьше, сложив небольшие реликвии в память обо мне и обращаясь к ним запросто, без торжественных песнопений. Они поверяли мне свои секреты, свои влюбленности, свои надежды и мечты, а когда я стану божеством, я смогу отвечать на их молитвы. Уезжая торговать, наш отец положит в поясную сумку талисман в память обо мне, и так же поступят мои братья. Лоскуты пурпурной дишдаши отправятся в пустыню, и солнце напитает их силой.

Стоя в этой маленькой холодной комнате, я чувствовала жар пустынного ветра на своем лице. Я протянула руки к Ло-Мелхиину, и он взял их в свои. На лице его, которое мои глаза, свыкшись с темнотой, теперь могли различить, было победоносное выражение. Интересно, было ли оно и на моем? Я чувствовала какую-то победу, но не знала, как могли победить мы оба. Как я вообще могла победить.

Его пальцы сомкнулись вокруг моих, и между нами снова заструился странный свет. Раньше мы всегда делали это при свете ламп в моей спальне. Теперь же, в темноте, я не могла не заметить, что холодный свет не освещал комнату. Он был достаточно ярким, но увидеть при нем ничего было нельзя. Я никогда не видела ничего подобного – это была будто фантазия о свете, а не сам свет. Когда ко мне в ответ заструилось медное пламя, произошло то же самое: этот огонь не давал ни тепла, ни света, ни дыма, но от него мне казалось, будто я становлюсь выше.

Ло-Мелхиин резко отпустил меня, и я пошатнулась. Он протянул мне руку, изображая заботливого мужа, но я не взялась за нее и лишь оперлась о стену и поспешно проверила, не развязались ли тесемки на моем платье. Каким-то чудом они были целы. Вернувшись к гостям, я буду выглядеть прилично. Ло-Мелхиин рассмеялся и повернулся к двери. Я пошла за ним, потому что больше мне ничего не оставалось. У меня кружилась голова, а кровь в моих жилах бурлила. Но это не было похоже на болезнь. Ребенком я редко болела, но знала, как это бывает. Сейчас не было того иссушающего чувства, будто я одинокое дерево, из которого ветер высасывает все жизненные соки. В прежние ночи, когда мы проделывали этот обряд, я сидела, и после мне не приходилось никуда идти.

– Матушка, – позвал Ло-Мелхиин, когда мы вышли на балкон. Она повернулась к нам. – Я должен переговорить со своими советниками. Присмотрите за моей женой. Боюсь, столь поздний час лишил ее бодрости. Быть может, фруктовый сок поможет ей прийти в себя?

Свет звезд казался особенно ярким после темной комнаты. По лицу матери Ло-Мелхиина я поняла, что она не совсем поверила его словам, но она все же поманила служанку и попросила ту поднести две чаши. Ло-Мелхиин пошел прочь, не оглядываясь и выдав тем самым притворность своего беспокойства.

Я отпила из своей чаши. Мне ничего не стоило послушаться его совета, к тому же меня и впрямь мучила жажда. Сок почему-то оказался холоднее, чем мог его остудить ночной воздух, и это помогло мне вернуться в реальность. Вкус был мне знаком, и в нем не было ничего потустороннего – мы с сестрой не раз ели гранаты в отцовских шатрах. Мать Ло-Мелхиина не стала спрашивать, чем занимались мы с ее сыном. Возможно, она и не хотела знать. Я заметила, как она окинула взглядом мое платье и нахмурилась, увидев, что тесемки не тронуты. Должно быть, она не любила загадок.

Я смотрела не на небо, а на Ло-Мелхиина. Он переходил от одной группы к другой, беседуя со своими советниками, слушая Жрецов и Скептиков, пожимая им руки, будто они были его товарищами, а не придворными. Как только он отходил от одной группы к следующей, первые начинали переговариваться приглушенными голосами, возбужденно размахивая руками. Вскоре мне стало казаться, будто я стою в ночном саду и слушаю, как ветер колышет листья деревьев.

Фирх Камнедар стоял отдельно от всех, все еще прикованный взглядом к небу. Когда к нему подошел Ло-Мелхиин, он вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Они говорили совсем недолго, а потом Ло-Мелхиин положил руку на плечо скульптора. И тогда я увидела то, чего не было, когда он говорил с другими, – от руки моего мужа к Фирху скользнула вспышка света, который ничего не освещал. А потом Ло-Мелхиин отошел от него.

Я подошла к скульптору. Мать Ло-Мелхиина не пыталась меня остановить и не пошла за мной. Больше всего мне сейчас хотелось увидеть пустыню и вообразить, что, глядя в нужном направлении, я смогу увидеть огни, горящие у шатров нашего отца. Вообразить путь домой, к сестре. Но вместо всего этого я увидела Фирха Камнедара и успела заметить, как дрожат его руки, прежде чем он обхватил ими зубцы, венчавшие стену, стиснув их так крепко, что я на мгновение подумала, будто они вот-вот треснут.

– Вы, должно быть, скучаете по шатрам своего отца, госпожа? – спросил он.

– Скучаю, – призналась я. Я не думала, что мне придется пробыть здесь достаточно долго, чтобы заскучать по дому. Я ожидала, что вскоре умру и вернусь туда, где покоятся кости отца отца нашего отца.

– Я тоже скучаю по дому, – сказал он. – Особенно в такие ночи.

– Но ведь Скептик сказал, что таких ночей не бывало прежде ни на моей, ни на вашей жизни, – осторожно напомнила я.

– Нет, – сказал он. – Я имел в виду ночи, когда придворные собираются вместе. Когда…

Голос его стих, но я услышала конец этой фразы так ясно, будто он сказал ее прямо мне на ухо. Ему не нравились ночи, когда Ло-Мелхиин подходил к нему и клал руки ему на плечо.

– Теперь вам придется сделать еще одну статую? – спросила я.

– Полагаю, что так, – ответил он. – Я пока не знаю, что именно это будет, но знаю, что буду снова высекать из камня.

Я положила свои руки на его, все еще стискивавшие каменные зубцы. На мгновение зажглось медное пламя, но он его не увидел.

– Я попрошу служанок приносить вам воды, – пообещала я.

Он убрал свои руки из-под моих, беспокойно оглядываясь, чтобы посмотреть, не видел ли кто, но никто на нас не смотрел.

– Я не смогу остановиться и выпить ее, госпожа, – сказал он.

– Тогда я велю кому-нибудь из слуг заставить вас пить, – возразила я. – При условии, что он не сделает вам больно.

Фирх Камнедар рассмеялся. Смех его был невеселым. Я знала, что ему все равно будет больно, станет ли он пить или нет.

– Мне жаль, – сказала я. – Но это единственное, чем я могу помочь.

– Я понимаю, госпожа, – сказал он. Он торжественно поклонился, а я вернулась к матери Ло-Мелхиина и оставалась подле нее до тех пор, пока нам всем не позволили идти.

Наутро с Фирхом Камнедаром снова случился припадок, и он никому не позволял прервать свою работу. Весь день напролет он стоял под палящим солнцем, вонзая свой инструмент в глыбу камня. Но все же каждый раз, как в сад выходила служанка с кувшином воды, он подходил к ней и пил. Постепенно под его руками камень обретал черты статуи. Стражники и слуги уверяли, что это будет лев, но мастерица по хне сказала, что форма головы другая. Она была права: к заходу солнца в саду гордо возвышалась львица.

Когда Ло-Мелхиин пришел ко мне в ту ночь, прежде чем отправиться снова наблюдать за звездопадом, он долго смотрел на меня перед тем, как взять меня за руки. На сей раз – не так, как лев смотрит на газель, но, скорее, как баран окидывает взглядом своих овец.

– Я приказал убрать статую, – сказал он мне, когда огонь, сочившийся из наших пальцев, потух. Он все еще не отпустил мои руки. – Я не стану уничтожать то, что потребовало столько труда, но эта статуя не такая, как остальные.

– Разве? – спросила я, и мой интерес не был притворным.

– Да, – ответил он. – Что-то не так с ее глазами.

А потом он ушел, оставив меня смотреть сны о пустыне.