Глава двадцать первая

Когда ланч закончился, старший инспектор Гамаш и Бовуар пошли обратно в кабинет приора, сопоставляя то, что удалось выяснить: Бовуару – о фундаменте, а Гамашу – о курах.

– Это не какие-то обычные куры, а шантеклеры, – с энтузиазмом сказал Гамаш.

Бовуар никогда не знал, шутит ли шеф или говорит серьезно, но подозрения у него возникали.

– Ах да, благородные шантеклеры.

Гамаш улыбнулся:

– Не насмешничай, Жан Ги.

– Чтобы я насмешничал над монахом?

– Похоже, наш брат Симон – выдающийся эксперт по шантеклерам. Эту породу вывел у нас в Квебеке один монах.

– Правда? – Бовуар невольно почувствовал интерес. – Прямо здесь?

– Нет, не здесь, не в Сен-Жильбере, а в монастыре близ Монреаля, около сотни лет назад. Климат в Канаде слишком суров, думал тот монах, обычная птица тут не выживет, и он посвятил жизнь выведению канадской породы кур. Шантеклер. Потом они почти вымерли, но брат Симон их возродил.

– К нашей радости, – сказал Бовуар. – Все другие монастыри делают алкоголь. Бренди и бенедиктин. Шампанское. Коньяк. Вина. А здесь поют забытые песнопения и выводят почти вымерших кур. Неудивительно, что они и сами почти вымерли. Но это наводит меня на мысль о моем застольном разговоре с братом Раймоном. Кстати, с вашей подачи, спасибо.

Гамаш ухмыльнулся:

– Он оказался разговорчивым, да?

– Вы своего не могли разговорить, а я своего – остановить. Но послушайте, что он мне рассказал.

Они вошли в Благодатную церковь. Монахи рассеялись по монастырю – кто работал, кто читал, кто молился. День у монахов был не менее занят, чем утро.

– Фундамент монастыря начал крошиться, – сказал Бовуар. – Брат Раймон говорит, что обнаружил проблему месяца два назад. Если немедленно не начать ремонт, то монастырь через десять лет рухнет. Первая запись принесла им неплохие деньги, но этого недостаточно. Требуется еще.

– То есть здание монастыря может обрушиться? – спросил Гамаш и остановился как вкопанный.

– Бах – и нет, – сказал Бовуар. – Брат Раймон обвиняет настоятеля.

– Почему? Настоятель наверняка не устраивал подкоп под здание. По крайней мере, в буквальном смысле.

– Брат Раймон говорит, что, если они не заработают денег на второй записи и во время концертного турне, спасти монастырь не удастся. А настоятель ничего этого не позволяет.

– Отец Филипп знает о проблеме с фундаментом?

Бовуар кивнул:

– Брат Раймон говорит, что известил только настоятеля – больше никого. Он умолял настоятеля отнестись к его словам серьезно. Позаботиться о деньгах на ремонт фундамента.

– И больше об этом никто не знает? – спросил Гамаш.

– Ну, брат Раймон никому не говорил. Может быть, настоятель…

Гамаш сделал несколько шагов, обдумывая услышанное. Потом остановился:

– Приор был правой рукой настоятеля. Интересно, сказал ли ему отец Филипп?

Бовуар откликнулся:

– Вроде бы положено говорить своему заместителю о таких вещах.

– Если только ты не ведешь с ним войну, – пробормотал Гамаш, погруженный в свои мысли.

Он пытался понять, что произошло. Предположим, настоятель сказал приору, что монастырь разрушается. Но позже он все равно препятствовал выпуску второй записи. И, даже зная о неприятностях, грозящих монастырю, отказывался снять обет молчания, чтобы монахи могли отправиться в гастрольную поездку и давать интервью. Заработать несколько миллионов ради спасения монастыря.

Внезапно вторая запись григорианских песнопений из проекта, щекочущего самолюбие монахов и брата Матье, превратилась в нечто жизненно важное. Она не просто обозначила бы Сен-Жильбер-антр-ле-Лу на карте – она спасла бы монастырь.

Чисто теологический спор между настоятелем и приором перерос в нечто большее. Само сохранение монастыря оказалось под угрозой.

Что бы сделал брат Матье, если бы знал?

– Отношения между ними уже были напряженными, – сказал Гамаш.

Он двинулся дальше, хотя и медленно. Думая вслух. Понизив голос, чтобы их не услышали. Из-за этого создавалось впечатление, что по Благодатной церкви идут заговорщики.

– Приор точно бы охре… – Заметив реакцию Гамаша, Бовуар быстро заменил слово: – Взбесился.

– Он и без того был в ярости, – согласился шеф. – А от такой новости вообще сошел бы с ума.

– А если, зная обо всех проблемах, настоятель продолжал бы противиться второй записи? Наверняка брат Матье пригрозил бы сообщить другим монахам. И тогда всё гов… э-э… – Ему не удалось придумать другого способа выразить свою мысль.

– Конечно всплыло бы, – согласился Гамаш. – А потому…

Шеф снова замолчал и уставился в пространство. Он склеивал полученные обрывки информации, и перед его мысленным взором возник похожий, но все же иной образ.

– А потому, – повернулся он к Бовуару, – отец Филипп мог и не сказать своему приору, что есть опасность разрушения фундамента. Он человек умный, и ему нетрудно было представить, как воспользуется этим брат Матье. Тем самым он собственноручно передал бы своему противнику водородную бомбу информации. Треснувший фундамент стал бы последним и самым убедительным аргументом, в котором нуждались приор и его сторонники.

– Вы думаете, настоятель придержал эти сведения?

– Вполне возможно. И заставил брата Раймона держать это в тайне.

– Но мне Раймон обо всем рассказал, – возразил Бовуар. – Кто знает, рассказал он другим монахам или нет.

– Вероятно, он считал, что обещание, данное настоятелю, распространяется только на братию. Не на тебя.

– Или ему уже надоело молчать, – заметил Бовуар.

– И возможно, – сказал Гамаш, – брат Раймон солгал тебе и все-таки открыл тайну кому-то еще.

Они услышали тихое шарканье ног по Благодатной церкви и увидели монахов – те шли кто куда по своим делам, прижимаясь к стенам. Словно боялись обнаружить себя.

Полицейские разговаривали вполголоса, и Бовуар надеялся, что их никто не услышал. Но если услышали, то теперь уже ничего не поделаешь.

– Приору, – закончил мысль Бовуар. – Если бы брат Раймон нарушил свое обещание настоятелю, то сообщил бы брату Матье. Он бы чувствовал, что имеет на это право, раз настоятель не предпринимает никаких действий.

Гамаш кивнул. Это имело смысл. В том маленьком логическом мире, который они только что создали. Но в жизни монахов мало что укладывалось в рамки логики. И старшему инспектору пришлось напомнить себе: есть разница между тем, что должно было бы случиться, что могло случиться и что случилось на самом деле.

Им требовались факты.

– Если бы брат Раймон сказал приору, к чему бы это привело? – спросил Бовуар.

– Можно предположить, что приор впал бы в бешенство…

– Или нет, – прервал его Бовуар, и шеф удивленно посмотрел на него. – Не исключено, что настоятель, храня молчание о столь важных обстоятельствах, в конечном счете дал бы приору необходимое оружие. Приор, возможно, продемонстрировал бы притворную злость, но на самом деле он только обрадовался бы.

Гамаш представил себе приора. Вообразил, как тот выслушивает известие о неприятностях с фундаментом. Настоятель все знает, но ничего не предпринимает. Только молится. Как бы в таком случае поступил приор?

Сказал бы кому-нибудь еще?

Наверное, не сказал бы. По крайней мере, сразу.

В ордене, принявшем обет молчания, информация становилась твердой валютой, и брат Матье явно не имел склонности разбрасываться ею. Он бы никогда не поделился полученной информацией сразу же. Он приберег бы ее про запас. Подождал бы подходящего момента.

Гамаш, конечно, не знал, но мог предполагать, что приор, вероятно, попросил бы встречи с настоятелем. Где-нибудь в укромном месте. Где их никто не услышит. И не увидит. Где только птицы, и столетний клен, и мошка. Если не считать Господа.

Но старший инспектор опять покачал головой. Эта гипотеза не отвечала всем фактам. Один из фактов, подтвержденный свидетельскими показаниями, состоял в том, что именно настоятель искал встречи с приором. А не наоборот.

Правда, и тут не обошлось без «но».

Гамаш вспомнил один из его разговоров с настоятелем. В саду. Когда настоятель сказал, что именно приор предложил встретиться. Настоятель только назначил время.

Значит, о встрече просил приор. О чем он хотел говорить – о фундаменте?

И опять сценарий изменился. Настоятель дает своему секретарю фальшивое поручение. Просит его найти приора и сообщить о встрече позднее этим утром.

Брат Симон уходит.

И настоятель остается один в своем кабинете, в своей келье, в своем саду. И ждет там брата Матье и встречи, тайно им организованной. Но не после одиннадцатичасовой мессы, а после мессы первого часа.

Они направляются в сад. Отец Филипп не знает наверняка, о чем хочет говорить с ним приор, но подозревает. Он берет с собой отрезок трубы, прячет его в длинном рукаве мантии.

Брат Матье сообщает настоятелю, что знает о проблемах с фундаментом. Требует сделать вторую запись. Требует снять обет молчания. Спасти монастырь. Иначе в зале для собраний братии он сегодня же расскажет монахам о фундаменте. О молчании настоятеля. О бездействии настоятеля перед лицом кризиса.

Когда брат Матье достает свою бомбу, настоятель достает водопроводную трубу. Одно оружие фигуральное, другое – самое что ни на есть настоящее.

Секунда – и приор лежит, умирая, у ног настоятеля.

Да, подумал Гамаш, представляя себе эту сцену. Все совпадает.

Почти.

– Что не так? – спросил Бовуар, заметив беспокойство на лице шефа.

– Все вроде выстраивается в логичную цепочку, но есть одна проблема.

– Какая?

– Невмы. Клочок пергамента, найденный у приора.

– Может быть, он просто принес его с собой. И эта бумажка не имеет никакого значения.

– Может быть, – сказал Гамаш.

Но они оба сомневались. Лист пергамента оказался в руке приора не случайно. Не случайно он, умирая, защищал эту бумажку.

Пергамент и разрушающийся фундамент монастыря Сен-Жильбер-антр-ле-Лу. Как они могут быть связаны?

– Я совсем запутался, – признался Бовуар.

– И я тоже. Что тебя смущает, mon vieux?

– Настоятель, отец Филипп. Я говорил с братом Бернаром, он, кажется, добрый парень и считает настоятеля чуть ли не святым. Потом я говорил с братом Раймоном, который тоже кажется весьма порядочным человеком, и он считает, что настоятель – ближайший родственник Сатаны.

Гамаш помолчал несколько секунд.

– Ты можешь снова найти брата Раймона? Он, вероятно, в подвале. Я думаю, там у него кабинет. Спроси его напрямую, говорил ли он приору о фундаменте.

– И если орудием убийства послужила труба, то убийца, вероятно, взял ее в подвале. А потом отнес назад.

Бовуар понимал, что эти соображения делают жилистого разговорчивого брата Раймона первостепенным подозреваемым. Сторонник приора, который знал о трещинах в фундаменте, любил монастырь и верил, что настоятель собирается его разрушить. А кто лучше человека, занимающегося хозяйством, мог знать, где найти отрезок трубы?

Вот только… Вот только… Опять Бовуар упирался в тот факт, что убили не того монаха. Все было бы логично, если бы убили настоятеля. Но настоятель жив-здоров. Убили приора.

– Я еще спрошу брата Раймона о потайной комнате, – сказал Бовуар.

– Bon. Возьми чертежи. Послушай, что он скажет. И осмотри фундамент. Если он в таком ужасном состоянии, то ты увидишь. Интересно, почему никто прежде не обращал внимания на состояние фундамента?

– Думаете, он солгал?

– Я слышал, что некоторые люди иногда лгут.

– Мне претит цинизм, шеф, но я попытаюсь. А вы куда?

– Брат Симон, вероятно, уже заканчивает копировать песнопение, найденное на теле приора. Пойду возьму копию и оригинал. А еще у меня есть к нему несколько вопросов. Но сначала хочу дочитать в спокойной обстановке отчеты коронера и криминалистов.

В церкви раздался резкий, уверенный звук шагов. Гамаш и Бовуар повернулись на него, хотя оба знали, кого увидят. Уж конечно, не кого-то из монахов, умеющих ходить по-кошачьи.

Подошвы туфель старшего суперинтенданта Франкёра цокали по каменному полу.

– Джентльмены, – сказал Франкёр, – вам понравился ланч? – Он посмотрел на Гамаша. – Я слышал, как вы с монахом разговаривали о птице, верно?

– О курах, – подтвердил Гамаш. – Точнее, о породе шантеклер.

Бовуар с трудом сдержал улыбку. Франкёр никак не ждал такой живой реакции от Гамаша. «Вот говнюк», – подумал Бовуар. Потом он увидел холодные глаза Франкёра, устремленные на шефа, и ледяную улыбку на его губах.

– Надеюсь, у вас на сегодня запланировано что-то более полезное, – сказал суперинтендант небрежным тоном.

– Запланировано. Инспектор Бовуар собирается посетить в подвале брата Раймона – поискать потайную комнату, если таковая существует. И возможно, орудие убийства, – добавил Гамаш. – А мне нужно еще поговорить с секретарем настоятеля братом Симоном – тем монахом, с которым я говорил за ланчем.

– Теперь о свиньях? Или о козах?

Бовуар замер. Двое этих людей в мирной, прохладной церкви поедали друг друга взглядом. Готовые к схватке.

Потом Гамаш улыбнулся:

– Если он захочет. Но в основном разговор будет о песнопении – я вам о нем рассказывал.

– О том, которое нашли на теле брата Матье? – спросил Франкёр. – А при чем тут секретарь настоятеля?

– Он делает копию документа вручную. Хочу ее забрать.

Бовуар отметил, что Гамаш преуменьшает важность своего разговора с братом Симоном.

– Вы отдали ему единственное вещественное доказательство?

Бовуар прекрасно понимал, что Франкёр лишь изображает удивление. А вот чего он не мог понять, так это почему Гамаш сдержался и не окоротил наглеца.

– У меня не оставалось выбора. Мне требовалась помощь монахов, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Ксерокса у них нет, и я остановился на этом решении. Если у вас есть другое предложение, я его с удовольствием выслушаю, сэр.

Франкёр отбросил напускную вежливость. Бовуар слышал его тяжелое дыхание. Он подозревал, что монахи, молча двигающиеся вдоль стен, тоже слышат прерывистое громкое дыхание суперинтенданта. Словно работали мехи, раздувавшие бешенство Франкёра.

– Тогда я пойду с вами, – сказал суперинтендант. – Чтобы увидеть этот знаменитый клочок бумаги.

– Буду рад, – откликнулся Гамаш и сделал приглашающий жест.

– Вообще-то… – вмешался Бовуар, быстро все обдумав. Он словно шагнул с обрыва в пропасть. – Вообще-то, я думал, что суперинтендант захочет пойти со мной.

Гамаш и Франкёр уставились на Бовуара. И он почувствовал себя как в свободном падении.

– Почему? – одновременно спросили они.

– Понимаете…

Истинную причину назвать он не мог. А состояла она в том, что глаза Франкёра горели убийственным огнем. И он видел, как шеф ухватил левой рукой правую. И надежно удерживает ее.

– Понимаете, – повторил Бовуар, – я думал, что суперинтендант захочет пройтись по монастырю, увидеть места, которые мало кто видел. И я бы мог воспользоваться его помощью.

Брови Гамаша чуть-чуть поднялись, потом опустились. И Бовуар отвернулся, не в силах выдержать его взгляд.

Гамаш был недоволен Бовуаром. Такое, конечно, случалось время от времени в их работе, когда напряжение и ставки высоки. Между ними случались и столкновения. Но такого выражения на лице Гамаша Бовуар не видел никогда.

Это было раздражение, но не только. Гамаш прекрасно понимал, что делает Бовуар. И чувства старшего инспектора выходили за рамки простого неодобрения, даже за рамки гнева. Бовуар достаточно хорошо знал Гамаша, чтобы видеть это.

На лице шефа появилось что-то еще, промелькнуло в тот момент, когда он поднял брови.

Страх.