20

Встреча мисс Кловис с мисс Лидгейт после того катастрофичного уикенда обернулась бурной сценой. С обеих сторон было сказано такое, о чем после жалели, и обе стороны испытали извращенное удовольствие, какое получаешь, наговорив именно такого. Крайне редко мы можем сказать своим друзьям, что на самом деле о них думаем. Некоторым так и не предоставляется случай, и они, возможно, беднее, поскольку не испытали подъема, какой переживаешь, швыряя в лицо близкому человеку оскорбления и затаенные обиды, которые в других обстоятельствах показались бы смешными.

После ссоры обе чувствовали себя как выжатые лимоны, а еще были голодны. Они вместе пошли на кухню, где мисс Лидгейт все еще дрожащими руками попыталась открыть банку сардин. Посмотрев на подругу, мисс Кловис с грубоватой нежностью отобрала у нее банку.

– Прости меня, Гертруда, – сказала она. – Теперь я понимаю, что ты тут ни при чем.

Мисс Лидгейт нагнулась над хлебницей, чтобы достать буханку.

– Давай смешаем растворимый кофе покрепче, – сказала она. – Нам обеим кофе не повредит. Не могу избавиться от чувства, – продолжала она, наливая воду в чайник, – что я могла быть чуть прозорливее. Когда мы с ним ходили на ленч, он намекнул на какую-то аферу, на хитренький такой манер, – сама знаешь, как он тогда улыбается. И говорил, что придумал, где раздобыть средства. Наверное, мне следовало бы догадаться.

– Но даже если бы ты знала, что бы ты могла сделать?

– Предостеречь вас с Феликсом. Избавить от неприятного уикенда.

– Ну, молодежь несколько раз хорошо покормили, гораздо лучше, чем они обычно питаются. Должно же быть что-то хорошее.

– Джемини… Так знак Близнецов на латыни называется. Даже в его фамилии есть что-то двуличное, – с отвращением заявила мисс Лидгейт.

За стол они сели довольно притихшие.

– Наверное, это было очищение, катарсис, – сказала мисс Кловис. – На нас случившееся подействовало как развязка в древнегреческой трагедии. Все чувства из нас как бы вымыло.

– Это конец нашего лингвистического сотрудничества. А я знаю, что сделаю! – Положив вилку и нож, мисс Лидгейт бухнула кулаком по столу. – Мы вместе писали статью, но она не закончена. Я не дам ему мои материалы по ганскому глаголу! – сурово заявила она. – Без него вся статья развалится, но он его не получит!

– Да, Гертруда, – сказала, помолчав, мисс Кловис. – Понимаю, что ты чувствуешь, и ценю твою преданность. Но ты слишком большой ученый, чтобы выполнить свою угрозу. Те материалы о ганском глаголе слишком важны, чтобы лежать в столе. И их следует опубликовать вместе с исследованиями отца Джемини.

– Да, понимаю, о чем ты. Это больше любого из нас, и каким-то образом надо уметь подняться над нашими мелкими дрязгами.

– Вот именно. Floreat scientia! – воскликнула мисс Кловис.

Из-за стола они встали, даже не подумав убрать посуду, поскольку это было у них не в обычае.

– Меня беспокоит Аларик, – сказала мисс Лидгейт. – Я вчера вечером ему позвонила, а его не было дома. Миссис Скиннер как будто не знала, куда он ушел.

– Наверное, он ей не сказал… Возможно, решил, что нет необходимости.

– Но она говорила, что, когда уходила на вечернюю службу, он был дома, а когда вернулась, обнаружила, что он ушел и записки не оставил. Она не знала, что с ужином делать.

– Он взрослый человек, – коротко хохотнула мисс Кловис. – Я всегда думала, что однажды он сорвется с поводка.

– Не думаешь же ты, что это что-то в таком духе? – Вид у мисс Лидгейт сделался встревоженный. – Я на пятнадцать лет его старше и всегда чувствовала себя за него в ответе. Мама вечно называла его слабым.

– Может, он просто пошел в кино, – утешила ее мисс Кловис. – Но если ты так беспокоишься, давай к нему нагрянем. Он ведь должен был бы вернуться, через двадцать-то четыре часа.

– Давай. Поедем на автобусе.

Когда они сошли с автобуса и двинулись по улице, то услышали череду взрывов, – одни звучали на расстоянии, другие поразительно близко, – а потом вдруг ночное небо осветилось ракетой, которая рассыпалась дождем золотых и зеленых звезд. В холодном воздухе запахло порохом.

– Ха! Да сегодня же ночь Гая Фокса! – воскликнула мисс Кловис. – Фейерверки запускают.

– Сомневаюсь, что Аларик стал бы хоть как-нибудь праздновать, – сказала мисс Лидгейт, когда они подходили к его входной двери.

– Ну, не знаю, – откликнулась мисс Кловис, заглядывая за угол дома. – Там как будто большой костер в саду, или, может, это у соседей.

Они позвонили, но довольно долго никто не появлялся. Потом миссис Скиннер открыла дверь. Выглядела она еще встревоженнее обычного, и большие серьги-цветы неуместно контрастировали с обеспокоенным сморщенным личиком.

– Ах, мисс Лидгейт! – воскликнула она. – Мистер Лидгейт в саду, и мисс Олифент с ним.

– Мисс Олифент? Кто такая мисс Олифент?

– Мы с ней познакомились в то воскресенье, когда… – начала объяснять мисс Кловис, но мисс Лидгейт уже широким шагом преодолела коридор и выскочила через заднюю дверь.

– Аларик! – позвала она. – Что ты делаешь?

Ответа не последовало, поэтому они прошли чуть дальше в сад и застыли посреди лужайки при виде представшей перед ними картины.

За огородом полыхал большой костер из веток и старой травы. Две фигуры – высокий мужчина и маленькая женщина – энергично тыкали в него длинными палками, останавливаясь время от времени, чтобы подбросить очередную связку бумаг из жестяного сундука, который стоял открытым неподалеку.

– Аларик! Что ты делаешь?! – Крик мисс Лидгейт перерос в пронзительный рев.

– А, привет, Гертруда! – откликнулся тот. – Костер жжем.

– Да, – подтвердила Кэтрин, ее лицо сияло в свете огня. – У Аларика на чердаке уйма хлама скопилось, а ночь Гая Фокса – самое подходящее время хотя бы от части избавиться.

«Она называет его по имени», – не к месту подумала мисс Лидгейт.

– Но это же твои заметки! – завопила мисс Кловис, выхватывая с края костра обгоревший лист бумаги. – «Они не знали ни когда, ни почему их предки покинули стоянку у Большой скалы и равно не могли сказать, как долго живут в своем нынешнем обиталище…» – прочитала она, потом отбросила нетерпеливым жестом. – Таблицы родства! – взвизгнула она. – Только не их!

Она потянулась за другим листом, покрытым треугольничками и кружками, но, перехватив ее руку, Аларик подтолкнул его палкой подальше в огонь.

– Без толку, Эстер, – сказал он. – Теперь мне незачем это писать. Если бы Кэтрин меня не надоумила, мне никогда бы не пришло в голову, что можно раз и навсегда избавиться от этой ноши.

– Вы порочная женщина, мисс Олифент! – крикнула мисс Кловис и замахнулась, точно хотела ее ударить.

– Костер – моя идея, – сказал Аларик. – А теперь пойдемте-ка все пить глинтвейн.

– Что, и миссис Скиннер тоже? – выпалила мисс Лидгейт, опять же не к месту, но мысль о том, чтобы выпивать с миссис Скиннер, определенно поражала.

– Да, и она с нами выпьет.

Он бросил в огонь еще связку из сундука. Некоторые бумаги, изъеденные белыми муравьями, разлетелись вспыхнувшими конфетти.

– Как красиво! – воскликнула Кэтрин.

– Но что ты будешь теперь делать? – возмущенно спросила мисс Лидгейт.

– Пока не знаю. Буду волен делать, что пожелаю. Конечно, буду писать рецензии, но, наверное, и роман можно состряпать.

Повисло шокированное молчание.

– Он собрал просто поразительный материал, – сказала Кэтрин.

На лужайке появилась миссис Скиннер.

– Глинтвейн готов, – несколько неуверенно объявила она.

– Тогда пошли его пить, – скомандовал Аларик. – Потом можно будет выйти посмотреть, не погас ли костер.

Как раз это «потом» наблюдала Рода, расположившаяся на страже в темноте у своего незашторенного окна: у соседей танцевали, или так ей показалось, вокруг костра. Ей показалось, хотя по-настоящему она не могла видеть, что кое-кто там в масках. Одна маленькая женщина, это вполне могла быть Кэтрин или даже миссис Скиннер, была завернута в какую-то туземную накидку или одеяло.

Рода вернулась с ужина в доме пастора, поэтому начало костра не видела – только эту странную «оргию», ведь происходящее действительно казалось почти таковой.

– Ты видела, как они начинали? – обвиняющим тоном спросила она сестру.

– Нет, я собирала к ужину, а из моей комнаты их сад не виден.

– Тебе надо было пойти в мою.

– Но откуда мне было знать, что там что-то происходит? – сварливо спросила Мейбл. – Малькольм привел к ужину Филлис, и много чего надо было сделать.

– Уж и не знаю, как это понимать, – сказала Рода. – Я было подумала, Дейдре с ними, раз уж там Кэтрин.

– Да нет, Дейдре у Лоувеллов, помогает им с фейерверком. Она ушла после чая.

– А, понимаю… – Рода как будто помешкала, точно спрашивала себя, в чем заключается ее долг. – Тогда мне, наверное, надо пойти к Лоувеллам.

У соседей праздник был в самом разгаре. Мистер Лоувелл радовался как дитя, запуская фейерверки и поджигая шутихи. Рой и Питер как будто его энтузиазма не разделяли, но за собственным упоением он вскоре забыл о таком разочаровании. Мальчики прикорнули на безопасном расстоянии, временами зажигали что-нибудь мелкое и с опасливым восторгом смотрели, как оно горит. Перепуганная Дженни льнула к Дейдре, которая, вспомнив собственную детскую боязнь фейерверков и ужас перед надвигающейся ночью Гая Фокса, утешала девчушку и старалась отвлечь ее красотами пейзажа. Миссис Лоувелл осталась дома со Снежком, которому было позволительно бояться, поскольку по радио передали, что домашних животных лучше держать взаперти. Он смирно сидел на своем обычном стуле у огня, щетиня жесткую белую шерсть.

– Ума не приложу, что там творится у мистера Лидгейта, – сказала Рода, спотыкаясь в потемках на лужайке. – Они жгут бумаги на костре и вокруг него танцуют. Так… – она помедлила, подыскивая слово, – …неуместно, – выдавила она наконец. – У нас такого обычно не происходит, верно?

– Давно пора! – весело откликнулся мистер Лоувелл. – Давайте, последнюю! Кто подожжет? Рой? Питер?

Мальчики попятились.

– Ну и ладно, тогда, наверное, придется самому. Смотрите все!

Послышались возгласы радости, ужаса и облегчения, когда последняя ракета со свистом улетела в небо, где распалась дождем золотых и серебряных звезд.

Мистер Лоувелл пригласил соседок в дом подзаправиться, и они пили какао и ели сандвичи в холодной полупустой гостиной с обшарпанной скандинавской мебелью. Поскольку на единственном мягком стуле сидел пес, им пришлось пристроиться у камина на корточках, и вскоре все разошлись, так как миссис Лоувелл надо было уложить детей, а мистеру Лоувеллу – вывести Снежка на вечернюю прогулку.

– Смотри, там тоже расходятся, – с жгучим интересом сказала Рода, поскольку в палисаднике перед домом мистера Лидгейта слышались голоса.

Когда они подошли чуть ближе, стало возможно разглядеть на крыльце мисс Кловис и мисс Лидгейт. Кэтрин скрывалась в тени у лавров, и когда остальные отбыли, подошла поговорить с Дейдре.

– Какие вести от Тома? – спросила она.

– О, я только что ему написала. Так трудно понять, как у него там на самом деле. Кажется, он занят, – с сомнением добавила девушка.

– Знаю я эти письма! – улыбнулась Кэтрин. – Так ужасно занят такими великими вещами! Но милый Том, мы же не хотим, чтобы он менялся, верно?

Дейдре не слишком понравилось «мы», но ей оставалось только согласиться.

– И не забудь, что поздравления к Рождеству надо посылать заранее, – посоветовала Кэтрин. – Чуть ли не сейчас, кажется.

– Да, знаю, – суховато ответила Дейдре.

– Том всегда посылает разные смешные открытки со сценками из африканской жизни, но от них только кажется, что он еще дальше, и они неизменно приходят за много недель до Рождества.

Кэтрин не знала, да и откуда бы, что Тому не суждено послать открытки на Рождество. Он не сумеет этого сделать, так как будет лежать мертвый – случайно застреленный в политических беспорядках, в которые ввязался скорее из любопытства, чем из страстных убеждений.

У перегруженного работой молодого колониального чиновника, в чьем ведении находилось происходящее, и так забот был полон рот, а потому он не мог беспокоиться еще и о том, как обеспечить защиту антропологам, лезущим не в свое дело. Но ему нравился Том Моллоу (они часто выпивали вместе по вечерам), и именно он нашел рождественские открытки, уже со штампами и готовые к отправке, на столе в хижине Тома. Их он выбросил, сочтя, что теперь они только расстроят его друзей. На столе рядом с ними лежало еще и неоконченное письмо – явно девушке, и чиновник не знал, что с ним делать. Он вспомнил, что Моллоу однажды достал фотографию девушки на скамейке в саду, а у ее ног лежали две собаки – золотые ретриверы, решил он. Но потом, собирая бумаги погибшего, он наткнулся на письма от двух разных девушек. Так которая же с собаками? Она была подружкой Тома или просто фотографии той, другой девушки у него не имелось? Впрочем, это не его дело, и вообще лучше не встревать и избегать осложнений. Поэтому чиновник приложил письмо к заметкам о родстве и землепользовании и все вместе переслал семье Моллоу в Англию.