11

Сборы Тома оказались огорчительными и для Кэтрин, и для него самого. Кэтрин так до конца и не решила для себя, почему гораздо мучительнее видеть в слезах мужчину, чем женщину: наверное, только потому, что мужчинам полагается быть сильным полом. Она давным-давно поняла, что мужчины способны плакать и плачут, но, вероятно, так и не оправилась от первого потрясения или с тех пор не нашла адекватного способа с этим справляться. Так, наверное, чувствует себя мать, когда сын уезжает в школу, а это тут же напомнило ей детскую песенку:

Ощущение сборов в школу стало таким острым, что, ходя из комнаты в комнату, собирая пожитки Тома и помогая их упаковывать, она начала мурлыкать мелодию себе под нос. Теперь она могла предотвратить его уход не больше, чем мать может предотвратить отъезд ребенка в школу.

Оба они провели бессонную и безотрадную ночь, а наутро Том, исподтишка бросая на нее полные мольбы взгляды, сказал, что не слишком хорошо себя чувствует и у него, наверное, температура. Маленький мальчик надеялся, что проснется с сыпью и ему поставят диагноз корь или ветрянка, думала Кэтрин, ожесточаясь сердцем.

– Сам знаешь, у меня нет термометра, – сказала она вслух. – Но если ты действительно болен, конечно, тебе надо лежать. Наверное, можно распаковать кое-что из твоих вещей.

– Да нет, я, пожалуй, нормально себя чувствую. – Он оглядел комнату. – Выглядит в точности такой же, как была, даже без моих вещей, верно?

– Ну, для меня она такой же не будет.

– О Кэтти, не надо…

– Например, станет опрятнее.

Он слабо улыбнулся:

– Ты настолько храбрее меня. Думаю, ты даже не в обиде.

– Как раз наоборот. Я к тебе привязалась, но не можем же мы оба расплакаться.

– Разве ты меня больше не любишь? Нет, наверное, я не вправе теперь этого ожидать… Ты сказала, я никогда по-настоящему тебя не понимал.

– Ну и не важно… слишком уж это раздувают. И если на то пошло, кто вообще кого понимает?

– У нас не так много общих интересов.

Кэтрин рассмеялась:

– Нет, наверное, мы не выпиливали лобзиком по вечерам у камина и не возились с общими коллекциями бабочек.

– Мы насмехались над работой друг друга, – довольно безнадежно сказал Том.

– Возможно, но суть не в этом. Ты встретил Дейдре, вот что по-настоящему важно.

– Ах, это!

– Мы не можем сейчас в это вдаваться. Какова бы ни была причина, но наши пути разошлись. Теперь послушай, я заштопала все твои носки, и все, что можно было постирать, постирано. Ты поедешь на такси? Мне кажется, тебе придется. Пойти поискать? Все как будто готово.

Кэтрин почти в слезах выбежала из комнаты, но сумела совладать с собой к тому времени, когда вернулась сказать, что такси ждет внизу.

– Что теперь будешь делать? – спросил Том.

– У меня ленч с редактором журнала, в который я надеюсь продать кое-какие статьи, поэтому мне уже скоро собираться.

– Надеюсь, она накормит тебя хорошим ленчем.

– Это мужчина.

– Разве мужчины бывают редакторами женских журналов? Ну и мысль!

– Почему нет? Мужчины ведь в женщинах разбираются или по меньшей мере любят формировать под себя вкусы женщин.

– Полагаю, ты напишешь статью под названием «После его ухода» и все это обыграешь.

– Недурной заголовок, кстати сказать… Поспеши, счетчик, знаешь ли, тикает.

Том все топтался на пороге.

– Наверное, я под конец лета съезжу домой, – сказал он.

– Обязательно съезди, это будет для тебя переменой обстановки. И позвони мне как-нибудь, дай знать, как у тебя дела. Можем как-нибудь сходить на ленч или еще что.

Том просветлел:

– Было бы очень мило.

– Отнесу вниз твою пишущую машинку. И вообще, ты же не на край света уезжаешь, будешь жить в десяти минутах ходьбы. Передай привет Марку и Дигби и, пожалуйста, будь поосторожнее с гейзером в ванной.

Оставшись одна, Кэтрин не смогла сдержать слез, а успокоившись, осознала истину банальной поговорки, что, когда поплачешь, становится лучше. Она помыла посуду после завтрака и прошлась по комнатам, надеясь и боясь, что Том что-нибудь оставил, какую-то мелкую неосознанную реликвию, которая будет о нем напоминать. Мусорная корзина была полна скомканных бумажек, отвергнутых отрывков его диссертации, а еще нашлась старая лента для пишущей машинки, мятая и перекрученная. Значит, перед тем как от нее уйти, он не забыл вставить новую ленту в пишущую машинку, подумала Кэтрин, растрогавшись и развеселившись одновременно. Вот только старая едва ли могла служить реликвией, которую стоило лелеять. Это определенно было бы избытком сентиментальности. Вяло покопавшись в бумажках, она вытащила лист, исписанный крупным и довольно детским почерком.

«Дорогой мой любимый, – прочитала она, – глупенькое выйдет письмо, учитывая, что я только десять минут как с тобой попрощалась, но всякий раз, когда тебя нет рядом, я чувствую себя Шахерезадой, если тут есть какой-то смысл, а потому и пишу».

Бедный Том, подумала Кэтрин, он тут вообще никакого смысла не нашел, пока не спросил, кто такая Шахерезада. С отстраненностью критика она дочитала до конца, точно рассматривала литературное произведение, потом так и осталась стоять с письмом в руке – ей не хотелось комкать его и снова выкидывать. Она знала, что мужчины в отличие от женщин не всегда хранят письма, но Том был по-своему довольно сентиментален, и у нее возникло такое чувство, что он, возможно, не собирался его уничтожать, просто выкинул нечаянно с черновиками. Ну, тут она ничего не могла поделать; такую реликвию она оставлять себе не хотела, а потому вернула листок в мусорную корзинку и пошла собираться на ленч.

Редактор, с которым она встречалась, был симпатичным и взыскательным молодым человеком и тут же заметил припухшие от слез веки Кэтрин и круги под глазами, плохо замаскированные излишком зеленых теней. Но в разговоре она проявила себя пусть и несколько нервной, но весьма остроумной, и он счел, что ее подход будет отстраненным и несентиментальным, – а как раз такой тон он планировал взять в своем журнале. Ему было приятно, что она съела плотный ленч, поскольку он любил поесть и очень постарался, заказывая блюда. Обсудив статьи, которые ей предстояло написать, они поболтали о сиамских кошках, стряпне и викторианской поэзии.

– Я получила большое удовольствие, – сказала Кэтрин под конец.

– Вызвать вам такси? – спросил он, в точности как какой-нибудь персонаж ее рассказов.

– Нет, спасибо, помедитирую на верхней площадке автобуса. Я это люблю, а сегодня мне некуда спешить.

Вкусный ленч с коктейлями и вином придал ей храбрости вернуться домой, и она начала предвкушать, как снимет туфли на высоком каблуке и заварит себе крепкого чаю. В автобусе она сидела почти довольная и смотрела в окно. Автобус проехал здание гражданского суда, и она с интересом отметила стоявшие там группки людей: брошенная жена и ее разумная, надежная подруга; кучка родственников, разобиженных из-за оспариваемого завещания. Потом автобус остановился у агентства путешествий, витрины которого были оклеены яркими искушающими рекламными плакатиками. Испания, Португалия, Италия – опасно, романтично, не по-английски; затем Норвегия и Швеция – такие чистые и здоровые; затем Франция – которая просто Франция, и Лурд – «Паломничество в вагоне-люкс». Автобус тронулся, а Кэтрин все терялась в догадках из-за последнего плаката. Сама фраза «Паломничество в вагоне-люкс» заключала в себе внутреннее противоречие. Набрав ход, ее автобус пронесся мимо церкви, где огромный плакат, как она поспешно прочла, оповещал, что скоро состоится «ОТЦЫ СВЯТОГО ДУХА – ВЕЛИКИЙ ТАНЕЦ СТОЛЕТНЕГО ЮБИЛЕЯ». Неужели такое и вправду бывает? После «паломничества-люкс» это несколько пугало, будто уходили из-под ног основы жизни. «У меня разыгралось воображение или я схожу с ума от горя?» – спросила себя она. Автобус теперь полз, задерживаясь на остановках, где никто не входил и не выходил, пережидая, когда сменится сигнал светофора, потом заспешил снова, поэтому, когда Кэтрин начала спускаться с верхней платформы, он раскачивался, как корабль в шторм, и она едва не упала в своих туфлях на высоком каблуке.

Со времени ее ухода ничего не изменилось. Комнаты были такими же прибранными, какими она их оставила. Сбросив туфли, Кэтрин налила воды в чайник и встала у окна, глядя на улицу.

Она стояла так какое-то время, прежде чем ее внимание привлекла женщина, которая довольно медленно шла по противоположной стороне, сверяясь с номерами домов, точно искала какой-то конкретный. Увидев Кэтрин, она остановилась и сделала было шаг с тротуара, Кэтрин среагировала на это, поспешно отступив в тень шторы. Минуту-другую спустя в ее входную дверь позвонили. Открыв, Кэтрин увидела на пороге ту самую женщину. Ей было чуть за пятьдесят: хорошо одетая и ухоженная, но со встревоженным, нервозным лицом и манерами.

– Добрый день, – начала она. – Не могли бы вы сказать, дома ли мистер Моллоу?

– Нет. Извините, его нет, – сказала очень и очень ошарашенная Кэтрин.

– А… понимаю. Ну… – Женщина помешкала.

– Могу я вам помочь?

– Вы случайно не мисс Олифент?

– Да. Не хотите войти?

– В каком-то смысле я как раз с вами хотела увидеться.

– Тогда входите, пожалуйста. Я как раз заварила чай. Рискну сказать, он вам не помешает.

– Спасибо. Вы очень добры.

– Вот моя квартира, – указала Кэтрин, когда они поднялись.

– Вы, наверное, удивлены, недоумеваете, зачем я пришла, – сказала женщина.

– Естественно, – улыбнулась Кэтрин. – Мы, кажется, не знакомы.

– Нет. – Гостья замолчала и как будто сделала глубокий вдох. – Понимаете, – объявила она, – я – тетя Тома Моллоу.

Первым порывом Кэтрин было расхохотаться. Она задумалась, ну почему в тетках есть что-то чуточку абсурдное, а потом решила: наверное, потому, что обычно представляешь их себе милыми, уютными созданиями, которым не хватает достоинства и престижа.

– Ах да, он мне про вас рассказывал, – только и нашлась Кэтрин.

– Я миссис Беддоуз. Я живу в Белгравии, – объяснила та.

– Да, конечно, мне следовало бы догадаться.

Другая тетка Тома, старшая сестра его отца, была старой девой, жившей в отеле в Южном Кенсингтоне. Явно миссис Беддоуз имела более высокий статус – ее возвышали Белгравия и замужество.

Чай был накрыт, и Кэтрин предложила гостье хлеб с маслом и тарелку печенья. Пирога у нее не нашлось. «Не в такое же время!» – утешила она себя. В такой день от нее пирога никто не вправе ожидать.

Миссис Беддоуз похвалила ее сервиз. Казалось, она была удивлена, найдя его настолько хорошим.

– Ах ты, боже мой, какая жалость! – вырвалось у нее. – Наверное, мне не следовало бы сидеть тут, пить ваш чай.

– Заварила я много, а вам явно нужна была чашечка, такой утомительный жаркий день. Съешьте печенье. Надеюсь, вы любите «бурбоны». Мне они всегда напоминают о европейских королевских особах в изгнании, а это как раз такая печальная, но уютная мысль, какие приятно думать. Как по-вашему, они сидят у себя на виллах в окрестностях Эскуриала и едят печенье «бурбон»?

Миссис Беддоуз бросила на Кэтрин удивленный взгляд, но печенье взяла.

– И в осборновском печенье тоже есть что-то приятное, – продолжала Кэтрин. – Скучное, надежное и доброе, сродни старой вдовствующей королеве, пожалуй. Они правда названы в честь королевской резиденции, как по-вашему?

– Наверное, – с несчастным видом отозвалась миссис Беддоуз.

– Мне надо перестать бросаться фривольными фразами, – сжалилась наконец Кэтрин. – Вы ведь ради чего-то пришли меня повидать?

– Да, у меня есть своего рода цель. – Миссис Беддоуз поставила чашку и как будто собралась с духом. – Моя сестра, мама Тома, попросила заглянуть к нему и разузнать, в какой обстановке он живет. – Понизив голос, она добавила, точно говорила со сверстницей, которой данная «обстановка» никак не касается: – Понимаете, мы слышали, что он живет в довольно скверном районе Лондона с… э… молодой женщиной, и, казалось, такая жалость…

– Да, полагаю, так могло показаться.

– Он причинил семье большое разочарование и столько хлопот, понимаете. Выбрал себе престранную карьеру. В нашей семье такого никогда не случалось. Поехать в Африку и жить на столь странный манер…

– И равно нереспектабельно в Лондоне, – сочувственно добавила Кэтрин. – Поверьте, я вполне разделяю ваши чувства. Возможно, такого в вашей семье тоже никогда не случалось?

– Да, конечно, про такое не знаешь… не можешь знать. – Миссис Беддоуз выглядела встревоженной, и Кэтрин вспомнила, как Том рассказывал, что у нее сын одних с ним лет. – Понимаете, мисс Олифент, это, пожалуй, для меня сюрприз. Вы совсем не то, что я ожидала.

– Рискну сказать, нет. Но женщины, живущие с мужчинами, не будучи за ними замужем, не обязательно светские львицы. Они могут быть поблекшими и усталыми, и руки у них могут огрубеть от домашней работы или покрыться пятнами от чистки овощей.

Кэтрин посмотрела на свои собственные, которые были как раз в таком состоянии. На протяжении ленча с редактором ей пришлось их прятать, поскольку у нее не нашлось времени сделать ванночку или маникюр.

– Да, мы, естественно, рисовали себе… – Миссис Беддоуз запнулась, то ли потому, что сама удивилась старомодности оборота, то ли потому, что не хотела говорить, что именно рисовало им воображение.

Кэтрин решила, что, пожалуй, нечестно заставлять тетушку так мучиться, а потому долила ей чаю и дружески сказала:

– Теперь уже не важно. Том тут больше не живет. Он ушел сегодня утром.

Теперь вид у миссис Беддоуз был ошарашенный, она и впрямь растерялась. Главным образом ее охватило вполне естественное и понятное разочарование. Эта молодая женщина казалась почти респектабельной, да и вообще не было ничего такого или уже не было. Потом она заметила припухшие веки Кэтрин, и у нее появилось ощущение, что она непрошено вторгается в чужое горе и что виной этому горю ее племянник. Как же трудно в такой ситуации подобрать слова…

– Вы его прогнали? – рискнула она.

– Не совсем… Хотя женщинам всегда хочется думать, что окончание романа – это их инициатива. Но буду с вами честна. Думаю, он хотел уйти.

– Боже мой, какая жалость! Поверьте, я от чистого сердца говорю. Но ведь неправильно было с вашей стороны жить с ним вне брака. Вы же сами понимаете?

Кэтрин улыбнулась:

– Вижу, вы думаете самое худшее.

Миссис Беддоуз снова стало не по себе, а потому она схватила горжетку и посмотрела в яркие стеклянные глазки лисьих мордочек, точно они были способны прийти ей на выручку.

– Ну… вроде обычно такое на ум приходит, – выдавила она, переходя в оборону.

– Конечно, женщинам свойственно думать друг о друге дурно, возможно, потому, что только женщина знает, на что способна другая. К тому же считается, что мужчины не вполне в ответе за собственные действия. А кроме того, у них другие и более важные вещи на уме. Вы знаете, что Том пишет диссертацию для получения ученой степени?

– Как чудесно, – недоуменно пробормотала миссис Беддоуз. – Он всегда был таким умным мальчиком. Но он был очень озорным и вел себя неправильно… И… лично я не считаю, что должны существовать разные моральные правила для мужчин и женщин, хотя, разумеется, такого мнения придерживались… в самых высоких кругах.

– Да, это действительно проступает иногда в эдвардианских мемуарах, – задумчиво откликнулась Кэтрин. – Но могу понять, что, возможно, была не права. Боюсь, не всегда задумываешься по ходу, правильно ли в тот или иной момент поступаешь.

Повисло короткое молчание, но Кэтрин продолжила:

– Все чуточку напоминает «Травиату», вы не находите? Вы приходите ко мне умолять оставить Тома, но, разумеется, уже слишком поздно.

– «Травиату»? А… понимаю.

Миссис Беддоуз как будто испытала облегчение и, правду сказать, даже рада была беззаботно поболтать про оперу. До войны они в сезон всегда держали ложу в Ковент-гарден. Она помнила «Травиату» как одну из наименее скучных. Но тем не менее надо было исполнить долг, поэтому она спросила Кэтрин, где теперь живет Том.

– Он переехал на квартиру к двум другим антропологам, недалеко отсюда. Это рядом с железной дорогой, воздух, боюсь, не слишком здоровый, но, думаю, там ему будет лучше работаться. Могу дать вам адрес, или, разумеется, вы можете ему позвонить.

– О, думаю, сейчас я искать Тома уже не пойду. На самом деле я вас хотела увидеть.

– Вы надеялись уговорить меня прозреть и исправиться? – с обычной своей откровенностью спросила Кэтрин. Она даже поймала себя на мысли, не собиралась ли миссис Беддоуз предложить ей деньги – как в эдвардианском романе – и сумела ли бы она заставить себя их взять. Она почти поверила, что сумела бы.

– Я хотела рассказать Наоми, моей сестре, как у него дела, – довольно сбивчиво объяснила миссис Беддоуз, – но теперь в этом как будто нет нужды. – Встав, она уложила горжетку на круглых плечах. – Я часто приглашала Тома к нам, но он всегда находил предлог отказаться. Теперь хотелось бы… – Она запнулась и продолжила уже светским тоном: – Я устраиваю танцы для моей дочери Лилейдж, вы, возможно, видели объявление в «Таймс». Как по-вашему, удастся уговорить Тома прийти и, возможно, пригласить с собой друзей, у которых он квартирует, если это приятные молодые люди?

Воображение нарисовало Кэтрин скучливое отвращение и презрительный смех, какими, вероятно, будет встречено подобное приглашение. Она часто спрашивала себя, почему антропологи исследуют только низшие сферы собственного общества. Возможно, всему виной потаенный страх, что они в каком-то смысле окажутся недостойными, – Кэтрин нисколько не сомневалась, что посещение танцев дебютантки в Белгравии оказалось бы для них не менее полезно, чем любая туземная церемония.

– Не знаю, танцуют ли они, – неуверенно ответила она, – но они определенно очень милые. Совершенно безвредные юноши.

Миссис Беддоуз задумалась, услышав столь сомнительную оценку. Возможно, даже хозяйка, подыскивающая молодых людей для танцев, требует чего-то более позитивного, нежели заверение в безвредности.

– Они высокие?

– Дигби очень высокий, я бы сказала, больше шести футов ростом. Марк – среднего роста, возможно, чуть ниже Тома.

– Звучит идеально. – Натянув перчатки, миссис Беддоуз вдруг доверительно сказала: – Невероятно трудно заполучить достаточно подходящих молодых людей, дорогая. Постоянные становятся чересчур blasé и зачастую вообще не являются, а бедная Лилейдж ростом пять футов одиннадцать дюймов. Нынешние девушки просто каланчи, вы не находите?

– И подумать только, что они росли при правительстве лейбористов и политике жестокой экономии, – откликнулась Кэтрин.

– Действительно странно. – Вид у миссис Беддоуз на мгновение сделался обеспокоенный. – Но теперь все в порядке, – туманно добавила она. – Большое спасибо, мисс Олифент, за вашу помощь. Я расскажу Наоми, как вы были добры. Возможно, черкну Тому записку.

– Остановка автобуса в нескольких ярдах дальше по улице, или найти вам такси? – спросила Кэтрин.

– Ну… – Миссис Беддоуз, извиняясь, улыбнулась. – Такси, пожалуйста. Я немного устала и приближается час пик. Нам вечно твердят не пользоваться общественным транспортом между половиной четвертого и половиной седьмого, верно?

Второй раз на дню Кэтрин посадила в такси члена семейства Моллоу. День подходил к концу, и пусть он был утомительным и полным переживаний, он хотя бы был полным, а это, решила она, к лучшему. Боль, смех, удивление, смирение сплетались в своего рода ковер, цвет и текстуру которого пока не удавалось разобрать. Что-то с узелками и комками, подумала она, «кнопками и клепками», как пишут в журналах мод. Чаепитие с теткой Тома оказалось даже приятным: сама не имея родных, она умела радоваться, что у других есть тетки, а теперь, когда в ее отношениях с Томом нет ничего предосудительного, она, возможно, даже навестит его вторую тетушку, ту, которая живет в отеле в Южном Кенсингтоне.

Но с приближением вечера ей вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь позвонил и пригласил ее на обед. Она перебрала различных знакомых мужчин, но философски подумала, что маловероятно, чтобы кто-то из них прознал о ее беде, а она была слишком горда, чтобы позвонить самой. Когда ты одинока, решила она, лучше всего поискать другого одинокого человека, однако на ум ей пришел только Аларик Лидгейт, но почему-то она сочла, что единственная короткая встреча у садовой изгороди недостаточное оправдание для дальнейших авансов с ее стороны. И вообще, сказала она себе, не слишком-то она одинока: просто странно, что тут нет Тома. Но не более странно, чем когда он был в Африке.

Лежа без сна в кровати, она задавалась вопросом, удобно ли он устроился, но нельзя быть надоедливой и звонить слишком рано. Ей хотелось почитать «хорошую книгу», которая отвлекла бы ее от собственных бредней, но ничего такого книги на полки у кровати не сулили, зато почему-то навели на мысли о том, какие странные книги преподносят в подарок по случаю конфирмации. Очевидно, думала она, проходя взглядом по переплетенным в кожу томикам, их выбирают за размер и цвет. Браунинг, «Шропширский парень» Хаусмана, «Рубайи» Омара Хайяма – бесшабашные или отчаянно языческие настроения этих авторов, несомненно, опасны для молоденькой девушки, только-только вступающей в религиозную жизнь? А единственная религиозная книга, какая у нее нашлась (подаренная, как и следовало ожидать, директрисой ее школы), поведала, что все мы в мире странники и должны терпеливо сносить изгнание сердца, а это, сдается, ей и так было известно.