Глава 9. Русофобия у русских

Вспоминается разговор, состоявшийся у меня дома в Москве летом 1992 года. В числе гостей были двое моих молодых русских друзей. Он – директор радикального «демократического» еженедельника. Она – свежеиспеченная сотрудница одного из новых банков, которые на гребне приватизации появлялись сотнями. Либерализация цен била ключом, сбережения населения сгорали не по дням, а по часам. Приватизация государственных активов, государства в целом проходила со скоростью лесного пожара и сопровождалась перестрелками между бандами авантюристов, насильственной экспроприацией и притеснениями любого вида. Шел процесс первоначального накопления, как на Диком Западе. Этот процесс должен был завершиться в кратчайшие сроки, как того требовали Джеффри Сакс и команда советников из Гарвардского университета, то есть пока до населения не дойдет, что его ограбили до нитки.

За столом я рассказывал одну историю, свидетелем которой был лично как раз накануне званого обеда. Я увидел, как одна пенсионерка в слезах вышла из молочного магазина, расположенного в доме, где я живу. Она не смогла купить пакет молока – не хватило денег. Не успел я закончить рассказ, как раздалась сердитая реплика барышни: «Нечего сожалеть об этих людях, если мы хотим построить рыночную экономику! А эти нищеброды никогда к ней не приспособятся. Учтите, обречены по меньшей мере тридцать миллионов человек. И с этим ничего не поделаешь. Либо суровые меры, либо мы так и останемся в хвосте цивилизации». Сотрудница банка рассказывала о том, как она присутствует на показах мод, делает покупки в лондонских и римских бутиках и нежится на пляже в Марбелье. Как можно было требовать от этой дамы отказа от такого образа жизни? И во имя чего? Неужели ради пакета молока для старухи, которая приговорена на исчезновение его величеством Рынком с заглавной буквы?

Признаюсь, я потерял дар речи. На миг мне показалось, будто я на классической лекции по экономике капитализма. У меня за столом сидел классический тип, описанный Дэвидом Рикардо и Карлом Марксом. Помню, я попробовал робко возразить: «В таком случае объясните мне, в чем разница между вашим социальным проектом и сталинизмом? Возможно, Сталин тоже считал, что тридцать миллионов смертей были необходимы для построения коммунизма. Вы думаете, что надо пожертвовать тридцатью миллионами ваших сограждан, чтобы построить Рынок?» Поскольку и она, и ее муж всеми фибрами ненавидели Сталина, наша дружба оборвалась на этой ответной реплике, и обед закончился довольно грустно. Полагаю, и для описанной молодой пары также. Правда, они между поездками в Париж и Майами до сих пор считают себя большими «демократами».

Об этом эпизоде я рассказал в своей книге «Прощай, Россия!». На самом деле эта банкирша – символ капитализма в зачаточном состоянии. Она выступает в роли образца русофобии у русских. Не знаю, есть ли в Индии индофобы, а во Франции франкофобы. Доподлинно известно, что в Италии италофобов нет. По крайней мере, в русском понимании там не найти ни одного человека, который бы испытывал ненависть к большинству своих сограждан. В Италии днем с огнем не найти людей, которые считали бы своих соотечественников аутсайдерами – чуждой мерзкой расой, рядом с которой просто не хочется жить.

В России, например, местные русофобы не спускаются в московское метро по той причине, что оно переполнено «мерзкими русскими». Для русофобов отвратителен даже их запах. Конечно, не обязательно до безумия любить своих сограждан. Сам я мог бы много чего порассказать об итальянцах. Но российские русофобы радикально отличаются от прочих ненавистников России. Хотя бы потому, что больше нигде в мире вы не найдете такой степени отчуждения, глубочайшего презрения, весьма схожего с расизмом, который был бы замешен на реальной классовой ненависти, как в России. Ведь все русские русофобы к тому же мнят себя «интеллектуалами».

По-моему, русофобы – это индикатор специфически русской духовной атмосферы. В широком смысле это явление объясняется реальным расколом между той частью русских, которые, с одной стороны, всегда считали себя (и до сих пор считают) исключительно европейским меньшинством. А с другой – подавляющее большинство, считающее себя более русскими, нежели европейцами.

Конечно, существует бесконечное число оттенков принадлежности к европейской цивилизации или отчужденности от нее. Численно преобладать могут те, кто восхищается Европой, ее гуманистическими принципами, искусством, историей – словом, всем тем, что дама-банкирша подразумевает под словом «цивилизация». Но преклоняться, завидовать или даже раболепствовать перед западной цивилизацией не означает считать ее своей собственной. Мне представляется, что именно здесь пролегает четкая граница при всей множественности нюансов.

Думаю, большая часть российской интеллигенции нередко считает себя неотъемлемой частью «эксклюзивного европейского салона». Приходится констатировать, что в истории России весьма значительная часть «интеллигенции» неоднократно оказывалась в ситуации полного отрыва от собственного народа, не разделяя его глубинных устремлений и духовных ценностей. Именно эта позиция «интеллигенции» в мрачные годы сталинизма получила клеймо «космополитизма». Однако в те дни космополитизм был в антагонистическом противоречии «пролетарскому интернационализму» с его страстной проповедью классовой борьбы. Теперь же не наблюдается даже признаков классовых столкновений, но налицо отказ от самой идеи русской нации и русского народа.

Отсутствие интереса и безразличие к собственной стране многолики. Одни полагают, будто единственный вопрос, который должен быть решен раз и навсегда, – это порвать с семьюдесятью годами коммунизма и вернуться обратно в точку, где большевистская революция будто бы прервала «нормальный» ход истории. Другие уверены в том, что вопрос гораздо сложнее и радикальнее, и что заключается он не только в необходимости избавиться от наследия трех поколений выросших в «коммунистическом ярме», но и от всех четырех предыдущих веков имперской истории. Таким образом, получается, что было бы лучше, если бы русского народа просто никогда не существовало.

После 1991 года русский народ был сбит с толку трагедией, лишившей его идентичности. Тогда «демократически» настроенные интеллектуалы, получившие образование в бывшем Советском Союзе, взялись объяснять русскому народу, что этой идентичности у него никогда не было, да и быть не могло. Точнее говоря, идентичность его была «ошибочной». Практически все попытки сформировать его идентичность, к которой он был бы полностью адаптирован, бесповоротно удаляли русский народ от человечества в целом. Но еще хуже то, что на пути восстановления системы общечеловеческих ценностей русских неизбежно ждет процесс жесточайшей «ломки».

Не случайно в 1990-х годах именно в либеральных и прозападных кругах вытащили из архивной пыли высказывание Маркса о России: «Колыбелью Московии было кровавое болото монгольского рабства, а не суровая слава эпохи норманнов. А современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия… Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала виртуозом в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином». Эта цитата удивительно похожа на высказывания Джорджа Кеннана, так что можно предположить, что мы имеем дело с концептуальным плагиатом. Может статься, Джордж Кеннан самым пошлым образом скопировал слова Карла Маркса или не знал, что сам является латентным марксистом.

Два западноевропейца, стоящие на идеологически диаметральных полюсах, с разницей в сто лет высказываются о России хуже некуда. Но прежде Маркса и Кеннана над этим вопросом потрудились и выдающиеся российские интеллектуалы, высказывавшиеся столь же безапелляционно. Например, Чаадаев: «Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода… С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь».

В данной филиппике Чаадаева есть определенная актуальность. Правда, здесь мыслитель ведет разговор об «универсальном» образовании человечества, какого в действительности никогда и нигде не было. Поэтому он и подменяет универсальные смыслы термином «западное образование» – это единственное, что он знает и чем восхищается. Отсюда становится видно, что Чаадаев отождествляет понятия «универсальное» и «западное». Но главное – самый известный из его выводов. В принципе, он отрицает все сказанное прежде и делает свое высказывание относительным. На практике же он переворачивает с головы на ноги свое же порицание русских: «Народы – в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать, некоторым образом – народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок».

В данном отрывке филигранно совмещены две почти полярные коннотации, однако, как это ни парадоксально, совпадающие своими негативными семантическими полями. С одной стороны, речь идет об исключительном характере русского народа, с его чувством неполноценности и неадекватности. С другой – говорится о том, что тот же народ – универсальный и «вселенский» ввиду стоящей перед ним задачи. Он обязан преподать миру какой-то урок, обещающий быть ужасным. Русский народ, в отличие от всех остальных народов, является особенным. У него есть некий долг перед остальным миром, причем долг этот трагический и вселенский. Русские свидетельствуют перед другими народами, что Россия – попутчик, очень интересный и важный, но он не всегда бывает «славным малым». Русский народ призван пробуждать смятение во всем остальном мире.

Правда если вчитаться в Чаадаева внимательнее, то становится заметно, что он относится с презрением не столько к народу, которым он, впрочем, нимало не интересуется и о котором он практически ничего не знает, сколько к русским интеллектуалам, являющимся его поводырями. Этот его диагноз, будучи применен к историческому моменту краха коммунизма, предстает перед нами в качестве истинного пророчества. В момент краха были сброшены маски и выявилось предательство духовных руководителей в отношении собственного народа и своей страны. Именно в этот момент советская «интеллигенция» переродилась в либеральную и с удвоенной энергией принялась культивировать иллюзию, будто она в состоянии усвоить «прогресс европейских народов» в один присест, даже не удосужившись поинтересоваться, а какой ценой Европа добилась этого прогресса?

Неизбежно вспоминается та лихорадочная торопливость, с какой советские экономисты на последнем этапе перестройки мечтали провести реформы за какие-нибудь «пятьсот дней». Еще более красноречиво выглядит упорная иллюзия, над которой почти вся советская «интеллигенция» билась из последних сил, чтобы построить западную демократию в России в то время, как сама эта западная демократия уже испускала дух. Они испытывали острое желание заложить наконец в России основы капиталистического рынка.

Выйдя из пеленок коммунистического этатизма, советские «демократы», все до единого, были преисполнены решимости расквитаться с КПСС. Их терзала жажда потребления. Они испытывали любовь к «Макдоналдсу», мечтали покупать товары, сделанные в Италии, и смотреть голливудские блокбастеры. Они даже не понимали, что западный суперэтатизм давно подменил собой рынок и изгнал из своих чертогов последние крохи демократической власти.

Одновременно с этой единодушной иллюзией бывших советских «интеллигентов» Александр Зиновьев, находившийся практически в полной изоляции, предупреждал, что коммунистический этатизм по сравнению с западным этатизмом кажется любительским спектаклем. Всякому, кто еще не был загипнотизирован зарубежными крысоловами, этот факт был отчетливо виден. Тем не менее у большинства населения СССР пелена так и не спала с глаз. За оградой райского сада капиталистический эдем все еще выглядел землей обетованной.

Каждый раз, когда российские демократы оказывались на Западе (в годы перестройки они уже стали «выездными»), они встречались с западными коммунистами, социалистами и социал-демократами, которые, вместо того чтобы предупредить «товарищей» о грядущей опасности, превозносили блага рынка и демократии. К несчастью, все левые силы Европы тоже находились в плену иллюзий. Все это напоминало ситуацию, когда слепой просит другого слепого помочь ему перейти через дорогу. Таким образом, мы стали свидетелями одновременного перехода в рыночный лагерь как европейских интеллектуалов из числа социал-демократов, так и демократов из числа советской «интеллигенции». Правда, последние на практике никогда не горели желанием слиться в экстазе с западными интеллектуалами. Не только слово «коммунизм», но даже слово «социализм» вызывало у них приступ тошноты.

Советские демократы презирали (да и сегодняшние их потомки презирают) какой угодно оттенок розового или красного. Они вожделеют капитализма и Запада. И точка. Объектом их вожделений является отнюдь не социальный строй, который предполагается в рамках капитализма, но его глянцевая лощеная обертка. Они, например, были уверены (быть может, по прошествии 25 лет их дети начнут, наконец, понимать свой промах), что их социальное положение в «Империи добра» будет таким же привилегированным, как и в бывшей «Империи зла». Они не могли вообразить глубину радикальных преобразований, которые в процессе реализации их мечты приведут к краху иллюзий. Им и в голову не могло прийти, что железная лапа коммунизма дотянется до них и в новой системе. Пусть и будет она едва видимой, хитроумной, улыбчивой, но при всем этом ужасающе изуверской.

«На Западе, – подчеркивал Зиновьев, – вырабатывается особая «культура управления», которая со временем обещает стать самой деспотичной властью в истории человечества». Признаки этого уже были налицо, но демократически настроенные бывшие советские «интеллигенты», то есть родившиеся и возмужавшие в советские времена, верили в демократию в том виде, в каком ее преподносила западная пропагандистская машина. При этом они не подозревали, что угодили из огня да в полымя, то есть из грубоватой советской пропаганды (от который они страдали) в тенета неизвестной им, но гораздо более изощренной западной идеологии.

Поборники демократии дружно побежали вслед за крысоловом на край обрыва, полагая, что пропасть, куда они были готовы с энтузиазмом ринуться, и является тем вожделенным Эльдорадо, где царят гражданские свободы, политический плюрализм и демократия. Однако на дне бездны, где рано или поздно им было суждено очутиться, притаился новый авторитаризм, чью безжалостность они не могли даже вообразить. Ни они, ни обитатели «Империи добра». Думаю, сейчас, четверть века спустя, они уже вкусили всю горечь этого плода. Иными словами – перестали быть интеллектуалами, способными вырваться из хоровода, почитающего «идола племени», и встали, наконец, в первых рядах, пляшущих вокруг Золотого тельца.

Правда, в их оправдание можно сказать, что они были не единственными, кто не понимал, что на самом деле означает крах Советского Союза. Однако даже на Западе было немало таких, кто понял, что на горизонте маячит вовсе не «конец истории», но «более верно говорить о том, что в третьей четверти двадцатого века закончился семи– или восьмитысячелетний период человеческой истории, начавшийся в каменном веке с изобретением сельского хозяйства». Советские «интеллигенты» продемонстрировали не больше дальновидности, чем первый и единственный советский президент (и, к сожалению для него, бывший Генеральный секретарь ЦК КПСС) Михаил Горбачев, который назвал свой программный манифест «Новое политическое мышление для нашей страны», но при этом не преминул добавить «и для всего мира». Он, на которого подавляющее большинство россиян возлагает теперь всю ответственность за последовавшую череду трагедий, понимал, что крах системы, которой он руководил, вызовет и последующие обвалы, гораздо более смертоносные и совершенно неуправляемые. Они не могли не затронуть всей планеты.

Чаадаев заблуждался. Падение русского народа оказалось вовсе не тем призывом, с каким русский народ в силу своей трагической и вселенской универсальности должен был обратиться к миру. Падение русских на дно стало сигналом о наступлении гораздо более широкого кризиса планетарных масштабов. Закончилась эпоха советского коммунизма (странный парадокс, ведь советский строй никогда не был коммунистическим). Одновременно прозвучало суровое предупреждение о том, что завершился также и капитализм (тоже парадокс в том смысле, что судороги, сотрясающие XXI век, пробегают корчей по телу мертвого капитализма и по трупу его Франкенштейна – финансового капитала).

Демократическая «интеллигенция» в России действовала в страшной спешке, лишь бы добиться искомого результата. Целью было материальное благосостояние. Если перефразировать того же Чаадаева, советская «интеллигенция» потому покорно побрела за дудочкой нового хозяина-крысолова, манившего к новым берегам, что в прошлом у нее не было ничего, на чем можно было организовать сопротивление. Они вообще не ожидали никакой агрессии со стороны Запада, и потому у них не возникало даже мысли о сопротивлении. Было только море желаний, по воле волн которого они существовали.

Им почудилось, будто они повторяют проект Петра Великого. Ведь русский царь тоже хотел модернизировать Россию и сократить дистанцию, отделяющую Россию от Европы. Но для достижения цели Петр I бросил вызов европейской цивилизации как равный равным. На интуитивном уровне он ощущал угрозу агрессии, но при этом реально понимал, что единственный способ справиться с ней заключается в политике заимствований. Взять у противника самое лучшее – вооружение, организацию и гражданское общество. Да, Петр I брил бороды боярам, но не из духа подражания, а для того, чтобы господствующий класс был достоин своего звания и армии, способной применять западное вооружение для сопротивления западной агрессии. Таким образом, после изгнания польских интервентов русские спустя сто лет смогли расправиться со шведами, а еще через век – и с французской армией.

Этим поступком Петр Великий открыл путь, которым затем последовали султаны Селим II и Махмуд II, а также Кемаль Ататюрк в Турции, Мехмет Али Паша в Египте и государственные старейшины, которые подвергли Японию вестернизации в 1860–1870 годах. Та же история повторилась в рамках политического режима, рожденного Октябрьской революцией, которая между 1928 и 1941 годами практически повторила то, что сделал Петр около 230 лет назад, после того как Россия потерпела поражение в 1914–1917 годах в схватке с Западом. Во второй раз в современной истории Россия была вынуждена согласно самодержавной воле лидера вступить на путь модернизации форсированным маршем, чтобы стать вровень со странами Запада. И взятый Сталиным тиранический курс на технологическую вестернизацию оправдал себя на поле боя точно так же, как и вестернизация Петра.

Вместо всего этого российские демократы эпохи перестройки заняли места в обитой плюшем ложе с видом на историю русского народа. Они разглядывали интерьеры и не видели ничего, что происходит в окружающем мире. Тройка лидеров православных славянских республик – Ельцин, Кравчук и Шушкевич – 8 декабря 1991 года объявили о развале Советского Союза. Они поквитались со своей историей, но не предвидели, что цунами от рухнувшего СССР захлестнет самые дальние берега Мирового океана. Прежде чем утопить свое отчаяние и свою победу в водке, они в совершенно извращенном виде поняли несходство своей страны и своего народа с другими как признак неисправимой «неполноценности».

Их нынешние российские эпигоны выступили в Москве против своего правительства и президента России в знак солидарности с украинскими нацистами, учинившими расправу над русскими на Донбассе. Они выступили против Путина, когда он поддержал Башара Асада, и вынашивают надежду, что там Путин сломает себе шею, как Горбачев в Афганистане. Они аплодируют западным санкциям против России. Они уповают на то, что сопротивление России в ходе этой последней агрессии Запада будет сломлено. Они своими комментариями и справками подкармливают аналитические центры западных держав. Все они мыслят по-ельцински. По сравнению с «демократами» эпохи перестройки разница состоит лишь в том, что нынешнее двоемыслие и «русофобия 2.0» существуют в период смены эпох, где все заранее предначертанные планы уже опровергнуты фактами.

Последние двадцать лет показали, что все самые главные ценности, которые изобрела западная цивилизация, – либеральная демократия, верховенство закона, политический плюрализм, свобода информации, современные коммуникационные технологии, – подверглись растерзанию на глазах у всего мира. Они изуродованы до неузнаваемости. Западная демократия исчезла под властью «хозяев Вселенной». Выборы превратились в плебисцит, где все решает мешок денег. Общественное мнение превратилось в послушную для манипуляций массовидную толпу. Коммуникационные технологии планеты находятся в руках спецслужб и гигантских корпораций, которые контролируют и создают идеологические тренды. Информация подлежит цензуре и самоцензуре не менее строгой, чем в советские времена. При этом цензура чуть более изысканна и более тщательно замаскирована. Общественный дискурс полностью подменило «общество спектакля». Четверть века назад еще было возможно (хотя уже затруднительно) увидеть демократические ценности в «витрине» Запада, теперь все в прошлом. Сохранились обряды, статуи, бюсты, но больше их нельзя ни купить, ни обменять. Взятие власти на Украине в 2014 году штурмовиками под руководством Вашингтона стало похмельным пробуждением для миллионов жителей России. Разве что за исключением русофобов среди русских, которые продолжают спать и видеть розовые сны. Подавляющее же большинство русских очнулись и осознали, что они – народ.