Родин разлепил заиндевевшие веки и тут же снова их захлопнул – небо оказалось слишком низким и слишком синим. А еще оно двигалось. Георгий тоже двигался, точнее, его перемещали. По шуршанию листвы, запаху мерзлой земли и неравномерным рывкам он догадался, что его тащат по лесу на волокуше. Родин попытался приподняться на локтях, но потерпел неудачу – мир вокруг завертелся бешеной каруселью, а голову залило волной горячей боли. «Кажется, сотрясение, – сообразил он, – и довольно серьезное. Кто же это меня так?..» Но воспоминания о недавних событиях оказались неуловимы, как рой бабочек. Вопли, выстрелы, хруст ломающихся костей и матерные крики он помнил, но кто и зачем орал, и что он вообще забыл в лесу – тут провал. Надо бы спросить у того, кто его тащит, но это слишком сложно. Для начала неплохо бы водички глотнуть. Родин еще немножко полежал с закрытыми глазами, пытаясь совладать с накатывающей тошнотой, и еле слышно прохрипел:

– Воды…

Волокуша остановилась, и к его губам приставили холодную фляжку. Родин сделал несколько маленьких глоточков и только после этого заметил, что руки, протянувшие ему воду, были женскими. Грязными, со сломанными черными ногтями, сбитыми в кровь костяшками, но совершенно точно женскими. В недоумении подняв голову, Родин наткнулся на насмешливый взгляд знакомых глаз – перед ним стояла Асенька Оболонская! Его юношеская греза, очаровательная кокетка и стыдливая прекрасница, злой судьбой превращенная в измордованную обритую каторжанку.

– Ася? Но как? Я, верно, в бреду… Что ты здесь делаешь?

Родин растерянно оглянулся по сторонам и обомлел – рядом с Оболонской стоял лучистый японский мальчик. Он держал в своих маленьких ручонках веревку от волокуши и безмятежно улыбался. Япончик! Георгий вдруг вспомнил, что именно из-за него он очутился в сахалинском лесу, из-за него попал в перестрелку с участием беглого каторжника, охотника Силы и надзирателя Ревеня. Причем было в этой перестрелке что-то странное, что-то неправильное, но Георгий, как ни старался, не сумел восстановить в памяти эту странность. «Ладно, после к этому вернусь, – успокоил он себя, – а покамест надо разобраться, что вообще происходит».

– Ася, – решительно начал он, усаживаясь на волокушу и поливая себе голову водой из фляжки, – потрудись объяснить мне, что ты здесь делаешь и почему этот мальчик с тобой? И куда вы меня, собственно говоря, тянете? Говори, иначе с места не сдвинусь!

– Так ведь издалека придется начать…

– Ничего, я не тороплюсь.

Оболонская вздохнула, посмотрела на пацана, потом куда-то в небо, подумала и стала рассказывать:

– Здесь, на каторге, у людей много времени на то, чтобы осмыслить свою жизнь. Сутками сидя с иголкой в руках, я все жалела себя и мужа своего покойного, и Николеньку жалела, а потом поняла – эта жалость меня только разъедает изнутри. Жалость и чувство бессилия от того, что мой сынок от меня так далеко, а я ни пряничка не могу ему прислать, ни весточки. И я решила – чем себя изводить, займусь каким-нибудь полезным делом. Тут как раз эта история приключилась с мальчишкой… Слух прошел, что у нас рядом со школой поселился некий весьма ценный ребенок с двумя японцами. Потом Япония объявила за этого мальчика награду – деньги и свободу. На каждом углу об этом кричали, живым, мол, или мертвым. Если мертвым, правда, тогда меньше денег…

На этих словах Родин нахмурился, а Оболонская густо покраснела и быстренько уточнила:

– Мне это все Вадя Казачков рассказал, ты не думай, я здесь не из-за наживы! Само собой, все переполошились – такие деньжищи! Ромаша Мезольцев, этот ушлый охотник Сила и Ревень первыми в стойку встали, а за ними и все поселенцы – от самых никчемных до самых отъявленных. Тут же кто-то припомнил, что видели мальчишку с двумя мужчинами в обгоревшем домике на отшибе. И представь себе, в одну секунду весь этот сброд поднялся и, наступая друг другу на пятки, устремился туда. Страшно представить, что было бы, если бы япончик оказался в том доме… Они бы перегрызлись! Но мальчишки и след простыл. А вместе с ним пропали и его няньки. Ушли алчные людишки с пустыми руками, злые и недовольные. Меня же как раз в тот день за ягодами отпустили, я мимо проходила, видела это свирепое стадо, которое из домика прямиком в лес направилось…

Ася поежилась и оглянулась на мальчишку. Тот не проявлял никаких признаков беспокойства, явно не собирался сбегать и вообще выглядел очень умиротворенным. И Оболонская продолжила:

– Я тоже пошла в лес. Думала найти этих мужчин с ребенком первой и предупредить их о том, что на них началась нешуточная охота, но не успела – прямо при мне на них напали. Была ужасная бойня, их били чем ни попадя, все кричали, такая суматоха… А я в овраге спряталась и видела оттуда, как мальчик в этом бедламе затерялся и убежал. Смотрю – скачет, как козлик, прямо на меня, и так он в этот момент на Николеньку моего был похож, у меня аж сердце сжалось… Коленька-то в бабушку пошел, татарскую княжну, глазки такие же раскосенькие… Эти все стреляли и стреляли, и уже совсем рядом с мальчиком пули свистели, так что я его за ноги стащила к себе в овраг и телом своим прикрыла. Сверху мы еще лапником обложились, так и переждали, пока все не кончилось.

– Как же они вас не заметили?

– Сама не понимаю, Георгий, но только в этот момент я почувствовала такую благодать, словно не в овраге лежала, а на цветущем лугу… и не с японским мальчиком, а со своим сыночком. Так мне стало хорошо и бестревожно, что даже вылезать оттуда не захотелось. После такого я, конечно, этого мальчишку отпустить никак не могла. Но что же мне было с ним делать? Забрала к себе, на каторгу, никому не сказала, прятала его ото всех, тайком еду носила. Хотя ел он очень плохо. За весь день дай бог чтобы пару травинок сжевал, зато чай любит. Может очень долго с кружкой сидеть, смотрит в нее, смотрит, отопьет глоточек и дальше глядит, будто какие-то письмена читает на дне…

– И что же, – изумился Родин, – неужто никто не заметил, что ты целого человека укрываешь?

– Как не заметить? Заметили все бабы, но смолчали. Тут, на Сахалине, такой закон, что беглых принято покрывать. Хоть и не любят они меня, чистопробные каторжанки, но язык держали за зубами, потому как знали: кто беглого выдаст, сразу с жизнью попрощается.

– А чего твой беглый молчит все время?

– Он немой. Немой, но все понимает. И очень умненький! Представь только, каждый раз он чуял, когда ко мне с проверкой надзиратели нагрянут, и всякий раз перед этим убегал в лес. Я сначала переживала, за ним кидалась, но потом поняла – это он только на время проверки сбегает. Переждет там денек и возвращается ко мне. Золотце мое! – Оболонская с нежностью погладила мальчика по голове и затихла.

– А кто на них напал, ты видела?

– Я не видела лиц и имен никаких не слышала, но сделать это мог кто угодно. Сам мальчик, как ты понимаешь, мне рассказать не может, пишет иероглифы, ручками показывает, но я понять не могу. – Она вздохнула. – А мне тогда в лесу так страшно стало, когда пальба началась, что я сразу спряталась. Недосуг мне было бандитов разглядывать, да и все они на одно лицо – злые, страшные, немытые. Благородные вроде тебя разве будут на ребенка охотиться, чтобы затем его продать?

Тут Родин вспомнил, что на самом деле и его в каком-то смысле можно назвать одним из охотников на ребенка, а из-за последней телеграммы Бориса ситуация и вовсе стала какой-то неудобной: найди, мол, япончика, приведи на площадь… Почему на площадь? Думать и анализировать в состоянии крайнего истощения и с сотрясением мозга у Родина получалось плохо, и он продолжил свой пристрастный допрос:

– Ну а сейчас-то вы как в лесу оказались?

Оболонская посмотрела на него внимательно и категорично заявила:

– Тебя пришли спасать.

– Меня?! От чего же?

– Вадя Казачков заявился ко мне с гостинцами, звал в сожительницы. И так, и этак меня уламывал, платок пуховый подарил, ручки целовал. И ненароком проболтался, что Сила и Ревень с тобой в лес собираются – за мальчишкой. У меня сердце екнуло. Одно дело – если бестолковые каторжники будут по лесам плутать наугад, другое – такие опытные мерзавцы. Сила этот лес знает как свои пять пальцев, все грибные места, все медвежьи берлоги, каждую травинку. Ревень тоже тот еще пройдоха, про него всякое говорят, но одно я знаю точно: ему лучше дорогу не переходить, съест и не подавится. – Ася плотно сжала губы. – Ты же, Георгий, совсем другой породы. Тебе с такой компанией оказаться в лесу – верная погибель. Я поняла, что эти душегубцы тебя попросту используют и убьют. Зачем с тобой барышом делиться за пацана, правда ведь? И ведь как в воду глядела – тут такая страшная бойня была! Мы видели, как один беглый двух других разметал по поляне, будто матерый волк зайчат, остались от них только окровавленные шкурки. А потом ваша троица появилась, и началось невообразимое побоище – Сила с Ревенем, как мальчишку заметили, совсем человеческий облик потеряли, разве что бешеная слюна из их поганых ртов не капала. – Ее передернуло. – Они, понятное дело, сначала решили беглого пришить, который за пацаном погнался, ну а потом уже, наверное, стали бы между собой разбираться, кому награда за ребенка достанется… Да вот только Сила стрелял не в арестанта, а в мальчика. Мертвым его, стало быть, властям Японии сдать хотел. Старый охотник, видно, понял, что ребенок слишком шустер, убегает ото всех, и решил таким образом подстраховаться…

– Вот оно! Вспомнил, что меня так терзало! – Родин хлопнул себя по лбу и тут же пожалел об этом – сотрясенная голова все еще болела. – Я тоже видел, что Сила стрелял в ребенка! Но как же он мог промахнуться? О его меткости легенды ходят! Говорят, он вообще денег на пропитание может круглый год не тратить – употребляет в пищу только убоину да лесные коренья…

– Думаю, дело в мальчике. Заговоренный он какой-то, точно тебе говорю. Сколько времени он провел один в сахалинском лесу, и ничего с ним не приключилось. А ведь не каждый взрослый человек сюда отважится зайти в одиночку… Ты вон с компанией пришел, и то на неприятности нарвался. Мы же видели, как твои бедовые компаньоны тебя по голове огрели и бросили медведю на съедение. Я подумала… – Ася замялась, опустила глаза и тихим голосом произнесла: – Подумала, спасу тебя, а ты в благодарность за это спасешь меня – поможешь доказать, что я мужа не убивала, восстановишь мое доброе имя. Знаешь, я ведь все эти годы тебя вспоминала. Помнишь, как впервые тебя увидела на катке?

Конечно же, Родин помнил тот волшебный вечер накануне Рождества. Снег валил крупными хлопьями, залепляя глаза и растекаясь холодными лужицами за шиворотом, и казалось, что вся Москва в этот вечер собралась на Патриарших прудах. Георгий сразу заприметил в шумной, опьяненной весельем толпе скромную девушку с белой муфточкой. Девушка нарезала неуверенные круги, то и дело заезжая на дорожку для конькобежцев. Один из этих стремительных гонщиков пролетел, выпуская клубы пара, совсем близко от нее и едва не сбил с ног. Ася закружилась, как волчок, и, потеряв равновесие, упала… Упала прямо в объятия Родина, охнула, покраснела и премило округлила свои ореховые глаза. Он водрузил девушку обратно на лед, галантно подал локоть, и через пару кругов вдвоем они оба поняли, что это случайное знакомство было не что иное, как настоящее рождественское чудо…

А теперь они находились на краю света в Богом забытом лесу и в самом незавидном положении. Он – с разбитой головой, она – с разбитым сердцем и к тому же в статусе беглой каторжанки.

– Ох, Асенька, натворила ты дел… А сейчас-то вы куда меня волочете?

– Пока я сооружала волокушу, мальчик на земле нарисовал медведя и сказал, что надо идти – к нему. Это значит к айнам, у них тут деревушка неподалеку, а медведь – их священное животное.

– Как сказал? Он же немой.

– Я его голос в своей голове слышу, хочешь – верь, хочешь – нет. – Оболонская пожала плечами, а сам япончик закивал и указал пальцем вглубь леса – туда, мол.

В планы Родина никак не входило посещение деревни коренных жителей островов, однако же он понимал, что в таком состоянии, да еще и с беглой каторжанкой и мальчишкой, за которым охотится весь Сахалин, возвращаться в город опасно. Тем более что ему нужно было все хорошенько обдумать: кто выкрал япончика, как он убежал, кто убил агентов и зачем его огрели по голове, но оставили в живых?

– Вот что, – деловито сказал он, – я вполне в состоянии передвигаться самостоятельно. Ведите меня к вашим айнам, а волокушу бросим здесь, а не то по ее следам нас найдут уже к рассвету.

С этими словами Родин встал, но мир тут же перевернулся, и снова стало темно.