Дорога домой, на первый взгляд такая короткая, отняла у Родина последние силы. Погода на Сахалине была обманчива: ласковое осеннее тепло исчезало, как только солнце заходило за горизонт. С наступлением сумерек на острове властвовали холодные жестокие ветра, которые налетали с моря, как дикие кочевники, не щадя никого. Они хватали путников, распахивали их пальто, пробирались под рубашки и жгли кожу не хуже раскаленного клинка. Они сбивали с пути, не давали поднять головы, запутывали. Казалось, они готовы утащить любого в свое темное царство и там, заморозив, оставить навек в плену. Георгий, сгибаясь под очередным особо яростным порывом, вдруг поймал себя на мысли, что прекрасно понимает местных жителей, которые наделяли явления природы божественной сущностью: ну разве может такой ветрюган быть чем-то, кроме темных сил, которые замыслили нипочем не пускать его домой?!

Ноги с трудом передвигались, казалось, вся усталость от сумасшедшего дня в местной больнице навалилась в одночасье, будто спевшись с ветром-разбойником. В какой-то момент Родин даже решил, что он потерялся, заплутал, но именно в этот момент перед глазами замаячили крыши и огоньки поселка. У Георгия открылось второе дыхание, он будто потерпевший кораблекрушение кинулся вперед, как тонущие кидаются к спасительной суше. Каждое тускло светящееся окошко было маленьким маячком, который обещал, что герой не окончит свои дни бесславно и глупо, замерзнув насмерть в паре метров от собственного жилья. Правда, теперь Родину предстояло преодолеть новое препятствие: он вдруг осознал, что начисто забыл, как выглядит дом, выделенный ему на постой. Он помнил дверь, грубо окрашенную синей краской, помнил новую, недавно справленную крышу, которая торчала из-за невысокого, наскоро сбитого забора… Но таких домов вокруг было много: поселенцы ставили избы хоть и ладные, но без претензий на оригинальность, в местном суровом краю было не до излишеств.

Наугад постучавшись в ворота и разбудив, как показалось по лаю, целую свору собак, Георгий вдруг задумался о своей невесте: а поехала бы она за ним в эти края, случись чего? Ждала бы она на лавке в крестьянской избе, пока он вернется? Ответа Родин дать не успел, потому что дверь в дом отворилась и зычный голос с недовольством и парой матюгов поинтересовался, кто изволит гулять и честных людей беспокоить в такое время. Родин, ничуть не смутившись, в тон собеседнику ответил, что новый доктор заплутал.

Через секунду в воротах показался коренастый мужичок, густо заросший бородой. Он едва доставал Георгию до плеча, но был таким широким, что казался даже крупнее.

– Новенький? – поинтересовался он. – Эко тебя угораздило в такую непогоду шляться по ночи! Тебя небось в новый дом поселили, где Марфа хозяйничает. Ох, и огонь бабенка! Пойдем, провожу, а то в первый же день лекаря потеряем.

Мужик вышел на улицу, потеснив Родина плечом, следом из ворот выскочил огромный пес, подозрительно смахивающий на волка. Да и вообще, сам мужик напоминал лешего. Впрочем, как уже успел заметить Родин, в этих краях каждый второй напоминал ребенка леса.

– Ох, хорошая тебе досталась хозяйка!.. – Мужик шел легко, казалось, ветер, который только усилился, вообще не доставляет ему никаких неудобств.

– Да? Мне она тоже показалась приятной женщиной, – пробормотал Георгий, натянув воротник пальто выше ушей. Отвечал он, по правде сказать, из чистой вежливости: все, чего ему на самом деле хотелось, – упасть на кровать и заснуть.

– Да, бывало совсем тоска наступит, да я-то тож, как ты, бобылем хожу, придешь к ней вечерком, а она только смеется да все говорит: «Заходи, я не жадная!» В городе своем ты такую не найдешь, все там больно важные, носы воротят.

– Да… действительно, – деликатно отозвался Родин.

Ну, не станет же он объяснять, что и в городе таких «нежадных» пруд пруди, а он на самом деле уже почти под венец шагает. То есть сейчас он, конечно, шагает к доброй Марфе, но как только в Старокузнецк вернется, так тут же сменит направление в сторону семьи и жизни приличного человека.

– Ну, все, дохтур, бывай! Вот твоя хата!

С этими словами мужичок на прощанье похлопал Родина по спине так, что тот чуть не влетел носом в собственные ворота, но те, на счастье, как раз отворились.

– Ох, барин, чего же вы так задержаться изволили? Совсем озябли! И наряд-то у вас не по погоде, – тут же начала ворковать вокруг столичного гостя Марфа.

Родин даже и не понял, как ей удалось так незаметно проводить его в дом, раздеть и усадить за стол. Явственно ему вспомнилась его нянюшка, которая точно так же, под тихое свое воркование, могла успокоить и его, и братьев, как бы сильно они не расшалились. Она будто окутывала заботой, убаюкивала, подавляла волю. И все так играючи, ладно и складно, словно все идет своим чередом и только так идти и может. Наверное, именно так и действовала в сказках Василиса Премудрая.

Родин ел и чувствовал, что полностью расслаблен впервые за долгое время. И не было в его голове ни одной мысли. Было ему хорошо и спокойно, будто все происходящее не больше чем детская забава, от которой самая большая неприятность – разбитое колено.

К чаю Марфа подала варенье из диковинной ягоды жимолости (кислое и сладкое одновременно) и рюмку водки. Так, признаться, доктор еще не чаевничал, но в чужой монастырь со своим уставом не лезут, так что выпил он и закусил горбушкой со сладким угощением, запил все обжигающим чаем, заваренным с какими-то травами, и окончательно понял, что вот он и нашел свой рай на земле, по крайней мере на этот вечер.

Родин благостно улыбнулся, сладко зевнул и от души потянулся, уже предвкушая здоровый сон, но тут встретился глазами с хозяйкой. Марфа выглядела немного удивленной и растерянной.

– Барин, когда любиться-то будем? Ты уже, почитай, одним глазом десятый сон видишь…

Родин как услышал вопрос, так чуть со стула не упал, насилу поймал равновесие. Эка хозяюшка оказалась щедрая: сама себя первому встречному предлагает. Такое не во всех домах терпимости увидишь, а тут забесплатно представление. Георгий насилу подавил первый порыв просто выгнать наглую особу вон, но потом рассудил, что самому справляться здесь с хозяйством будет невыносимо, поэтому сменил гнев на милость.

– Да ты что, Марфа, у меня же невеста есть! Я ж, почитай, женатый человек, – начал увещевать Родин. Он еще хотел добавить про «побойся Бога», но решил, что смелости женщине не занимать, так что весьма вероятно, что надлежащего пиетета она ни перед Богом, ни перед дьяволом не испытывает.

– Ну и что?! Эка невидаль! – махнув рукой, улыбнулась Марфа. Для нее все эти надуманные тонкости межличностных отношений не имели никакой силы. – Раз уж меня к вам приставили, значит, так надобно.

Вот так – никаких рефлексий, раздумий или душевных метаний. Все по-простому, на инстинктах. В этом суровом краю, когда здоровые мужики к вечеру могли помереть от зверья, хвори али еще какого несчастного случая, верных не было. Не было никакого права собственности на другого человека. Марфа и представить не могла, что ее «надобно» может обидеть какую-нибудь женщину или даже расстроить чью-то семейную жизнь. Для нее в любовных утехах не было чувства, как у самки, которой движет природная необходимость.

Все это Георгий читал на лице этой молодой русской бабы, которая ничего в жизни, кроме убогой жизни на отшибе цивилизации, не увидит, которая нарожает ораву детей от таких вот случайных любовников, которая рано состарится и сгинет здесь, всеми забытая… И так стало Родину ее жалко, что захотелось ему приласкать Марфу, проявить сочувствие в той форме, в которой она его поймет и оценит.

Он подошел и нежно поцеловал ее в губы.

Ох, не зря писал классик про женщин в русских селеньях. Ну, тех самых, которые фокусы показывают. По крайней мере, у Георгия не оставалось сомнений, что он участвует если не в цирковом шоу, то в древней вакханалии точно. Марфа была будто порождением первобытной стихии, того самого женского естества, о котором что-то заунывным голосом рассказывал профессор на курсе мировой культуры. Она была царицей и рабыней, она поклонялась и властвовала. Георгий не уставал поражаться, откуда у него только силы берутся, но его вновь и вновь утаскивал водоворот страсти Марфы.

Когда они наконец блаженно растянулись в кровати, Родин бесцеремонно закурил, впрочем, его компаньонка никакого недовольства не проявила. Весь сон у Георгия как рукой сняло. Марфа, будто родная земля в былинах, напитала его какой-то неиссякаемой энергией. Мысли рвались вперед.

«Все-таки очень несуразная история с этим мальчиком, – рассуждал про себя Родин, уже и забыв, что он не один. – Зачем было тащить такого ценного участника операции за сто верст от Японии?! Подвергать опасности на море, да еще и держать здесь, на Сахалине, на русской земле? Ох… что-то мне братец недоговаривает… Опять я в историю попал из-за родственников, ничему меня жизнь не учит!»

Родин, ухмыльнувшись, крякнул, чем вызвал у любовницы приступ звонкого, будто перезвон капели, смеха. Этот красивый и действительно чрезвычайно располагающий к себе смех напомнил Родину, что у него вообще-то гостья. Причем гостья, которая может стать источником новой информации.

– Марфа, – начал он без обиняков, решив, что теперь-то юлить уж смысла нет, – скажи-ка мне, душа моя, что у вас тут за истории с пропавшими людьми? Я сегодня в госпитале слышал, мальчонка какой-то исчез.

– Барин, глупости это все! По мне, так как пришли, так и ушли… туда им и дорога! Не бери в голову. Это ж мальчонка ихний был, – девушка небрежно махнула рукой в сторону окна, – узкоглазых. По-нашенски ни бельмеса не понимал. Я-то один раз только его и встретила случайно, когда в лес за ягодой ходила. С провожатым он был. Дерганый этот мужик какой-то: я к нему здороваться, а он пацаненка в дом и на меня так недобро зыркает. Ну и пес с вами, думаю, сильно нужно мне с такими знакомство водить. А потом как испарились. Будто в воду канули!

– В воду… Да, это ты точно сказала…

Мысли Родина снова заторопились вперед, складываясь в тонкие и порой неровные, но все же звенья цепочки. Итак, прежде всего необходимо выяснить, что же недоговаривает брат. Родин набил трубку еще раз и начал вспоминать все странности, которые ему удалось подметить за прошедшие дни.

Во-первых, странный старик. Родин увидел его, еще не сойдя с парохода. Да и сложно такого не заметить: шел посреди людской реки медленно, будто и не было никого вокруг. Суетливая толпа толкала старика со всех сторон, а он не спускал глаз с неба, будто Бога там видел. И похож он был на волхва с картинки в старой книжке с былинами, которую любил рассматривать маленький Георгий: седые волосы развеваются на ветру, в одной руке у него верба, другая сложена как для благословения. Видимо, местный юродивый, и как раз о нем говорила молодая учительница… Он играл с мальчишкой.

– Так, голубка, а расскажи-ка мне еще вот что: повстречал я в порту у вас чудного старика… В белом весь, седой, бородатый…

– Так это наш местный юродивый. Казанцев фамилия, – начала Марфа, радостная оттого, что может быть полезной барину, хоть тот и задавал очень странные вопросы. Впрочем, по меркам бабенки, все врачи были не менее чудными, чем старик с религиозной манией. – Он весь год так и ходит: босой да в этой хламиде из арестантского сукна. Его родные, пришедшие за ним на Сахалин, сделали себе источник дохода из «блаженненького», ходят за ним и выпрашивают милостыню на божьего человека.

Родин думал только о том, насколько одухотворенным выглядел старик. Будто светящиеся бледно-голубые глаза, плавные движения, блаженная улыбка были такими трогательными, что хотелось его защитить от холодного мира, в котором он был явно лишним. Ему тут же вспомнился один священник, которого он повстречал на Русско-турецкой войне… Впрочем, нельзя отвлекаться.

– А еще мне доктор рассказывал, что у вас какие-то бунты здесь были.

– Конечно, были, чай, не в столице! Сброду-то у нас отменного понабралось, – отчего-то не без гордости заявила Марфа, а Родин только головой покачал. Вот оно невежество в действии! И ведь не оттого, что человек плохой, просто дремучий!

– Доктор ваш про какие-то холерные бунты говорил…

– А, так это как раз из-за старика Казанцева! Это он на базар пришел и давай вопить, что доктора холеру выдумали, чтобы людей илом присыпать. То есть хоронить заживо! А у нас местные горемыки и так мрут как мухи, такого предательства от лекарей не снесли и пошли с камнями дохтуров бить. Говорят, даже зашибли кого-то… Сама-то я не видала.

– Марфа, – перебил ее Родин, – ты сама-то веришь, что врачи могли холеру придумать?!

– Вы, люди ученые, все какие-то непонятные. Не разумею я, что там у вас в мыслях. Да я и не лезу не в свои дела.

С этими словами Марфа встала и начала торопливо одеваться сноровистыми движениями. Видимо, уходить впопыхах ей было не впервой.

«Надо мне переговорить с этим Казанцевым. Какая-то незаурядная личность, этот предводитель народных масс», – пронеслось в голове у Родина, прежде чем сон наконец-то одолел его.