Глава 18
И так бывает
Шел апрель 2001 года. Земля зеленела свежей травой, пригорки золотились мать-и-мачехой, снегопады сменились дождями. В один из таких дождливых дней я дежурил в больнице.
Леонтий Михайлович поменял планы и решил задержаться у нас еще на пару месяцев. Были какие-то проблемы при ремонте квартиры, так что он часто выезжал в область контролировать процесс. Вот и тогда была пятница, день дежурства Ермакова, но дела позвали его в город. Он упросил меня отдежурить, а сам укатил вечерним поездом, пообещав прибыть в понедельник.
Ох, не люблю я дежурить по больнице! Ладно если привезут хирургическую патологию, а если другую? И страшно, и неинтересно, и дежурство превращается в каторгу. Хорошо, что еще отменили освидетельствование нетрезвых водителей.
Честно говоря, это плохая примета — подменять дежурантов, но мне хотелось выручить шефа. «Тем более завтра суббота, — думал я. — Можно отдохнуть, и Саныч дежурит на дому экстренным. Дам ему сегодня расслабиться, у нас если кто из хирургов по больнице дежурит, то экстренных на мелочовку не вызываем, сами справляемся».
Дождь усилился, громыхнула молния; неожиданно около полуночи отключили свет и телефон. «Вообще замечательно! — рассердился я. — Света нет, связи нет! Можно спать ложиться!»
Перед отбоем я проверил медсестер — они зажгли керосиновые лампы; выдали одну и мне, так как электрический фонарик, положенный дежурному врачу, уже практически выдохся. Пожелав всем спокойной ночи, я отправился спать — ординаторская у нас тогда располагалась на последнем, третьем этаже — и быстро заснул под шум дождя.
— Дмитрий Андреевич, Дмитрий Андреевич! Вы где? — услышал я тревожный голос дежурного фельдшера «скорой».
— Здесь я, на диване! Сейчас лампу зажгу!
Свет керосинки выхватил знакомое лицо из темноты.
— Что случилось?
— Да тут к вам с ребенком пришли, хотят пообщаться!
— Пусть проходят, а который час?
— Два часа ночи!
В ординаторскую вошли две молодые женщины, одетые в мокрые плащи. Та, что помоложе, держала на руках грудного ребенка.
— Вы дежурный врач? — с вызовом спросила старшая женщина.
— Да, я, а что произошло?
— Нам сказали, что вы хирург, но нам нужен педиатр! У Коки три дня температура под сорок и кашель! Нам нужен детский врач!
— Сожалею, но света нет, связь тоже не работает.
— Безобразие! А что есть?
— Ничего нет, но я могу посмотреть вашего Коку.
— А вы сумеете? — с недоверием покосилась на меня недовольная дама.
— Думаю, да. Я, знаете, в свое время закончил медицинский институт, а там нам как раз преподавали и курс детских болезней.
— А вы еще и остряк! Издеваетесь, да?
— Ну, как можно, я же доктор. Я всегда готов прийти на помощь страждущим! Вот вы три дня сидели и смотрели, как у вашего мальчика поднимается температура и развивается кашель, вместо того чтоб как все нормальные люди или на дом врача вызвать, или на прием прийти.
— Я, между прочим, только сегодня из Москвы прилетела, я там живу! — надулась дама.
— Нет! Вы тащите больного малыша по улице, ночью в дождь, — словно не слыша ее, продолжал я. — А когда вам предлагают помощь, вы начинаете привередничать. А нет у нас педиатра сей момент, нет! Тут не Москва, а глухая провинция. Днем надо приходить к педиатру!
— Да как ты со мной разговариваешь?! — вспылила дама, перейдя на «ты». — Да, я! Я!
— Скажешь, что я здесь последний день работаю? Так я это сто раз уже слышал! — теряя терпение, перебил я даму. — А кто будет работать — ты, что ли? Ты будешь по ночам ждать, что к тебе заявятся с ребенком, болеющим три дня, и начнут права качать, ты?
— Маша, прекрати! — подала голос девушка с ребенком. — Доктор прав, надо вовремя обращаться. И он не виноват, что нет света и телефон не работает.
— Он не виноват! — завопила Маша. — Он, конечно, не виноват! Да здесь все виноваты! Здесь все уже прогнило! Все на ладан дышит, дождь пошел — свет отключили, молния блеснула — телефон не работает! О, как хорошо, что я вовремя отсюда смоталась! И тебе, Верка, говорю, бросай ты своего водителя, и поехали со мной в Москву! Тут даже медпомощь оказать не могут!
— Э, спокойно на поворотах, мадам! Я вам в помощи не отказывал!
— Ты? — кинув презрительный взгляд в мою сторону, сквозь зубы выдавила Маша. — Ты вон только на диване дрыхнуть можешь!
— Доктор, — подала голос Вера. — Не обращайте внимания на мою сестру, она только вечером приехала, устала. Посмотрите Коку, пожалуйста.
— Укладывайте ребенка на диван, раздевайте, я пока фонендоскоп на посту возьму.
— Даже фонендоскопа у них своего нет, — зашипела мне вслед Маша.
— Ну, хирургу он на шее и не нужен, — мимоходом объяснил я. — Заодно и градусник возьму, температуру померяем.
— Боюсь, у вашего ребенка пневмония, — заключил я после осмотра. — Слышу влажные хрипы, больше слева, температура сорок градусов, нужно госпитализировать в стационар.
— А вы вот так, без снимка и анализов, сразу пневмонию ставите, да? — не унималась Маша.
— Я не поставил, а заподозрил, а снимки наиболее информативны на седьмой день заболевания. Тогда уже четко видно пневмонию рентгенологически. В любом случае надо отправить Коку в детское отделение, а анализы утром возьмут.
— И что там ему будут делать? — с ехидцей в голосе спросила Кокина тетя.
— Назначу антибиотики, отхаркивающие. Утром подойдут педиатры и подкорректируют лечение. Пойдемте, я вас проведу в детское отделение.
— Ну уж дудки! Никуда мы не пойдем! — встала на дыбы Маша. — Вот утром и придем к детскому врачу, мы тут рядом живем, через дорогу, а сейчас дай нам что-нибудь от температуры.
— Я так понимаю, мать не вы, поэтому не вам решать, уважаемая. Мамаша, что скажете? Ребенок-то ваш, вам решать.
— Я… Я не знаю, — Вера испуганно посмотрела на сестру.
— У ребенка температура сорок, — напомнил я.
— Так, все, концерт окончен! — перехватила инициативу старшая сестра. — Еще не хватало, чтоб пневмонию хирург лечил! А если б у нас ухо болело, тьфу-тьфу-тьфу, гинеколога позвали бы?
— Дежурила бы гинеколог, она бы осмотрела. Что тут такого, это районная больница.
— Бардак! Все, Вера, мы уходим отсюда! Ты нам дашь жаропонижающего?
— У нас детского нет ничего, но вы можете купить панадол на «скорой», там есть аптека.
— Ты слышала, Вера, у них нет детского жаропонижающего, мы еще и купить должны! А?! И это оказание экстренной помощи! Бардак!
— Пришли бы днем, раз через дорогу живете, и не было бы никаких проблем, — напомнил я.
— О, ты еще нас учить будешь, когда нам приходить! — заголосила Маша. — Вера, заворачивай Коку, пошли на «скорую» за панадолом! Бардак! Эй, хирург, подсвети, где тут выход!
Друг за другом мы вышли из ординаторской. Впереди шел я, подсвечивая дорогу керосиновой лампой, сзади ступали женщины.
— Вера, дай мне Коку, я понесу! А то еще упадешь тут у них в темноте! — потребовала Маша.
Вера передала ребенка ей, и мы продолжили движение.
— Осторожно! — предупредил я. — Тут ступеньки крутые!
— Ты давай свети, а не болтай!
Когда оставался последний пролет, я высоко поднял лампу вверх:
— Внимательно, там вторая ступенька с выбоиной!
— Не учи, а? — рассвирепела Маша. — Вижу я все!
Неожиданно для всех тетя Коки споткнулась на ровном месте, мальчик выпал из ее рук и как в замедленной съемке покатился вниз, подпрыгивая на каждой ступеньке. Я бросился к нему, но с лампой в одной руке оказался не очень проворным и поймал драгоценный сверток только в конце пролета. Кока предательски молчал.
— А-а-а-а-а!!!! — заголосили в унисон бабы. — Убился! Костя! — и бросились ко мне. — Что с ним! А-а-а-а!
Я положил мальчика на стоящую в коридоре лавку, мать трясущимися от страха руками развернула кулек. Я поднял лампу повыше. Кока, хмурый и недовольный, увлеченно сосал собственный кулак.
— Уф, слава богу, жив! — выдохнула мать и обессиленно рухнула на пол.
— Гадская больница! Гадские условия! — завела старую песню ее сестра.
— Маша, хватит! — рявкнула Вера. — Ты во всем виновата! На кой черт ты потащила меня ночью в больницу? Утром бы спокойно пришли, и ничего этого не было бы!
— Я? — оторопела Маша. — Я же хотела как лучше!
— Чуть Коку не угробила! — утирая слезы, произнесла Вера, закутывая малыша в одеяло. — Руки у тебя из жопы, и жопа вместо головы. Пошли домой!
— Пошли, только я этого так не оставлю! Завтра же, а, нет… — Маша посмотрела на часы, — уже сегодня напишу жалобу. Обязательно напишу!
— Вы под ноги смотрите, — посоветовал я, открывая входную дверь. — Здесь приступочек, аккуратней!
— Опять ты, хирург, меня учишь, я…
Договорить Маша не успела: поскользнулась на мокрых ступеньках и, падая, выбила из моих рук лампу. Раздался звон разбитого стекла, лампа опрокинулась на Машу, керосин выплеснулся на ее спину и вспыхнул ярким пламенем.
На сей раз реакция не подвела: я схватил мокрую мешковину, лежавшую под дверью как коврик, и ловко набросил на пострадавшую. Огонь мигом потух, не успев как следует разгореться.
Я метнулся в отделение и с новой лампой вернулся к женщинам.
— Вы в порядке?
— Да какое в порядке! — простонала Маша.
Я затащил ее в коридор и осмотрел настолько тщательно, насколько позволил свет керосинки.
— Доктор, что с ней? — испуганно спросила Вера.
— Да вроде цела, ожогов нет, только в грязи вся испачкалась. Маша, пошевелите руками, ногами.
— Да шевелится все! Только что ж так бензином воняет?
— Это не бензин, а керосин, из лампы на вас вылился. Лучше пусть воняет, чем горит! Подымитесь на хирургию, умойтесь.
— Ну уж нет! Хватит! Сыта я вашей хирургией по горло! Ни хрена не помогли, ребенка чуть не угробили, меня чуть не сожгли! Бардак!
— Маша, напоминаю: я предлагал вам помощь, вы сами отказались от госпитализации. Ребенка из рук выронили вы, и лампу на себя тоже вы сами опрокинули. Скажите спасибо, что я вас вовремя потушил, а то и правда могли бы сгореть заживо.
— Что? Я еще и спасибо должна говорить? Ну это уже наглость, хирург! Теперь я этого точно так не оставлю!
— Маша, а не заметили, что каждый раз, как вы начинаете угрожать мне, с вами случается что-то неприятное? Не обратили внимания?
— Я обратила, — подала голос Вера. — Извините нас, мы пойдем.
— Давайте до «скорой» доведу, а то ваша сестра, не дай бог, еще что-нибудь вытворит.
— Не беспокойтесь. Дождь прошел, вот и луна выглянула, дорогу видно. Спасибо за все, до свидания!
— До свидания!
— До встречи у прокурора! — снова возбудилась Маша. — Я так этого не оставлю!
В понедельник я узнал у заведующей детским отделением, что ребенка вместе с мамой госпитализировали в субботу. Мой предварительный диагноз «пневмония» подтвердился. Я решил заскочить к ним и узнать, как дела.
— Добрый день, как себя чувствуете? — спросил я у Веры, забежав в палату.
— Ой, доктор, здравствуйте! Спасибо, лучше! Вы знаете, а ваш диагноз совпал! Мы утром пришли, нам и педиатра вызвали, и анализы сделали, и снимок, и лечение назначили, — затараторила молодая мамаша.
Проговорив минут десять и убедившись, что с ребенком все хорошо, я засобирался в хирургию:
— Ну, мне пора, рад, что у вас все замечательно, что Кока ваш поправляется! Всего наилучшего!
— Доктор, еще раз вам спасибо! А что ж вы про сестру не спрашиваете?
— А что мне ваша сестра?
— Ну, она же хотела в прокуратору на вас жалобу написать!
— Так пусть пишет, а то в прокуратуре не знают, в каких условиях мы работаем! Ее право!
— Да не будет она писать! — рассмеялась Вера. — Наоборот, она вам очень благодарна, что вы ей жизнь спасли! Мы домой пришли, она на кофточку глянула, где пятно от пламени осталось, и расплакалась. Говорит, какая ж я дура, человек мне жизнь спас, а я жалобу хотела написать:
— Как трогательно! — усмехнулся я. — Лучше бы она за своим языком следила.
— Дмитрий Андреевич, не сердитесь. Она как замуж за москвича вышла, за офицера — тут у нас служил, — да в Москву укатила, так сразу зазналась. А вообще она добрая!
— От доброты, значит, в прокуратуру собралась.
— Да не пойдет она! Погорячилась! Она вообще хотела перед вами извиниться, да боится, что вы ее прогоните!
— Пусть приходит, я ее не съем.
Но Маша так и не подошла.
Среди пациентов встречаются и образованные, и неучи, бедные и богатые, умные и недалекие — и со всеми надо найти общий язык, всех надо расположить к себе, чтобы помочь и спасти. Но, отработав почти шесть лет в ЦРБ, я неожиданно столкнулся с человеком, которому хотелось не помочь, а…
К нам из КПЗ привезли педофила. Молодой парень изнасиловал и убил четырехлетнюю девочку. Не понимаю, чего ему не хватало, не знаю, как вообще можно изнасиловать маленького ребенка, и, кажется, не хочу понимать. Я хорошо знал родителей этой девочки, они были нашими с женой приятелями. Их горе было безмерно: они не только потеряли любимую дочь, но и сходили с ума, представляя, каким кошмаром были последние минуты ее жизни.
И ее убийцу, этого подонка, привезли к нам в хирургию.
Поймали его довольно быстро, месяц держали в местечковой КПЗ — а больше закон не дозволял, и надо было этого урода этапировать в областное СИЗО. Если тут он сидел в отдельной камере, то в городской тюрьме должны были поместить в общую, а всем известно, как зэки обходятся с насильниками. Пытаясь избежать отправки, педофил проглотил длинный гвоздь.
На рентгенснимке было четко видно, что гвоздь пока находится в желудке.
Я искал, но не нашел приличного пособия по хирургической тактике инородных тел желудочно-кишечного тракта. Иными словами, нет такого руководства, где бы было достаточно четко прописано, что делать с пациентом, проглотившим тот или иной предмет.
Большинству хирургов встречались люди, проглотившие какие-то предметы или засунувшие что-то в прямую кишку. Известно, что большинство инородных тел выходит естественным путем, главное для них — пройти баугиневу заслонку, место перехода тонкой кишки в толстую.
Я помню учебный фильм, отсмотренный еще в ординатуре: швейная иголка проходит кишечник. Попав в просвет органа, она перистальтической волной уносится вперед. И как только касается стенки кишки, мышцы рефлекторно сокращаются и отфутболивают иголку дальше.
Однажды я наблюдал, как семилетний мальчик «родил» в горшок швейную иглу, проглоченную из озорства. А двадцатилетняя девушка, наглотавшись канцелярских кнопок из-за неразделенной любви, через сутки какала этими кнопками, создав очередь в туалет. Ни одна не задержалась в организме. Конечно, так бывает не всегда, но довольно часто.
Гвоздь в желудке подонка, скорей всего, и проскочил бы в ЖКТ. Поселили преступника в отдельной палате с милиционером, правда, левую руку приковали наручниками к кровати. И он лежал себе, сытый, довольный, мамка ему пирожки таскала, откармливала, а он книжечки почитывал и отсыпался.
Когда родители убитой девочки узнали, что убийца лежит в нашей больнице, примчались ко мне:
— Проведи нас, мы с ним поговорим.
— Провел бы, да не могу. При нем менты постоянно — один в палате, второй снаружи.
Ребята аж почернели, когда услышали это, но я сказал им, что больше подонок никого не изнасилует. А как? А так.
Я где-то читал, что в африканском государстве Зимбабве принят закон — «око за око, зуб за зуб», причем в прямом, а не в переносном смысле. Если кто кому зуб выбил, то и его зуба лишат. Изнасиловал — раздвигай ягодицы, украл — просим на плантацию долг отрабатывать, ну а если уж убил — не взыщи! Дикие люди, а закон логичный. По статистике, 90 % насильников и извращенцев, отсидев, берутся за старое.
— А нельзя его в город отправить? — спрашиваю у конвойных. — При СИЗО есть же больница с хирургическим отделением.
— Не положено! Вдруг с ним что-нибудь случиться по дороге! Нас же всех потом тут так оттарабанят, что мало не покажется.
— Да ничего с ним не случится. Хотите, я вам заключение напишу?
— Это не к нам, к начальству, мы люди маленькие, такие вопросы не решаем, наша задача охранять, чтоб не убежал и чтобы его никто не прикончил.
Милицейское начальство тоже оказалось пуганым и велело либо оперировать в нашей больнице, либо ждать, когда гвоздь выйдет сам.
Мы ждали сутки. Каждые три часа делали снимки. А педофил трескал мамины пирожки и похохатывал над книжечками.
— Ну, что, — сказал я. — Хватит жрать! Готовься к операции.
— Как к операции? — побледнел педофил. — Давайте подождем!
— Давать будешь ребятам в камере, тебя там уже ждут! Все, больше не кормите его. Промывание желудка, три часа ждем — и на операцию. Баста!
— Так это, доктор, — извращенец аж завибрировал от испуга. — Я раньше еще и больше гвозди глотал, выходили нормально.
— Когда раньше?
— Так он уже десятку сидел за изнасилование, вот только два месяца назад освободился, условно-досрочно, за хорошее поведение, — вставил милиционер.
— А, так ты у нас насильник-рецидивист?
— Точно, рецидивист! — поддержал тему милиционер. — Он еще по малолетке сел, и на зоне «петухом» ходил, поэтому не хочет возвращаться.
Я понял, что должен действовать.
Кастрировать мужчину — значит в определенном смысле лишить его яичек, которые вырабатывают мужской половой гормон — тестостерон. Сперма также вырабатывается яичками и попадает в половой член во время коитуса через специальные протоки. Пересечение, или перевязка, протоков прекращает доступ сперматозоидов, и в конечном итоге они прекращают вырабатываться (по другим данным, их количество уменьшается). Мужчина становится бесплодным. Операция называется вазорезекцией. Полового влечения она не снижает, зато сводит на нет вероятность беременности жертвы при изнасиловании. Если к этому добавить и перевязку артерий, кровоснабжающих яички, то наступает их гибель. Они вроде как в мошонке различимы, но это уже не то. Мертвые яички усыхают и не вырабатывают мужские гормоны. Без них у такого человека начинает расти грудь, выпадают волосы на лице, откладывается жир на ягодицах, и он постепенно начинает приобретать очертания женщины. Дальше у него пропадает эрекция и влечение к женщинам. Половой член служит исключительно для отвода мочи. Получается кастрация в чистом виде, но с оставлением на память яичек.
Незаметно удалить яички без согласия владельца невозможно. А выполнить вазорезекцию с пересечением яичковых артерий — запросто! Семенной канатик, в котором расположены эти трубчатые структуры, расположен в мошонке и из нее через паховое кольцо проникает в живот. Я мог на этом уровне легко «перехватить» проток в животе во время операции на органах брюшной полости.
— Доктор, обождите! — захныкал педофил. — Ну почему сразу же обязательно операция! Дайте мне слабительное, у меня кишечник хорошо работает, выйдет этот гвоздь.
— Точно, кишечник у него хорошо работает, особенно его нижняя часть! — ухмыльнулся конвоир.
— Не выйдет, — твердо проговорил я. — У тебя раньше была операция по удалению аппендицита, образовались спайки в этом месте, просвет кишки сузился, поэтому инородное тело и застряло.
— Ой, я так боюсь! Надеюсь, под наркозом будете оперировать?
— Еще чего! Какой наркоз! Только под местной анестезией!
— Я не согласен!
— Замечательно, пиши расписку, что отказываешься от операции и езжай в СИЗО, пусть тебя там под наркозом оперируют.
— Не хочу в СИЗО! А можно подумать?
— Думай, у тебя десять минут. — Я вышел в коридор.
— Дмитрий Андреевич, можно вас на минутку? — обратилась ко мне маленькая сморщенная женщина, раньше времени состарившаяся. — Я мать Владика.
— Какого Владика?
— Владика Пирогова, который гвоздь проглотил.
— А, он у нас еще и Владик.
— Вы не думайте, он хороший! На него наговаривают, — залепетала женщина, не обратив внимания на мою интонацию. — У него отец пил, а когда пил, то меня сильно избивал, и Владику доставалось, но он жалел меня всегда, успокаивал. Отец побьет, а Владик жалеет. Он добрый!
— Это он от доброты душевной девочку изнасиловал и убил?
— Его оговорили! Неправда, он не мог! Он детей любит, играет с ними, гладит, жалеет!
— Не хочу больше с вами разговаривать, а вину следствие пускай определяет.
— Вы хотя бы скажите мне, что с ним? А то меня к нему не пускают.
— Будем оперировать.
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Ой, а под наркозом?
— Нет, под местным обезболиванием.
— Это же больно! Живот резать без наркоза больно! Давайте я вам заплачу! Сколько вы хотите?
— Я хочу, чтоб вы от меня отстали, — резко ответил я. — Ваш Владик без наркоза убивал? А я ему еще местное обезболивание применю, хотя с большим удовольствием посадил бы его на кол!
— Вы что такое говорите? Вы же доктор!
— Вот потому, что я доктор, я его не на кол сажать буду, а жизнь его непутевую спасать! В конце концов, он сам этот гвоздь проглотил, и без наркоза, — договорив, я вернулся в палату извращенца: — Ну что, созрел? Десять минут прошли.
— Да, я согласен! Оперируйте, только чтоб не больно было! Ладно, доктор?
— Боли боишься?
— Очень боюсь! Я даже если палец порежу, и то плакать начинаю!
— Смотри, какой чувствительный. Собирайся давай.
— А живот мне брить не будут?
— Зачем?
— Как зачем, у меня там волосики растут. Когда аппендицит оперировали, то брили, говорили, чтобы рана не воспалилась, чтоб нагноения не было.
— Под наркозом оперировали?
— Да, под наркозом! Мне шестнадцать лет было.
— А кого под местной оперируют, того не бреют. Не хочешь оперироваться — пиши расписку и вали в СИЗО.
— Хорошо, хорошо! Не кричите так, я не глухой! Я на все согласен! Не будете брить, не брейте, только не в СИЗО!
— Ну что, ребята, — обратился я к охранникам. — Ведите его в операционную.
— А он там не сбежит?
— Ну, пристегнете его к столу.
— А, и пристегнем!
Трудностей во время операции не возникло. Раствором новокаина я обезболил переднюю брюшную стенку, вскрыл ее, обезболил брыжейку кишечника и, проверив его, нащупал гвоздь. Небольшой разрез на стенке кишки — и гвоздь оказался у меня в руках. Операционная сестра улыбнулась, предчувствуя скорое окончание операции.
— Дмитрий Андреевич, а что вы там еще делаете? — удивилась она. — Я думала, вы закрывать будете.
— Наталья Борисовна, я заканчиваю. Просто у пациента паховые кольца расширены, ушью их, чтобы грыжа не образовалась.
— У меня нет никаких грыж! — встрял в разговор извращенец.
О том, как я превратил педофила в женщину и обрек его на вечное половое обслуживание позабывших женскую ласку сокамерников, рассказал только родителям погибшей девочки. Честно скажу, они были весьма рады.
Послеоперационный период у этого гада протекал на удивление гладко, несмотря на то что ему не побрили живот и не назначили антибиотики. Видимо, Бог хотел, чтоб педофил скорее отправился в СИЗО, где его ожидала голодная братва. Через девять дней я снял ему швы и выписал, указав в справке только одну операцию — удаление инородного тела (гвоздя).
Совесть меня не мучает, по ночам я сплю нормально и считаю, что поступил совершенно верно. Кто-то, может, и не согласится с моей позицией, кто-то может даже осудить и припомнить клятву Гиппократа. Но уверяю, в клятве ни слова не сказано об извращенцах. Похоже, в те времена их лечили палачи.
