Глава 6
Штаб армии

— Я вижу, вы уже привели себя в порядок, Иван Викентьевич, — произнес вошедший в блиндаж капитан Глымов, окинув взглядом подчиненного.

— Стараниями моего денщика это было несложно, — откладывая полотенце в сторону, ответил Шестаков.

— Да, с денщиком вам повезло. И оборотист, и не трус. Видел его в деле. Я зашел отдельно поблагодарить вас, Иван Викентьевич, да и солдатики вам благодарны. Они ваши фугасы промеж собой шестаковками называют. Если бы не эти мины, то прямо не знаю, как бы мы удержались и какие были бы потери среди личного состава. Наша-то артиллерия по большей части отмалчивается.

— Радует, что оказался полезен. Кстати, хотите, еще одну каверзу предложу. Цена копейка, а польза будет несомненной.

— Интересно послушать.

— Берете деревяшку с просверленным отверстием, диаметр под патрон. Внутрь вставляется гвоздик, сверху накладываются патрон и крышка. Вгоняется такая штуковина в землю. Наступи на закую, капсюль накалывается на гвоздик и происходит выстрел. Конечно, охотничий патрон с картечью предпочтительнее, но и пуля подойдет. Причем можно использовать абсолютно любые патроны, хоть револьверные.

— Хм. Тут офицеры ваши фугасы называют подлым оружием, а вы еще добавить хотите.

— Но вы, я гляжу, этого мнения не придерживаетесь.

— А мне мое дворянское воспитание разум не застит. Война — штука грязная, и в белых перчатках на передовой делать нечего. И потом, не знаю, слышали ли вы, но германцы начали применять отравляющие газы. Так что против того, кто воюет подобным образом, все методы хороши. Но хватает еще тех, кто кичится своим дворянским происхождением, ходит в атаку в полный рост и ведет за собой людей. И знаете, что самое паршивое?

— Что?

— Нередко эти умники остаются целехонькими и невредимыми. Вокруг горы трупов их подчиненных, а им хоть бы что.

— Нда. Идиотизм — штука въедливая, и вытравить его ой как трудно. Но вы все же подумайте над моим предложением и с другими поделитесь задумкой. Если уж фугасы пришлись ко двору, то эта штуковина и подавно должна прижиться.

— С чего такие выводы? — вскинул бровь капитан.

— Так ведь фугас в самом лучшем случае оторвет ногу, и даже если раненый выживет, получите инвалида. Хотя чаще всего бедолага погибает. А этот самострел просто отправит несчастного в госпиталь, глядишь, ему еще и повезет, хромоту заполучит и отправится домой, к семье. Так что где-то даже гуманно выходит.

— Соотносить гуманность и членовредительство не очень-то правильно. Не находите?

— Полностью с вами согласен, Анатолий Сергеевич. Но и вы согласитесь, что все в этом мире относительно.

— Трудно спорить. Вы все же хотите сами доставить в штаб вашего пленного?

— И непременно в штаб армии, — заверил Шестаков командира роты.

— Уверены, что у него серьезные сведения?

— Да.

— Но отчего же сами? Неужели хотите выслужиться?

— Хочу, — честно ответил прапорщик. — А еще хочу воевать так, чтобы моих подчиненных гибло как можно меньше, а противнику вреда от нас было как можно больше. Вот только в окопах на передовой это ну никак не получится.

— Если бы я услышал это от кого другого, то счел бы его трусом, желающим убраться с передовой подальше. Но в отношении вас этого сказать не могу. Правда, не могу и не назвать карьеристом. Друг их не подсиживаете, но все же упорно прорубаетесь вверх.

— Уверяю вас, Анатолий Сергеевич, мой максимум — это желание стать командиром роты. Но уж простите, не линейной, а особой.

— Как вы и просили, я получил у командира батальона командировочное в разведотдел армии. Хотя что-то мне говорит, что вы этим не удовлетворитесь, — протягивая листок бумаги, произнес капитан.

Без соответствующих документов шататься вне расположения своего подразделения не рекомендовалось. Бардака в войсках, конечно, хватало, не без этого. Но контрразведка все же работала, и глупо бы было сбрасывать ее со счетов. Ну и патрули присутствовали, которые всех вызывающих подозрение сдавали как раз в контрразведку. Так что командировочное предписание будет совсем не лишним.

Ну и, разумеется, удачно то, что разведотдел имелся только при штабах армий, ни в дивизиях, ни в корпусах ничего подобного не было. Будь иначе, командир батальона ни за что не выписал бы командировочное. Подполковник Звягин был беспримерно храбр в бою, но откровенно пасовал перед начальством. Так что не могло быть и речи о том, чтобы прыгнуть через голову. Но так как эта самая голова была при штабе армии…

— Или грудь в крестах, или голова в кустах, Анатолий Сергеевич, — задорно ответил Шестаков, давая понять, что не боится бури, которая поднимется за обращение не по команде.

— Ну, тогда удачи. Глядишь, и у вас все получится, и у меня появится ротный офицер, а не волк, что все время в лес поглядывает, — ухмыльнувшись, произнес капитан.

— Кхм. Я как-то не думал, что доставляю вам неудобства.

— Так. Самую малость. — Капитан продемонстрировал небольшой зазор между большим и указательным пальцами, показывая эту самую малость. — И потом, если бы все доставляли такие неудобства, как вы, то мы уже пили бы пиво в Берлине. Удачи, Иван Викентьевич.

— Благодарю.

— Да. У кухни вас ожидает штабная коляска с возницей. Эдак у вас получится более споро.

— А вот за это отдельное спасибо.

До штаба армии путь был неблизкий. Городок Самбор, где он квартировал, находился более чем в ста верстах. Так что преодолеть этот путь за день или своим ходом нечего было и мечтать. Если бы не одно «но». До железной дороги было около двадцати верст, и по ней время от времени проезжали составы. Разумеется, о пассажирских перевозках не могло быть и речи. Но воинские эшелоны и санитарные поезда курсировали довольно регулярно. Учитывая, что сейчас лишь раннее утро, у Шестакова имелись все шансы добраться до штаба в течение дня.

В принципе так и вышло. До полустанка они добрались за каких-то три часа. Доставшаяся в качестве трофея легкая коляска оказалась как нельзя кстати. Нет, командир батальона вовсе не страдал манией величия и склонностью к повышенному комфорту. Он вообще не пользовался ею, обходясь верховой ездой. Но для решения некоторых хозяйственных вопросов коляска была намного предпочтительнее. Опять же не обходилось без различных инспекторов, которых надлежало доставлять от железной дороги. Словом, полезная вещь, чего уж там.

Вот и Шестакову она пригодилась. Проделать двадцативерстный путь с удобствами, да еще имея с собой пленного и двоих сопровождающих, — это кое-чего да стоит. По здравом рассуждении прапорщик решил прихватить Началова и Ильина, постепенно превращавшихся в неразлучную парочку. Ну не самому же ему присматривать за пленным.

Откуда он взялся? Почесав затылок и пару раз дернув себя за нос, Шестаков пришел к выводу, что ему совсем не помешает тот, кто хотя бы относительно сможет подтвердить правоту его слов. Нет, не в отношении готовящегося наступления, а касаемо каверз, проделанных его группой. Так сказать, взгляд со стороны противника на деятельность диверсантов и на эффект минных, пардон, фугасных полей.

Вот и подхватили одного из раненых, который двигался по дороге с передовой. Вообще их было трое, но двоих отпустили с миром. Тут с одним раненым придется помучиться, а о троих и говорить нечего. Риск, конечно, имелся, не без того, но кто не рискует, тот, как говорится, не пьет шампанское или что покрепче.

Конечно, было бы куда предпочтительнее захватить кого-нибудь из немецких офицеров штаба Макензена. Или раздобыть еще какое-то вещественное доказательство подслушанного им разговора. Но это совсем уж из ряда вон. Шестаков даже не представлял, насколько должно было ему повезти, чтобы заполучить еще и это.

На полустанке им улыбнулась удача. Как раз отходил санитарный поезд, который следовал через Самбор с остановкой в городе. Пришлось какое-то время уговаривать начальника поезда взять с собой попутчиков. Тот поначалу наотрез отказался, но потом доводы о важности сведений, которыми располагает пленный, возымели свое действие. Заодно раненому австрийцу руку обиходили. В смысле, сменили изрядно загрязнившуюся повязку.

В Самбор прибыли уже после обеда. Все же хорошо, когда имеется железная дорога. Шейранов прекрасно помнил, что значит путешествовать на «конной тяге». Никаких нервов не хватит. А так — милое дело. Нет, конечно, авто с сотней лошадок под капотом и дорога с нормальным покрытием — предпочтительнее, но его и так вполне устраивает ситуация.

Штаб армии располагался в двухэтажном особняке. Кому раньше принадлежало это здание, Шестаков понятия не имел, да и не собирался выяснять. В конце концов, какая ему разница. Главное, что его цель находится под этой крышей. Остается как-то туда попасть. Конечно, можно заявить, что прибыл в разведотдел армии. Но, несмотря на то что тот находился в этом же здании, вход в него осуществлялся через другую парадную, и, можно ли оттуда попасть в сам штаб, было совершенно неясно.

— Я к командующему, с донесением от командира Двенадцатого корпуса генерала Каледина, — показывая на свою полевую сумку, произнес Шестаков, обращаясь к дежурному при входе.

— Ваши документы.

Шестаков вручил документы, удостоверяющие личность, и, когда офицер записал его данные, прошел в сторону кабинета командующего. Нда. Как-то у них тут все… Несерьезно, одним словом. Ох, чует его сердце, достанется дежурному на орехи. А и поделом. Нечего расслабляться. Война тут, в конце концов, или что?

В приемной находились полковник, два подполковника и капитан. Нда. Прапорщик как-то не вписывается в общую картину. Наличествовал еще один капитан. Но этот выступал как бы в роли хозяина помещения, так как являлся адъютантом его высокопревосходительства.

— Прапорщик Шестаков, Сорок седьмой Украинский полк, с донесением к его высокопревосходительству от его превосходительства генерала Каледина.

— Давайте! — окинув прапорщика равнодушным взглядом, бросил адъютант.

— Что давать?

— Донесение давайте, что же еще?

— Прошу простить, но имею приказ передать лично в руки.

— Послушайте, прапорщик, если его высокопревосходительство будет принимать каждого курьера…

— Простите, господин капитан, у меня и в мыслях не было препираться с вами. Но я в некотором роде имею касательство к данному донесению, содержащему факты первостепенной важности. А потому могу ответить на целый ряд вопросов, которые непременно появятся у его высокопревосходительства.

— Даже так.

— Так точно.

— Присядьте.

— Слушаюсь.

Шестаков опустился на стул, гадая, что же последует вслед за этим коротким диалогом. Либо господин капитан промаринует много о себе возомнившего прапорщика, либо все же проведет к Брусилову, причем без очереди, либо очень скоро в приемной появятся представители контрразведки. Хм. Вообще-то последнее очень даже возможно. Мало того, более ожидаемо.

Может, он погорячился, когда решил пролезть вот так, напролом. Кратчайший путь далеко не всегда приводит к цели за наименьший отрезок времени. Порой он оказывается куда длиннее, чем самый что ни на есть обходной. Ну да ничего, он выяснит это практически…

— Господин прапорщик, пройдите, — произнес капитан, появляясь из-за двери кабинета командующего, после того как приемную покинул очередной посетитель.

Хм. Вот так просто? Нет, он, конечно, в курсе, что наглость города берет. Мало того, он именно на это надеялся. Но в тот момент, когда Шестаков понял, что прав, он сильно удивился тому, как противник еще не уничтожил к чертям собачьим все командование русской армии. Хм. С другой стороны, убери этих по большей части бестолковых, и на их место очень даже могут прийти молодые, энергичные и далеко не глупые. Так что тут палка о двух концах. Но все равно бардак какой-то.

— Ваше высокопревосходительство, прапорщик Сорок седьмого Украинского полка Шестаков.

— Здравствуйте. господин прапорщик. Итак, что там такого мне передает Алексей Максимович, чего не может доверить ни телефон, ни телеграфу.

— Германское командование начало переброску Одиннадцатой армии Макензена на станцию Новый Сандец с целью проведения наступательной операции на участке нашего фронта.

— Интересно. А поподробнее?

— Я прибыл не от генерала Каледина, это моя собственная инициатива. Согласно моему командировочному предписанию, я доставляю пленного, располагающего важными сведениями, в разведотдел армии. Но то, что я вам сказал является совершенно достоверным.

— То есть вы вот так, по собственной инициативе и без особого труда, попали в кабинет командующего?

— И при оружии, ваше высокопревосходительство, — кивая в такт своим словам, подтвердил Шестаков.

— Замечательно. Не штаб армии, а какой-то проходной двор.

Чего было в словах командующего больше — злости, разочарования или все же праведного гнева по отношении к наглому прапорщику, так сразу и не поймешь. Главное, чтобы этот гнев не застил ему разум. Нет, в итоге они, конечно, во всем разберутся, и Шестакова за этот проступок не расстреляют. Но если он ошибся в командующем и тот распорядится об аресте, то плакали его надежды на поддержку Брусилова в организации собственного отряда. И придется все начинать с самого начала.

В кабинет вошел адъютант. Как видно, у генерала имелась кнопка вызова. А почему бы и нет, если на столе стояла электрическая настольная лампа с зеленым абажуром, да и под потолком люстра с лампочками, а не со свечами. Брусилов посмотрел на вошедшего капитана, потом на вытянувшегося в струнку прапорщика и тяжело вздохнул.

— Рязанцев, с вами я потом разберусь. Пока идите. Ну а вы, господин прапорщик, продолжайте. Я жду подробности.

Ну что же, хорошо уже то, что он не ошибся в личности Брусилова. Значит, не все еще потеряно. Хотя это пока ни о чем не говорит. Но как там пел в своей песенке Д’Артаньан из мультфильма его молодости: «Меня не слышат, это минус, но и не гонят, это плюс». Так что ищите позитив во всем, так жить легче…

— Вот, значит, как. Интересно. Очень интересно. Но это только слова. Чем вы можете подтвердить эти сведения? — задумчиво и очень серьезно поинтересовался Брусилов.

— К сожалению, вы абсолютно правы, это просто мои слова. Я могу дать честное слово дворянина, но признаться, если бы вы доверились ему, то я серьезно усомнился бы в вашем здравомыслии.

— Прапорщик, не зарывайтесь!

— Прошу прощения, ваше высокопревосходительство.

— Хм. Признаться, я и сам бы усомнился в своем здравомыслии.

— Именно поэтому я считаю, что данную информацию должны подтвердить и другие источники. И потом, у меня есть только разговор двух австрийских генералов, без какой-либо конкретики. Решился же я на подобный шаг потому, что имею совершенно конкретные предложения по организации разведывательно-диверсионной деятельности на фронте.

— Отчего же тогда вы не обратились в разведотдел, а сразу ворвались ко мне?

— Время, ваше высокопревосходительство. Идет война, и раскачиваться попросту некогда. У меня уже есть полностью сформированная группа в составе одного отделения. За пару месяцев я смогу увеличить ее численность до полусотни или даже сотни человек. Но если я буду действовать по правилам, обращаясь по команде, то очень может статься, что мои предложения попросту лягут под сукно. Методы, предлагаемые мною, несопоставимы с офицерской честью и подразумевают действие из-за угла. Словом, большинству нашего офицерского корпуса они покажутся недостойными и бесчестными. Поэтому шанс, что мои предложения не дойдут до вас, очень велики. И потом сам я могу погибнуть под очередной бомбежкой. Вот я и решился на подобный шаг.

— Считаете себя незаменимым?

— Возможно, кто-то и разделяет мое мнение. Но я уж точно первый, кто за собственные средства экипировал отделение солдат и подошел к этому вопросу с практической точки зрения. А еще я уверен в том, что смогу добиться серьезных результатов.

— А если я вас разочарую, господин прапорщик?

— В любом случае от этой выходки будет хоть какая-то польза.

— Например?

— Думаю, что после моего представления вопросу обеспечения безопасности штаба теперь будет уделено должное внимание.

— Я гляжу, вы во всем ищете позитивное зерно. Хорошая жизненная позиция. А пленный-то ваш существует?

— Так точно. Он на улице. За ним присматривают двое моих бойцов.

— Вот берите его и отправляйтесь в разведотдел. А в двадцать ноль-ноль жду вас у себя в кабинете. Можете идти.

— Слушаюсь.

«Нда-а. Дела-а… Не было печали, так еще и командира комендантской роты нужно будет пропесочить. Ох, да когда же за всем этим поспеть? А этот Никитин… Нет, офицер он, конечно же, старательный и до генеральских погон дослужился вполне заслуженно. Вот только уж больно нерасторопен и порой невнимателен, а на должности генерал-квартирмейстера это никак не допустимо. Уж он-то знает, не один год тянул эту лямку. Так то в мирное время, а нынче время военное, а потому оборотистость должна быть куда более значительной».

— Капитан Игнатов.

— Я, ваше превосходительство, — тут же козырнул остановленный в коридоре командир комендантской роты.

— Что за безобразия творятся у нас в штабе? Какой-то прапорщик проходит прямиком в кабинет к командующему, как к себе домой, по какому-то надуманному поводу.

— Его превосходительство генерал-майор Никитин уже высказал мне свое неудовольствие и назначил по этому поводу служебную проверку.

— Ага. Ясно. Обязательно ознакомлюсь. Вот только не нужно строить саму невинность и упоминать о том, что непосредственно в кабинет к командующему его пропустил адъютант. С Рязанцевым его высокопревосходительство разберется сам, а вы отвечайте за своих подчиненных, допустивших постороннего в здание штаба.

— Я и не собирался, ваше превосходительство. Готов понести наказание как за свои ошибки, так и за ошибки своих подчиненных.

— А вот это похвально. Идите, господин капитан.

Он еще будет строить из себя оскорбленную невинность. Нужно обязательно ознакомиться с заключением проверки. Уж больно Никитин благоволит этому капитану. Хотя… Он, конечно же, достойный офицер, георгиевский кавалер, имеет иные награды, а главное, все время рвется на фронт. Нет, пожалуй, не нужно с ним так-то уж совсем строго. Пусть Никитин снимет с него семь шкур, но только с приказом обойтись как-то помягче, чтобы не губить карьеру многообещающему офицеру.

Брусилов высоко ценил работоспособность своего начальника штаба, его исполнительность и инициативность. И все же довольно часто пенял Ломновскому на то, что тот всякий раз слишком уж себя перетруждает. В частности, будучи в свое время хорошим генерал-квартирмейстером и отлично зная эту кухню, порой с головой окунался в те проблемы, которые в настоящий момент не были его обязанностью. Однако, кроме того, что генерал тащит непосильный воз, командующему предъявить генерал-лейтенанту было нечего, поскольку и свои штабные дела он ничуть не запускал.

— Павел Андреевич, — окликнул Ломновский Никитина.

— Да, Петр Николаевич.

— Вы уже беседовали с этим прапорщиком Шестаковым?

— Только что из разведотдела. Выскочка и позер.

— Отчего такой вывод? Уж не оттого ли, что теперь достанется вашему любимцу?

— Капитан Игнатов понесет заслуженное наказание. Если здесь не линия фронта, это вовсе не означает, что службу можно нести спустя рукава. Касаемо же этого прапорщика, так он притащил с собой пленного, каких мы, бывает, в день десятками тысяч в плен берем. Обычный солдат, ничего не знает, забитая деревенщина. Ладно хоть был бы из этих мест, так нет же, из Австрии. Так что и местность ему знакома хуже, чем нам. Но зато он в красках живописует, насколько страшное оружие фугасы, конструкции этого самого прапорщика.

— Ага. Вспомнил, почему фамилия этого офицера показалась мне знакомой. Это же он придумал фугасы, которыми сейчас засеяли передний край наши передовые части. Я еще хотел его вызвать.

— Получается, поторопился наш изобретатель с привлечением к себе внимания.

— Напрасно вы так, Николай Николаевич. Он притащил этого австрияка не просто так, а чтобы показать, какой эффект произвели эти самые фугасные поля на противника. И судя по всему, впечатлились они от души. А что это значит?

— Что?

— Задумка недорогая, в исполнении простая, эффект выше всяческих похвал. Это может стать выходом при нашем снарядном голоде. Этот прапорщик еще у Рудакова?

— Да.

— Благодарю.

Прикинув мысленно, какие у него есть еще дела и их первоочередность, Ломновский решительно направился в разведотдел. Ничего срочного сейчас нет, а мысли об этом странном прапорщике никак не хотели его отпускать. Его — начальника штаба — не могло не волновать трудное положение армии в плане снабжения вооружением в целом и боеприпасами в частности. Конечно, запасы взрывчатки не бесконечны, но все же с ней дела обстояли гораздо проще, чем со снарядами.

Высокий, довольно широкий в плечах, русоволосый, голубоглазый парень лет двадцати пяти. Черты лица правильные, взгляд волевой, и вообще держится весьма уверенно, при виде большого начальства не тушуется. Ничего удивительного, что ему удалось пройти к командующему. Характер виден сразу.

Поздоровавшись, Ломновский тут же занял стул капитана Рудакова, который тот поспешил уступить его превосходительству. Посмотрел на начальника разведки, и тот, правильно истолковав этот взгляд, положил перед генералом исписанные листки бумаги. Разведотдел также находится в ведении генерал-квартирмейстера, а как чуть выше говорилось, Петр Николаевич тяготел именно к этой службе.

— Т-так. Оч-чень интересно, — после пятиминутного изучения изложенного в бумагах произнес генерал. — А что, господин прапорщик, вы имеете опыт общения с участниками обороны Порт-Артура?

— Никак нет, ваше превосходительство, — спокойно ответил Шестаков, даже не делая попыток встать.

К чему эта нелепость, коль скоро генерал позволил ему сидеть при появлении в кабинете. Вон и Рудакову долго стоять не пришлось, по знаку начальства он нашел стул напротив прапорщика и сидит себе спокойно. Как видно, у них тут все демократично. Ну, до известной степени, разумеется.

— А откуда же тогда у вас такое понимание в закладке фугасных зарядов и их эффективности? Вот ведь практически ни одного металлического элемента, как следствие — полное отсутствие осколков и только фугасное воздействие, но эффект оказался просто колоссальным.

— Ну, так уж вышло. На меня порой находит такое, на интуитивном уровне, что ли. Сам диву даюсь. Но пробую, и как следствие, получается совсем даже неплохо. Правда, моих знаний, к сожалению, далеко не всегда хватает, и возникает необходимость обращаться к специалистам.

— Приходилось обращаться?

— Однажды. Как-то в Киеве случайно повстречался с полковником Федоровым из главного артиллерийского управления. Пригласил домой, показал мои рисунки. Я в чертежах слаб да и вообще не имею инженерного образования, но рисовать умею. Вот и нарисовал наброски и рассказал ему о принципе, по которому все это должно работать, а уж разбираться с этим предстоит господину полковнику. А еще вот с этими же фугасами. Я предложил извлечь из трубки капсюля-воспламенителя пороховой заряд и начинить ее инициирующим зарядом. А вольноопределяющийся из нашей роты, без пяти минут инженер, посоветовал использовать капсюль-детонатор под огнепроводный шнур. Получилось гораздо быстрее и безопаснее.

— Для заряда этих фугасов можно использовать пироксилин?

— Нет. Только тротил. Понимаю, что пироксилина на складах довольно много, но он гигроскопичен, а корпус фугаса негерметичен. Можно, конечно, сделать его и герметичным, но тогда потребуются совершенно иные материалы, а это повлечет за собой сложности в изготовлении. Сейчас же солдаты собирают эти фугасы буквально на коленке. Мы всего лишь за неделю засеяли ими все пространство перед нашими окопами.

— Ясно. А сколько мин может произвести за день отделение солдат?

— Не знаю, ваше превосходительство, — честно ответил Шестаков. — Я ведь только предложил, а остальное организовывал командир роты, фельдфебель да вольноопределяющийся.

— А вы, значит, предпочитаете играть в казаки-разбойники?

— Ваше превосходительство, не хочу показаться дерзким, но каждый должен заниматься своим делом. У меня неплохо получается играть в казаки-разбойники, ну так и нужно использовать мои сильные стороны.

— Трудно не согласиться. А что, у вас есть еще какие-нибудь интересные идеи?

— Не без того, ваше превосходительство.

— Например?

— Самострел. Трубка под диаметр любого патрона, гвоздь на дне и сверху крышка. Солдат наступает на крышку, происходит накол капсюля и выстрел. Думаю, в подавляющем большинстве будет страдать стопа, реже пальцы и еще реже ранение брюшной полости. Смертность при этом должна быть невысока, зато противнику придется нести затраты ресурсов на излечение раненого. Капитан Глымов собирался опробовать эту идею.

— Я слушаю, слушаю, продолжайте, — подбодрил Ломновский, когда Шестаков сделал паузу.

— Хм. Как-то вот так сразу… Мне, признаться, в последнее время было не до фантазий. А вот, к примеру, ракеты.

— И какую перспективу вы видите у этой седой старины?

— Ну да, считается, что идея изжила себя. Хотя я лично думаю, что у этого оружия большое будущее. Ведь, как говорится, все новое — это хорошо забытое старое. Ну да я сейчас не о том. Когда мы на киевских складах получали капсюли-воспламенители, завскладом в шутку предложил нам отгрузить и ракеты. Как он выразился, хоть на вес. Мол, занимают неприлично много места и никому не нужны. По его словам, у него на складе этих ракет порядка двадцати тысяч. Да сотня пусковых установок.

— И? — вздернул бровь генерал.

— Когда-то это оружие неплохо справлялось с задачей по уничтожению живой силы противника. Понимаю, с точностью у ракет проблемы, в качестве боевого заряда черный порох, словом, несерьезный. Но давайте посмотрим на это с другой стороны. Переснарядить эти ракеты пироксилином можно в артиллерийском парке армии. Дело-то несложное и недолгое. Сотня установок, стреляющих одновременно по одной и той же площади. По-моему, эффект должен получиться просто ошеломительный. А ведь наверняка такие ракеты найдутся и на других складах. Вы говорите, седая старина. А как же. насчет волчьих ям, сколько тысячелетий назад человек впервые их применил? И ничего, сегодня они активно используются по обе стороны фронта. По-моему, в связи с дефицитом снарядов мы не можем отмахиваться даже; от такой седой старины.

— Кхм. Возможно, в ваших словах что-то такое есть. Как считаете, Валентин Степанович? — обратился Ломновский к начальнику разведки.

— По сути, господин прапорщик подсказал нам, где находится чуть ли не целый артиллерийский парк. А если эти ракеты найдутся и на других складах, то это число может увеличиться еще больше. Даже если их не переснаряжать пироксилином, это уже готовые снаряды. Еще в училище нам рассказывали, что немалая часть ракет была и вовсе картечной, сиречь, шрапнельной.

— Нда. Не скажу, что лично мне идея нравится так, что спасу нет, но если мы уже добрались до складов с «берданками»… Есть еще какие-то идеи?

— Подвижная батарея. Все просто. Устанавливаем орудия на железнодорожные платформы и перебрасываем батарею туда, где в ней возникает особая нужда. Стрельба же ведется прямо с платформы. Я думаю, для этого лучше всего подойдут дальнобойные орудия. Все же действовать придется в тылу, чтобы не попасть под огонь противника. Еще можно использовать тяжелую артиллерию для борьбы с батареями противника. А корректировку их огня можно осуществлять с воздуха.

— Воздушная корректировка используется еще с войны пятого года. Но к сожалению, не всегда от этого есть толк. И мы, и противник всячески укрываем батареи от наблюдателей на аэростатах.

— Я говорил не о аэростатах, ваше превосходительство, а об аэропланах. Ведь они имеются в нашей армии?

— И как вы себе это представляете? Как корректировать огонь без связи?

— Есть возможность снабдить артиллеристов и воздушных наблюдателей одинаковыми картами, желательно крупного масштаба?

— Разумеется.

— Тогда все проще простого. Берем карту и делим ее на квадраты со стороной в одну версту, а лучше — в половину версты. Позвольте? — С молчаливого разрешения генерала Шестаков вооружился карандашом и начал рисовать. — Нумеруем эти квадраты, чтобы можно было без труда найти нужный. Далее каждый квадрат мысленно делится на квадратики, со стороной саженей в пятьдесят, а то и меньше. Теперь нумеруем каждый квадратик по улитке, во-от так. Корректировщику достаточно написать на листке бумаги: квадрат двенадцать — пятнадцать, по улитке десять — и сбросить тубус с запиской возле батареи. Командир батареи, глядя на такую же карту, находит нужную точку, производит расчет и ведет огонь по конкретной цели.

— Нда. По сути, ничего сложного, но поди ж ты, никто не додумался.

Угу. Спасибо артиллеристам, с которыми Шейранов, бывало, выпивал в первую чеченскую. Те под соточку начинали разглагольствовать только о своих пушках и о том, как браво они уничтожают боевиков. Причем рассказывали они об этом со смаком, с подробностями и неоднократно, вот ему и запомнилось.

— А еще можно использовать полевую артиллерию для поддержки наступления пехоты. Разумеется, речь идет о полевых пушках. По мере приближения своей пехоты артиллерийский огонь отодвигается вперед, обеспечивая перед ней огненный вал, который заставит противника прятаться. Таким образом, потери среди личного состава можно было бы уменьшить, причем в значительной степени.

— В теории звучит неплохо, а в наших реалиях для подобного расточительства у нас нет снарядов, — возразил генерал Ломновский. — А что вы тут говорили о разведке? — Он постучал по листкам, исписанным каллиграфическим почерком Рудакова.

— Да по сути, я уже высказал все свои мысли. Нужно это дело систематизировать. Сегодня разведка ведется как-то разрозненно и неэффективно. У бойцов нет специальной подготовки, добровольцы находятся далеко не всегда, нет конкретной постановки задач. Без необходимых знаний солдат-охотник не обратит внимания на что-то важное и, напротив, сосредоточится на второстепенном. И еще нужны отдельные подразделения — полковая, дивизионная, армейская и фронтовая разведки. У каждой свои цели и задачи, и действовать они должны независимо одна от другой. В результате получатся три разрозненных источника информации. Таким образом, можно составить более или менее полную картину. А еще портить кровь противнику. К примеру, мы могли уничтожить обнаруженную батарею шестидюймовых гаубиц. И не стал я этого делать только потому, что не хотел рисковать из-за полученных сведений об армии Макензена. Я посчитал, что эта информация намного важнее одной батареи. А вообще диверсионные группы могут оказывать влияние даже на стратегические планы.

— Интересно послушать, — откинувшись на спинку стула и скрестив на животе пальцы, произнес генерал.

— Господин капитан, позвольте ту карту, с которой мы работали.

— Прошу, — опять же с молчаливого одобрения генерала Рудаков разложил перед Шестаковым карту.

— Итак, берем конкретный пример. Доставленные мною сведения оказываются верными, и Макензен начинает прорывать фронт на участке Третьей армии. Одновременно с ним, как я и слышал в разговоре между австрийскими генералами, наносятся отвлекающие удары по всему фронту. Благодаря железной дороге противник вполне способен маневрировать и в кратчайшие сроки перебрасывать значительные силы… Ну, например, к Ужокскому или Лупковскому перевалам. Так что наш командующий фронтом пребывает в раздумье, как же ему поступить, где будет нанесен решительный удар, а где это только отвлекающие. И вот тут говорит свое веское слово разведывательно-диверсионная группа. Мы взрываем вот этот, этот и этот мосты. Для этого понадобится, пожалуй, слишком много взрывчатки. Не беда, минируем железнодорожные пути и подрываем их в любом удобном для нас месте. Охранять всю дорогу враги просто не в состоянии, или им придется задействовать на это еще пару-тройку дивизий. Итак, Макензен лишен возможности перебросить свою армию, и командующий без опаски выделяет фронтовой резерв именно сюда. Не скажу, что Макензен посрамлен и все его потуги тщетны, кто его знает, как все сложится. Но, лишившись возможности маневра, он будет вынужден переть напролом, как боров на случку. Прошу прощения. Понахватался у солдат.

— Ничего, господин прапорщик, ничего. Я тоже когда-то командовал солдатиками и, признаться, также грешил разными словечками, — задумчиво произнес Ломновский. — Валентин Степанович, вы тут пообщайтесь еще на эту тему, и причем поподробнее, а потом я хочу увидеть ваше мнение и конкретные предложения.

— Слушаюсь.

— Господин прапорщик, я краем уха слышал, что вы затратили собственные средства на создание вашей группы. Это правда?

— Так точно.

— И какова цель?

— Скажем так, избежать войны у меня не было никакой возможности. Как говорится, не время и не место, когда родина в опасности. Но с другой стороны, и торчать в окопах в ожидании шального снаряда или пули, понимая, что от тебя ничего не зависит, желания не испытываю никакого. А так многое зависит уже от меня самого и моих умений, хотя на первый взгляд опасность становится намного выше.

— То есть личная заинтересованность налицо.

— Так точно, ваше превосходительство. И коль скоро моя личная заинтересованность и интересы нашей армии совпадают, не вижу в этом ничего зазорного.

— Боже упаси. И в мыслях не было винить вас в чем-то.

Ломновский поднялся и вышел из кабинета, провожаемый подскочившими со своих мест офицерами. Больше ему тут делать нечего. Опять же забот у начальника штаба хватает, а он провел здесь целых полчаса, занимаясь не своим делом.

Впрочем, как сказать — не своим. Вот по тем же фугасам нужно будет наладить их производство, и срочно. Бог знает как к производству этой новинки отнесутся в главном артиллерийском управлении. Но здесь, на уровне армии, можно это организовать собственными силами.

Вообще в словах этого прапорщика было много разумного, хотя и необычного. А главное — с какой легкостью он выдавал одну идею за другой. Такое впечатление, что он знает, о чем говорит. Хотя-a… Богата земля русская талантами и самородками, жаль только, не всегда им дают дорогу, поддерживают или хотя бы не мешают.

Вот взять конкретно эту идею с разведподразделениями. Ведь то, что предлагает прапорщик, по сути, не так уж и невозможно, да и чего греха таить, для армии связано с малыми затратами. Ну что трудного для полка выделить один взвод для разведки. Тренировать их и собирать там лучших. А уж самых лучших из них можно будет отбирать в дивизионную и далее в армейскую разведку. Вот и соберется в кулак элита армии.

А какие перспективы открываются! Диверсии на путях сообщения. Ликвидация военных объектов. Да тех же складов. А главное — получение разносторонней информации и ведение агентурной работы на территории противника. От возможных перспектив даже дух захватывает.

И еще… Еще у него есть шанс войти в историю в качестве родоначальника фронтовой разведки. Хм. А что, очень даже впечатляющее название. Не военная разведка, которая уже существует при генеральном штабе и от которой не так много толку в действующих войсках, а именно фронтовая. Цели, задачи, структура — все это еще предстоит разработать. В принципе прапорщик уже представил черновой вариант, но это только начало…

— Здравствуйте, Сергей Григорьевич, — войдя в кабинет начальника контрразведки армии, поздоровался Ломновский.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — бодро откликнулся ротмистр Рогозин, поднимаясь из-за стола.

— Вы, я гляжу, один радеете о безопасности армии.

— Разогнал обоих своих помощников по дивизиям, а сам решил с бумагами разобраться. Война войной, но канцелярию никто не отменял.

Ротмистр держался свободно, ничуть не тушуясь присутствием начальства. Впрочем, чему удивляться. До своего звания он дослужился в отдельном корпусе жандармов и до войны работал как раз на этом поприще. С началом мобилизации именно отделы корпуса жандармов выделяли офицеров для организации работы контрразведки в действующих войсках. Ввиду несколько негативного отношения остального офицерского корпуса к жандармским офицерам он привык держаться независимо.

— Я к вам с поручением.

— Весь внимание, ваше превосходительство.

— Вы слышали уже о выходке одного прапорщика из Сорок седьмого Украинского?

— Так точно.

— Ну да. Вам по должности положено. Очень занимательный молодой человек. И я бы даже сказал — необычный. А еще он сообщил весьма интересные сведения.

— А вот насчет этого я не в курсе.

— Вам уже объявили о вечернем совещании?

— Так точно.

— Превосходно. Там все и узнаете. Но пока суд да дело, время терять не хотелось бы. Словом, проверить бы этого прапорщика да выискать на него всю подноготную. Уж больно занимательная личность.

— Я уже сделал запрос в главное управление и просил разослать циркуляры по всем губернским отделам и полицейским управлениям, а еще — запрос в архив корпуса, Центральный архив МВД и военное присутствие города Киева, где он был призван. Поручик Чирков выехал в его часть, покопается там аккуратно, осмотрится.

— Хм. А у вас не забалуешь, Сергей Григорьевич, — вздернул бровь генерал.

— Так ведь мы, жандармы, ваше превосходительство, цепные псы на страже самодержавия, и хватка у нас бульдожья.

— Нда. Никогда не понимал этого высокомерия и чванства господ офицеров. Словно и не солдаты, а какие-то экзальтированные курсистки.

— Уверяю вас, ваше превосходительство, обидно только первый год. Потом отпускает, и начинаешь относиться к этому со снисхождением. Если бы империю можно было защитить одними только штыками, это было бы замечательно. Но к сожалению, это не так, и кто-то должен заниматься нашим столь непопулярным делом.

— Когда вы сможете получить ответ?

— Не могу знать. Время военное, и я со своим срочным запросом не один. Основываясь на личном опыте, при самом благоприятном исходе, дня четыре.

— Долговато, но лучше уж так, чем потом локти кусать, оттого что австрияки или германцы решили нас дезинформировать.

— Настолько серьезные сведения?

— Очень. Дождитесь вечернего совещания, сами все поймете. Но прапорщика этого возьмите под плотную опеку. В пределах, разумеется. Потому что, если он чист…

— Ценный кадр?

— Я бы сказал, неординарная личность. Человека со столь развитой интуицией я еще не встречал. Вы понимаете, он как-то походя предлагает такие вещи, до которых вот так сразу и не додумаешься. Нужны годы, сотни ошибок, набитые шишки, пролитая кровь, в конце концов. А у него все как-то походя и просто. На интуитивном уровне. И самое занимательное то, что чувствуется его правота.

— Я все понял, ваше превосходительство. Возьму его под опеку мягко, но жестко. Не извольте беспокоиться. Я тут прихватил с собой парочку филеров, мы с ними не один год вместе, все сделают в лучшем виде.