Глава 4
Передовая
— Иван Викентьевич, стоит ли самому совать голову в пекло? — с сомнением произнес заглянувший в блиндаж командир роты.
Капитан Глымов, мужчина средних лет, невысокого роста и коренастого сложения. С первого же взгляда видно, что человек он рассудительный, спокойный и уверенный в себе. Ну и как любая сильная личность, напрочь лишенный спеси, что и подтвердилось с самого начала их общения. И в результате беспримерное уважение солдат, которое ощущалось сразу.
Сосед по блиндажу, поручик Малкин, тут же поддержал командира соответствующим жестом, мол, а я о чем ему говорю. Этот был в противоположность начальнику высок, худощав и весьма словоохотлив. Правда, при ротном все же старался сдерживаться. Было видно, что он пытается ему подражать, вот только выходило не очень, темперамент брал свое.
А вообще Шестакова в роте приняли хорошо. Правда, офицеров здесь было только двое, командир роты и ротный офицер. Должность заместителя командира роты была вакантной уже несколько месяцев. Второго ротного офицера ранило буквально за несколько дней до прихода маршевой роты с пополнением.
Шестаков полагал, что ему непременно придется выдержать целое сражение со своим будущим начальством относительно отделения преторианцев. Но на деле капитан Глымов только поинтересовался, откуда у солдат практически безоружного пополнения взялся такой арсенал? И ответ, что это приобрел за свои средства господин прапорщик, его вполне удовлетворил. На передовой вообще на многие вопросы смотрят проще.
Правда, в приватной беседе он все же высказал свое удивление. На что Шестаков ответил, что намерен изрядно попортить нервы австриякам своими вылазками, для того и людей готовил. Рассказал и о том, как ему удалось получить отсрочку от отправки на фронт, чтобы появилось время осуществить задуманное.
Капитан выслушал его самым внимательным образом и заявил, что лучше бы прапорщик передал деньги семье. Им они окажутся куда нужнее после того, как его убьют. Но с другой стороны, хватать и не пущать ни его, ни его людей он не станет. Лихость и безрассудство имеют свои плюсы, оказывают положительное влияние на настроения остальных. Ну и потом вдруг из этого и впрямь что-то да получится. Признаться, он уже устал терять людей в лобовых атаках, при минимальной поддержке артиллерии.
— Сожалею, Анатолий Сергеевич, но, чтобы добиться желаемого результата, я просто вынужден рисковать, — пожав плечами, ответил командиру роты Шестаков. — И потом, риск не столь уж и велик, как это может показаться на первый взгляд. Главное, не терять голову и не бросаться в атаку грудью на пулемет.
— Хм. Говорите так, будто имеете боевой опыт, а между тем, с ваших слов, на фронте впервые, — удивился капитан.
— И я не соврал. В этой войне я еще не сделал ни единого выстрела и на фронте впервые.
— Вот, значит, как. В этой войне. И все же не понимаю, зачем вам нужно лазить по ничейной земле и собирать винтовки. Коль скоро вы ставите перед собой и вашим отделением серьезные и далеко идущие цели.
— От простого к сложному, Анатолий Сергеевич. В отделении только двое имеют кое-какой боевой опыт, трое и вовсе юнцы безусые. Пусть полазают по ничейной земле, попривыкнут к чувству опасности, чтобы не цепенеть, когда дойдет до дела.
— Ну что же, резонно. Удачи вам, Иван Викентьевич, — согласился капитан.
— Благодарю.
Шестаков не стал тянуть и решил действовать сразу по прибытии на передовую. Грешно терять попусту время, коль скоро встретил понимание со стороны своего непосредственного начальника. Поэтому в первый день он дал бойцам время на обустройство. Нечего валяться в грязи, как порося. Устроиться с относительным комфортом можно всегда, было бы желание.
Кстати, он довольно часто видел в фильмах, как солдаты зимовали под открытым небом. Группы солдат, на дне окопов сгрудившиеся в кучки, чтобы не замерзнуть, и именно такую картину он ожидал увидеть здесь. Но наверное, сказывались особенности местности. Карпаты были богаты лесом. А может быть, свое веское слово сказала требовательность командиров, потому как солдат лишний раз топором не взмахнет и лопату в землю не вгонит. Однако факт остается фактом, блиндажи здесь имелись на весь личный состав. И окопы отрыты полного профиля, несмотря на каменистый грунт.
Глядя на эти блиндажи, прапорщик пришел к выводу, что одно прямое попадание стапятидесятимиллиметрового снаряда они должны выдержать. Со вторым уже сомнительно. Ну да и снаряд дважды в одну воронку не попадает. Теоретически. Откуда он это знал? Так ведь практика. Во время чеченской Шейранову приходилось бывать в подобных сооружениях. Солдаты там не располагались. Личный состав все больше в палатках обретался. А вот склады РАВ очень даже.
Так что рота устроилась вполне прилично. Шестакову даже удалось выпросить у командира разрешение построить для своих преторианцев отдельный блиндаж. Впрочем, тут и просить особо не пришлось. Еще одно укрытие лишним никогда не будет. Нельзя сказать, что бойцы отделения были обрадованы этим обстоятельством, но и спорить с их благородием не стали. За прошедшую пару месяцев он сумел не просто добиться от них беспрекословного повиновения. Они его по-настоящему уважали, хотя он и не опускался до панибратства.
Еще чего не хватало! Начальник не может себе этого позволить, в какой бы обстановке он ни был. Речь здесь вовсе не о чванстве или высокомерии, а о самой обычной субординации, одной из основ дисциплины, без которой в любом подразделении начинается бардак. Для того чтобы подчиненные уважали командира, ему вовсе не обязательно быть с ними накоротке. А у Шейранова был опыт руководства людьми по прошлой жизни.
Так что покряхтели бойцы тихонько, чтобы их благородие не услышал, а то загонит еще на пробежку верст на десять. С него станется. Да и взялись за лопаты, кирки, топоры и пилы, благо шанцевый инструмент у них имелся, и не абы какой, а очень даже качественный. Другие солдаты роты только головами качали, глядя на то, как стараются новички. К чему, если все уже обустроено?
А вот с оружием была самая настоящая беда. Признаться, Шестаков думал, что положение не столь катастрофическое, хотя и слышал много чего интересного. К примеру, от того же полковника Федорова, кочевавшего по фронтам и организовывавшего ремонт винтовок в прифронтовой полосе. Но на деле все оказалось куда страшнее. Даже на передовой каждый третий оставался без оружия. Командиры полков шли на самые различные ухищрения, чтобы восполнять убыль винтовок.
На перевязочных пунктах в первую очередь помощь оказывали тем, кто прибывал туда с оружием. Объявляли премию из полковой кассы за оружие, вынесенное с поля боя. В их полку за каждую трехлинейку выплачивалось по два рубля, за трофейную винтовку или карабин — рубль. Вот и ползали солдаты после боя на ничейную землю, как говорили они, «по винтовки». Самые отчаянные отправляли домой переводы и по сто рублей. Но все это не могло решить вопрос винтовочного голода.
Вот именно за винтовками и собирался выдвинуться Шестаков вместе со своим отделением. Вчера, пока одни готовили землянку, другие знакомились с участком местности, осматривая ничейную землю с помощью биноклей. Ох, как же дорого обошлась прапорщику экипировка его бойцов! Кстати, удалось раздобыть только отечественную оптику. О том, чтобы разжиться трофейными образцами, не могло быть и речи. Никто даже разговаривать не желал на эту тему, настолько разнилось качество.
Так вот. По всему выходило, что занятие он выбрал для своих ребят не из простых. Все винтовки, что валялись поближе и в не очень опасных местах, давно уже повытаскивали отчаянные головы из их роты. Оставались только те, до которых добраться было не так просто. В частности, у самых проволочных заграждений австрийских позиций и между ними. А там ведь мало того, что могут заметить и подстрелить. Этому очень даже способствует сигнализация из подвешенных на проволочных заграждениях пустых консервных банок. Так ведь еще и фугасы интересные заложены, что подрываются сами или при помощи подрывных машинок.
Шестаков вышел из блиндажа и направился к месту сбора отделения в первой линии траншей. По окопам пришлось идти, внимательно глядя под ноги, чтобы не угодить в какую-нибудь лужу. Даже несмотря на то что позиции полка располагались непосредственно на Дукельском перевале, а практически все позиции Восьмой армии проходили по главному Карпатскому хребту, влаги хватало. Начало апреля, а тут еще и теплынь стоит, так что сейчас самая распутица.
Парни были уже в сборе и тихо переговаривались. Слышались едва различимые смешки. Вот только от смеха того напряжением веет, весельем тут и не пахнет. Ничего удивительного, коль скоро нервы натянуты, как струна. Что же, понять можно, дело им предстоит рисковое. А вот послышался смешок уже с издевкой. Это кто-то из старого состава роты, уже попривыкший к костлявой, что рядом все время бродит.
Ну и еще наверняка у него вызвало веселье одеяние бойцов Шестакова. Было отчего веселиться. Создать сколько-нибудь удобную лохматку у Шестакова не получилось. Разве только эдакую накидку. Но она хороша для засады, а вот ползать и уж тем более бегать в ней — не очень. Но зато удалось сшить комбинезоны, надевающиеся поверх формы. Именно это свободное одеяние, висевшее чуть не мешком, и вызвало смешки «старичка». Ну и еще размалеванные сажей лица рядовых.
— Солдат, что ты тут делаешь? — подойдя к бойцам, строго поинтересовался Шестаков.
— Дак я, ваш бродь, часовой. За супостатом присматриваю, чтобы он чего не учудил. Не одни мы им житья не даем.
— И что? Устав забыл, братец? Возвращайся на пост и неси службу как полагается.
— Слушаюсь, ваш бродь.
— Солдат, — окликнул Шестаков уже отвернувшегося ветерана, — заруби себе на носу, так зыркай на своего соседа по хате, что тебе целковый должен. На меня — не советую, не то будешь иметь бледный вид и вялую походку. И еще, то, что можно им, — прапорщик указал на отделение преторианцев, — другим не положено. Чтобы я этого «ваш бродь» больше не слышал. Уяснил?
— Так точно, ваше благородие.
— Вижу, что уяснил. Все. Неси службу.
Солдат предпочел от греха подальше отойти в сторонку, что не ускользнуло от Шестакова. То, что народ уже почти год в окопах вшей кормит, еще ни о чем не говорит. Дисциплина в армии на высоте. И будет таковой до тех пор, пока солдат вдруг не осознает, что над ним больше не висит дамоклов меч неотвратимого наказания.
— Ну что, братцы, боязно? — когда часовой отошел, поинтересовался Шестаков.
— Да не так, чтобы и очень, — повел плечами унтер, — но есть маленько.
— Не журись, братцы. Просто делай, как на учениях, все и обойдется. Беда приходит тогда, когда варежку разеваешь да забываешь про науку, которую в тебя вдалбливали. Цели свои все помните? Вот и ладушки. Сейчас выходим и парами, каждый к своей цели. Я пойду с Началовым и Ильиным. Вопросы? Ну, пошли, ребятки! — накидывая на голову пятнистый капюшон и затягивая тесемки, приказал прапорщик.
Отделение бесшумными тенями скользнуло за бруствер. Несколько секунд, и вокруг повисла тишина, нарушаемая только самыми обычными ночными звуками. Обиженный часовой все же не выдержал, подошел к тому месту, откуда выдвинулось отделение, и всмотрелся в пространство перед траншеей. Не сказать, что вокруг висела непроглядная тьма, но он никого не рассмотрел. Прислушался. Все тихо.
Ладно. Кое-что вроде бы умеют. Но это еще ни о чем не говорит. Цыплят по осени считают. Вот пусть сначала с винтовками вернутся, а там видно будет, что за гуси-лебеди припожаловали в роту. Нет, мужики вроде бы нормальные. Но вот их прапорщик. Больно мудрый. Ничего, в окопах-то быстро пообтешется…
В принципе Шестаков мог без труда обогнать своих напарников. Но не желал форсировать события. Пусть выбирают себе ритм сами. Одно дело, когда ты пробираешься на учениях, зная, что даже если тебя обнаружат, то отделаешься только легким испугом. И совсем другое, когда имеет место реальная опасность. Тут понадобится крепкая нервная система, которую нужно тренировать, как тренируют мышцы. А то ведь наверняка кровь в ушах шумит так, что ничего вокруг не слышишь. Или наоборот — слышишь и видишь то, чего нет и в помине.
Шестаков проверил направление движения по компасу. Ну что же, волноваться волнуются, но к намеченной цели идут довольно уверенно. Во всяком случае, точно придерживаются азимута, намеченного еще днем. Правда, поручиться, что дойдут без ошибок, нельзя. Ничейная земля настолько перерыта снарядами, что сейчас похожа на лунный пейзаж: сплошные воронки. Причем есть и такие, где без труда могут поместиться несколько бойцов, а если очень постараться, так и все отделение. Серьезный калибр, нечего сказать.
Так что двигаться строго по прямой не получается, приходится огибать большие воронки, встречающиеся на пути. Нырять же в каждую из них — тоже удовольствие ниже среднего. Одно дело, когда это небольшая ямка от снаряда полевой пушки, и совсем другое, когда целая ямища от куда более серьезного чемодана.
Доползли до промоины, имеющей нужное направление. Глубина так себе, несерьезная. Зато двигаться, согнувшись в три погибели, получается намного быстрее, чем ползком. До позиций противника примерно полверсты. Тот, кто пробовал преодолеть по-пластунски хотя бы сотню шагов, без труда поймет преимущества такой складки местности. Впрочем, недолго музыка играла. Уже через сотню метров вновь пришлось выбираться из отвернувшей в сторону промоины и продолжать двигаться на брюхе.
Вот наконец и первое проволочное заграждение. Ширина полосы из кольев, густо оплетенных колючкой, метра три. Через каких-то десять метров, изобилующих волчьими ямами, еще одна полоса колючки, и тоже метра три в ширину. Далее, метров через двадцать, непосредственно окопы.
Еще метров за пятнадцать в ход пошли специальный нож и ножны. Это изделие изготовили в механических мастерских за довольно приличную плату и по эскизам Шестакова. Хорошо получилось. Остроконечный клинок с двойной заточкой на четверть, остальная часть обратной стороны лезвия представляет собой пилу. Имеется отверстие, посредством которого нож превращается в кусачки. Ну да, очень похоже на штык-нож от «АК». А зачем мудрить, если можно повторить, разве только с поправками на местные реалии.
Сначала бойцы использовали его как щуп, для поиска фугасной закладки. Такие закладки стараются делать на удалении от заграждения, чтобы при взрыве оно не пострадало. Конечно, с противопехотными минами сейчас полный швах. По-хорошему, их попросту нет. Не придали значения опыту Русско-японской войны. Вот и используют фугасные закладки, в основном управляемые по проводам. Ну и еще изгаляются солдаты с обеих сторон, придумывая самые различные конструкции. Кустарщина, не без того, вот только от этого не менее смертоносная.
Так что подорваться на фугасе Шестаков не опасался, а вот обнаружить вражеский фугас и обезвредить его — дело хорошее. Опять же в такой закладке обычно килограмма два взрывчатки, а то и больше. Чтобы шарахнула, так шарахнула.
Кстати, у русских с этим делом немного лучше. Еще при осаде Порт-Артура обороняющимися с успехом применялись самые различные модификации мин. В том числе и мина штабс-капитана Карасева. В смысле — фугас. Сейчас название мина относится строго к морской терминологии. Смех и грех, но его фугас — не что иное, как прыгающая противопехотная мина. Мало того, после войны он усовершенствовал ее, и теперь русская армия имеет фабричное изделие.
Правда, ее стали производить только с начала пятнадцатого года. До этого, несмотря на удачную конструкцию, оставили без внимания, посчитали, что мины — это оружие обороны, а доктрина у нас — наступательная. Да… Между прочим, у всех стран она наступательная, даже и непонятно, кто будет обороняться. Ну и снаряжают эту мину черным порохом, которого в стране большие запасы. Конечно, поражающее действие от этого пострадало, ну, да хоть что-то.
На фронт поставляются два образца этих фугасов, малый и большой. Большой зарывается в землю и приводится в действие с помощью проводов. При замыкании контактов выпрыгивает на высоту, заданную с помощью выбранной длины цепочки, и подрывается. Малый подвешивается на кольях проволочного заграждения, и от него в разные стороны отходят растяжки. Зацепи такую разведчик или атакующий — и произойдет взрыв. Неплохо, вот только мало этих мин. Очень мало…
Наконец добрались до проволочного заграждения, не обнаружив при этом ни одного фугаса. Однако, памятуя о своих малых фугасах, торопиться не стали. Все верно, не производит противник мины, вот только пытливый солдатский ум способен создавать такие ловушки, что только держись. Лучше не расслабляться.
Растяжек не обнаружили, банки, висящие на заграждении, похоже, самые обыкновенные жестянки, и их задача только подать сигнал тревоги. Ильин и Началов действовали на пару. Первый брался за висящую банку, второй срезал ее. Добычу откладывали в сторону, чтобы та своим предательским бряцаньем не выдала охотников за винтовками. Только когда срезали все банки, брались за саму колючую проволоку. И опять же общими усилиями. Срезали нить, отвернули ее в сторону, чтобы не мешала, потом вторую. Продвинулись немного вперед и опять взялись за банки.
Первую полосу преодолели минут за двадцать. Конечно, можно было бы и быстрее, но бойцы старались действовать максимально тихо. Шестаков же предпочитал не вмешиваться в процесс. Если честно, он также отправился для получения опыта и, так сказать, тренировки нервной системы.
Во-первых, как ни мала вероятность повредить имплантат, она все же существует, и в этом случае его ждет безвременная кончина. Во-вторых, он прекрасно помнил, насколько малоприятно получать свинцовые гостинцы, и, пусть он мог полностью отключаться от боли, процесс ранения очень даже болезненный и неприятный. Ну и, наконец, приобретение опыта и навыков для этого тела.
Намеченная цель должна была находиться где-то между первым и вторым проволочными заграждениями. Кстати, расщедрились австрияки, нечего сказать. На сотню метров заграждения в три ряда нужно затратить не меньше двух километров колючей проволоки. А здесь две такие полосы, да и тянутся они по всему фронту.
Впрочем, понять их несложно. Они вцепились в перевалы мертвой хваткой и готовы костьми лечь, лишь бы не допустить русских на Венгерскую равнину. Дукельский перевал, где и занимает позиции рота Шестакова, за какие-то три месяца захватывается русскими войсками уже в третий раз. А вот на то, чтобы пройти дальше, сил уже недостает, австрийцы сразу же бросают в бой все, что только возможно.
Если русским войскам удастся выйти на равнину, да при грамотном использовании конницы, которая составляет чуть не треть всей армии, можно очень быстро овладеть Венгрией. Затем соединиться с сербской армией, проявившей в этой войне завидную стойкость. Даже при отсутствии поставок со стороны России из-за несговорчивости болгарского правительства к концу года сербы сумели отбросить австрийцев и восстановить свои прежние границы. Да и сами венгры вполне могут отторгнуть австрийцев, уж больно много у них застарелых противоречий.
Так что переход русской армии через Карпаты — это практически крах для Австро-Венгрии. Вот и держатся за перевалы, словно утопающий за соломинку. Понимают это и германцы, поэтому время от времени перебрасывают на помощь австрийцам свои корпуса. А уж германец воевать умеет, этого у них не отнять.
Впрочем, если судить по тому, как воюют российские генералы, утверждение это более чем сомнительное. Такое впечатление, что они надеются на извечное русское авось, а войну ведут в лучшем случае полковники и далее по ниспадающей. Словно и не было Русско-японской с ее уроками. Так что и у германцев все не слава богу, если при таком подходе русского командования они никак не могут оторваться от своих границ, а кое-где и выйти к ним.
Впрочем, у австрийцев все еще хуже. Стодвадцатитысячный гарнизон Перемышля умудрился сдаться неполным семидесяти тысячам русских. Осаждавшие замкнули кольцо, растянувшись тонкой линией. Когда после капитуляции в нашем штабе стало известно о соотношении сил, генералы чуть не начали заикаться. По данным разведки, гарнизон крепости составлял порядка сорока тысяч. Странно здесь как-то разведка устроена. Так что, если бы не постоянная поддержка германцев, австрийцев еще к Новому году вышибли бы из войны…
Размышляя над перипетиями этой войны, о которой он практически ничего не знал, Шестаков полз к намеченной цели — убитому австрийскому солдату. Труп бедолаги висел на проволочном заграждении и снизу был хорошо заметен на фоне неба. А то как-то неудобно, если бойцы вернутся с трофеями, а он, их придирчивый командир, — с пустыми руками.
Нет, понятно, что его главная задача — руководство. Но кем тут прикажете командовать, если он уже и Началова с Ильиным не наблюдает? Хорошо еще, что знает, в каком они убыли направлении. А со связью здесь… Ох, лучше не вспоминать. Так что максимум самостоятельности. Иначе никак. Ну и коль скоро он не может командовать, то пока будет выступать в роли рядового бойца. А какая стоит задача? Правильно. Вот и ползет он за своей винтовкой.
Пока добирался до второй полосы заграждений, несмотря на работу артиллерии, обнаружил больше десятка волчьих ям. Нет, зверю в такую не провалиться, потому как размеры очень скромные. Квадрат всего-то тридцать на тридцать сантиметров, да глубиной не больше пятидесяти. Вот только одно лишь попадание в такую ловушку может обеспечить перелом ноги. А уж наличие на дне доски с торчащими из нее несколькими гвоздями гарантирует ранение стопы. Так что тут повнимательнее нужно под ноги смотреть.
Вот и искомый труп. Странно все же. Ну неубранные трупы русских — это понятно. Но своих-то могли бы и прибрать. Хотя… за кем-то близким, возможно, и полезли бы, а так… Впрочем, перед русскими позициями тоже лежат тела сослуживцев, но рисковать их вынести желающих как-то не находится. За винтовками лазают, а вот убитых так и оставляют.
Так, что тут у нас? Ага. «Манлихер», пехотная винтовка. Ну это ожидаемо. Господи, а смердит-то как! Того и гляди вывернет наизнанку. Интересно, тут перемирия бывают, чтобы павших прибирать? Расстегиваем ремень с патронными сумками и ножнами. Сам тесак закреплен на винтовке. Кстати, от офицеров слышал много лестного об этом оружии. Трофейные винтовки очень даже пользуют в русской армии.
Оп-па. А это что? Отполз на пару метров в сторонку. Так и есть. Не показалось. Из травы, сохранившейся под заграждением, торчит приклад. Потянул. «Мосинка» с искривленным штыком и налетом ржавчины. Сомнительно, чтобы коррозия достигла критического уровня, хотя оружие тут и валяется уже пару месяцев. Вон черные копатели извлекают на свет божий образцы, пролежавшие в земле семьдесят лет, и ничего, стреляют за милую душу. Так что еще послужит.
Прапорщик уже собирался в обратный путь, к проделанному его бойцами проходу, когда услышал приглушенные голоса и какую-то возню. Интересно, что бы это могло означать? Австрийцы собрались по винтовки? Так вроде не водилось за ними такого. Или он просто не все знает? Может ли и у австрийской армии начаться винтовочный голод? Да кто же его знает, были ли у них вообще проблемы с вооружением или только с личным составом?
Проклятие! Вот и они. Вроде бы двое. Не просто ползут, а что-то волокут за собой. Похоже, у них там проход оставлен для собственных нужд. Шестаков быстро осмотрелся и отполз назад, к обнаружившейся неподалеку большой воронке. Проделать все тихо, при наличии двух винтовок оказалось не так просто. Но и бросать их он не собирался. Так что пошумел немного, не без того.
Впрочем, австрийцы вели себя куда более шумно, а потому ничего не заметили. Будто у себя дома. Хм. А ведь так оно и есть как в прямом, так и в переносном смысле. Это территория их государства, и до австрийских позиций не больше полусотни метров.
Ну и как быть? Позволить им заниматься своими делами? Разумно. Но сейчас он о них знает и имеет возможность расправиться по-тихому, используя свое преимущество во внезапности. Риск? Несомненно. Но если они сами наткнутся на него, то тихо не разойтись однозначно.
Шум, издаваемый австрийцами, усилился. Значит, они приблизились. Шестаков отстегнул тесак от «манлихера», извлек свой нож. Шаги? Впрочем, до позиций русских достаточно далеко, чтобы без особой опаски двигаться короткими перебежками. Да тут, даже если разговаривать в голос, и то до противника не долетит ни звука.
Аккуратно выглянул из воронки. Ага. Так и есть. Вот она — сладкая парочка. Пока пробирались через проход в заграждении, им пришлось ползти, потому что тот проделан понизу. А вот как только миновали колючку, тут же поднялись и, чуть согнувшись в поясе, осилили остаток пути в относительном комфорте. Почему остаток пути? Да потому, что они шагах в десяти от него и в двадцати от заграждения опустились на колени и…
Ну точно, копают. А ради какой такой надобности солдат будет копошиться на нейтральной полосе? Правильно. Это саперы, и заняты они как раз тем, что закладывают фугас. Работа с лопатой — без шума никак не обойтись. К тому же они спешат, а потому работают оба, за окружающей обстановкой никто не наблюдает, лучшего момента не будет.
Шестаков осторожно выбрался из воронки и, пригнувшись, двинулся к саперам. Даже если его сейчас заметят из окопов, то наверняка примут за своего. А вот дальше… Что будет дальше, целиком и полностью зависит от него.
До противника не больше пары метров. Подкрадываться уже опасно, он не Чингачгук и не охотник, чтобы вытворять подобное. Одно то, что его до сих пор не заметили, уже неслыханная удача. Вон как роются, что твои кроты. Короткий рывок. Руки с клинками пошли вниз. Нож в правой руке вошел четко под лопатку, австриец выгнулся дугой и молча начал заваливаться на бок.
А вот левая рука, как всегда, подвела. Ну никак он не научится ею пользоваться, в любой из ипостасей. Удар вышел сильным, но смазанным. Если бы объект оставался в прежнем положении, то скорее всего все получилось бы. Но тот что-то услышал или почувствовал. Сам черт не разберет отчего, но в последний момент австриец дернулся, удар пришелся в плечо.
Крик, полный боли и отчаяния, огласил ночную тишину. Нож остался в теле убитого или смертельно раненного солдата. Шестаков перебросил тесак из левой руки в правую и прыгнул на быстро отползающего, семеня ногами, австрийца. Очередной отчаянный крик замер, едва клинок вошел в грудь сапера.
Со стороны австрийцев послышались тревожные крики. Кто-то кого-то звал. Шестаков уже бежал к своей воронке, предполагая, что сейчас начнется канонада. Даже не станут ждать, пока подтянутся бойцы со второй линии траншей, голосов-то несколько.
Винтовочный выстрел, вспышка как-то совсем уж близко и прилетевший горячий привет, ожегший бок. Все это произошло одновременно. В следующее мгновение Шестаков кубарем влетел в воронку. Только теперь сознание подсказало, что из окопа выкликали три имени. Значит, их было трое, и стрелял в него тот самый третий, до которого рукой подать.
Попробовал подняться. Весело, йожики курносые. Интересно, насколько серьезно его задело? Впрочем, сейчас об этом думать некогда. Кто его знает, вдруг мужичок окажется беспримерной отваги или Шестаков кого из его близких приголубил? Нужно бы сначала с ним разобраться, либо отогнать, либо пришибить к нехорошей маме.
Больно-то как. Л-ладно. Отключиться. Знакомое чувство инородности тела и полное отсутствие боли. Зато и двигаешься как пьяный. Впрочем, главное, что боль никак не отвлекает, да и бегать сейчас не нужно. Отбросил тесак, в котором уже не было никакой необходимости, и снял с пояса кобуру с «маузером». Понадобилось добрых секунд шесть, пока он пристегнул кобуру-приклад и у него в руках оказался мини-карабин. Долго. Руки, как чужие.
Выбираться из воронки не пришлось. Просто поднялся во весь рост, и хватает. Даже чуть многовато, потому как выглянул по грудь. Приклад упирается в плечо, фосфорные точки прицела видны отчетливо (пришлось переделать штатный прицел «маузеров», уж больно тот неудобен). А где цель? Со стороны траншей слышна разноголосица. Не иначе весь личный состав повысыпал. А вдруг это ночная атака? Но пока только и того, что шумят.
Да где же ты? Ага. Вот ты где. Не-эт, не зря бойцы спецподразделений размалевывают себе лица. До австрияка шагов двадцать, а потому его лицо выделяется четким белым пятном. Хорошо, хоть за свое беспокоиться не приходится. Расстояние так себе, плевое, и никто не мешает. Поэтому Шестаков тщательно прицелился и нажал на спуск.
Как только треснул выстрел, прапорщик тут же упал на дно воронки. Попал, не попал, не важно. Главное — укрыться и не изображать из себя грудную мишень. Плевать, что темно, когда в одно место палит сотня винтовок, какая-нибудь дура обязательно попадет в цель.
Не ошибся. Тут же дружно заговорили винтовки. Вторя винтовкам, ударил пулемет, еще один и еще. Над головой засвистали пули, некоторые шлепали в край воронки, выбивая фонтанчики земли. Сам он их не видел, зато очень даже ощущал падающие на него крупицы земли.
Подумалось о парнях, которые сейчас также оказались под обстрелом. Очень хотелось надеяться, что у них достанет выдержки найти укрытие и не отсвечивать. Сомнительно, чтобы у всех нашлась такая просторная и глубокая воронка, но уж чего поменьше тут в изобилии. Главное — не отсвечивать. Ну и еще…
Шестаков слегка приподнялся и, подняв «маузер» над краем воронки, трижды выстрелил в сторону австрийцев. Пусть думают, что он один, ну и знают, на каком именно месте нужно сосредоточить свое внимание. Похоже, получилось. Он четко расслышал, как по краю воронки прошлась пулеметная очередь. В лицо вновь сыпануло земляной крошкой и мелкими камешками.
А вот и осветительная ракета. Судя по тому, как распалась она на сотню светляков, это русский образец, не иначе — трофейный. Хотя, может, и у австрийцев есть такие же. Он как-то не особо интересовался вооружением противника, в смысле, не вдавался в тонкости. Вслед за первой вверх взмыла вторая, третья, и вскоре весь передний край на перевале был залит мертвенно-бледным светом.
А ничего дают. Хотя ракета и отработала всего-то секунд пятнадцать, зато света было столько, что впору газету читать. Кстати, он воспользовался этим моментом, чтобы осмотреть себя. Пришлось возвращать чувствительность тела. Б-больно! Довольно быстро разоблачился по пояс. Не очень удобно, но все же сумел рассмотреть, что рана несерьезная. Так, царапина. А боль скорее всего вызвана ушибом, пуля-то на сверхзвуке прошла, вот и приголубило. Разве что кровит. Но это ничего, у каждого из парней по два индпакета. Самолично заказывал в аптеке.
Кстати, Шейранов и тут озаботился походным хирургическим набором. Просто на это дело бойцы не стали брать с собой свои ранцы. Кстати, тоже трофейные, австрийские. Очень удобная штука, куда до них вещмешкам русской армии. Впрочем, когда в России придавали особое значение экипировке солдата? Ну, в последние годы вроде бы что-то делается, а до этого… Тот же вещмешок и шинель практически без изменений прослужили лет двести.
После того как прогорели первые ракеты, запустили по новой. Сразу не поверили, решили лишний раз удостовериться. И на этот раз термит прогорел без грохота стрельбы. Ну, порядок Сейчас австрияки успокоятся. Решат, что это обычные русские охотники за винтовками. Для них не секрет, с какой такой радости противник ползает по нейтралке, рискуя собственной шкурой.
— Ваше благородие?
— Господин прапорщик?
— Да тише вы, безголовые. Ползите сюда, — поднявшись на голос, подозвал Шестаков, нервно взглянув в сторону австрийских позиций.
После обстрела прошло полчаса. Голоса в траншеях вроде бы затихли, основная солдатская масса скорее всего отправилась отдыхать, оставив на передке только часовых. И те наверняка напряженно вслушиваются в ночь, опасаясь какой бяки. Оно ведь как, может, русские и за ружьями явились, а может, дабы какую-нибудь гадость устроить. Сорвиголовы находились с обеих сторон.
Началов и Ильин тут же подались на голос и вскоре уже спустились в воронку, ставшую для Шестакова надежным прибежищем. На их счастье, часовые ничего не услышали. Впрочем, парни не больно-то и шумели. Разве только земля прошуршала, осыпаясь по скату, ну и винтовки легонько брякнули. Эти двое сделали то, что намечали, и возвращались не с пустыми руками.
— Вы как, ваш бродь? — поинтересовался Началов, стараясь в темноте осмотреть начальство.
— Нормально. Зацепило слегка, но только оцарапало. Саперы выползли устанавливать мины и прямиком на меня. Двоих заколол, третьего не заметил, он-то в меня и пальнул. Но, думаю, отбегался, паразит. Сомнительно, чтобы я промазал с двадцати шагов. Вы как?
— Как нас и учили. Сразу замерли и ждали, пока австрияки не уймутся, — деловито доложил Началов.
А вот Ильин как-то странно шмыгнул носом и отвернулся в сторону. Хотя рассмотреть его выражение лица и уж тем более заглянуть в его глаза не было никакой возможности. Но Шестаков сразу понял, что солдат доложил не все, иначе с чего бы вольноопределяющемуся вести себя таким образом.
— А ведь не все сказал, Началов.
— Да не о чем больше докладывать, ваш бродь.
— Чего тогда Ильин личико воротит?
— Никита меня покрывает, господин прапорщик.
— Слушаю вас, Илларион Викторович.
— Когда началось, я решил бежать к вам на помощь, но Началов схватил меня и повалил на землю, я хотел закричать, потребовать, чтобы он оставил меня, а он зажал мне рот. Словом, то, чему вы нас учили… В общем, я поступил все с точностью наоборот.
— Началов.
— Я, ваш бродь.
— С меня чарка водки. А вы, господин вольноопределяющийся, после дела отстираете комбинезон Началова. В знак, так сказать, признательности за его заботу о вашей персоне.
— Слушаюсь.
— Ладно, братцы, теперь наберемся терпения и будем ждать.
— А чего ждать-то, ваш бродь. Уходить надо. Австрияки успокоились, вон мы без проблем сюда добрались, еще и вас выкликали.
— Не слушаешь, о чем говорю, Началов. С кем я столкнулся?
— Ну, с саперами вроде бы.
— Правильно. И всех троих отправил к праотцам. Во всяком случае, двоих точно. На каждом из них какое-никакое добро имеется, а еще то, что они волокли сюда. Поэтому ждем. Пару часов, пока австрийцы полностью успокоятся, забираем добычу и ходу.
— А если кто полезет проверить этих, может, кто из них ранен, — неуверенно произнес солдат.
— Это вряд ли. После того как стрельба стихла, звали они своих, да никто не откликнулся. И что характерно, звали троих, получается и третьего я приголубил. Уже полчаса все тихо, но никто так и не появился. Так что выжидаем пару часов, потом собираем трофеи и уходим. Времени более чем достаточно.
Два часа пролетели незаметно. В смысле, вообще незаметно. Недолго думая, Шестаков распределил дежурство между подчиненными и без зазрения совести завалился спать. А что, имеет право, он раненый. Правда, ранение ничуть не освободило его от работы по сбору трофеев. Ну да, нельзя получить все и сразу.
Самое трудное — разобраться с солдатом, которого он подстрелил в проходе, — прапорщик взвалил на себя. Он осторожно приблизился к неподвижному противнику. Убит, вне всяких сомнений. Пуля попала в глаз и вышла из затылка, вырвав изрядный кусок черепа, ну и разбрызгав мозги. Расстояние-то так себе, плевое.
Пришлось немного повозиться со снаряжением убитого, все же до траншей противника чуть больше двадцати метров. Хорошо хоть ветер поднялся и заглушает неизбежный шум, поднимаемый прапорщиком. Так, поясной ремень, на нем четыре подсумка, тесак, саперная лопатка, кирочка (предусмотрительно, нечего сказать), ну и фляга. Вроде бы все. А вот вместо винтовки карабин «Манлихер».
Хм, это, пожалуй, и лучше. «Маузер», конечно, хорошо, но все же его дистанция до сотни метров, а этот австриец вполне оборотистый коротыш. Метров до четырехсот бьет вполне исправно. Опять же, отзывы об этом оружии вполне положительные. Да, пожалуй, так и поступим. Но на боевые все же будем ходить с «маузером», незачем перегружать себя чрезмерным арсеналом.
Так, что там дальше? А дальше — катушка с проводом. В принципе ничего удивительного, покойные ведь собирались устанавливать фугасы, которые активируются электрическим током. Ну не додумались тут еще до мин нажимного действия. А ведь проще пареной репы. Хм. А может, подсказать? Он как-то не додумался до встречи с Федоровым, а вот теперь стукнуло. Да, действительно очень просто, и главное — на складах наверняка найдется необходимое и в больших количествах.
Началов и Ильин, помимо стандартного снаряжения и карабинов, обзавелись ящиком, в котором находились ящички поменьше, в количестве шести штук, и электродетонаторы. Ну а он о чем говорил. Саперы собирались установить шесть фугасов. Не судьба.
В расположение вернулись перед рассветом. Их уже и не ждали, решив, что парни отправились в места вечной охоты. Ошибочка. Вот они, живы и здоровы, да еще и с подарочками. Правда, прапорщика слегка ранило, но он не жалуется, держится бодрячком, еще и троих австрияков приголубил. Не сказать, что нижние чины роты отнеслись к новому офицеру хорошо. Он ведь прапорщик, и не офицер-то, считай, потому как это звание только с началом войны восстановили. А держится так, что куда там капитану.
Но как выяснилось, вояка не из последних. Причем не просто лихой, а умный. Такой роте не помешает. Опять же и своих вроде бы кое-чему научил. Сходили туда, куда никто не суется, попали под такой обстрел, что мама не горюй, и ничего, все целехонькими вернулись. И не с пустыми руками.
— Вот это по-нашему, вот это я понимаю. — Капитан не без удовольствия осматривал добычу Шестакова и его людей.
Будить командира роты по случаю возвращения прапорщика не стали. Он сам и не велел. Нечего начальство дергать. То австрийцы канонаду устроили, потом охотники начали возвращаться, и последние пожаловали с большим отрывом. И что, из-за каждой ерунды капитану на мозги капать? Да и правильно, в общем-то. При грамотных унтерах офицерам всегда живется проще.
Поэтому Глымов осматривал добычу уже при ярко сверкающем весеннем солнышке, приведя себя в надлежащий вид. Не дело расхаживать с непонятной растительностью на лице. Либо отпускай бороду, либо брейся. Капитан с удовольствием носил усы, но бороду не воспринимал. Как говорится, кому что нравится. Вот, например, Шестаков предпочитал быть гладко выбритым, каковым сейчас и предстал перед начальством, гордо демонстрируя добычу своего отделения.
— Двадцать одна единица, и ни одна не требует ремонта. У меня в роте был некомплект в пятьдесят винтовок. Теперь меньше, — не без удовольствия потирая руки, произнес командир роты. А отчего бы ему не быть довольным, если винтовки остаются в его роте. Тут следует уточнить, что вознаграждение за добытые винтовки выплачивалось на уровне полкового начальства, а значит, и сдавались они полковому интенданту, а оттуда уже распределялись по всем подразделениям или отправлялись на ремонт в мастерские. Шестаков же, отказавшись от вознаграждения, передавал все винтовки в свою роту. Именно это обстоятельство и радовало капитана особо.
— Рослик, — позвал командир роты.
— Я, ваш бродь, — тут же нарисовался фельдфебель роты, как, впрочем, и полагается, отличающийся пронырливостью и хозяйственностью.
— Найди, где можно обменять «манлихеры» на наши трехлинейки.
— Все сделаю в лучшем виде.
— Анатолий Сергеевич, позвольте.
— Да, Иван Викентьевич, — обернулся капитан к Шестакову.
— Я хотел бы оставить австрийские карабины себе и моему отделению.
— Это мое отделение, господин прапорщик.
— Разумеется, господин капитан. Но ведь вы назначили меня командовать этим подразделением и приказ свой пока не отменили. — Шестаков так посмотрел на Глымова, словно хотел сказать, и лучше бы не отменять, вот и польза уже есть.
— Хм. Что же, пожалуй, вы правы.
— У меня есть еще кое-какие мысли. Если позволите, я доложу их приватно.
— Хорошо. А к чему вам эти карабины? Признаться, я не приветствую пересортицу в вооружении роты. С обеспечением боеприпасами возникают вечные сложности.
— Обязуюсь, что с боеприпасами к этим карабинам проблем не будет. Просто они куда более удобны, чем пехотная винтовка.
— Но это не единственная причина.
— Нет.
— Ладно, потом доложите. Рослик, эти три карабина забирает Иван Викентьевич, с остальными разберешься сам.
— Слушаюсь.
— Так, теперь по взрывчатке. Вольноопределяющийся Катуков.
— Я здесь, господин капитан.
— Сергей Геннадьевич, фугасы — это по вашей части. У нас, кажется, не прикрыт левый фланг.
— Все сделаю в лучшем виде. Жаль, конечно, что при них не было подрывной машинки, ну да не беда, главное — все остальное в наличии, а машинку и нашу можно будет использовать.
— Я прошу прощения, Анатолий Сергеевич, но по поводу взрывчатки у меня есть кое-какое предложение, — вновь подал голос прапорщик.
— То есть взрывчатку вы также хотите оттяпать? — нарочито подбоченившись, поинтересовался капитан.
— Ни в коем случае. Просто я тут заглянул в эти ящички. Итак, мы имеем четыре фугасных заряда общим весом тридцать фунтов, или сто двадцать шашек по четверти фунта. В этой связи у меня есть к вам вопрос, что более предпочтительно: четыре фугасных заряда перед нашими окопами или сто двадцать. Я вижу по вашим глазам, что вы уже заинтересовались.
— А поконкретнее можно?
— Так просто все. Берем и сколачиваем небольшой деревянный ящик. Размер такой, чтобы туда помещалась шашка. Далее делаем отверстие и сквозь него в шашку вставляем детонатор. После чего накрываем крышкой с прорезью под торчащий детонатор. Сверху присыпаем землей — и все готово. Теперь стоит только противнику наступить на этот малый фугас, как он тут же взорвется.
— А откуда же взять такой детонатор? — тут же поинтересовался вольноопределяющийся, явно увлекшийся идеей.
— Я думал над этим. И вспомнил, что еще совсем недавно наши пушки были дульнозарядными, примерно с полсотни лет назад для стрельбы из них мы отказались от фитилей и стали использовать…
— Капсюли-воспламенители, — тут же догадался Катуков. — Это готовый детонатор. Только нужно выковырять из трубки пороховую начинку и заполнить ее инициирующим зарядом. При аккуратном обращении ничего сложного. Но где взять эти капсюли-воспламенители? Их уже не производят лет тридцать, если не больше.
— Зато в свое время произвели столько, что хватит на миллион мин. Наверняка они хранятся в каких-нибудь арсеналах, куда свозится все старье, — пожав плечами, произнес Шестаков. — Конечно, понадобится приложить усилия, но зато каков будет эффект! Располагаем фугасы в шахматном порядке на расстоянии полутора сажен один от другого, эдак в четыре ряда. Тридцать закладок в одном ряду, таким образом перекрываем сорок пять сажен сплошного фронта. Сколько еще шашек мы сможем извлечь из наших фугасных закладок?
— Сотни четыре, никак не меньше, — уверенно ответил вольноопределяющийся.
— И таким образом, полностью перекрываем подходы к нашим позициям. На случай же нашего наступления, оставляем несколько узких проходов. Преодолеваем минное поле и разворачиваемся в цепи.
— Хм. И как раздобыть эти воспламенители? — помяв подбородок, поинтересовался Глымов, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Понятия не имею, — тут же открестился Шестаков от ответа на этот вопрос, пусть и риторический.
Тут ведь главное не как раздобыть, а как выяснить, где хранятся эти самые капсюли. Если же найти применение этому лежалому товару, уже давно и никому не нужному, то все этому будут только рады. И заведующие складами в том числе. В конце концов, освободится место, а там, глядишь, что другое пришлют, куда более полезное в хозяйстве, а значит, и способное принести пользу. Нет, не государству. Завскладом слишком маленький человек, чтобы думать о государственных интересах. У него все более скромно и приземленно.
