Глава четырнадцатая
Ночные бары. Революция

Самолет, на который мы сели в Мадриде, совершил мягкую посадку в каракасском аэропорту Майкетия. Нас встречали друзья и дочь. Двадцать минут спустя мы уже были дома. Наши собаки устроили нам радостный прием. Добрая служанка-индианка, ставшая членом семьи, без устали расспрашивала:

– Все ли благополучно в семье Анри, сеньора? Понравилась ли тебе мама Риты, Анри? Я уж опасалась, что вы совсем не вернетесь: шутка ли – сколько там любящих вас людей. Слава богу! Приехали! И снова все вместе.

Да, слава богу, как говорит Мария, мы приехали и снова были все вместе. Более чем вместе, потому что восстановленные связи с родственниками для меня очень важны. Я должен оправдать их доверие, поэтому впредь буду вести себя как можно лучше. Во всяком случае, постараюсь сделать все от меня зависящее.

Борьба за жизнь продолжалась. Мы продали ресторан – я был сыт по горло всеми этими ром-бифштексами с жареным картофелем, утками с ломтиком апельсина, цыплятами под винным соусом – и купили ночной бар «Кати».

Мы стали владельцами ночного бара в Каракасе. Клиенты – только мужчины, поскольку у нас работали свои девочки, которые всегда составят им компанию, чтобы поговорить, а больше послушать, выпить или, если не очень мучает жажда, просто пригубить. Ночная жизнь совсем не та, что днем, куда более напряженная, ни минуты покоя, но зато каждую ночь узнаешь для себя что-то новое, интересное: у каждого посетителя ночного бара открывается второе «я».

Сенаторы, депутаты, банкиры, адвокаты, высокопоставленные чиновники собирались по ночам, чтобы спустить пары, скопившиеся в течение дня под гнетом самодисциплины, желания произвести впечатление человека, ведущего образцовую жизнь, чем бы они ни занимались. А в баре «Кати» каждый раскрывался, выставляя напоказ свое нутро. Это взрыв, отторжение социального лицемерия, которому они вынуждены следовать, отрешенность от всех забот, связанных с работой или семьей, крик свободного человека, раскрепостившегося от условностей и страха перед молвой.

На несколько часов все без исключения молодели. Спиртное помогало отбросить социальные условности и зажить свободной жизнью весельчака. Можно поговорить, разыграть из себя донжуана перед самыми красивыми девушками в баре. Но у нас все было строго, далеко никто не заходил. За дисциплиной следила Рита. Она не позволяла девушкам покидать свои места до окончания работы. Тем не менее все мужчины были вне себя от радости, ведь их внимательно слушали такие прелестные создания (а мужчины любят рассказывать о себе), заполняя часы досуга только красотой и юностью.

Сколько мне пришлось повидать их, уже на рассвете, оставшихся наедине с собой (девушки выходили через другую дверь) и все-таки довольных и успокоенных! Один из них, человек, занимавший очень ответственный пост, наш постоянный посетитель, всегда уезжал на работу к девяти. Я провожал его до машины, как, впрочем, и остальных. Он частенько клал мне руку на плечо, а широким жестом другой обводил ясно выписанный контур гор Каракаса, за которыми занимался новый день. Он говорил мне:

– Ночь кончилась, Энрике, солнце встает за Авиловыми горами. Эта ночь уже прошла, и нет никакой надежды ее продолжить – все уже закрыто. Наступил день с его реальными делами и ответственностью. Меня ждет работа, офис, ежедневное рабство, но разве мы могли бы тянуть эту лямку без таких вот ночей? Однако ночь кончилась, Энрике, девушки разлетелись по своим гнездышкам, и мы остались с тобой вдвоем, как два старых дуралея.

Но, несмотря на все разочарование, неизменно сопровождавшее эти восхитительные и одновременно тягостные моменты, они приходили снова и снова, чтобы повторить ночную мечту, твердо зная наперед, что грядущий день ее безжалостно унесет и рассеет.

И я, крутясь среди них, часто переживал незабываемые мгновения, совершенно выпадавшие из разряда повседневной жизни.

Очень быстро я приобрел и другое заведение – «Мадригал», а затем и третье – «Нормандия».

Вместе с социалистом Гонсало Дюраном, заклятым врагом режима, денно и нощно готовым драться за интересы владельцев ночных клубов, баров и ресторанов, мы создали ассоциацию по защите заведений этой категории в провинции Миранда и в федеральном округе. Спустя некоторое время меня назначили президентом ассоциации, и мы принялись изо всех сил защищать интересы наших членов против злоупотреблений некоторых чиновников.

Поскольку сногсшибательных идей в моей голове всегда было хоть отбавляй, я превратил ночной бар «Мадригал» в русский кабак «Ниночка», а для придания ему соответствующего колорита обряжал испанца с Канарских островов в форму казака и усаживал его на спокойную по причине преклонного возраста клячу. Им обоим надлежало исполнять службу привратника при кабаке. Но вот беда, клиенты начинали спаивать моего казака, который при жаловании полдоллара в час каждый раз умудрялся нажраться вусмерть. Хуже того, они ухитрялись накачать и лошадь. Она хоть и не прикладывалась к стакану виски, зато очень уважала сахар, смоченный в спиртном, особенно в тминной водке. Результат: подвыпившая кляча и пьяный в стельку казак. Нередко в таких случаях оба привратника пускались в карьер вниз по проспекту Миранда, где находился мой кабак. Этот проспект был одной из главных артерий города, почти всегда перегруженной транспортом. И вот по нему туда-сюда скакал казак и призывал к атаке. Так что представьте себе картину: визг тормозов, когда колеса автомобиля рвут асфальт, сталкиваются машины, ругань и брань водителей, в домах открываются окна, оттуда несутся сердитые крики, требующие прекратить безобразие в такой поздний час. Разумеется, возникали скандалы, которые приходилось улаживать и утрясать, но зато и веселья хватало.

В довершение всего мой единственный музыкант тоже оказался не лыком шит. Немец Курт Ловендаль, органист. Музыкант с руками боксера. Бывало, начнет играть ча-ча-ча на своем органе, да так усердно, что от музыкальных волн стены здания дрожат аж до девятого этажа. Мне в это трудно было поверить, пока швейцар и владелец дома однажды не отвели меня наверх, чтобы я сам смог убедиться. Надо признаться, они не преувеличивали.

Другое мое питейное заведение – «Нормандия» – располагалось в поистине прекрасном месте: как раз напротив штаб-квартиры Национальной службы безопасности. С одной стороны – террор и плохое обращение, с другой – все удовольствия жизни. Хоть раз я наконец-то оказался на правильной стороне. Такое соседство не гарантировало мне личную безопасность: я ввязывался в весьма деликатные дела, от передачи писем политических заключенных к подпольщикам до переписки уголовников. Для тех и других я служил почтовым ящиком.

Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Всего за несколько месяцев диктатура Переса Хименеса расшаталась донельзя. Венесуэлу стало серьезно потряхивать. От диктатора откололись даже привилегированные классы. Он еще держался, но лишь благодаря армии и страшной политической полиции Seguridad Nacional. Шли многочисленные аресты.

А в это время в Нью-Йорке три самых главных политических лидера Венесуэлы, находившиеся в изгнании, разрабатывали план захвата власти. Это были Рафаэль Кальдера, Ховито Вильяльба и исключительный человек – Ромуло Бетанкур. Лидера коммунистической партии Мачадо не пригласили. Однако коммунисты тоже сложили немало голов в ходе истории страны.

Первого января генерал ВВС Кастро Леон попытался поднять своих людей на мятеж: небольшая группа летчиков сбросила несколько бомб на Каракас, в частности на президентский дворец Переса Хименеса. Однако операция провалилась, и Кастро Леон бежал в Колумбию.

А двадцать третьего января в два часа ночи над Каракасом поднялся самолет, уносивший Переса Хименеса с семьей и ближайшими сподвижниками. Воздушное судно было набито до отказа не только живым грузом, но и ценностями. Так что венесуэльцы не зря окрестили его «священной коровой». Перес Хименес знал, что он проиграл партию: армия его оставила. Самолет направлялся прямиком в Сан-Доминго, где другой диктатор, генерал Трухильо, сердечно принял своего собрата.

Когда Каракас проснулся, им уже правила военная хунта во главе с адмиралом Вольфгангом Ларрасабалем, взявшим в свои руки штурвал корабля, с которого сбежала команда вместе с капитаном. Произошла революция. Очень важную роль в ней сыграл молодой человек по имени Фабрисио Охеда. Он мог бы запросто сделать карьеру, добиться высоких постов и привилегированного положения. Но он не позволил себе никаких слабостей и впоследствии стал одним из самых честных и стойких борцов против режима. Он кончил «самоубийством» в застенках полиции. Я его знал и воздаю ему дань уважения. Может быть, придет день и ему поставят памятник.

Почти три недели на улицах не было полиции. Конечно, случались и грабежи, и насилия, но почти все они были направлены против «пересхименистов». Народ взорвался, содрав с себя десятилетний намордник. Штаб-квартира политической полиции, находившаяся напротив ночного бара «Нормандия», была разгромлена, большинство полицейских перебито.

В первые три дня, последовавшие за отъездом Переса Хименеса, я чуть было не потерял все, что мне удалось нажить за двенадцать лет работы.

Мне позвонили из нескольких мест и сообщили, что все бары, ночные клубы, шикарные рестораны, места встреч высокопоставленных «пересхименистов» громят и предают разграблению. Для тех, кто не живет в своих заведениях, это еще полбеды. Что касается нас, то мы жили в своем ночном баре «Кати», этажом выше. Это была небольшая вилла в глубине тупикового переулка, сам бар располагался на первом этаже, мы занимали второй, а дальше – плоская крыша в стиле арабской террасы.

Я решил защищать свой дом, свое дело, своих близких до конца. Припас двадцать бутылок зажигательной смеси – «коктейль Молотова» – и аккуратно разложил их в ряд на крыше. Рита ни за что не хотела меня покидать, стояла рядом и держала наготове зажигалку.

Толпа приближалась. В ней было больше сотни погромщиков. Поскольку бар «Кати» стоял в тупике, то кто бы ни появился в переулке, непременно направлялся к нам.

Толпа была уже близко, и я слышал возгласы: «Вот где встречались эти „пересхименисты“! Громи, ребята!» Нападавшие бросились вперед со всех ног, размахивая на ходу железными прутьями и заступами. Я щелкнул зажигалкой – и фитиль вспыхнул.

Вдруг толпа остановилась. Четыре парня, расставив руки в стороны, преградили ей путь, расположившись по всей ширине переулка. До меня донеслось:

– Мы тоже рабочие, из простого народа, и мы тоже революционеры. Мы уже много лет знаем этих людей. Хозяин, Энрике, – француз и друг народа. Он много раз нам это доказывал. Уходите, здесь вам делать нечего!

Разгорелась дискуссия, но не жаркая, скорее умеренная. Я услышал, как эти храбрецы объясняют, почему они выступают в нашу защиту. Мы с Ритой все еще стояли на крыше с зажигалкой наготове. Судя по всему, тем четверым удалось убедить толпу оставить нас в покое: она схлынула безо всяких угроз.

Уф-ф! Пронесло! Все висело на волоске, а впрочем, для некоторых из них тоже. Больше нас не беспокоили.

Четверо наших защитников оказались работниками муниципальной службы водоснабжения в Каракасе. Дело в том, что боковые двери в бар «Кати», те, что ближе к тупику, находились рядом с воротами в автопарк службы. Через эти ворота сновали туда-сюда машины-цистерны, доставлявшие воду в разные части городка, где по той или иной причине ее не хватало. Естественно, люди из этой службы придерживались в основном левых взглядов. Мы их часто подкармливали, а когда они заглядывали к нам за бутылкой кока-колы, мы не брали с них денег. В общем, мы были добрыми соседями, и рабочие понимали, что для нас они такие же люди, как и другие. В условиях диктатуры они почти никогда не заговаривали на политические темы, но бывали случаи, когда после хорошего подпития у них с языка срывались неблагоразумные, неожиданные, неосторожные слова, что приводило к аресту или увольнению с работы.

Иногда кому-нибудь из нас, мне или Рите, удавалось через какого-нибудь из наших клиентов добиться освобождения виновного или восстановления его на службе. Между прочим, среди сенаторов, депутатов или военных было очень много добрых и отзывчивых людей. Редко кто отказывал нам в услуге.

В тот памятный день работники службы водоснабжения с большим мужеством и риском (иначе не скажешь) пришли отплатить нам добром за добро. И вот что интересно: два других наших заведения тоже не пострадали, с ними повторилось то же чудо. В «Ниночке» не разбили даже ни одного стекла. В «Нормандии», что стояла напротив ужасной Seguridad Nacional, в самой горячей точке революции, где стреляли без разбору, в кого и куда попало, где революционеры грабили, жгли и крушили направо и налево все коммерческие заведения на проспекте Мехико, в нашей «Нормандии» ничего, абсолютно ничего не было разрушено или украдено. Каким чудом? Я до сих пор не знаю.

При Пересе Хименесе на первом месте была железная дисциплина, работа и поддержание общественного порядка. В течение десяти лет никто ни о чем не спорил, все были послушны. На прессу набросили намордник.

При Ларрасабале, человеке флотском, все танцевали, пели, никто никого не слушал, говорили и писали все, что взбредет в голову умным политикам и демагогам; при полном попустительстве болтали глупости, жили на всю катушку. Свобода пьянила, дурманила. И это здорово, дышать стало легче.

Более того, моряк – поэт, художник в душе – сочувствовал тысячам несчастных и бедных, хлынувших, как волны, со всех концов Венесуэлы в Каракас. Он создал «План экстренных мер» по оказанию помощи обездоленным слоям населения и ухлопал миллионы из государственной казны.

Он обещал провести выборы и сдержал слово. Выборы были подготовлены и проведены свободно и демократично. Адмирал вышел победителем в Каракасе, но общую победу одержал Бетанкур. Он сразу же столкнулся с трудной ситуацией: не проходило и дня без заговоров, без стычек с реакционерами.

Я только что купил самое большое кафе в Каракасе – «Гран-кафе» на улице Сабана Гранде. В нем было более четырехсот посадочных мест. Еще в тысяча девятьсот тридцать первом году Жюло Уинар, ограбивший ювелирный магазин «Леви», назначил мне там встречу. Как-то в коридоре тюрьмы Санте он сказал мне: «Мужайся, Папи, встретимся в „Гран-кафе“ в Каракасе!» И вот я пришел в условленное место, правда спустя двадцать восемь лет. Но я все-таки пришел, и в качестве владельца. А Жюло – нет.

У меня пока все вроде бы шло хорошо. Но для Бетанкура политическая ситуация в стране была отнюдь не легкой задачкой. Чудовищное покушение, совершенное на него, потрясло до основания еще юную и очень шаткую демократию.

Когда президент на своем автомобиле ехал на официальную церемонию, дорогу ему перекрыла машина, начиненная взрывчаткой и управляемая дистанционно из Сан-Доминго рукой диктатора Трухильо. Начальник военного сопровождения был убит, шофер тяжело ранен, генерал Лопес Энрикес и его супруга страшно обгорели, а у самого президента обе руки обуглились почти по локоть. Спустя сутки, с забинтованными руками, президент обратился к нации. Это казалось настолько маловероятным, что некоторые решили, что говорит не президент, а его двойник.

Вот в такой атмосфере эта благословенная страна начинала заражаться вирусом политических страстей. Все становились носителями этого микроба, или почти все. Засновали шпики и фараоны – рождалась новая, дотоле неизвестная раса. Среди функционеров появилось много таких, кто злоупотребляет своими политическими связями. Возникла ужасная фраза: «Здесь командуем мы».

Представители различных администраций несколько раз приходили по мою душу. Появлялись инспектора с различными проверками: по спиртным напиткам, муниципальным налогам, тому, сему. Большинство из них не имели профессиональной подготовки и заняли свои места лишь благодаря принадлежности к той или иной партии.

Более того, поскольку власти знали о моем прошлом, поскольку у меня неизбежно возникали контакты с заезжими проходимцами, хотя жил я честно и никаких дел с ними не имел, помня о том, что здесь я получил убежище, а во Франции дело на меня еще не закрыто, полиция начала шантажировать меня, играя на моем прошлом. Например, они выкопали нераскрытое дело двухлетней давности об убийстве одного француза. Снова принялись искать виновного. Может, я что знаю? Ничего не знаю? Может, в моем положении в моих же интересах будет вспомнить кое о чем?

О, меня уже тошнило от этих встреч! Эти ублюдки мне порядком надоели! Пока они еще не сильно наседали, но что, если так пошло бы и дальше? Через год-два я мог не выдержать и взорваться! Нет, в этой стране взрываться было нельзя. Здесь я стал свободным человеком и обрел свой дом.

Я решил не тянуть и продать «Гран-кафе» вместе с остальными заведениями! Мы с Ритой собрались попытать счастья в Испании. Я надеялся, что смогу там акклиматизироваться и обзавестись делом.

Но пристроиться и прижиться там я не сумел. Европейские страны слишком хороши для меня – вот где настоящая бюрократия! В Мадриде я представил чертову дюжину разрешений на открытие дела, а мне вежливо сказали, что не хватает еще одного.

Я понял, что это уже слишком. И вот, увидев, что я буквально не могу жить вдали от Венесуэлы, что мне не хватает даже достававших меня там ублюдков, Рита решила, что нам лучше вернуться, несмотря на то что мы там все распродали.