Книга: Книги крови V—VI: Дети Вавилона
Назад: Они заплатили кровью (пер. с англ. В. Шитикова)
Дальше: Последняя иллюзия (пер. с англ. А. Крышана)
Сумерки над башнями
(пер. с англ. В. Шитикова)
Фотографии Мироненко, которые Балларду показали в Мюнхене, мало о чем говорили. Только на одной или двух можно было разобрать лицо агента КГБ, а все остальные, крупнозернистые и в пятнах, искажали его облик. Баллард не очень расстроился. Из своего обширного и подчас горького опыта он знал, сколь обманчива внешность. Но помимо зрения есть и другие способности — остатки тех чувств, что атрофировались к нашему времени; он умел включать их в игру и разнюхивать самые мелкие признаки обмана. Эти способности при встрече с Мироненко помогут узнать правду.
Правду? Во всем этом есть какая-то загадка, и не станет ли лучшей тактикой искренность? Сергей Захарович Мироненко одиннадцать лет возглавлял отдел «С» в управлении КГБ и имел доступ к самой засекреченной информации о тайной агентуре Советов на Западе. Однако в последние недели он отчего-то разочаровался в своих хозяевах и был готов перебежать, что стало известно британским спецслужбам. Чтобы окупить те непростые действия, что будут предприняты в его интересах, он обязался в течение трех месяцев действовать в качестве двойного агента внутри КГБ, после чего его примут в объятия демократии и спрячут там, куда не доберутся его мстительные владыки. Балларду нужно встретиться с русским один на один и попытаться установить, насколько искренним является его отход от коммунистической идеологии. Ответ следует искать не в словах Мироненко — это Баллард знал наверняка, — а в едва заметных оттенках его поведения, которые способен уловить лишь инстинкт.
В свое время подобная головоломка показалась бы Балларду увлекательной и все его мысли сосредоточились бы на разматывании витков запутанного клубка. Так поступает человек, убежденный, что его действия оказывают решающее влияние на ход мировых событий. Теперь Баллард стал мудрее. Секретные службы Запада и Востока годами корпели над своей рутиной. Составляли заговоры, кривили душой, порой (хотя и редко) проливали кровь. Случались и побеги, и обмены пленных, и маленькие тактические победы. Но в итоге все всегда оставалось в одном и том же положении.
Взять, к примеру, этот город. Впервые Баллард попал в Берлин в 1969 году. Ему исполнилось двадцать девять, годы тренировок укрепили его тело, он был здоров и не чужд удовольствий. Однако он не чувствовал себя комфортно. Баллард считал этот город неприятным и даже зловещим. Берлин увлек Оделла — его коллегу в первые два года работы, — что доказывало действенность городских чар; и однажды Баллард почувствовал себя потерянным для жизни. Разделенный пополам Берлин стал ему ближе, чем Лондон. Тяжесть, несбывшийся идеализм и — возможно, острее всего — ужасное одиночество этого места подходили Балларду. Он и город, живущие в пустыне умерших амбиций.
Он нашел Мироненко в картинной галерее. Баллард не ошибся — фотографии действительно врали. Русский выглядел старше своих сорока шести и казался более болезненным, чем на украденных снимках. Ни Баллард, ни Мироненко не подали виду, что они знакомы. Они полчаса бродили между картин, причем Мироненко проявлял большой и, во всей видимости, подлинный интерес к живописи. Убедившись в том, что за ними нет слежки, Мироненко покинул здание и довел Балларда в укромное предместье Далем, в безопасный, по общему мнению, дом. Там они устроились в маленькой нетопленой кухне и начали разговор.
Мироненко не слишком уверенно говорил по-английски, хотя Балларду показалось, что эти затруднения — скорее тактические, чем грамматические. Он вполне допускал такое в ситуации с русским; ведь на редкость неприятно выказать себя менее компетентным, чем собеседник. Но, несмотря на трудности с языком, признание Мироненко было недвусмысленным.
— Я больше не коммунист, — заявил он без обиняков. — Вот здесь, — он ткнул себя в грудь, — я не член партии уже много лет.
Он достал из кармана носовой платок и стянул с руки перчатку; достал из складок платка пузырек с таблетками.
— Извините, — сказал он, вытряхивая таблетки. — У меня сильные боли. В голове, в руках.
Баллард подождал, пока русский проглотит свои пилюли, затем спросил:
— Что заставило вас усомниться?
Мироненко спрятал пузырек. Его широкое лицо ничего не выражало.
— Как человек теряет свою… свою веру? — произнес он. — Это то, что я видел слишком часто или слишком редко, может быть?
Он посмотрел в лицо Балларду, пытаясь определить, дошел ли до него смысл сбивчивой фразы. Не найдя подтверждений, попробовал еще раз.
— Я думаю, что человек, не чувствующий себя потерянным, потерян.
Мироненко изложил парадокс весьма элегантно. Подозрения Балларда относительно его настоящих познаний в английском языке подтвердились.
— Сейчас вы чувствуете себя потерянным? — спросил Баллард.
Мироненко не ответил. Он стащил вторую перчатку и стал разглядывать собственные руки. По-видимому, таблетки не облегчили его страданий. Он сжимал и разжимал кулаки, как больной артритом, проверяющий свое состояние. Наконец он поднял голову и сказал:
— Меня учили, что у партии есть ответы на все вопросы. Это избавляло меня от страха.
— А теперь?
— Теперь? — переспросил он. — Теперь меня посещают странные мысли. Они приходят из ниоткуда…
— Продолжайте, — проговорил Баллард.
Мироненко слабо улыбнулся.
— Вы должны видеть меня насквозь, ведь так? Даже мои мысли?
— Конечно.
Мироненко кивнул.
— С нами будет то же самое, — заявил он и, сделав паузу, продолжил: — Иногда мне кажется, что я должен раскрыться. Вы меня понимаете? Я должен треснуть, внутри меня все клокочет. И это пугает меня, Баллард. Мне кажется, они видят, как я их ненавижу. — Он посмотрел на собеседника — Вам нужно торопиться, иначе они меня расколют. Я стараюсь не думать, что они со мной сделают.
Он опять умолк. Любая тень улыбки, даже печальной, исчезла.
— В комитете есть такие отделы, о которых даже я ничего не знаю. Специальные клиники, куда не может проникнуть никто. Они умеют раскрошить человеческую душу на куски.
Баллард, как прагматик, подумал о том, что русский несколько перехватил с высокими материями. Он сомневался, что попавшего в лапы КГБ будет занимать вопрос о душе. Лучше беспокоиться о теле с его нервными окончаниями.
Они говорили час или больше, беседа переходила от политики к личным воспоминаниям, от болтовни к признаниям. К концу встречи у Балларда не оставалось сомнений в том, что неприязнь Мироненко к коммунистам — не фальшивка Русский, по его собственным словам, стал человеком без веры.
На следующий день Баллард встретился с Криппсом в ресторане отеля «Швайзерхофф» и сделал устный отчет по делу Мироненко.
— Он готов и ждет. Но он настаивает, чтобы мы поторопились с решением.
— Ну конечно, он на этом настаивает, — ответил Криппс.
Сегодня его стеклянный глаз доставлял ему неудобства; наверное, холодный воздух сделал его малоподвижным, думал Криппс. Иногда глаз двигался медленнее, чем настоящий, а иногда даже приходилось слегка подталкивать его пальцем, чтобы привести в движение.
— Решение нельзя принимать с ходу, — сказал Криппс.
— А в чем проблема? У меня нет никаких сомнений относительно его намерений или его отчаяния.
— Хорошо, — отозвался Криппс, — а есть что-нибудь на десерт?
— Вы сомневаетесь в моих выводах? Я правильно понял?
— Давай что-нибудь сладкое, чтобы я не думал о нем как о полном негодяе.
— Вы считаете, я в нем ошибся? — завелся Баллард. Ответа не последовало, и он перегнулся через стол: — Так следует вас понимать?
— Я просто призываю к осторожности, — сказал Криппс. — Если мы все же решимся взять его к себе, русские очень обидятся. Мы должны быть уверены, что дело стоит той бури, которую оно вызовет. Слишком все неустойчиво.
— А когда оно бывает устойчиво? — спросил Баллард. — Назовите мне время, когда перед нами не маячил какой-нибудь кризис.
Он откинулся в кресле и попытался по лицу угадать мысли Криппса. Стеклянный глаз блестел сильнее, чем настоящий.
— Я сыт по горло этими играми, — пробурчал Баллард.
Стеклянный глаз повернулся.
— Из-за русского?
— Может быть.
— Поверь мне, — проговорил Криппс, — у меня есть веские основания быть осторожным с этим человеком.
— Назовите хоть одно.
— Это неподтвержденные сведения.
— Что же у вас есть на него? — наседал Баллард.
— Кое-какие слухи, — ответил Криппс.
— Почему меня не поставили в известность?
Криппс покачал головой.
— Теперь это чисто теоретический вопрос, — сказал он. — Ты сделал хороший отчет. Ты должен понять: если все происходит не так, как ты считаешь правильным, это вовсе не значит, что ты ошибаешься.
— Понимаю.
— Нет, не понимаешь, — возразил Криппс. — Тебя это мучает, и я вовсе не порицаю тебя за это.
— Так что же происходит? Может, мне вообще лучше забыть, что я с ним встречался?
— Было бы неплохо, — сказал Криппс. — С глаз долой — из сердца вон.
Впрочем, Криппс вовсе не надеялся, что Баллард последует его совету. На следующей неделе Баллард сделал несколько осторожных запросов по Мироненко и в итоге понял, что его обычные осведомители получили наказ держать язык за зубами.
Так или иначе, новые сведения по делу русского Баллард нашел в утренних газетах — сообщение о теле, найденном в доме возле станции на Кайзердамм. Читая статью, он еще не знал, как увязать это происшествие с Мироненко, но его заинтересовали некоторые подробности. Он подозревал, что упомянутый дом время от времени использовался секретными службами. Далее в статье говорилось, что две неустановленные личности едва не были задержаны, когда выносили труп. Предполагали, что это запланированное убийство.
После полудня он направился к Криппсу, надеясь получить какое-то объяснение. Но секретарша сказала, что Криппса сейчас нет и не будет — он уехал в Мюнхен по срочному делу. Баллард оставил записку с просьбой об аудиенции.
Выйдя из офиса на холодную улицу, он заметил, что стал объектом пристального внимания узколицего мужчины с залысинами и смешным хохолком на лбу. Баллард знал, что это человек Криппса, но не мог выудить из памяти имя.
— Саклинг, — напомнил тот.
— Ну конечно, — ответил Баллард. — Привет.
— Нам стоит поговорить, если у вас есть пара минут, — сказал Саклинг.
Его голос был таким же тонким, как и лицо. Балларду совершенно не хотелось слушать его сплетни. Он уже открыл рот, чтобы отказаться, но Саклинг спросил;
— Я думаю, ты слышал, что случилось с Криппсом?
Баллард отрицательно покачал головой.
Саклинг, как; удовлетворенный обладатель ценных сведений, повторил:
— Нам нужно поговорить.
Они пошли по Кантштрассе в сторону зоопарка. На улице было полно людей — обеденное время, — но Баллард почти не замечал их. То, что рассказывал ему Саклинг, требовало полного и абсолютного внимания.
Все было очень просто. Криппс, по-видимому, сам подготовил встречу с Мироненко, чтобы лично убедиться в его искренности. Дом в Шенеберге, выбранный для этого, уже использовался в подобных целях и считался одним из надежнейших явочных мест. Но прошлым вечером обнаружилось, что это не так. Очевидно, люди из КГБ следили за Мироненко до самого дома, а затем попытались сорвать встречу. Свидетелей того, что произошло дальше, не осталось: оба человека из сопровождения Криппса (один из них, Оделл, был старым сослуживцем Балларда) убиты, сам Криппс в коме.
— А что с Мироненко? — спросил Баллард.
— Наверное, они забрали его домой, на родину. — Саклинг пожал плечами.
Баллард уловил фальшивую ноту.
— Спасибо, что вводишь меня в курс событий, — сказал он, — но зачем?
— Ведь вы с Оделлом дружили, не так ли? Без Криппса у тебя остается совсем немного друзей.
— Правда?
— Не хочу тебя обидеть, — быстро заговорил Саклинг, — но у тебя репутация диссидента.
— Переходи к делу.
— Нет никакого дела. Я просто подумал, что тебе следует знать о том, что случилось. Я сам рискую головой.
— Отлично, — произнес Баллард и остановился.
Саклинг прошел еще несколько шагов и повернулся к нему; Баллард стоял, усмехаясь.
— Кто тебя подослал?
— Никто, — ответил Саклинг.
— Отличный способ распространять придворные сплетни. Я почти поддался. Ты очень убедителен.
На тощей щеке Саклинга был очень заметен нервный тик.
— В чем меня подозревают? Они считают, что я спелся с Мироненко? Не думаю, что они настолько глупы.
Саклинг горестно покачал головой, как врач при виде неизлечимого больного:
— Тебе нравится плодить врагов?
— Такова профессия. Я не потеряю сон из-за этого, не надейся.
— Грядут большие перемены, — заявил Саклинг. — Уверен, скоро ты получишь ответы на все вопросы.
— Засунь свои ответы себе в задницу, — ответил Баллард очень ласково. — Надеюсь, придет время и я смогу поставить правильные вопросы.
То, что к нему подослали Саклинга, оставило неприятный осадок. Они хотели проверить его, но зачем? Неужели они всерьез считают, что он вступил в сговор с Мироненко или хуже того — с КГБ? Баллард подавил негодование; оно замутняло мозги, а ему требовался ясный рассудок, чтобы правильно разобраться в происходящем. В одном Саклинг совершенно прав: у Балларда есть враги и без прикрытия Криппса он стал уязвимым В таких обстоятельствах можно выбрать одну из двух тактик: вернуться в Лондон и там лечь на дно или остаться в Берлине и ждать следующего маневра противника. Баллард остановился на втором. Игра в прятки ему бы быстро наскучила.
Сворачивая с Норт на Лейбницштрассе, он заметил в витрине магазина отражение человека в сером пальто. Баллард видел его лишь мельком, но лицо показалось знакомым. За ним послали хвост? Он резко обернулся и пристально посмотрел на человека. Тот, похоже, смутился и отвел глаза Может быть, только показалось, а может быть, и нет. Впрочем, какая разница, подумал Баллард. Пусть следят сколько угодно — он ни в чем не виноват. Таковы условия этой безумной игры.
Странное ощущение счастья посетило Сергея Мироненко; оно возникло без видимой причины и переполнило сердце.
Ведь еще вчера его состояние казалось невыносимым. Боли в руках, в голове и позвоночнике непрерывно усиливались, а теперь к ним присоединилась чесотка — до того нестерпимая, что он вынужден был остричь ногти до мяса, чтобы не содрать себе кожу. Он чувствовал, что тело восстало против него. Именно это он пытался объяснить Балларду: он отторгнут от себя самого и боится, как бы его не разорвало на части. Но сегодня страх исчез.
Страх, но не боли. Они, пожалуй, стали еще сильнее. Связки и сухожилия казались растянутыми сверх положенного природой предела: суставы распухли от притока крови, и кожа на них была в синяках. Но исчезло предчувствие надвигающегося катаклизма: взамен пришло дремотное успокоение.
Когда он пытался восстановить в памяти цепь событий, приведших его к такой перемене, происходило нечто странное. Ему предложили встретиться с начальником Балларда — это он помнил. А вот пошел он туда или нет — не помнил. Ночь была слепым пятном.
Баллард, наверное, знает, что к чему, думал он. С самого начала англичанин понравился ему, вызвал доверие и ощущение, что они похожи, несмотря на все различия. Надо положиться на инстинкт, и он сам разыщет Балларда. Англичанин, конечно, удивится; сначала даже рассердится. Но эта маленькая вольность будет прощена, когда он поведает Балларду о своем нежданном счастье.
Баллард обедал поздно и до ночи пил, всегда в одном и том же баре «Кольцо», где собирались трансвеститы. Сюда его впервые привел Оделл почти два десятка лет назад Без сомнения, Оделл выбрал это место, чтобы продемонстрировать неискушенному коллеге свою осведомленность по части берлинского декаданса, но Баллард, никогда не испытывавший никакого сексуального интереса к постоянным клиентам «Кольца», сразу почувствовал себя здесь как дома. Его нейтралитет уважали; никто к нему не приставал. Он просто пил и смотрел на дефилирующий перед ним парад трансвеститов.
Сегодня это место напомнило ему Оделла, чье имя теперь не стоит упоминать в разговоре из-за его причастности к делу Мироненко. Баллард уже видел, как это делается. История не прощает провалов, за исключением особо скандальных, в которых есть блеск. В честь людей, подобных Оделлу, — честолюбцев, попавших в западню по причине собственной ошибки, — не чеканят медали и не слагают песни. Для них — только забвение.
От этих раздумий он впал в меланхолию и много пил, чтобы не затосковать окончательно, но когда вышел на улицу — в два часа ночи, — его депрессия лишь слегка притупилась. Добрые берлинские бюргеры уже давно спали, завтра начнется новый рабочий день. Только Курфюрстендамм подавала признаки жизни шумом дорожного движения. Туда он и направился, не думая ни о чем.
Позади него раздался смех: молодой человек — наряженный, как кинозвезда, — шагал неверной походкой в обнимку со своим неулыбчивым спутником. В трансвестите Баллард узнал одного из завсегдатаев бара, а клиент, судя по его простому костюму, был провинциалом: такие приезжали сюда, чтобы за спиной жены утолить охоту до мальчиков, переодетых девочками. Баллард ускорил шаг. Юноша заливался смехом, и этот звук; действовал на нервы.
Баллард услышал, что рядом кто-то пробежал, и краем глаза уловил скользнувшую тень. Наверное, это «хвост». Алкоголь затуманил ему мозги, однако он все же почувствовал тревогу, не понимая, что ее вызывает. Он продолжал путь, и беспокойство не оставляло его.
Пройдя еще несколько ярдов, он заметил, что смех за его спиной стих. Он оглянулся через плечо, ожидая увидеть мальчика в объятиях его клиента. Но пара исчезла: наверное, скользнули в одну из аллей — заключить свой контракт в темноте. Где-то совсем рядом собака завыла по-волчьи. Баллард обернулся и оглядел пустынную улицу в надежде понять, в чем дело. Как бы ни гудела его голова, как бы ни чесалась кожа на ладонях, тревога не была надуманной. Что-то происходило с этой улицей, несмотря на внешнюю безобидность: она скрывала ужас.
До ярких огней Курфюрстендамм оставалось не более трех минут ходьбы, но Баллард решил не оставлять тайну неразгаданной. Он повернулся и медленно пошел назад. Вой собаки прекратился; в тишине раздавался лишь звук его шагов.
Дойдя до поворота на аллею, он остановился и вгляделся в темноту Ни в окнах, ни в подъездах света не было. Казалось, ничего живого нет в этой тьме. Миновав первую аллею, Баллард направился ко второй. Воздух наполнился острым зловонием, которое усилилось, когда он дошел до угла аллеи. От этого запаха гул в его голове усилился, угрожая перерасти в громовые удары.
В конце аллеи мерцал свет — слабый огонек из верхнего окна, и Баллард увидел тело того провинциала, распростертое на земле. Оно было так изуродовано, будто кто-то пытался вывернуть его наизнанку. Разбросанные внутренности и производили этот густой острый запах.
Балларду не раз приходилось видеть насильственную смерть, и он считал себя привычным к подобным зрелищам. Но что-то на этой аллее не давало ему успокоиться. Он почувствовал дрожь в коленках. А потом из тени послышался голос юноши.
— Ради бога.. — Его голос утратил всякий намек на женственность: в нем звучал нечеловеческий ужас.
Баллард шагнул в глубь аллеи. Лишь продвинувшись на несколько ярдов, он увидел и юношу, и причину его стенаний. Мальчишка бессильно прислонился к стене, стоя посреди мусорной кучи. Блестки и тафта были сорваны с него; тело казалось бледным и бесполым. Он, кажется, не заметил Балларда; его глаза не отрывались от чего-то другого, скрытого в тени.
Дрожь в коленях усилилась, когда Баллард проследил за взглядом юноши; он почувствовал, что вот-вот застучит зубами. Тем не менее он двинулся дальше — не из-за юноши (он всегда считал героизм пустым делом), но потому, что во что бы то ни стало хотел увидеть, что за человек способен на такое исключительное злодеяние. Ему казалось, что главная задача сейчас — посмотреть в глаза этой невиданной дикости.
Юноша наконец заметил его и пролепетал что-то о помощи, но Баллард не услышал. Он чувствовал, что на него смотрят другие глаза, и их взгляд разил, как удар. Шум в голове усилился до болевых ощущений и напоминал теперь рокот вертолетных турбин. В считанные секунды боль достигла такой силы, что потемнело в глазах.
Баллард закрыл лицо руками и попятился к стене, смутно осознавая, что убийца покидает свое укрытие (мусорный бак был опрокинут) и собирается скрыться. Баллард почувствовал, как что-то слегка задело его, и открыл на мгновение глаза На дорожке он заметил убегающего человека. Тот выглядел странно — спина выгнута крюком, голова непропорционально большая. Баллард крикнул, но злодей не остановился, только задержался, чтобы взглянуть на растерзанное тело, и выскочил на улицу.
Баллард оторвался от стены и выпрямился. Шум в голове немного утих; головокружение прошло.
Сзади послышались всхлипы юноши.
— Вы видели? — повторял он. — Вы видели?
— Кто это был? Ты его знаешь?
Юноша смотрел на Балларда расширенными от страха подведенными глазами, как напуганный олень.
— Кого?.. — переспросил он.
Баллард уже собирался повторить вопрос, но тут раздался визг тормозов и сразу за ним удар. Он оставил мальчишку, натягивающего свой истерзанный наряд, и вернулся на улицу. Где-то рядом слышались голоса, и он поспешил на звук. Большая машина стояла поперек тротуара, ее фары ярко горели. Водителю помогали выбраться наружу, в то время как его пассажиры — завсегдатаи вечеринок, судя по их одежде и разгоряченным алкоголем лицам, — стояли рядом и яростно спорили, как все случилось. Женщина говорила о каком-то звере на дороге, но другой пассажир не соглашался: тело, отброшенное столкновением в кювет, не было телом животного.
Баллард почти не разглядел убийцу на аллее, но инстинктивно чувствовал, что это он. Однако в нем не было того уродства, которое Баллард, как ему казалось, отметил: обычный человек в старом костюме лежал лицом в луже крови. Полиция уже прибыла, и офицер приказал Балларду отойти от тела, однако он все же взглянул украдкой в лицо покойника. На этом лице не было и следа того неистовства, какое он ожидал увидеть. Тем не менее кое-что он узнал.
В кювете лежал Оделл.
Полицейским он сказал, что ничего не видел, и поспешил покинуть место событий, пока не открылось происшествие в аллее.
По дороге домой у него на каждом шагу возникали новые вопросы, и среди них главный: почему они лгали, будто Оделл мертв? И какая напасть обуяла человека, что он стал способен на такое зверство? Баллард понимал, что не добьется ответа от своих бывших коллег. Единственным, у кого можно было бы попытаться что-то выведать, оставался Криппс. Он вспомнил их спор насчет Мироненко и слова Криппса о необходимости «мер предосторожности», когда имеешь дело с этим русским. Значит, Стеклянный Глаз знал, что здесь нечисто, но даже он не мог предугадать масштаба несчастья. Убиты два высококлассных агента. Мироненко исчез; видимо, он уже мертв. Сам Баллард, если верить Саклингу, тоже недалек от этого. И все началось с Сергея Захаровича Мироненко, неудачника из Берлина. Похоже, его трагедия заразительна.
Баллард решил, что завтра разыщет Саклинга и выжмет из него кое-какую информацию. А пока его мучат боли в голове и руках и он хочет спать. Усталость может отразиться на его аналитических способностях, а сейчас он нуждался в них как никогда. Несмотря на слабость, он не мог заснуть больше часа, и сон не принес ему отдыха. Балларду снился шепот, а над ним, нарастая и заглушая шепот, рокотал вертолет. Дважды он просыпался от ужасных ударов в голове; дважды снова опускал голову на подушку, пытаясь понять, что говорит ему шепот. Проснувшись в третий раз, Баллард почувствовал, что его голова сейчас расколется от грохота; он всерьез испугался за свое здоровье. Ослепнув от боли, он сполз с кровати.
— Пожалуйста… — стонал он, как будто кто-то мог ему помочь.
Из темноты раздался спокойный голос:
— Что тебе нужно?
Он ничего не стал спрашивать, только попросил:
— Сними боль.
— Ты можешь сделать это сам, — сказал голос.
Баллард прислонился к стене, со слезами на глазах, обхватив руками раскалывающуюся на куски голову.
— Я не знаю как, — ответил он.
— Сны вызывают боль, — произнес голос, — поэтому ты должен их забыть. Понимаешь? Забудь, и боль пройдет.
Он понял, но не сообразил, как это сделать. Он не мог управлять собой во сне. Шепот приходил к нему, не наоборот. Но голос настаивал:
— Сон вызывает боль, Баллард. Ты должен похоронить его. Похоронить глубоко.
— Похоронить?
— Вообрази это, Баллард. Представь себе это подробно.
Баллард повиновался. Он представил похоронную команду, гроб и свой сон, лежащий в гробу. Он заставил их копать глубоко, как велел ему голос, чтобы никогда уже нельзя было достать погребенное из могилы. Но как только Баллард представил, что гроб опускают в землю, он услышал треск его стенок. Сон не хотел быть похороненным, и гроб начал разламываться.
— Быстрее! — приказал голос.
Шум моторов достиг убийственной силы. Из ноздрей пошла кровь, он чувствовал соль в горле.
— Заканчивай с этим! — визжал голос, перекрывая шум. — Засыпай его!
Баллард заглянул в могилу. Ящик ходил ходуном.
— Засыпай же, черт тебя побери!
Он попытался заставить похоронную команду подчиниться, взять лопаты и закопать заживо эту беспокойную тварь, но они не слушались. Вместе с Баллардом они смотрели, как бьется за жизнь содержимое ящика.
— Нет! — вопил голос в бешенстве. — Вы не должны смотреть!
Ящик метался по дну ямы. Крышка разлеталась в щепки. На мгновение Баллард увидел, как что-то ярко блеснуло между досок.
— Оно убьет тебя! — воскликнул голос, и словно в подтверждение этому мощность звукового давления превзошла все пределы, сметая и похоронную команду, и гроб, и все остальное в единой вспышке боли. Балларду показалось, что голос прав и он стоит на пороге смерти. Но не сон покушался на его жизнь, а тот страж, которого они выставили между ним и сном: эта сокрушающая череп какофония.
Только сейчас он осознал, что лежит на полу, подмятый звуковым шквалом. Ничего не видя, он нащупал стену и тяжело прислонился к ней. Рев моторов бил ему по ушам, лицо горело прихлынувшей кровью.
С трудом он поднялся на ноги и двинулся в ванную. За его спиной опять возник голос, уже спокойный, и вновь начал свою проповедь. Он звучал так близко, что Баллард невольно обернулся, ожидая увидеть говорящего, — и увидел. Сквозь пелену боли он заметил, что стоит в комнате без окон, с белыми стенами. Комната освещалась ярким мертвенным светом, а в центре комнаты явилось улыбающееся лицо.
— Это твои сны вызывают боль, — сказало лицо. Голос принадлежал все тому же Приказывающему. — Похорони их, Баллард, и боль пройдет.
Баллард плакал, как провинившееся дитя под строгим взглядом родителя.
— Верь нам, — сказал другой голос, тоже где-то близко. — Мы твои друзья.
Но он не верил их сладким словам. Ведь это они вызвали боль, от которой теперь собираются избавить его. Боль — палка, чтобы бить его, когда приходят сны.
— Мы хотим помочь тебе, — проговорил кто-то из них.
— Нет… — выдавил он. — Нет, будьте вы прокляты. Я… Я не верю.
Белая комната моментально исчезла, и он снова оказался в своей спальне — цепляющийся за стену, как альпинист за скалу. Пока они снова не пришли со своими словами, со своими истязаниями, он перебрался по стенке в ванную и вслепую нащупал душевой кран. На миг он содрогнулся, пустив воду на полный напор — она была ледяной. Он сунул голову под поток, в то время как лопасти вертолета в своем вращении пытались разнести ему череп на куски. Холодная вода ручьем стекала по его спине, но он не двигался, и постепенно вертолеты начали отдаляться. Он все стоял, хотя тело свело от холода, пока не улетел последний вертолет. Потом он сел на край ванны, вытерся полотенцем и, кое-как придя в себя, направился обратно в спальню.
Он лежал на тех же смятых простынях, почти в той же позе, что и раньше, но все теперь изменилось. Он не понимал, что с ним произошло и каким образом. Он лежал с открытыми глазами, не давая успокоиться воспоминаниям ночи, пытаясь разобраться в них. Перед самым рассветом он вспомнил слова, что буркнул в лицо галлюцинации. Такие простые слова, и такие сильные.
«Я не верю», — сказал он, и приказывающие голоса устрашились.
В половине первого пополудни Баллард вошел в двери небольшой фирмы, экспортирующей книги, — она служила Саклингу для прикрытия. Он был бодр, несмотря на тяжелую ночь. Быстро очаровав секретаршу, он появился в кабинете Саклинга без объявления. Саклинг увидел нежданного посетителя и вскочил из-за стола как; ошпаренный.
— Доброе утро, — сказал Баллард. — По-моему, нам пора поговорить.
Саклинг скользнул взглядом на дверь, которую Баллард оставил полуоткрытой.
— Прошу прощения. Дует? — Баллард вежливо закрыл дверь. — Мне нужен Криппс.
Саклинг разгребал океаны книг и рукописей на своем столе.
— Ты с ума сошел — заявляться сюда?
— Скажи им, что я друг семьи, — предложил Баллард.
— Никогда бы не подумал, что ты способен на такую глупость.
— Просто сведи меня с Криппсом, и я исчезну.
Саклинг попытался переменить тему:
— Мне понадобилось два года, чтобы войти здесь в доверие.
Баллард рассмеялся.
— Я доложу об этом, черт возьми!
— Конечно, — ответил Баллард спокойно. — Но все же где Криппс?
Саклинг окончательно убедился, что имеет дело с сумасшедшим, и умерил свое негодование.
— Хорошо, — сказал он. — Я пришлю кого-нибудь, и тебя к нему отведут.
— Не очень хорошо, — отозвался Баллард.
В два широких шага он достиг Саклинга и схватил его за лацкан пиджака. За десять лет Баллард не провел в обществе Саклинга и трех часов, но у него каждый раз чесались руки сделать то, что он делал сейчас. Освободившись ударом от захвата, он толкнул Саклинга на стену, уставленную книжными шкафами. Задетые ногой Саклинга, полки извергли поток печатной продукции.
— Ну, попробуй еще разок, старина, — сказал Баллард.
— Убери свои поганые руки! — Ярость Саклинга удвоилась.
— Еще раз, — повторил Баллард. — Криппс.
— Я устрою тебе большие неприятности. Тебя выгонят!
Баллард наклонился к его багровому лицу и улыбнулся.
— Меня все равно выгонят. Погибли люди, понимаешь? Лондон требует очистительной жертвы, и, наверное, это буду я.
Саклинг помрачнел.
Баллард с силой притянул к себе Саклинга.
— Поэтому мне нечего терять, верно?
Храбрость Саклинга пошла на убыль.
— Криппс мертв, — произнес он.
Баллард не отпускал его.
— То же самое ты говорил про Оделла.. — заметил он, и глаза Саклинга расширились. — А я видел его прошлой ночью. За городом.
— Ты видел?
— О да.
Упоминание об Оделле воскресило в памяти сцену на аллее, запах мертвого тела, всхлипы мальчика. Есть ведь и другие религии, думал Баллард, отличные от той, что он когда-то разделил с этой тварью, подмятой им. Религии, чьи молитвы суть плоть и кровь, чьи догматы — сны. Где же ему окреститься в эту новую веру, как не здесь, в крови врага?
Очень далеко в голове Баллард услышал шум вертолетов, но не дал им подняться в воздух. Сегодня он был сильным: сильные руки, сильная голова, сильное тело. Когда он приблизил ногти к глазам Саклинга, легко брызнула кровь. Внезапно ему показалось, что из-под кожи он видит лицо — лицо, оголенное до сути.
— Сэр?
Баллард посмотрел через плечо. В дверях стояла секретарша.
— О, простите, — пролепетала она, ретируясь в смущении.
Судя по ее вспыхнувшим щекам, она решила, что нарушила любовное свидание.
— Постойте! — окликнул ее Саклинг. — Мистер Баллард… уже уходит.
Баллард оставил свою жертву. У него еще будет возможность лишить Саклинга жизни.
— Еще увидимся, — сказал он.
Саклинг вынул из кармана носовой платок и вытирал лицо:
— Обязательно.
Теперь им займутся, в этом можно не сомневаться. Он проявил норов, и они постараются заставить его замолчать как можно скорее. Это не беспокоило его. Чем бы они ни прочищали ему мозги, они переоценивают свои методы; они думают, что он глубоко хоронит сны, но сны все равно выберутся на поверхность. Это еще не началось, но он знал — вот-вот начнется. Не раз и не два по дороге домой он чувствовал спиной чей-то взгляд. Может быть, за ним все еще следили, но инстинкты говорили другое. То, что он ощущал рядом с собой — почти дыхание — было, возможно, другой частью его самого. Ему казалось, что он под защитой некоего доброго ангела.
Он бы не удивился, застав дома незваных гостей, но там никого не было. То ли Саклинг еще не поднял тревогу, то ли верхние эшелоны пока не выбрали тактику. Он положил в карман кое-что из того, что хотел бы скрыть от оценивающих взглядов, и снова вышел на улицу. Никто не пытался его задержать.
Хорошо быть живым, думал Баллард, несмотря на холод, делавший пустынные улицы еще более мрачными. Он решил — без всякой причины — отправиться в зоопарк, где не был ни разу за все двадцать лет жизни в этом городе. Он шел не торопясь и думал, что никогда еще не был так свободен, как сейчас; что он сбросил власть над собой, как старое пальто. Не удивительно, что они его опасаются; на то есть веские причины.
На Кантштрассе было полно народу, но он легко прокладывал путь сквозь толпу: люди словно чувствовали его необыкновенную целеустремленность и давали ему зеленую улицу. Однако уже у самого зоопарка кто-то толкнул его. Он обернулся, чтобы высказаться в адрес этого парня, но увидел лишь затылок, владелец которого уже погружался в людской поток на Харденбергштрассе. Заподозрив вора, Баллард проверил карманы и в одном из них нашел клочок бумаги. Он знал, что лучше сразу прочитать записку, но все же еще раз оглянулся, пытаясь узнать курьера. Однако тот уже скрылся из виду.
Баллард отложил посещение зоопарка и направился в Тиргартен, и там, под сенью деревьев большого парка, выбрал место и прочитал послание. Послание было от Мироненко. Русский просил о встрече по вопросу неотложной важности, в одном из домов в Мариенфельде. Баллард запомнил все в точности, а потом порвал записку в клочья.
Конечно, это могла быть ловушка, устроенная либо его собственной службой, либо вражеской. Или тест на преданность. Или попытка заманить его в такую ситуацию, в которой его можно было устранить. Впрочем, у него не было другого выхода, кроме как надеяться на то, что темной лошадкой окажется все же Мироненко. Какие бы опасности ни таило предстоящее рандеву, для Балларда это не ново. В конце концов, учитывая его скепсис относительно эффективности зрения, не каждый ли раз он встречается с очередной темной лошадкой?
Ближе к вечеру атмосферная влага сгустилась в туман, и когда Баллард вышел из автобуса на Хильдбургхаузерштрассе, туман уже овладел городом, присоединившись к пронизывающему холоду.
Баллард быстро шел по пустынным улицам. Он совершенно не знал этого района, но близость Берлинской стены наводила на мрачные догадки о том, что ничего хорошего здесь нет. Многие дома пустовали; в тех же, где кто-то жил, окна были наглухо задраены от холода ночи и прожекторов, бьющих со смотровых вышек. Лишь с помощью карты он нашел улицу, указанную в записке Мироненко.
Ни одно окно в доме не светилось. Баллард колотил в дверь, но не слышал шагов в прихожей. Он предусмотрел несколько возможных ситуаций, но не такую, чтобы ему не открыли дверь. Он постучал еще раз и еще.
Только тогда внутри дома послышалось какое-то движение и дверь наконец отворилась. Прихожая серо-коричневого цвета освещалась тусклой лампочкой без абажура Фигура, возникшая на фоне этого унылого интерьера, не походила на Мироненко.
— Ну, — произнес человек, — что вам нужно?
Его немецкий был с сильным русским акцентом.
— Я разыскиваю своего друга, — ответил Баллард.
Человек, заслонивший своим телом весь дверной проем, отрицательно замотал головой.
— Здесь никого нет, — сказал он. — Только я.
— Но мне сказали…
— Вы, должно быть, ошиблись домом.
Не успел он договорить, как из полутьмы коридора донесся шум Слышно было, как ломается мебель и кто-то закричал.
Русский посмотрел через плечо и собирался уже захлопнуть дверь, но Баллард подставил ногу. Пользуясь замешательством русского, он навалился плечом на дверь и ворвался в дом. Баллард уже был в коридоре — уже в середине коридора, — когда человек двинулся за ним. Шум погрома усилился, потом раздались чьи-то вопли. Баллард побежал на звук — мимо одинокой лампочки, в дальнее темное крыло здания. Там он чуть не заблудился, но внезапно перед ним распахнулась дверь.
Пол в комнате за дверью оказался ярко-красным и блестящим, как свежевыкрашенный. Тут же появился и красильщик. Его торс был распорот от шеи до пояса. Он пытался сдержать кровотечение руками, но кровь била струей, вымывая кишки. Он встретился взглядом с Баллардом. Глаза жертвы уже ждали смерти, но тело еще не получило сигнала лечь и умереть: оно металось, стараясь убежать от экзекуции.
От этого зрелища Баллард застыл на месте, и русский догнал его, схватил за руку и вытолкнул в коридор, что-то выкрикивая в лицо. Баллард не понимал бурного потока незнакомых фраз, но руки, сомкнувшиеся на его горле, не требовали перевода. Русский был в полтора раза тяжелее и имел хватку профессионального душителя, однако Баллард чувствовал свое превосходство. Он разжал руки нападавшего и ударил его по лицу. Удар был не очень сильным, но русский упал спиной на лестницу и затих.
Баллард вновь оглянулся на красную комнату. Умирающий исчез, оставив комки внутренностей на пороге.
Из глубины комнаты послышался смех.
Баллард повернулся к русскому.
— Ради бога, что здесь происходит? — спросил он, но тот лишь неотрывно смотрел на открытую дверь.
Едва Баллард задал вопрос, как смех прекратился. По залитой кровью стене прошла тень, и кто-то произнес:
— Баллард?
Голос был грубым, словно говорящий долго кричал, но принадлежал он, несомненно, Мироненко.
— Не стойте на сквозняке, заходите, — сказал Мироненко. — И прихватите с собой Соломонова.
Русский кинулся к входной двери, но не успел сделать и двух шагов, как Баллард крепко схватил его.
— Вам нечего бояться, товарищ, — сказал Мироненко. — Собаки больше нет.
Несмотря на эти заверения, Соломонов стал всхлипывать, когда Баллард заталкивал его в дверь.
Мироненко оказался прав: внутри было действительно теплее. Никаких следов собаки. Все залито кровью. Пока они воевали с Соломоновым, на бойню втащили тело человека, чьи метания по комнате Баллард уже видел. С ним обошлись с потрясающим варварством: голова размозжена, кишки вывалены на пол.
В тускло освещенном углу жуткой комнаты на корточках сидел Мироненко. Судя по отметинам на лице и верхней части торса, он был немилосердно избит, но его небритое лицо улыбалось своему спасителю.
— Я знал, что ты придешь. — Мироненко перевел взгляд на Соломонова. — Они выследили меня, — продолжал он. — Думаю, они хотели меня убить. Вы ведь этого хотели, товарищ?
Соломонов трясся от страха и не знал, куда девать глаза. Его взгляд натыкался то на лунообразное избитое лицо Мироненко, то на разбросанные повсюду внутренности.
— Что же им помешало? — спросил Баллард.
Мироненко встал. Даже это безобидное движение заставило Соломонова нервно вздрогнуть.
— Расскажите мистеру Балларду, — подсказал ему Мироненко. — Расскажите, что произошло.
От страха Соломонов потерял дар речи.
— Он, очевидно, из КГБ, — объяснил Мироненко. — Оба они в курсе дела. Впрочем, не совсем в курсе, если эти идиоты их не предупредили. Их послали убивать меня с пушкой и молитвой. — Он рассмеялся от этой мысли. — Хотя то и другое бесполезно в данных обстоятельствах.
— Умоляю вас… — пролепетал Соломонов. — Отпустите меня. Я ничего не расскажу.
— Вы расскажете все, что им нужно, товарищ, как требует от нас долг, — ответил Мироненко. — Верно, Баллард? Ведь мы рабы своей веры?
Баллард внимательно изучал лицо Мироненко: в нем была какая-то припухлость, не похожая на кровоподтеки. Казалось, с него сползает кожа.
— Нас заставили забыть, — сказал Мироненко.
— О чем? — спросил Баллард.
— О самих себе. — Мироненко вышел из темного угла на свет.
Что сделали с ним Соломонов и его покойный напарник? Все тело было покрыто ушибами, а на шее и висках виднелись кровавые вздутия. Баллард принял их за синяки, но они пульсировали, словно какое-то существо дышало под кожей. Впрочем, они, кажется, не беспокоили Мироненко, протянувшего руку к Соломонову. От его прикосновения неудачливый убийца обмочился. Но намерения Мироненко не были кровожадными. Нежно, так что мурашки побежали по коже, он вытер слезу со щеки Соломонова.
— Возвращайся к ним, — сказал он дрожащему Соломонову. — Расскажи им все, что ты видел.
Соломонов, казалось, не верил своим ушам или подозревал, как и Баллард, что прощение было притворным и любая попытка покинуть здание будет иметь фатальные последствия.
Но Мироненко не отступал.
— Давай же, — сказал он. — Избавь нас от своего общества. Или ты предпочитаешь остаться на ужин?
Соломонов нерешительно шагнул к двери. Не дождавшись удара, он сделал еще один шаг, и еще один, пока не добрался до выхода. Он скрылся.
— Расскажи им! — крикнул Мироненко ему вслед.
Входная дверь хлопнула.
— О чем он должен рассказать им? — спросил Баллард.
— О том, что я вспомнил, — ответил Мироненко. — Что я нашел шкуру, которую они с меня стащили.
Впервые после появления в этом доме Баллард почувствовал тошноту. Причиной ее была не кровь и не клочья плоти под ногами, а что-то во взгляде Мироненко. Он уже видел такой блеск в глазах. Но где?
— Вы… — произнес он спокойно. — Вы сделали это?
— Безусловно, — кивнул Мироненко.
— Но как? — спросил Баллард. Он ощутил знакомый гром, нарастающий в глубины головы. Чтобы отвлечься, он повторил вопрос: — Как, черт возьми?
— Мы с тобой из одного теста, — заявил Мироненко. — Я чую это в тебе.
— Нет, — сказал Баллард. Гул продолжал нарастать.
— Все науки — просто слова. Это не то, чему нас учили, но то, что мы чувствуем своим костным мозгом, своей душой.
Он и раньше говорил о душе, о том, что его хозяева умеют рвать ее на части. Тогда Баллард подумал, что такие разговоры — просто преувеличение; сейчас он не был в этом уверен. Что означали те похороны, если не усмирение какой-то скрытой части его самого? Его костного мозга, его души.
Баллард еще не успел подобрать слова, чтобы выразить свои мысли, как вдруг Мироненко насторожился. Его глаза засверкали еще ярче.
— Они снаружи, — сказал он.
— Кто?
Русский пожал плечами.
— Какая разница? Ваши или наши. И те и другие хотят заставить нас замолчать — если смогут.
С этим трудно было не согласиться.
— Мы должны действовать быстро, — проговорил Мироненко и устремился в коридор.
Входная дверь оставалась полуоткрытой. Через несколько мгновений русский оказался около нее, Баллард следовал за ним. Один за другим они выскользнули на улицу.
Туман сгущался. Он тяжело окутывал уличные фонари, делая их свет грязноватым, превращая каждый подъезд в укрытие. Баллард не стал дожидаться, пока преследователи появятся в поле зрения. Он шел за Мироненко, который уже вырвался вперед, — русский двигался очень быстро, несмотря на свою комплекцию. Балларду пришлось прибавить шагу, чтобы не потерять его из виду. Мироненко то показывался, то вновь скрывался в плотных клубах тумана.
Теперь они двигались по жилым кварталам вдоль каких-то зданий, возможно, складов. Стены, не прореженные ни единым окном, круто взмывали в темное небо.
Баллард окликнул Мироненко, чтобы тот сбавил шаг. Русский остановился и повернулся к Балларду, его неясные очертания колебались в призрачном свете. Было ли это причудливой игрой тумана или состояние Мироненко действительно ухудшалось с тех пор, как они покинули здание? Его лицо взмокло, бугры на шее увеличились.
— Нам не обязательно бежать, — сказал Баллард. — Они не преследуют нас.
— Они всегда преследуют нас, — ответил Мироненко. Словно в подтверждение его слов, Баллард услышал приглушенные туманом шаги на ближней улице.
— Не время разговаривать, — обронил Мироненко и, повернувшись на каблуках, побежал. Через несколько секунд он уже исчез в тумане.
Какое-то мгновение Баллард колебался. Несмотря на опасность, он хотел взглянуть на преследователей, чтобы знать их на будущее. Но теперь, когда мягкая поступь Мироненко стихла, он заметил, что и другие шаги исчезли. Может быть, они знают, что он ждет их? Он задержал дыхание, но не услышал ни звука, и никто не появился. Туман не спеша продолжал скрадывать все вокруг. Балларду показалось, что он совершенно один в тумане. Он неохотно повернулся и побежал вслед за русским.
Через несколько ярдов он увидел, что дорога раздваивается. Невозможно определить, какой из двух путей выбрал Мироненко. Проклиная себя за медлительность, Баллард отправился по той дороге, где туман был гуще. Улица оказалась короткой и упиралась в стену с остриями наверху, за которой виднелось что-то вроде парка. Там туман совсем сгустился, цепляясь за мокрую землю, и Баллард мог видеть лишь пять-шесть ярдов травы за стеной. Но интуиция подсказывала ему, что он на правильном пути, что Мироненко перелез через эту стену и теперь поджидает его где-то рядом Позади был только слепой туман; преследователи потеряли его или сбились с пути. Он взобрался на острую стену, ругнувшись сквозь зубы, и спрыгнул по другую сторону.
Тишина на улице казалась абсолютной, но в парке было еще тише. Сырой туман сильнее давил на Балларда, когда тот шел по мокрой траве. Стена за спиной — единственный ориентир — превратилась в призрак, потом совсем исчезла. Практически на ощупь он прошел еще несколько ярдов, не уверенный даже, что двигается по прямой. Внезапно туман уплыл в сторону, и впереди возникла фигура поджидавшего человека. Вздутия так исказили его лицо, что Баллард не узнал бы Мироненко, если бы не пылающие глаза.
Русский не стал дожидаться Балларда, он повернулся и шагнул в молоко. Англичанин последовал за ним, проклиная и бегущего, и догоняющего. Через несколько шагов он почувствовал движение где-то совсем рядом. Органы чувств не помогали в плотных объятиях тумана и ночи, но Баллард видел другими глазами, слышал другими ушами и знал, что он не один. Может быть, Мироненко остановился и вернулся? Баллард произнес его имя, сознавая, что выдает себя всем и каждому. Впрочем, он не сомневался, что уже обнаружен, кто бы за ним ни крался.
— Говори, — сказал он.
Туман не ответил.
Снова движение. Пелена тумана немного раздвинулась, и в просвете мелькнула фигура. Мироненко! Баллард еще раз окликнул его и сделал несколько шагов в его сторону сквозь белесую мглу; и тут что-то выступило ему навстречу. Он видел призрак лишь мгновение, но этого было достаточно, чтобы разглядеть раскаленные добела глаза и зубы — такие огромные, что они растянули рот в постоянной гримасе. Глаза и зубы он видел отчетливо. Что касается других подробностей — щетина, звериные лапы — в них он был менее уверен. Возможно, его истощенный шумом и болью мозг отказался воспринимать реальный мир и прикрылся ужасом, чтобы пугливо спрятаться за ним в неведение.
— Проклятье, — бросил Баллард. Он старался не поддаваться ослепляющему гулу, вновь возникшему в голове, хотя с такими призраками лучше ослепнуть. Словно проверяя его здравое восприятие, туман впереди заколыхался и расступился. Нечто, напоминающее человека — только живот до земли, — смутно проступило сквозь туманную завесу. Справа Баллард услышал рычание, слева еще одна неясная фигура то показывалась, то вновь исчезала. Похоже, он был окружен безумными людьми и дикими собаками.
А Мироненко? Что с ним? Он один из них или он жертва? Заслышав голос за спиной, Баллард резко обернулся и увидел, как кто-то, похожий на русского, скрылся в тумане. На этот раз он не пошел следом, а побежал, и его проворность была вознаграждена. Фигура вновь проступила перед ним, и он, рванувшись, схватил ее за пиджак. Добычей оказался Мироненко, который вертелся вокруг Балларда, изрыгая рычание. Лицо его было таким, что Баллард чуть не закричал: рот напоминал рваную рану; зубы чудовищной величины; глаза, как щели, залитые расплавленным золотом; вздутия на шее еще больше разбухли, так что голова уже не возвышалась над туловищем, но срослась с телом без какого-либо перехода.
— Баллард, — улыбнулось чудовище.
Его голос воспринимался с большим трудом, но Баллард уловил в нем отзвуки Мироненко. Чем больше он вглядывался в бьющее энергией тело, тем страшнее ему становилось.
— Не бойся, — сказал Мироненко.
— Что у тебя за болезнь?
— Единственная болезнь, какой я когда-либо болел, — это забывчивость, и теперь я от нее вылечился.
Он гримасничал, будто каждое слово находилось в противоречии с рефлексами его звукового аппарата.
Баллард коснулся пальцами виска. Несмотря на его сопротивление, шум все нарастал..
— Ты ведь тоже помнишь, так ведь? Ты такой же.
— Нет, — выдавил Баллард.
Мироненко дотронулся до него щетинистой лапой.
— Не бойся, — проговорил он. — Ты не один. Нас много, братьев и сестер.
— Я тебе не брат, — ответил Баллард.
Шум в голове был страшен, но лицо Мироненко еще страшнее. Баллард брезгливо отвернулся и двинулся прочь, однако русский не отставал.
— Ты знаешь, какова на вкус свобода, Баллард? А жизнь? Это потрясающе.
Баллард не останавливался, у него пошла кровь носом. Он не обращал на нее внимания.
— Только поначалу больно, — продолжал Мироненко. — Потом боль проходит…
Баллард шел, опустив голову, глядя в землю. Мироненко понял, что его слова не действуют, и отстал.
— Тебя не примут обратно! — крикнул он. — Ты слишком много видел.
Гул вертолетов не смог заглушить эти слова. Баллард понимал., что в них есть правда. Он шел, спотыкаясь, и сквозь какофонию в голове слышал голос Мироненко:
— Посмотри…
Туман немного рассеялся, сквозь его лоскуты просматривалась парковая стена. Сзади вновь раздался голос Мироненко, понизившийся до рычания:
— Посмотри, во что ты превратился.
Турбины ревели. Балларду казалось, что ноги его сейчас подкосятся, но он продолжал идти к стене. Когда до нее оставалось несколько ярдов, опять заговорил Мироненко, но слов было уже не разобрать, только глухой рык. Баллард не удержался, чтобы не взглянуть на него. Он посмотрел через плечо.
И вновь туман окутал его, но какое-то мгновение — долгое, как вечность, и все же слишком короткое — он видел то, чем стал Мироненко, во всем великолепии, и вой турбин переходил в визг. Баллард прижал ладони к лицу. Тут прогремел выстрел, затем другой, и дальше — целая очередь. Он упал на землю — и от слабости, и чтобы спастись от пуль. Открыв глаза, он увидел несколько человеческих фигур, движущихся в тумане. Он забыл о преследователях, но они не забыли о нем. Они пришли за ним в парк и вступили в гущу безумия: люди, полулюди и нелюди потерялись в тумане, и всюду царило кровавое смятение. Он видел стрелка, ведущего огонь под прикрытием тени и награждающего пулей в живот каждого, кто выскакивал из тумана; видел существо, появившееся на четырех ногах и удравшее на двух; еще одна тварь пробежала с раскрытой хохочущей пастью, держа за волосы человеческую голову.
Шум приближался. Опасаясь за свою жизнь, Баллард поднялся на ноги и попятился к стене. Рычание, крики и визги продолжались, и каждую секунду он ожидал, что его настигнет либо пуля, либо какое-нибудь чудовище. Он добрался до стены живым и попробовал вскарабкаться на нее. Однако сил не хватило. Ему ничего не оставалось, как идти вдоль стены до калитки.
За его спиной продолжался карнавал масок и превращений. Его помутившееся сознание на мгновение обратилось к Мироненко. Переживет ли он или кто-нибудь из его стаи эту бойню?
— Баллард, — произнес голос из тумана. Он не мог видеть говорящего, но узнал голос. Он слышал его в бреду, когда голос лгал ему.
Он почувствовал укол в шею: человек подошел сзади и ввел иглу.
— Спи, — сказал голос, и с этими словами пришло забытье.
Поначалу он не мог вспомнить имени этого человека. Мысли блуждали, как потерявшийся ребенок в поисках родителей, хотя говорящий постоянно взывал к его вниманию и обращался к нему, как к старому другу. И правда, искусственный глаз человека казался Балларду знакомым: он двигался значительно медленнее второго. Наконец вспомнилось и имя.
— Вы Криппс, — сказал Баллард.
— Безусловно, я Криппс, — ответил тот. — Что, память пошаливает? Не волнуйся. Я ввел тебе успокоительное, чтобы ты не свихнулся. Хотя, думаю, это излишне. Ты держался молодцом, Баллард, несмотря на явные провокации. Когда я думаю о провале Оделла…
Он вздохнул.
— Ты что-нибудь помнишь из последней ночи?
Сначала перед мысленным взглядом Балларда было лишь слепое пятно; потом воспоминания стали всплывать одно за другим. Огромные фигуры, движущиеся в тумане.
— Парк, — сказал он.
— Я вытащил тебя оттуда. Одному богу известно, сколько людей там погибло.
— Еще один… русский?..
— Мироненко? — подсказал Криппс. — Я не в курсе. Я отстранен от должности, ты же знаешь. Рано или поздно мы снова понадобимся Лондону. Особенно теперь, когда они знают, что у русских есть служба, подобная нашей. Мы, конечно, разведали об этом, а потом, после того как ты встретился с Мироненко, заинтересовались им. Я устроил наше свидание. И когда я увидел его лицом к лицу, я уже знал Что-то было в его глазах. Какой-то голод.
— Я видел, как он переменился…
— Да, зрелище не для слабонервных, верно? Освобожденная энергия. Мы разработали программу, чтобы обуздать эту энергию, заставить ее работать на нас. Но есть трудности с контролем. Нужны годы подавляющей терапии, шаг за шагом истребляющей желание трансформации — так, чтобы в итоге получился человек со способностями зверя. Волк в овечьей шкуре. Мы думали, что справились с задачей. Что, если убеждения не удерживают человека в подчинении, должен действовать болевой отклик. Но мы ошиблись. — Криппс встал и подошел к окну. — Теперь придется начинать сначала.
— Саклинг сказал, что вы ранены.
— Нет. Просто понижен в должности. Меня снова вызывают в Лондон.
— Но вы ведь не собираетесь туда?
— Теперь собираюсь, когда нашел тебя. — Он оглянулся на Балларда. — Ты — мое алиби, Баллард. Ты живое доказательство того, что моя методика жизнеспособна. Ты несешь знание о своем состоянии, хотя терапия еще не завершена.
Он снова повернулся к окну. Дождь хлестал в стекло, и Баллард почти физически ощущал его на голове, на спине: холодный свежий дождь. В один счастливый миг ему показалось, что он льется вместе с водой до самой земли, и воздух наполняется запахами, поднятыми ливнем с тротуаров.
— Мироненко сказал, что…
— Забудь Мироненко, — сказал Криппс, — Он мертв. Ты — последний из старой команды. И первый из новой.
Внизу раздался звонок в дверь. Криппс посмотрел из окна на улицу.
— Все в порядке, — сообщил он. — Делегация. Прибыли умолять нас вернуться в Лондон. Ты должен быть польщен. — Он пошел открывать дверь. — Оставайся здесь. Не нужно, чтобы тебя видели сегодня. Ты утомлен. Пусть подождут, а? Пусть попотеют.
Баллард слышал, как Криппс спускается по лестнице. В дверь снова звонили. Он встал и подошел к окну. Свет предвечернего неба казался таким же утомленным, как и сам Баллард; несмотря на нависшее над ним проклятие, он и город все еще оставались в гармонии. Внизу на улице из-за машины появился человек и подошел к входной двери. Даже в этом ракурсе, под острым углом, Баллард узнал Саклинга.
В прихожей послышались голоса. Кажется, с появлением Саклинга обстановка стала накаляться. Баллард подошел к двери и прислушался, но его отупевший от медикаментов мозг не вникал в смысл разговора Он молил бога, чтобы Криппс сдержал свое слово и не выдал его. Он не хотел стать таким же монстром, как Мироненко. Какая свобода, если станешь чудовищем? Это другой вид тирании. Он не желает быть первым в новой ударной группе Криппса. Он не принадлежит никому, даже самому себе. Он безнадежно потерян. Разве не так; говорил Мироненко при их первой встрече: человек, не чувствующий себя потерянным, потерян? Уж лучше существовать в сумеречном пространстве между двумя состояниями, находя компромиссы в сомнениях и двусмысленности, чем страдать от определенности темницы.
Голоса внизу становились все более раздраженными. Баллард открыл дверь, чтобы лучше слышать. До него донесся голос Саклинга, язвительный и угрожающий.
— Все кончено, — говорил он Криппсу. — Ты что, по-английски не понимаешь?
Криппс попытался возразить, но Саклинг грубо оборвал:
— Или ты пойдешь сам, как джентльмен, или Гидеон и Шеппард тебя выволокут. Что ты выбираешь?
— В чем дело? — возмутился Криппс. — Ты никто, Саклинг. Ты смешон.
— До вчерашнего дня, — ответил тот. — Теперь кое-что изменилось. Один раз везет и собаке, не так ли? Ты должен знать об этом особенно хорошо. На твоем месте я бы надел плащ, на улице дождь.
После минутной паузы Криппс сказал:
— Хорошо. Я иду.
— Хороший мальчик, — издевательски ласково сказал. Саклинг. — Гидеон, проверь наверху.
— Я здесь один, — сказал Криппс.
— Не сомневаюсь, — отозвался Саклинг и снова повернулся к Гидеону. — Пошевеливайся!
Баллард слышал, как кто-то сделал несколько шагов по коридору, а затем — резкие движения нескольких человек. Криппс совершил попытку к бегству или набросился на Саклинга, одно из двух. Саклинг что-то выкрикнул, завязалась борьба Затем, покрывая шарканье ног, прозвучал выстрел.
Криппс вскрикнул, послышался звук падения тела.
Затем снова голос Саклинга, тонкий от ярости:
— Идиот!
Криппс что-то простонал, но Баллард не разобрал слов. Возможно, он просил добить его, потому что Саклинг ответил:
— Нет. Ты отправишься в Лондон. Шеппард, останови кровотечение. Гидеон — наверх.
Баллард отпрянул от перил, когда Гидеон начал подниматься по лестнице. Баллард плохо соображал и чувствовал слабость во всем теле. Из этой западни нет выхода Они загонят его в угол и уничтожат. Ведь он зверь — бешеная собака в западне. Следовало убить Саклинга, когда была такая возможность. Но что бы это дало? В мире полно таких, как Саклинг — выжидающих, чтобы показать свое истинное лицо; подлые, недалекие, скрытные людишки. И вдруг, словно зверь пошевелился в нем, Баллард вспомнил и парк, и туман, и улыбку на лице Мироненко. И почувствовал прилив горя, оттого что никогда не жил — не жил жизнью монстра.
Гидеон уже почти добрался до верха. Чтобы отсрочить неизбежное хоть на несколько мгновений, Баллард скользнул по коридору и открыл первую попавшуюся дверь. Это оказалась ванная. На двери была задвижка, и он ее закрыл.
В ванной журчала вода Кусок водосточной трубы оторвался, и на подоконник ручьем бежали струи дождя. Этот звук и холод в ванной снова напомнили о видениях той ночи. Баллард вспомнил боль и кровь, вспомнил душ — как вода лилась на голову, освобождая его от укрощающей боли. При этой мысли его губы непроизвольно произнесли три слова:
— Я не верю.
Его услышали.
— Тут кто-то есть! — крикнул Гидеон. Он подошел к двери и ударил в нее. — Открывай!
Баллард слышал его хорошо, но не отвечал. В горле он чувствовал жжение, а в голове снова нарастал гул турбин. В отчаянии он прислонился спиной к двери.
Саклинг моментально поднялся по лестнице и встал за дверью.
— Кто там внутри? — раздался его требовательный голос. — Отвечай! Кто там?
Не получив ответа, он приказал привести Криппса. Опять возникло движение — выполняли его приказ.
— В последний раз… — произнес Саклинг.
Баллард чувствовал, что его череп распирает изнутри.
Нарастающий шум казался смертоносным, глаза пронзило болью, как будто они сейчас вырвутся из глазниц. Он заметил кого-то в зеркале над умывальником — кого-то с горящими глазами; опять пришли слова: «Я не верю», — но теперь его пылающая глотка не справилась с ними.
— Баллард, — провозгласил Саклинг с триумфом в голосе. — Боже мой, и Баллард здесь. Нам сегодня везет.
Ну нет, подумал человек в зеркале. Здесь нет никого с таким именем. И вообще нет никого с именем, ибо не имена ли — первый шаг к догме, первая доска ящика, где ты хоронишь свободу? То, чем он станет, не должно иметь имени; не должно быть заколочено в ящик; не должно быть похоронено. Никогда.
На мгновение он потерял из виду зеркало и обнаружил себя парящим над могилой, которую они заставили его копать. В ее глубине ящик танцевал, его содержимое боролось с преждевременным погребением Он слышал, как трещат доски — или это звук выламываемой двери?
Крышка гроба вылетела. На головы похоронной команды посыпался град гвоздей. Шум в черепе, словно в знак того, что экзекуция дала результат, внезапно стих, и вместе с ним исчезло видение. Баллард снова был в ванной, перед распахнутой дверью. Люди уставились на него, потрясенные тем, во что он превратился. Они видели его пасть, его волосы, его золотые глаза и желтые клыки. Их ужас вдохнул в него силу.
— Убей его! — крикнул Саклинг и толкнул Гидеона в дверной пролом. Тот уже достал пушку из кармана и собирался нажать на спуск, но его палец был слишком медлительным. Зверь схватил руку, сжимавшую вороненую сталь, и превратил ее в кровавое мясо. Гидеон завизжал и пошел, шатаясь, вниз по лестнице, игнорируя команды Саклинга.
Зверь поднес лапу к морде и втянул носом запах крови. Тут прогремел выстрел, и он почувствовал удар в плечо. Впрочем, Шеппард не успел выстрелить еще раз, когда его жертва рванулась к двери и оказалась возле него. Выронив пистолет, Шеппард сделал жалкое движение К лестнице, но зверь легко ударил его по затылку и раскроил череп. Человек повалился навзничь, наполняя коридор своим запахом Забыв про остальных врагов, зверь набросился на мясо и принялся пожирать его.
Кто-то произнес:
— Баллард.
Зверь блаженно, одним глотком, проглотил глаза мертвеца, как свежие устрицы.
И вновь то же слово:
— Баллард.
Он не стал бы отрываться от трапезы, но его слух был задет всхлипываниями. Он умер по отношению к себе — но не к горю. Отбросив пищу, он обернулся и посмотрел на коридор.
Плачущий человек лил слезы только одним глазом: другой, пристально-неподвижный, оставался неуместно сухим. Но в здоровом глазу зверь различил неподдельную боль. Там было отчаяние, и зверь знал это: слишком близко он подошел к боли, и эйфория превращения не могла стереть ее полностью. Всхлипывающего человека крепко держал другой, приставивший пистолет к голове пленника.
— Если ты сделаешь еще одно движение, — сказал человек с пистолетом, — я разнесу его голову на куски. Ты понимаешь меня?
Зверь облизнулся.
— Скажи ему, Криппс! Это твое дитя. Заставь его понять!
Одноглазый пытался говорить, но слова не слушались. Кровь из его живота струилась сквозь пальцы.
— Ни одному из вас не нужно умирать, — продолжал захватчик. Зверю не понравился тон его голоса, навязчивый и коварный. — Вы нужны Лондону живыми. Почему бы тебе не поговорить с ним, Криппс? Скажи, что я не причиню ему вреда.
Плачущий человек кивнул.
— Баллард… — простонал он. Его голос звучал слабее, чем у другого.
Зверь прислушался.
— Скажи мне, Баллард, — продолжал человек, — что ты чувствуешь?
Зверь не понял смысл вопроса.
— Прошу тебя, скажи мне. Просто из любопытства…
— Черт тебя возьми! — воскликнул Саклинг, плотнее прижимая пистолет. — Здесь не дискуссионный клуб.
— Тебе хорошо? — Криппс не обращал внимания на пушку.
— Заткнись!
— Ответь мне, Баллард. Что ты чувствуешь?
Зверь все смотрел и смотрел в полные отчаяния глаза Криппса, и постепенно до него стало доходить значение того, что тот говорил Слова становились на свои места, как кусочки мозаики.
— Тебе хорошо? — повторял человек.
Баллард услышал, как смеется его глотка, и нашел там несколько звуков, чтобы ответить.
— Да, — сказал он плачущему человеку. — Да. Мне хорошо.
Не успел прозвучать ответ, как рука Криппса метнулась к руке с пистолетом Что он задумал, самоубийство или побег, уже не узнает никто. Палец на спусковом крючке дернулся, и пуля навылет пробила голову Криппса, расплескав его мысли по потолку. Саклинг отбросил тело и стал поднимать руку с пушкой, но зверь уже очутился рядом.
Если бы в нем оставалось больше человеческого, Баллард, возможно, заставил бы Саклинга помучиться. Но он не имел извращенных желаний. Единственная мысль — сделать врага мертвым наиболее эффективным способом — была реализована двумя короткими смертоносными ударами.
Разделавшись с ним, Баллард подошел к распростертому на полу Криппсу. Его стеклянный глаз не пострадал. Он смотрел неподвижно, уцелевший среди побоища. Баллард вынул глаз из искалеченной головы, сунул его в карман, затем вышел под дождь.
На улице стояли сумерки. Он не знал, в каком районе Берлина оказался, но его инстинкты, освобожденные от рассудка, вели его через тень окраинных улиц к пустырю за городом, посреди которого стояли одинокие развалины. Может быть, кто-то и знал, что там было раньше (бойня? оперный театр?), но по какому-то капризу судьбы время пощадило их, хотя все остальные здания на несколько сот ярдов вокруг сровнялись с землей. Когда он шел по проросшему булыжнику, ветер сменил направление и принес запах его племени. Их было много, собравшихся под сводами руин. Некоторые передавали друг другу сигарету, опершись о стену; другие обратились в настоящих волков и рыскали в темноте, как призраки с золотыми глазами; иных можно было бы назвать людьми, если бы не хвосты.
Он опасался, что имена в их стае запрещены, но все же спросил двух любовников у стены, знают ли они человека по имени Мироненко. У самки была гладкая безволосая спина, а с живота свешивался десяток полных сосков.
— Слушай, — сказала она.
Баллард прислушался и уловил чью-то речь, доносившуюся из угла. Голос то умолкал, то звучал вновь. Он пошел на звук и увидел: между стен без крыши в окружении внимательной аудитории стоит волк, держа передними лапами открытую книгу. Слушатели направили на Балларда светящиеся глаза. Волк умолк.
— Ш-ш! — шикнул один. — Товарищ читает нам.
Читающим был Мироненко. Баллард подошел поближе и присоединился к публике, и он возобновил чтение.
— И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…
Баллард уже слышал эти слова раньше, но сегодня они звучали по-новому.
— …и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными…
Он оглядел круг внимающих, пока слова выписывали знакомый узор.
— …и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.
Где-то рядом зарыдал зверь.
Назад: Они заплатили кровью (пер. с англ. В. Шитикова)
Дальше: Последняя иллюзия (пер. с англ. А. Крышана)
