Книга: Книги крови V—VI: Дети Вавилона
Назад: Жизнь Смерти (пер. с англ. В. Шитикова)
Дальше: Сумерки над башнями (пер. с англ. В. Шитикова)
Они заплатили кровью
(пер. с англ. В. Шитикова)
Лок поднял глаза на деревья. Ветер шумел в их тяжелых ветвях, как река в половодье. Имитация, одно из множества подражаний. Когда он впервые попал в джунгли, то был поражен бесконечным разнообразием зверей и растений в извечном круговороте жизни. Но это буйство природы было обманчиво, джунгли лишь прикидывались райским садом. Там, где праздный путешественник восторгался сияющим великолепием, Лок замечал тайный сговор в действии, когда каждая вещь видится не такой, какова она есть. Деревья и река, цветок и птица, крылышко мотылька и глаз обезьяны, спина ящерицы и солнечный свет на камне — повсюду идет головокружительная смена воплощений, как в зеркальной комнате, где ощущения неверны и самый рассудок гибнет. Что ж, посмотри на нас, думал он, стоя возле могилы Черрика. Посмотри, как мы играем в эту игру. Мы живы, но играем мертвых лучше, чем сами мертвые.
Тело превратилось в сгусток запекшейся крови, когда они засунули его в мешок и понесли хоронить на заброшенный участок за домом Тетельмана. Там уже было с полдюжины могил. Все европейцы, судя по именам, грубо выжженным на деревянных крестах: умерли от укусов змей, от жары и непомерных амбиций.
Тетельман попытался произнести молитву на испанском, но его голос утонул в шуме деревьев и криках птиц, спешивших вернуться в гнезда до наступления темноты.
Не окончив молитву, они вернулись в прохладу дома. Там сидел Стампф и, тупо вперив взгляд в темное пятно на полу, пил бренди.
Снаружи двое нанятых Тетельманом индейцев засыпали рыхлой тропической землей мешок с Черриком, торопясь закончить работу и убраться до темноты. Лок выглянул из окна. Могильщики работали молча; засыпав неглубокую яму, они начали утрамбовывать землю своими жесткими, как подошва, ступнями. Их притаптывания вдруг приобрели определенный ритм; Лок решил, что они набрались плохого виски. Он знал немногих индейцев, которые не напивались как скоты. А эти, шатаясь, устроили танцы на могиле Черрика.
— Лок?
Он проснулся. В темноте светился кончик сигареты. Когда курильщик затянулся, вспыхнувший огонек высветил из ночной тьмы изможденные черты Стампфа.
— Ты не спишь, Лок?
— Что тебе нужно?
— Я не могу уснуть, — произнесла маска. — Я все думал. Послезавтра из Сантарема прилетит транспортный самолет. Мы можем оказаться там через несколько часов, вдали от всего этого.
— Конечно.
— Я имею в виду, можем вернуться навсегда, — уточнил Стампф.
— Навсегда?
Стампф прикурил новую сигарету от старой.
— Я не верю в проклятия, не думай.
— При чем здесь проклятия?
— Но ты же видел тело Черрика, что с ним случилось…
— Это просто болезнь, — сказал Лок. — Как это она называется, когда кровь неправильно свертывается?
— Гемофилия, — ответил Стампф. — Он не страдал гемофилией, и мы оба это знаем. Я видел не раз, как он получал порезы и царапины, и они заживали не хуже, чем у нас с тобой.
Лок прихлопнул москита на своей груди и растер его пальцами.
— Отлично. Тогда от чего он умер?
— Ты лучше меня видел его раны. Мне кажется, его кожа просто расползалась от малейшего прикосновения.
Лок кивнул.
— Да, похоже на то.
— Может, он чем-нибудь заразился от индейцев?
Лок задумался.
— Я не касался ни одного из них.
— И я тоже. А он коснулся, помнишь?
Он помнил. Такое нелегко забыть, как ни старайся.
— Боже, — простонал он, — что за идиотизм.
— Я отправляюсь в Сантарем. Не хочу, чтобы они пришли за мной.
— Они не придут.
— Откуда ты знаешь? Мы вляпались по уши Мы могли бы подкупить их или согнать с земли как-нибудь по-другому.
— Сомневаюсь. Ты же слышал, что сказал Тетельман: земля предков.
— Можешь забрать мою часть этой земли, — сказал Стампф. — Мне она не нужна.
— Что это значит? Ты собираешься смыться?
— Я чувствую себя преступником У нас руки в крови, Лок.
— Делай что хочешь.
— Я и делаю. Я не такой, как ты. Я никогда не имел склонности к таким вещам. Купишь мою треть?
— Смотря сколько ты за нее попросишь.
— Сколько дашь. Она твоя.
После этой исповеди Стампф докуривал сигарету в кровати. Скоро начнет светать: еще один рассвет в джунглях, благодатное мгновение перед тем, как мир вновь покроется испариной. Как он ненавидел это место! В конце концов, он не коснулся ни одного из индейцев, даже близко не подошел. Какую бы инфекцию они ни передали Черрику, Стампф заразиться не мог. Менее чем через сорок восемь часов он отправится в Сантарем, а потом еще куда-нибудь — в любой город, куда племя не сможет добраться. Ведь он уже понес свое наказание, разве не так? Заплатил за жадность и самонадеянность резью в животе и тем ужасом, от которого ему уже не избавиться до конца жизни. «Пусть это будет достаточной карой!» — взмолился он и, пока обезьяны не возвестили криками новый день, погрузился в сон. Сон убийцы.
Жук с переливчатой спинкой, не сумев выбраться сквозь москитную сетку, жужжал в комнате; наконец, утомившись, он спустился и сел Стампфу на лоб. Он ползал и пил влагу из пор; вслед за его движениями кожа Стампфа трескалась и расползалась на множество маленьких язв.
В деревушку индейцев они добрались к полудню. Поначалу им показалось, что деревня покинута; только солнце, как глаз василиска, глядело на них с неба. Лок и Черрик направились к поселку, а страдавший дизентерией Стампф остался в джипе, подальше от зноя. Черрик первым заметил ребенка. Мальчик лет пяти со вздутым животом — лицо его было раскрашено яркими полосами красной растительной краски уруку — вышел из укрытия и начал разглядывать пришельцев: любопытство оказалось сильнее страха. Черрик и Лок застыли в ожидании Один за другим из-под хижины и деревьев появились индейцы и вместе с мальчиком уставились на незнакомцев. Что выражали их широкие лица с приплюснутым носом, Лок не мог понять. Этих людей (всех индейцев он считал за одно гнусное племя) невозможно постичь; ясно только, что они хитрые бестии.
— Что вы здесь делаете? — спросил он. Солнце палило нестерпимо. — Эта наша земля.
Мальчик с интересом смотрел на него снизу вверх. В его миндалевидных глазах не было страха.
— Они тебя не понимают, — заметил Черрик.
— Тащи сюда Краута. Пусть он им объяснит.
— Он не может двинуться с места.
— Тащи его сюда! — сказал Лок. — Мне наплевать, если он наделает в штаны.
Черрик вернулся на дорогу. Лок стоял, переводя взгляд с хижины на хижину, с дерева на дерево, и пытался сообразить, сколько там индейцев. Он насчитал не более трех десятков, из них две трети — женщины и дети. Эти племена — потомки многотысячных народов, что когда-то бродили по бассейну Амазонки, — теперь почти исчезли. Леса, где они жили многими поколениями, вырубались и выжигались; восьмирядные скоростные магистрали пересекали места их охоты. Все, что было для них свято — нетронутая дикая природа и они сами как ее часть, — вытаптывалось и подвергалось насилию. Они стали изгнанниками на собственной земле. И все же они терпеливо выносили новых хозяев и их ружья. Только смерть заставит их поверить в поражение, подумал Лок.
Черрик обнаружил Стампфа лежащим, как мешок, на переднем сиденье джипа; его измученное лицо выглядело сейчас особенно несчастным.
— Лок тебя требует. — Он тряс немца, пытаясь вывести его из прострации. — Они все еще в деревне. Ты должен поговорить с ними.
— Я не могу двинуться, — застонал Стампф, — я умираю…
— Лок велел доставить тебя живым или мертвым, — сказал Черрик. Со Стампфом его объединял страх перед Локом и, пожалуй, еще одна вещь: жадность.
— Я ужасно себя чувствую, — продолжал ныть Стампф.
— Если ты не пойдешь со мной, он придет сам, — заметил Черрик.
Это был сильный аргумент. Стампф принял мученический вид, потом закивал своей большой головой.
— Хорошо, — согласился он. — Помоги мне.
У Черрика было мало желания притрагиваться к нему: от болезни тело Стампфа выделяло миазмы. Казалось, его кишки выдавливаются через кожу, которая блестела, как грубое мясо. Все же он подал руку. Без помощи Стампф не преодолел бы сотню ярдов до поселения.
Лок уже выкрикивал нетерпеливые ругательства.
— Да шевелись же, — говорил Черрик, стаскивая Стампфа с сиденья. — Надо пройти всего несколько шагов.
Добравшись до поселения, они застали ту же картину. Лок оглянулся на Стампфа.
— Тут покушаются на нашу собственность, — сказал он.
— Вижу, — безжизненно отозвался Стампф.
— Скажи им, чтобы проваливали с нашей земли. Скажи им, что это наша территория: мы ее купили. И не хотим никаких поселенцев.
Стампф кивнул, стараясь избегать бешеных глаз Лока. Иногда он ненавидел его почти так же, как самого себя.
— Начинай. — Лок дал знак Черрику, чтобы тот отошел от Стампфа.
Черрик подчинился. Не поднимая головы, немец качнулся вперед. Несколько секунд он обдумывал речь, затем поднял голову и вяло изрек три слова на плохом португальском. Его речь не вызвала никакой реакции — те же пустые взоры, что и после выступления Лока Стампф попробовал еще раз, мобилизуя весь свой скудный словарь, чтобы пробудить наконец искру понимания у этих дикарей.
Мальчик, которого так забавляли ужимки Лока, смотрел теперь на третьего демона; улыбка исчезла с его лица. Этот третий совсем не казался смешным по сравнению с первым. Он был болен и измучен, от него пахло смертью. Мальчик отвернулся, чтобы не вдыхать смрад гниющего тела.
Стампф воспаленными глазами оглядел своих слушателей. Если они поняли, но прикидываются, то это потрясающая игра. Стампф испробовал все, что мог, и бессильно повернулся к Локу.
— Они меня не понимают.
— Повтори им еще раз.
— Мне кажется, они не понимают по-португальски.
— Скажи как-нибудь.
Черрик щелкнул затвором.
— Нечего их уговаривать. — Он тяжело дышал. — Закон законом, но они на нашей земле. Все права на нашей стороне…
— Нет, — возразил Лок, — Мы не будем стрелять. Не будем, если есть возможность мирно убедить их уйти.
— Они не понимают здравых рассуждений, — возразил Черрик. — Посмотри на них. Это звери, они живут в дерьме.
Стампф попытался возобновить переговоры, помогая своему дрожащему голосу жалостливой мимикой.
— Скажи им, что мы пришли сюда работать, — подсказывал Лок.
— Я делаю все, что могу, — вспылил Стампф.
— Что у нас есть бумаги.
— Не думаю, что это произведет на них впечатление, — ответил Стампф с осторожным сарказмом.
— Просто скажи, чтобы убирались. Пусть селятся где-нибудь в другом месте.
Наблюдая, как Стампф пытается выразить его тезисы словами и жестами, Лок невольно подумал о другой, альтернативной возможности. Или эти индейцы — тксу-кахамеи, или акхуали, или еще какое-то чертово племя — согласятся с их требованиями и уберутся, или придется прогонять их силой. Черрик правильно сказал закон на стороне индейцев. У них бумаги от властей; у них карта разграничения территорий; они имеют право на все — от подписи до пули. Лок, конечно, не сторонник кровопролития. В мире слишком много либералов с горячими сердцами и кротких как голуби сентименталистов, чтобы применять геноцид для решения проблем. Но ружья стреляли и будут стрелять, пока последний немытый индеец не наденет штаны и не перестанет есть обезьян.
Конечно, несмотря на старания либералов, ружье не потеряло притягательной силы. Выстрел действует быстро и надежно. Одно его короткое слово убеждает наповал, и ты не рискуешь, что лет через десять какой-нибудь вонючий индеец вернется, размахивая найденной на помойке брошюрой Маркса, и затребует обратно свою исконную землю — с ее нефтью, минералами и всем прочим. Лучше, если они уйдут навсегда.
От страстного желания навек успокоить этих краснокожих Лок чувствовал, как чешется его палец на спусковом крючке — буквально чешется. Стампф уже закончил свое выступление на «бис»: результат нулевой. Он застонал и повернулся к Локу.
— Меня сейчас вырвет, — сказал он. Его лицо стало белым как мел, а зубы казались желтовато-тусклыми.
— Будь как дома, — съязвил Лок.
— Пожалуйста, мне нужно лечь. Я не хочу, чтобы они на меня смотрели.
Лок отрицательно покачал головой:
— Ты не уйдешь, пока они стоят и слушают тебя. Если мы не добьемся от них толку, увидишь кое-что, от чего тебя действительно вырвет.
Он поигрывал ружейным прикладом, проводя обломанным ногтем по зарубкам на дереве. Их было с десяток, и в каждой — чья-то смерть. Джунгли легко скрывают преступления; кажется, они исподволь соучаствуют.
Стампф отвернулся и посмотрел на безмолвное собрание. Индейцев довольно много, думал он. Он носил при себе пистолет, но стрелком был неважным. А вдруг они набросятся на Лока, Черрика и на него самого? Он такого не вынесет. Но он не видел угрозы в лицах индейцев. Когда-то они считались очень воинственным племенем. А теперь? Как наказанные дети, угрюмые и хмурые. Некоторые из молодых женщин были по-своему привлекательны: темная гладкая кожа и красивые черные глаза. Если бы Стампф не чувствовал себя таким больным, ему, наверное, захотелось бы попробовать на ощупь эту красную блестящую наготу. Их притворство еще больше возбуждало его. В своем молчании они казались непостижимыми, как мулы или птицы. Кажется, кто-то в Укситубе говорил ему, что индейцы не дают своим детям имен, и потому каждый из них — ветка на дереве племени, безымянный и неотличимый от остальных. Теперь он видел это в их черных пронзительных глазах; видел, что перед ним не три десятка людей, а единый живой организм, сотканный из ненависти. От такой мысли его бросило в дрожь.
Вдруг, впервые с момента их появления, один из индейцев шагнул вперед. Старик — лет на тридцать старше любого из племени. Как и все остальные, он был почти голым. Обвислую плоть на его груди и конечностях покрывала заскорузлая кожа; шагал он твердо и уверенно, хотя белесые глаза свидетельствовали о слепоте. Старик встал напротив пришельцев и раскрыл рот — беззубый рот с гнилыми деснами. То, что изверглось из его тощего горла, напоминало не человеческую речь, а шум: попурри на тему джунглей. Невозможно точнее определить то, что прозвучало; это была весьма устрашающая череда подражаний. Старик рычал, как ягуар, кричал попугаем, из его горла вырывались всплески тропического ливня на листьях орхидеи и вой обезьян.
Стампф почувствовал, что его горло сжалось. Джунгли заразили его болезнью, иссушили тело и бросили, как выжатую тряпку. А теперь старик с гноящимися глазами изрыгал на него отвратительные звуки. От жары кровь пульсировала в голове Стампфа, и он был уверен, что старик отсчитывает ритм своего звукоизвержения под эти глухие удары в висках и запястьях.
— О чем он говорит? — поинтересовался Лок.
— О чем эти звуки? — переспросил Стампф, раздраженный идиотским вопросом. — Просто шум.
— Старый хрен проклинает нас, — произнес Черрик.
Стампф оглянулся на него. Глаза Черрика выкатились из орбит.
— Это проклятие, — сказал он Стампфу.
Лок засмеялся: Черрик был слишком впечатлительным Он подтолкнул Стампфа вперед к старику, который немного убавил громкость своих распевов; теперь он журчал почти весело. Стампф подумал, что старик воспевает сумерки, тот неуловимый миг между неистовым днем и душным зноем ночи. Да, точно: в песне индейца слышались шорохи и воркования дремлющего царства; это было так убедительно, что Стампфу захотелось тут же лечь на землю и уснуть.
Лок оборвал пение.
— О чем ты говоришь? — бросил он в изрытое морщинами лицо старика. — Отвечай!
Но ночные шорохи продолжали шуметь, как далекая река.
— Здесь наша деревня, — послышался вдруг еще один голос, как бы переводящий речь старика.
Лок резко обернулся на звук;. Заговорил юноша, кожа которого казалась позолоченной.
— Наша деревня. Наша земля.
— Ты говоришь по-английски, — сказал Лок.
— Немного, — ответил юноша.
— Почему ты не отвечал, когда я спрашивал? — От невозмутимости индейца Лок начал звереть.
— Мне не положено говорить. Он старший.
— Ты хочешь сказать, он вождь?
— Вождь умер. Вся его семья умерла. Он мудрейший из нас…
— Тогда скажи ему, что…
— Ничего не нужно говорить, — перебил его юноша. — Он понимает тебя.
— Он тоже говорит по-английски?
— Нет. Но он понимает тебя. Ты… ты проницаемый.
Локу показалось, что мальчишка иронизирует, но он не был уверен. Он посмотрел на Стампфа, и тот пожал плечами. Лок снова обратился к юноше:
— Объясни ему как-нибудь. Объясни всем. Это наша земля. Мы ее купили.
— Племя всегда жило на этой земле, — последовал ответ.
— А теперь не будет, — сказал Черрик.
— У нас бумаги… — Стампф все еще надеялся, что конфронтация закончится мирно. — Бумаги от правительства…
— Мы жили здесь раньше правительства.
Старик наконец перестал озвучивать джунгли. Возможно, подумал Стампф, он закончил один день и теперь начнет другой. Но старик собрался уходить, совершенно не обращая внимания на чужаков.
— Позови его обратно, — приказал Лок, наводя ружье на юного индейца Его намерения были недвусмысленны. — Пусть скажет остальным, что вам надо убираться.
Несмотря на угрозы, юноша, казалось, нисколько не смутился и совершенно не собирался давать распоряжения старшему. Он просто смотрел, как тот возвращается в хижину. Остальные тоже потянулись к своим жилищам. Очевидно, уход старика стал общим сигналом к окончанию спектакля.
— Нет! — закричал Черрик. — Вы не слушаете! — Краска бросилась ему в лицо; голос сорвался на визг. Потрясая ружьем, он бросился вперед: — Вы, вонючие собаки!
Не обращая внимания на его вопли, индейцы быстро расходились. Старик добрался до своей хижины, наклонился и исчез внутри. Некоторые еще стояли и смотрели, и на их лицах читалось нечто вроде сострадания к сумасшедшим европейцам. Но это лишь распалило Черрика.
— Слушайте, что я говорю! — визжал Черрик. Пот разлетался брызгами, когда он вертел головой, перебрасывая безумный взгляд с одной удаляющейся фигуры на другую. — Слушайте, вы, ублюдки!
— Не волнуйся… — Стампф попытался успокоить его.
Это подействовало на Черрика как детонатор. Без предупреждения он вскинул ружье, прицелился и выстрелил в дверной проем, где скрылся старик. Птицы с шумом взлетели с соседних деревьев, собаки удирали со всех ног. Из двери хижины донесся слабый крик, но вовсе не старика. Заслышав его, Стампф повалился на колени, держась за живот: его тошнило. Лежа лицом в землю, он не мог видеть миниатюрную фигурку, что появилась в дверях хижины и, шатаясь, вышла на свет. Даже когда он поднял голову и разглядел, как ребенок с разрисованным красной краской лицом судорожно хватается за живот, он не поверил глазам. Но это было так. Кровь сочилась между тонких детских пальчиков, и детское личико исказилось в агонии. Мальчик упал на утоптанную землю у порога, по его телу пробежала предсмертная судорога, и он умер.
Где-то между хижинами негромко всхлипывала женщина. На мгновение мир балансировал на острие — между тишиной и воплем, между спокойствием и нарастающей яростью.
— Ты, вонючий ублюдок, — процедил Лок сквозь зубы. — Быстро в машину. Стампф, подъем. Мы не будем тебя ждать. Вставай сейчас или оставайся навсегда.
Стампф все еще смотрел на тело мальчика Подавив стон, он поднялся на ноги:
— Помогите.
Лок протянул ему руку.
— Прикрой нас, — бросил он Черрику.
Черрик кивнул, бледный как смерть. Некоторые индейцы вышли посмотреть на отступление белых; несмотря на разыгравшуюся трагедию, их лица оставались непроницаемы, как и раньше. Только рыдающая женщина — видимо, мать погибшего мальчика — раскачивалась среди неподвижных фигур, оплакивая свое горе.
Ружье дрожало в руке Черрика. Он уже просчитал: если дело дойдет до открытого столкновения, у них мало шансов уцелеть. Но даже сейчас, видя отступление врага, индейцы не предпринимали ничего. Они молчаливо обвиняли. Черрик решился бросить взгляд через плечо. Локу и Стампфу оставалось пройти не более двадцати ярдов до джипа, а дикари еще не сделали ни шагу.
Когда Черрик снова обернулся к деревне, ему показалось, что все племя, как один человек, испустило тяжелый громкий вздох. От этого звука Черрик почувствовал, что сама смерть рыбьей костью впилась ему в горло: слишком глубоко, чтобы вытащить, и слишком крепко, чтобы проглотить. Она застряла там, в его теле, вне логики и воли. Но он забыл про нее, заметив движение в дверях хижины. Он был готов повторить свою ошибку и крепче сжал ружье. Из дверей вышел старик; переступил через труп мальчика, лежащий у порога. Черрик снова обернулся: добрались они наконец до джипа? Но Стампф еле ковылял, и Лок снова поднимал его на ноги. При виде приближающегося старика Черрик попятился на шаг, потом еще один. А старик шел уверенно. Он быстро пересек деревню и приблизился вплотную к Черрику, так что его морщинистый живот, без каких-либо следов ранения, уперся в ствол ружья.
Обе руки старика были в крови, и свежая кровь стекала по его локтям, когда он выставил ладони перед Черриком. Разве он прикасался к мальчику, подумал Черрик, когда выходил из хижины? Если да, то это было совершенно неуловимое прикосновение и Черрик не заметил его. Так или иначе, смысл происходящего очевиден: его обвиняют в убийстве. Однако Черрик был не из пугливых; он пристально взглянул старику в глаза, отвечая вызовом на вызов.
Но старый черт ничего не делал, только стоял с растопыренными ладонями и со слезами в глазах. Черрик вновь почувствовал ярость. Он ткнул пальцем в грудь старика.
— Тебе меня не запугать, — сказал он, — понял? Не на того напал..
Когда он это говорил, в лице старика произошло еле уловимое изменение. Это, конечно, лишь игра света или тень птицы, но все же под глубиной морщин вдруг проглянуло лицо мальчика, умершего у дверей хижины; даже показалось, что на тонких губах старика промелькнула улыбка В следующее мгновение видение исчезло так же внезапно, как и появилось.
Черрик убрал палец от груди старика, вглядываясь в его лицо в ожидании новых фокусов; затем вновь отступил. Он сделал три шага назад, когда слева вдруг что-то зашевелилось. Резко повернувшись, он вскинул ружье и выстрелил. Пуля впилась в шею пегой свинье, что мирно паслась среди своих сородичей возле хижин. Свинья перевернулась в воздухе и рухнула в пыль.
Черрик вновь направил ружье на старика. Но тот не двигался, только открыл рот, и из его горла вырвался предсмертный визг свиньи. Пронзительный крик, жалобный и смешной, заставил Черрика вновь вспомнить о джипе. Лок уже завел двигатель.
— Давай, быстро! — подгонял он.
Черрик не заставил себя уговаривать и прыгнул на переднее сиденье. Внутри было жарко, тело Стампфа воняло болезненными выделениями, но это безопаснее, чем оставаться в деревне.
— Там свинья, — сказал Черрик. — Я подстрелил свинью.
— Знаю, — ответил Лок.
— Этот старый ублюдок.. — Он не договорил Он смотрел на два своих пальца, которыми касался старика. — Я дотронулся до него, — пробормотал он в недоумении.
На пальцах была кровь, хотя на теле старика ее не было.
Лок не отозвался на слова Черрика, развернул джип и направил машину прочь от деревни. Дорога, казалось, еще больше заросла с тех пор, как они проехали по ней час назад. Видимых признаков преследования не было.
Небольшая фактория к югу от Аверио почти не имела благ цивилизации, зато здесь были белые лица и чистая вода За Стампфом, чье состояние на обратном пути ухудшилось, ухаживал Дэнси — англичанин с манерами графа в изгнании и лицом, похожим на отбивную. Однажды, будучи трезвым, он провозгласил себя врачом, и, хотя свидетельств в пользу этого не нашлось, никто не оспаривал его права возиться со Стампфом. Немец метался в бреду, как буйнопомешанный, но Дэнси не отступал его маленькие руки с тяжелыми золотыми кольцами справлялись с горячечными выпадами пациента.
Пока Стампф бился под противомоскитной сеткой, Лок и Черрик уселись в полутьме лампы, выпили и поведали о своей встрече с племенем. Тетельману, владельцу складов в фактории, было что рассказать в ответ на их историю. Он хорошо знал индейцев.
— Я здесь уже не первый год, — проговорил он, подкармливая орехами паршивую обезьянку на своих коленях. — Я знаю, как у этих людей устроены мозги. Может показаться, что они глупы и даже трусливы. Поверьте мне, это не так.
Черрик что-то промычал. Вертлявая как ртуть обезьянка уставилась на него бессмысленными глазами.
— Они даже не попытались двинуться на нас, — сказал он, — хотя их было в десять раз больше. И это не трусость?
Тетельман откинулся в своем скрипящем кресле, сбросив зверушку с колен. Его лицо было стертым и изможденным, и только губы, которые он периодически окунал в стакан, имели какой-то цвет. Локу он показался похожим на старую блудницу.
— Тридцать лет назад, — говорил Тетельман, — вся эта территория была их родной землей. Никто их не трогал. Они ходили куда хотели, делали что хотели. А для нас, белых, джунгли были слишком грязными и полными болезней, мы не претендовали на них. И конечно, мы были по-своему правы. Они действительно загрязнены и заражены болезнями, но в то же время они скрывают то, в чем мы сейчас так нуждаемся: ископаемые, нефть.
— Мы заплатили за эту землю. — Пальцы Черрика нервно скользили по сколотому краю стакана. — Все теперь наше.
— Заплатили? — Тетельман презрительно усмехнулся. Обезьянка застрекотала у него в ногах, как будто слова Черрика позабавили ее не меньше, чем хозяина. — Нет, вы заплатили за кота в мешке, и теперь вам придется с ним повозиться. Вы заплатили за право вышвырнуть отсюда индейцев, если вам это удастся. Вот куда пошли ваши доллары, мистер Лок. Правительство ждет не дождется, пока вы — или такие, как вы, — избавите его от всех этих племен на континенте. Нет нужды изображать оскорбленную невинность. Я здесь слишком давно…
Черрик плюнул на голый пол Слова Тетельмана раздражали его.
— А зачем же ты сюда приехал, если ты такой хренов умник?
— По той же причине, что и вы, — ответил Тетельман миролюбиво, вглядываясь куда-то вдаль, в смутные очертания деревьев, что росли на краю участка за складом. Их раскачивали ночные птицы или ветер.
— И что это за причина? — Черрик с трудом сдерживал враждебность.
— Жадность, — мягко ответил Тетельман, продолжая рассматривать деревья. Что-то быстро прошуршало по низкой деревянной крыше. Обезьянка в ногах Тетельмана прислушалась, наклони в голову. — Я, как и вы, думал, что меня здесь ждет удача. Я дал себе два года. От силы три. Это были лучшие годы за прошедшие двадцать лет. — Он нахмурился; его память вызывала картины прошлого, и все они отдавали горечью. — Рано или поздно джунгли пережуют вас и выплюнут.
— Не меня, — заявил Лок.
Тетельман посмотрел на него влажными глазами.
— Сожалею, — произнес он очень вежливо. — Дух разрушения носится в воздухе, мистер Лок. Я чую его запах.
Он снова отвернулся к окну.
Теперь к тому, что уже шуршало на крыше, присоединилось что-то еще.
— Но ведь они не придут сюда? — спросил Черрик. — Они не станут нас преследовать?
В вопросе, заданном почти шепотом, слышалась мольба об отрицательном ответе. Как Черрик ни старался, он не мог отогнать видения предыдущего дня. Ему являлся не труп мальчика — это он еще мог постараться забыть. Но как забыть старика с его искаженным в солнечном свете лицом и ладонями, поднятыми, как будто он предъявлял какое-то клеймо?
— Не беспокойся, — ответил Тетельман с ноткой снисходительности. — Иногда некоторые индейцы наведываются сюда, чтобы продать попугая или пару горшков, но я никогда не видел, чтобы они приходили в сколько-нибудь значительном числе. Они этого не любят. Ведь для них здесь цивилизация, а она их пугает. Кроме того, они не стали бы обижать моих гостей. Я им нужен.
— Нужен? — удивился Лок. Кому нужна эта руина вместо человека?
— Они употребляют наши лекарства Дэнси их снабжает. И одеяла время от времени. Я же говорил, они не так глупы.
Рядом послышалось завывание Стампфа, и следом — увещевания Дэнси. Он старался унять панику больного, но ему это не удавалось.
— Ваш друг совсем плох, — сказал Тетельман.
— Он мне не друг, — ответил Лок.
— Она гниет, — пробормотал Тетельман больше для себя.
— Кто?
— Душа. — Слово было чудовищно неуместным на мокрых от виски губах Тетельмана. — Она — как фрукт, видите ли. Гниет.
Крики Стампфа притягивали внимание к себе. Это не были вопли живого существа: словно вопила сама гниль.
Скорее чтобы отвлечь внимание от производимого немцем шума, чем из интереса, Черрик спросил:
— Что они дают тебе в обмен на лекарства и одеяла? Женщин?
Этот поворот мысли явно позабавил Тетельмана: он рассмеялся, сверкнув золотыми коронками.
— У меня нет надобности в женщинах, — проговорил он. — Я слишком много лет страдал сифилисом. — Он щелкнул пальцами, и обезьянка вновь вскарабкалась ему на колени. — Ведь душа — не единственное, что гниет.
— Ну хорошо. Так что же ты получаешь от них взамен? — спросил Лок.
— Поделки, — сказал Тетельман. — Чашки, кувшины, циновки. Их у меня скупают американцы и продают потом в Манхэттене. Сейчас все хотят приобрести что-нибудь от вымирающего племени. Memento mori.
— Вымирающего? — переспросил Лок. Слово прозвучало для него соблазнительно, как слово «жизнь».
— Да, конечно, — сказал Тетельман. — Они все равно исчезнут. Если вы их не уничтожите, они это сделают сами.
— Самоубийство? — спросил Лок.
— Своего рода. Они просто падают духом. Я видел это полдюжины раз. Племя теряет свою землю и вместе с ней утрачивает вкус к жизни. Они перестают заботиться о себе. Женщины становятся бесплодны, юноши начинают пить, старики морят себя голодом Через год-другой племени как не бывало.
Лок опрокинул стакан, приветствуя про себя фатальную мудрость этих людей. Они знают, когда надо умирать. Мысль об их стремлении к смерти освободила его от последних угрызений совести. Чем теперь стало ружье в его руке, как не инструментом эволюции?
На четвертый день их пребывания в фактории лихорадка Стампфа пошла на убыль, к немалому удивлению Дэнси.
— Худшее позади, — объявил он. — Дайте ему отдохнуть еще пару дней — и можете снова браться за вашу работу.
— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался Тетельман.
Лок стоял на веранде и смотрел на дождь. Водяные струи лились из облаков, которые нависли так низко, что касались верхушек деревьев. Потом ливень внезапно прекратился, и джунгли вновь задымились, расправили ветви и буйно пошли в рост.
— Не знаю, что мы будем делать, — ответил Лок. — Наверное, возьмем подмогу и вернемся обратно.
— Ну что ж, тоже дело, — отозвался Тетельман.
Черрик сидел возле двери, откуда шла хоть какая-то прохлада. Он взял стакан, который редко выпускал из рук в последние дни, и снова наполнил его.
— Никаких ружей, — сказал он.
Он не притрагивался к ружью с тех пор, как они прибыли на факторию; он вообще ни к чему не притрагивался, за исключением бутылки и кровати. Ему казалось, что с него сползает кожа.
— Ружья не нужны, — пробормотал Тетельман. Его слова повисли в воздухе как невыполненное обещание.
— Избавиться от них без ружей? — удивился Лок. — Если ты предлагаешь ждать, пока они вымрут сами по себе, то я не такой терпеливый.
— Нет, — сказал Тетельман. — Все можно сделать быстрее.
— Но как?
Тетельман лениво посмотрел на него.
— Индейцы — источник моего существования, — произнес он, — или, во всяком случае, его часть. Ты просишь меня помочь вам и стать банкротом.
Он не только выглядит как старая шлюха, подумал Лок, он и мыслит так же.
— Ну и что же ты хочешь получить за свой мудрый совет?
— Часть того, что вы найдете на этой земле, — ответил Тетельман.
Лок кивнул головой.
— Что нам терять, Черрик? Возьмем его в долю?
Черрик пожал плечами.
— Ладно, — решил Лок. — Говори.
— Им нужны медикаменты, — начал Тетельман, — потому что они очень восприимчивы к нашим болезням. Хорошая болезнь может выкосить их практически за одну ночь.
Не глядя на Тетельмана, Лок обдумывал услышанное.
— Одним махом, — продолжал Тетельман. — Они практически беззащитны перед некоторыми бактериями. Их организм не имеет против них защиты. Триппер. Оспа. Даже корь.
— Но как? — спросил Лок.
Снова воцарилась тишина. У нижних ступенек веранды, где кончалась цивилизация, джунгли распирало в предвкушении солнца. Во влажном мареве растения цвели, загнивали и вновь расцветали.
— Я спрашиваю — как? — повторил Лок.
— Одеяла, — ответил Тетельман. — Одеяла с покойников.
Уже после выздоровления Стампфа, ночью, незадолго до рассвета, Черрик внезапно очнулся от дурных сновидений. Снаружи стояла непроглядная тьма: ни луна, ни звезды не могли победить черноту ночи. Но внутренние часы, которые жизнь наемника отрегулировала до удивительной точности, подсказывали ему, что рассвет близок, и Черрику не хотелось засыпать снова, чтобы опять увидеть во сне старика. Не поднятые ладони индейца и не блеск крови так потрясли Черрика, а слова, что исходили из беззубого рта. От них все тело покрылось холодным потом.
Что это за слова? Теперь он не мог их припомнить, как ни пытался. Он хотел наяву восстановить те ощущения, чтобы посмеяться над ними и забыть. Но слова не приходили. Он лежал в убогой хижине, тьма была слишком плотной, чтобы двинуться, как вдруг перед ним возникли две окровавленные руки, подвешенные в темноте. Не лицо, не небо, не племя. Только руки.
— Чего только не привидится, — сказал Черрик сам себе, но он знал, что это не так.
И вдруг — голос. Он получил то, чего хотел слова, что слышались ему во сне. Но смысл их был неясен. Черрик чувствовал себя младенцем, воспринимающим голоса родителей, но не способным вникнуть в суть разговора. Ведь он невежествен, ведь так? Теперь он впервые со времен детства чувствовал горечь незнания. Голос заставил его испугаться неопределенности, которую он так деспотически игнорировал, и шепота, который он заглушал всей своей бурной жизнью. Он пытался понять, и кое-что ему удалось. Старик говорил о мире и об изгнании из него; о том, что предмет вожделения для многих оборачивается гибелью. Черрик мучился желанием остановить поток его слов и получить объяснение. Но голос уже отдалялся, сливаясь со стрекотом попугаев на деревьях, с хрипами и воплями, вдруг взорвавшими тишину вокруг. Сквозь ячейки противомоскитной сетки Черрик видел, как между ветвями ярко вспыхнуло тропическое небо.
Он сел в кровати. Руки и голос исчезли, и с ними ушло и возбуждение, вызванное словами старика. Во сне он скомкал простыню, а теперь сидел и с отвращением оглядывал свое тело. Его спина, ягодицы и бедра болели. Слишком много пота на этих жестких постелях, думал он. Не в первый раз за последние дни он вспомнил маленький домик в Бристоле, где когда-то жил.
Птичий гомон путал его мысли. Он подвинулся к краю кровати и откинул сетку. При этом грубая проволока поцарапала ему ладонь, он разжал руку и выругался про себя. Сегодня он снова ощутил ту болезненную раздражительность, что не оставляла его со времени прибытия в факторию. Ступая по деревянному полу, он чувствовал каждый сучок под тяжестью своего тела. Ему хотелось убраться отсюда, и поскорее.
Теплая струйка, бегущая по запястью, привлекла его внимание: тонкий ручеек крови стекал по руке. На подушке большого пальца зиял порез, наверное от противомоскитной сетки. Из него и текла кровь, но не слишком сильно. Он пососал ранку, вновь ощутив непонятную раздражительность, приглушаемую лишь алкоголем, причем в больших количествах. Сплюнув кровь, он начал одеваться.
Рубашка обожгла ему спину, как удар плети. Задубевшая от пота, она нестерпимо натирала плечи и шею. Казалось, его нервные окончания чувствуют каждую нить, словно это не рубашка, а власяница.
В соседней комнате проснулся Лок. Кое-как одевшись, Черрик пошел к нему. Лок сидел за столом у окна и, сосредоточенно склонившись над картой, составленной Тетельманом, пил крепкий кофе со сгущенным молоком — его варил для всей компании Дэнси. Им нечего было сказать друг другу. После инцидента в деревне все намеки на дружбу исчезли. Теперь Лок проявлял нескрываемую ненависть к бывшему компаньону. Их связывал только контракт, который они подписали вместе со Стампфом. Покончив с завтраком, Лок принялся за виски, что было первым признаком его дурного настроения. Черрик глотнул пойла Дэнси и пошел подышать утренним воздухом.
Все было странно. Что-то в картине нового дня сильно беспокоило его. Черрик знал, как опасно поддаваться необоснованным страхам, и пытался с ними бороться, но они не отступали.
Может быть, усталость делает его болезненно чувствительным? Не из-за этого ли его так мучила провонявшая потом одежда? Он чувствовал, что края ботинок нестерпимо трут его лодыжку; что ткань брюк ритмически прикасается к ногам во время ходьбы и обдирает их; он ощущал даже завихрения воздуха — кожей лица и рук. Мир напирал на него — по крайней мере, так казалось, — будто хотел выдавить куда-то вовне.
Большая стрекоза, звеня радужными крыльями, врезалась в его руку. От боли он выронил кружку; она не разбилась, а покатилась по веранде и исчезла в зарослях. Разозлившись, Черрик прихлопнул насекомое, оставив липкое кровавое пятно на своем татуированном предплечье в знак смерти стрекозы. Он стер кровь, но она снова проступила большим темным разводом.
Он понял, что кровь эта — не насекомого, а его собственная. Стрекоза как-то поранила его, хотя он не почувствовал. Он внимательно присмотрелся к повреждению на коже: рана была незначительной, но болезненной.
Из хижины до него донесся голос Лока: тот громко рассказывал Тетельману о бестолковости своих компаньонов.
— Стампф вообще не пригоден для дела, — говорил он. — А Черрик…
— А что я?
Черрик шагнул через порог, стирая вновь проступившую кровь с руки.
Лок даже не поднял головы.
— Ты параноик, — ответил он спокойно. — Параноик, и на тебя нельзя положиться.
Черрик не был расположен отвечать на грубость Лока.
— Ты злишься оттого, что я прибил того индейского выкормыша, — сказал он. Чем тщательнее он пытался стереть кровь с пораненной руки, тем болезненнее становилась ранка. — А у тебя кишка тонка.
Лок продолжал изучать карту. Черрик шагнул к столу.
— Да ты слушаешь меня? — закричал он и стукнул кулаком по столу. От удара его рука как будто треснула. Кровь брызнула во все стороны, заливая карту. Черрик взвыл и закружил по комнате с кровоточащей трещиной на тыльной стороне руки. Несмотря на болевой шок, он услышал знакомый тихий голос. Слов было не разобрать, но он знал, кто говорит их.
— Я не хочу этого слышать! — вскричал он, тряся головой, как собака с блохой в ухе. Он оперся о стену, но прикосновение к ней вызвало новую боль. — Я не хочу этого слышать, будь ты проклят!
— Что за вздор он несет? — В дверях появился Дэнси, разбуженный криками. Он держал в руках том полного собрания сочинений Шелли, без которого, по словам Тетельмана, не мог уснуть.
Лок задал тот же вопрос Черрику. Тот стоял с дико расширенными глазами и сжимал руку, пытаясь остановить кровотечение:
— О чем ты?
— Он говорил со мной, — сказал Черрик. — Тот старик.
— Какой старик? — не понял Тетельман.
— Он имеет в виду того, в деревне, — ответил Лок и вновь повернулся к Черрику. — Ты об этом?
— Он хочет, чтобы мы ушли. Изгнанники. Как они. Как они! — Черрика охватывала паника, и он уже не мог с ней справиться.
— У него тепловой удар, — диагностировал Дэнси. Но Лок знал, что это не так.
— Нужно перевязать твою руку… — Дэнси медленно подвигался к Черрику.
— Я слышал его! — мычал Черрик.
— Конечно. Только успокойся. Мы сейчас во всем разберемся.
— Нет, — ответил Черрик. — Нас изгоняет отсюда все, чего мы ни коснемся. Все, чего мы ни коснемся.
Казалось, он сейчас рухнет на землю, и Лок рванулся, чтобы подхватить его. Но как только он взялся за плечо Черрика, мясо под рубашкой стало расползаться и руки Лока окрасились в ярко-красный цвет; от неожиданности он их отдернул. Черрик упал на колени, и они тоже превратились в раны. Расширенными от страха глазами он смотрел, как темнеют кровавыми пятнами его рубашка и брюки.
— Боже, что со мной происходит? — Он плакал навзрыд.
Дэнси двинулся к нему:
— Сейчас я тебе помогу…
— Нет! Не трогай меня! — умолял Черрик, но Дэнси не мог удержаться от проявления заботы.
— Ничего страшного, — произнес он деловито, как заправский доктор.
Но он ошибался. Взяв Черрика за руку, чтобы помочь подняться с колен, он открыл новые раны. Дэнси чувствовал, как под его рукой струится кровь, как мясо соскальзывает с костей. Даже ему, видавшему виды, стало не по себе. Как и Лок, он отступил от несчастного.
— Он гниет, — пробормотал Дэнси.
Тело Черрика уже растрескалось во многих местах. Он пытался подняться на ноги, но вновь обрушивался на землю, и от любого прикосновения — к стене, стулу или полу — обнажались новые куски мяса. Он был безнадежен. Остальным ничего не оставалось, как смотреть и, подобно зрителям казни, дожидаться конца агонии. Даже Стампф встал с постели и вышел взглянуть, что там за шум. Он остановился в дверях, прислонившись к косяку, и не верил своим глазам.
Еще минута, и Черрик ослабел от потери крови. Он упал навзничь и растянулся на полу. Дэнси подошел ближе и присел на корточки возле его головы.
— Он умер? — спросил Лок.
— Почти, — ответил Дэнси.
— Сгнил, — сказал Тетельман, как будто это слово объясняло драматизм происходящего. В руках он держал большое грубо вырезанное распятие. Наверное, индейская поделка, подумал Лок. Распятый имел хитроватый прищур и был непристойно обнажен. Несмотря на гвозди и тернии, он улыбался. Дэнси взял Черрика за плечо, отчего потекла еще одна струйка крови, перевернул тело на спину и склонился над подрагивающим лицом. Губы умирающего едва заметно двигались.
— Что ты говоришь? — спросил Дэнси. Он еще ближе придвинулся к лицу Черрика, пытаясь понять его речь. Но вместо слов изо рта шла кровавая пена.
Подошел Лок. Мухи уже кружили над умирающим Черриком. Отстранив Дэнси, Лок наклонил свою бритую голову и взглянул в стекленеющие глаза:
— Ты слышишь меня?
Тело что-то промычало.
— Ты узнаешь меня?
Снова — мычание.
— Ты хочешь отдать мне свою часть земли?
На этот раз мычание было слабее, почти вздох.
— Здесь свидетели, — продолжал Лок. — Просто скажи «да». Они услышат тебя. Просто скажи «да».
Умирающий силился что-то сказать, его рот открылся чуть шире.
— Дэнси! — Лок обернулся. — Ты слышишь, что он говорит?
Дэнси побаивался Лока и не хотел влезать в его дела, но кивнул.
— Ты свидетель, Дэнси.
— Если нужно, — ответил англичанин.
Черрик почувствовал, что рыбья кость, которой он подавился в деревне, повернулась и добила его.
— Дэнси, он сказал «да»? — поинтересовался Тетельман.
Дэнси почти услышал, как рядом звонит погребальный колокол. Он не разобрал, что сказал умирающий, но какая, в конце концов, разница? Лок все равно приберет к рукам эту землю, так или иначе.
— Он сказал «да».
Лок встал и пошел пить кофе.
Дэнси попытался закрыть глаза умершему, но от малейшего прикосновения глазные впадины разверзлись и наполнились кровью.
Ближе к вечеру его похоронили. Хотя тело было спрятано от дневной жары в самом холодном углу склада среди всякого барахла, к тому времени, как его зашили в мешок и понесли хоронить, оно уже разлагалось. В ту же ночь Стампф пришел к Локу и предложил ему свою треть земли вдобавок к доле Черрика. Лок, всегда трезво смотревший на вещи, согласился.
План карательных мер окончательно разработали на другой день. Вечером того же дня, как Стампф и надеялся, прилетел грузовой самолет. Лок, уставший от презрительных взглядов Тетельмана, тоже решил слетать в Сантарем, чтобы с помощью алкоголя на несколько дней выбросить джунгли из головы, а потом вернуться с новыми силами. Он надеялся также пополнить необходимые запасы и, если удастся, нанять надежных водителя и охранника.
В самолете было шумно, тесно и неудобно, за все время перелета попутчики не перемолвились ни словом.
Стампф лишь глазел вниз на нетронутые дикие земли, над которыми они пролетали, хотя картина не менялась часами. Темно-зеленые полосы леса, прореженные сверканием воды, и порой языки дыма там, где выжигали лес, — вот, пожалуй, и все.
По прибытии в Сантарем они расстались, едва пожав друг другу руки. От этого каждый нерв в руке Стампфа болезненно съежился и на мягкой коже между большим и указательным пальцем открылась трещина.
Да, Сантарем — не Рио, думал Лок, направляясь в бар на южной окраине города. Туда часто наведывались ветераны Вьетнама, любители тамошнего своеобразного цирка. Это было одним из немногих удовольствий Лока: ему никогда не надоедало смотреть, как одна из местных женщин с застывшим, как студень, лицом отдается собаке или ослу — всего за несколько зеленых Женщины в Сантареме были отвратительны, как и пиво, но Лока не волновала внешность. Главное, чтобы тело находилось в рабочем состоянии и чтобы не подцепить заразы. Разыскав бар, он подсел к какому-то американцу, с которым весь вечер обменивался скабрезностями. Уже за полночь Локу это надоело, он прихватил бутылку виски и вышел на улицу — выплеснуть свое раздражение в чью-нибудь физиономию.
Немного косоглазая женщина уже почти согласилась на небольшой грешок с Локом (она решительно отказывалась, пока очередной стакан вина не убедил ее, что не в целомудрии счастье), когда в дверь негромко постучали.
— Суки, — выругался Лок.
— Si,— отозвалась женщина. — Зука. Зука.
Кажется, это было единственное слово из ее лексикона, которое напоминало английское. Не обращая на нее внимания, пьяный Лок сполз на край грязного матраса. В дверь снова постучали.
— Кто там?
— Сеньор Лок? — Голос из коридора принадлежал молодому человеку.
— Да! — Лок не мог отыскать брюк в складках простыни. — Да! Что тебе нужно?
— Mensagem, — сказал юноша. — Urgente. Urgente.
— Ты мне? — Он наконец нашел свои брюки и теперь надевал их.
Женщина совершенно спокойно наблюдала за происходящим, лежа в кровати и поигрывая пустой бутылкой. Застегнувшись, Лок проделал три шага — от кровати к двери. На пороге стоял мальчик, черные глаза и особенный блеск кожи свидетельствовали о его индейском происхождении. Он был одет в тенниску с логотипом кока-колы.
— Mensagem, сеньор Лок, — повторил он. — Do hospital.
Мальчик смотрел мимо Лок на женщину в кровати, осклабясь от уха до уха.
— Больница? — переспросил Лок.
— Sim. Hospital Sacrado Corana de Maria.
Это может быть только Стампф, подумал Лок. Кому еще он понадобится в таком богом и чертом забытом месте? Никому. Он взглянул на похотливого мальчишку.
— Vem comigo, — сказал мальчик, — ѵеm comigo. Urgente.
— Нет, — решил Лок. — Я остаюсь. Не сейчас Понимаешь меня? Потом, потом.
Мальчик пожал плечами.
— Та morrencio.
— Умирает?
— Sim. Та morrendo.
— Ладно, бог с ним. Понимаешь? Возвращайся и скажи ему, что я приду, когда освобожусь.
Мальчик опять пожал плечами.
— Е meu dinheiro? — спросил он, когда Лок уже закрывал дверь.
— Пошел к черту, — бросил Лок и захлопнул дверь.
Через два часа, после бездарного акта с безразличной особой, Лок открыл дверь и обнаружил, что мальчик в отместку нагадил на порог.
Больница Святого сердца Марии была плохо приспособлена для того, чтобы болеть. Лучше умирать в своей кровати в компании с собственным потом, чем попасть сюда, думал Лок, шагая по грязному коридору. Удушливый запах медикаментов не мог заглушить испарений страдающей человеческой плоти: ими были пропитаны стены, они жирной пленкой садились на лампы и пол Что стряслось со Стампфом, как он угодил сюда? Драка в баре? Не сошелся с сутенером в цене за женщину? Немец достаточно глуп, чтобы влипнуть во что-нибудь подобное.
— Сеньор Стампф? — спросил он у женщины в белом, проходившей по коридору. — Мне нужен сеньор Стампф.
Женщина покачала головой и указала дальше по коридору на мужчину очень усталого вида — тот остановился на мгновение, чтобы зажечь сигару. Лок подошел Мужчина стоял в клубах едкого дыма.
— Мне нужен сеньор Стампф, — сказал Лок.
Мужчина, усмехнувшись, посмотрел на него.
— Вы Лок?
— Да.
— Ага, — он затянулся. Дым был настолько едким, что мог бы вызвать рецидив у самого тяжелого пациента. — Я доктор Эдсон Коста, — представился мужчина, протягивая холодную руку. — Ваш друг ждал вас всю ночь.
— Что с ним?
— У него болит глаз, — сказал Эдсон Коста, совершенно безразличный к состоянию Стампфа. — И небольшие ссадины на руках и на лице. Но он не подпускает к себе никого. Он лечит себя сам.
— Но почему? — удивился Лок.
Доктор выглядел озадаченным.
— Он платит за стерильную палату. Платит хорошо. Поэтому я его туда и поместил Хотите его увидеть? Может, заберете его?
— Может быть, — ответил Лок без всякого энтузиазма.
— Его голова… — проговорил доктор. — У него галлюцинации.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он пошел широкими шагами, оставляя за собой шлейф дыма. Пройдя через главное здание и небольшой внутренний двор, они оказались возле палаты со стеклянным окошком в двери.
— Здесь, — доктор показал на дверь, — ваш друг. Скажите ему, — сказал он, как; будто дал прощальный залп, — чтобы заплатил, или пусть завтра уезжает.
Лок заглянул в стеклянное окошко: грязновато-белая комната была пустой — только кровать и небольшой стол, освещенный тем же зловещим светом, что пробивался в каждый угол этого заведения. Стампф не лежал в кровати, а сидел на корточках в углу. Его левый глаз был скрыт большим тампоном с бинтами, кое-как обмотанными вокруг головы.
Лок уже довольно долго смотрел на Стампфа, прежде чем тот почувствовал, что за ним наблюдают. Стампф медленно поднял голову. Его здоровый глаз, как бы компенсируя потерю другого, расширился вдвое. В нем жил страх, и этого страха хватило бы на оба глаза, на целую дюжину глаз.
Осторожно, словно кости его настолько хрупки, что он боится их переломить при малейшем движении, Стампф отделился от стены и подошел к двери. Он не открыл ее, а стал говорить с Локом через стеклянное окошко.
— Почему ты не пришел? — просил он.
— Я здесь.
— А раньше? — Лицо Стампфа покрывали кровоподтеки, будто его били. — Раньше.
— Я был занят, — ответил Лок. — Что с тобой стряслось?
— Это правда, Лок, — произнес немец. — Все правда.
— О чем ты?
— Тетельман мне рассказал. О тех словах Черрика. О том, что алы изгнанники. Это правда. Они хотят вышвырнуть нас.
— Мы сейчас не в джунглях, — отозвался Лок. — Здесь тебе нечего бояться.
— О, если бы так. — Глаз Стампфа расширился еще больше. — Если бы так. Я видел его.
— Кого?
— Старика. Из деревни. Он был здесь.
— Забавно.
— Он был здесь, черт тебя побери! — воскликнул Стампф. — Он стоял тут, на твоем месте, и смотрел на меня через стекло.
— Ты, видно, слишком много выпил.
— Это случилось с Черриком, и теперь это происходит со мной. Они уничтожают нашу жизнь…
Лок хмыкнул:
— У меня нет проблем.
— Они не дадут тебе ускользнуть, — продолжал Стампф. — Ни один из нас не ускользнет. Пока мы не заплатим сполна.
— Тебе придется освободить эту палату. — Локу надоела его болтовня. — Мне сказали, что к утру тебе придется убраться.
— Нет, — замотал головой Стампф. — Я не могу. Я не могу.
— Тебе нечего бояться.
— Пыль, — сказал немец. — Пыль в воздухе. Она меня поранит. Мне в глаз попала пылинка — всего лишь пылинка! — и с тех пор он кровоточит без остановки. Я даже не могу лечь, простыня колет меня гвоздями. Когда я хожу, кажется, что ступни вот-вот растрескаются. Ты должен мне помочь.
— Как? — спросил Лок.
— Заплати за меня. Заплати, чтобы я мог остаться здесь и дождаться специалиста из Сао-Луиса. А потом, Лок, возвращайся в деревню. Возвращайся и скажи им, что я не претендую на их землю. Что она уже не моя.
— Я вернусь туда, — проговорил Лок, — когда придет время.
— Ты должен сделать это быстро, — настаивал Стампф. — Скажи им, что я хочу жить.
Вдруг перевязанное бинтами лицо Стампфа исказилось и его взгляд устремился мимо Лока на что-то в глубине коридора. Его дрожащие от страха губы прошептали одно слово:
— Пожалуйста.
В недоумении Лок обернулся. Коридор был пуст, только жирные мотыльки кружили вокруг лампы.
— Там ничего нет, — сказал он, снова поворачиваясь к двери. На забранном проволочной сеткой окошке отчетливо виднелись отпечатки двух окровавленных ладоней.
— Он здесь. — Немец неподвижно глядел на окровавленное стекло.
Лок не спросил, кто именно. Он потрогал отпечатки рукой. Они, все еще влажные, были на этой стороне двери.
— Боже, — выдохнул он. Кто мог проскользнуть мимо него и оставить отпечатки, а затем так же незаметно исчезнуть, когда он обернулся лишь на миг? В такое трудно поверить. Лок вновь оглянулся на коридор. Там не было никого. Только лампа немного раскачивалась, будто задетая движением воздуха, и мотыльки шелестели крыльями. — Что происходит?
Стампф, потрясенный появлением отпечатков, легко коснулся пальцами стекла. Из его пальцев тотчас проступила кровь и поползла каплями по стеклу. Он не убирал пальцы, а смотрел на Лока полными отчаяния глазами.
— Видишь? — спросил он очень спокойно.
— Что ты выдумываешь? — Лок тоже понизил голос. — Это какой-то трюк.
— Нет.
— Ты не болен тем, чем болел Черрик. Ты не можешь этим болеть. Ты не притрагивался к ним. Мы с тобой заодно, черт побери. — Лок начал горячиться. — Черрик их тронул, а мы — нет.
Стампф смотрел на Лока почти с жалостью.
— Мы совершили ошибку, — ответил он мягко. Его пальцы, уже убранные со стекла, продолжали кровоточить; красные струйки текли по рукам. — Ты ничего не можешь сделать, Лок. У нас руки коротки. — Он поднял свои окровавленные пальцы, улыбаясь невольной игре слов: — Видишь?
Внезапное безнадежное спокойствие немца напугало Лока. Он взялся за дверную ручку и дернул ее. Дверь оказалась закрыта. Ключ был внутри — ведь Стампф за это заплатил.
— Убирайся, — проговорил Стампф. — Уходи прочь.
Улыбка исчезла с его лица. Лок навалился на дверь плечом.
— Я сказал, убирайся! — завизжал Стампф.
Он отпрянул от двери, когда Лок во второй раз ударил в нее. Затем, видя, что замок не выдерживает напора, Стампф принялся звать на помощь. Лок не обращал на него внимания, продолжая высаживать дверь. Раздался треск.
Где-то рядом Лок услышал женский голос, отзывающийся на призывы Стампфа. Ерунда, он доберется до немца раньше, чем подоспеет помощь, а потом с божьей помощью вышибет с его физиономии эту ублюдочную улыбку. Он колотил в дверь с нарастающей яростью. Еще и еще, и дверь поддалась. Стампф почувствовал, как в его стерильную палату вторглись извне первые клубы грязного воздуха В его временное убежище проникло лишь легкое дуновение, но оно принесло с собой микроскопический мусор внешнего мира Копоть, перхоть, вычесанная с тысяч голов, пух, песок, блестящие чешуйки с крыльев мотыльков — такие маленькие, что человеческий глаз едва различит их в луче солнечного света, безобидные почти для всех живых организмов. Но для Стампфа они были смертельны; за считанные секунды его тело превратилось в скопление мельчайших кровоточащих ранок.
Он завопил и бросился к двери, чтобы захлопнуть ее. Он чувствовал, что попал под град мельчайших лезвий, и каждое из них раздирало его тело. Пока он сдерживал вторжение Лока, кожа на его израненных руках разорвалась. Впрочем, Лока он все равно не мог остановить. Широко распахнув дверь, тот ввалился в комнату, каждым движением вызывая новые движения воздуха на погибель Стампфу. Он взял немца за запястье, и под его рукой кожа расползлась, как разрезанная ножом.
Позади него женщина испустила крик ужаса. Лок решил, что Стампф уже раскаялся в своем смехе, и отпустил его. Стампф весь покрылся ранами, появлявшимися на глазах; он попятился, как слепой, и упал за кровать. Воздух-убийца продолжал резать его, уже умирающего: дрожа в агонии, он поднимал вихри и водовороты, терзавшие его кожу.
Бледный как смерть, Лок отошел от тела и попятился в коридор. Там уже толпились любопытные; они расступились перед ним, напуганные его ростом и диким выражением лица. Пройдя по воняющему болезнями лабиринту, Лок пересек двор и вошел в главное здание. Мельком он увидел Эдсона Косту, спешившего ему навстречу, но не стал задерживаться для объяснений.
В вестибюле — несмотря на поздний час, заполненном всевозможными страдальцами, — его взгляд упал на мальчика, сидевшего на коленях у матери. Очевидно, у ребенка было что-то с животом: на его рубашке, не по росту большой, расплылось кровавое пятно, на лице блестели слезы. Его мать не взглянула на Лока, пока тот пробирался сквозь толпу. Но мальчик поднял голову, как будто знал, что Лок должен проходить мимо, и лицо его озарилось улыбкой.
В лавке Тетельмана не оказалось никого из знакомых Лока, и он сумел узнать от прислуги — большая часть которой была пьяна в стельку — только то, что хозяин на днях отправился в джунгли. Лок отловил одного относительно трезвого местного жителя и угрозами вынудил сопровождать его в деревню в качестве переводчика. Лок еще не придумал, как будет мириться с племенем. Но он знал точно, что должен доказать свою невиновность. В конце концов, скажет он, ведь это не он сделал тот роковой выстрел. Конечно, случилось недоразумение, но он не нанес вреда никому из людей. Ну как можно, если по совести, обвинить его в преступлении? Если они хотят покарать Лока, он готов их выслушать. Но разве возмездие уже не наступило? Ведь он видел так; много горя в эти дни. Он хочет искупить вину. Все, что потребует от него племя — в пределах разумного, — Лок примет. Только не смерть, как у тех двоих. Он даже отдаст землю.
Лок гнал машину жестоко, и его хмурый компаньон недовольно бурчал. Лок пропускал его ворчание мимо ушей: нет времени. Джип болтало и подбрасывало, двигатель жалобно завывал при каждом толчке, и по мере их шумного продвижения джунгли по обе стороны дороги взрывались воплями и взвизгами всех мастей. Страшное, голодное место, подумал Лок и впервые возненавидел его всем сердцем. Невозможно постичь происходящее здесь; самое большее, на что можно надеяться, это временное убежище — укрыться и подышать, пока тебя не выживет следующее поколение.
За полчаса до наступления темноты, измотанные дорогой, они наконец добрались до деревушки. Она совершенно не изменилась за прошедшие несколько дней, но обитатели покинули ее. Дверные проемы зияли пустотой; общинный огонь, который поддерживался круглые сутки, превратился в угли. Ничей взгляд не встретил Лока — ни ребенка, ни свиньи. Дойдя до середины деревни, он остановился, пытаясь понять, что же случилось. Однако это ему не удавалось. Он так устал, что уже ничего не боялся и, собрав остатки истощенных сил, крикнул в безмолвие:
— Где вы?!!
Два отливающих красным попугая взлетели с криком с дерева в дальнем конце деревни; через несколько мгновений из зарослей бальзы и джакаранды появилась фигура. Но это был не индеец, а Дэнси собственной персоной. Он немного потоптался на месте, затем узнал Лока и вышел, широко улыбаясь, навстречу. За ним, шелестя листвой, вышли остальные. Среди них был Тетельман, а также несколько норвежцев во главе с неким Бьернстрёмом, которого Лок как-то встречал в фактории. Над красным, как вареный рак, лицом норвежца нависала копна выбеленных солнцем волос.
— Бог мой, — воскликнул Тетельман, — что вы здесь делаете?
— Я мог бы спросить вас о том же, — ответил Лок раздраженно.
Бьернстрём жестом опустил ружья своих компаньонов и шагнул вперед с умиротворяющей улыбкой.
— Мистер Лок, — произнес он, протягивая руку в кожаной перчатке, — рад с вами познакомиться.
Лок с отвращением посмотрел на запачканную перчатку, и Бьернстрём, скорчив виноватую физиономию, убрал руку.
— Прошу нас простить, — сказал, он. — Мы работаем.
— Над чем же? — поинтересовался Лок, чувствуя, как желчь клокочет у него в горле.
— Индейцы, — отозвался Тетельман и сплюнул.
— Где племя? — спросил Лок.
Тетельман вновь подал голос:
— Бьернстрём заявляет свои права на эту территорию…
— Племя, — повторил Лок. — Где оно?
Норвежец поигрывал перчаткой.
— Вы выкупили у них землю или как? — спросил Лок.
— Не совсем, — ответил Бьернстрём Его английский был так же безупречен, как и профиль.
— Проводи его, — предложил Дэнси с каким-то воодушевлением. — Пусть сам посмотрит.
Бьернстрём кивнул.
— Почему бы и нет? — сказал он. — Только не притрагивайтесь ни к чему, мистер Лок, и прикажите своему спутнику оставаться на месте.
Дэнси первым пошел в глубь зарослей. Бьернстрём сопровождал Лока, когда они через деревню двигались к проходу, вырубленному в густой растительности. Лок едва передвигал ноги; с каждым шагом они слушались все меньше. Идти было трудно — масса раздавленных листьев и орхидей смешалась с пропитанной влагой землей.
На небольшом расчищенном участке ярдах в ста от деревни он увидел вырытую яму. Она была не очень глубокой и не очень большой. Смешанный запах извести и бензина перебивал все остальные. Тетельман, добравшийся до ямы первым, невольно отпрянул от ее края, Дэнси же был менее чувствительным: он зашел с дальнего конца и стал жестами предлагать Локу заглянуть в нее.
Тела уже начали разлагаться. Они лежали, сваленные в кучу, груди к ягодицам и ноги к головам, пурпурно-черной массой. Мухи во множестве кружили над ямой.
— Цивилизация, — прокомментировал Дэнси.
Лок стоял и смотрел Бьернстрём обогнул яму и присоединился к Дэнси.
— Здесь все? — спросил Лок.
Норвежец кивнул:
— Одним махом. — Слова он произносил убийственно правильно.
— Одеяла. — Тетельман назвал орудия убийства.
— Но так быстро… — пробормотал Лок.
— Это очень эффективное средство, — сказал Дэнси. — И почти невозможно что-либо доказать. Даже если кто и заинтересуется.
— Болезнь самая обычная, — заметил Бьернстрём. — Да? Как у деревьев.
Лок потряс головой; ему резало глаза.
— О вас хорошо отзываются, — сказал ему Бьернстрём. — Думаю, мы могли бы работать вместе.
Лок даже не пытался ответить. Другие норвежцы положили ружья и вернулись к работе — сваливали в яму оставшиеся тела из кучи, сложенной рядом. Среди трупов Лок разглядел ребенка, а также старика, которого как раз в этот момент тащили к яме. Когда его раскачивали над ямой, конечности болтались, будто лишенные суставов. Труп скатился немного боком и замер лицом вверх с поднятыми над головой руками — то ли повинуясь, то ли изгоняя чужаков. Это был тот самый «старший», с кем имел дело Черрик. Его ладони все еще оставались красными. На виске отчетливо виднелось входное отверстие от пули. Очевидно, болезни и несчастья не всегда эффективны.
Лок смотрел, как следующее тело сбросили в общую могилу, а за ним еще одно.
Бьернстрём, стоя на дальнем краю ямы, закуривал сигарету. Он поймал взгляд Лока.
— Вот так, — сказал он.
Из-за спины Лока подал голос Тетельман.
— Мы думали, ты уже не вернешься, — заметил он, видимо, пытаясь объяснить свой альянс с Бьернстрёмом.
— Стампф умер, — отозвался Лок.
— Ну что ж, нам больше достанется.
Тетельман подошел к нему и положил руку на плечо. Лок не ответил. Он смотрел вниз, на тела, уже засыпанные известью, и не обращал внимания на теплую струйку, стекавшую с того места, куда легла рука Тетельмана. Тот с отвращением отдернул руку: на рубашке Лока расплывалось кровавое пятно.
Назад: Жизнь Смерти (пер. с англ. В. Шитикова)
Дальше: Сумерки над башнями (пер. с англ. В. Шитикова)
