Воскресенье, 24 сентября
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
В одиннадцать десять мы выехали электричкой с Финляндского вокзала.
Лариса встретила в вагоне какую-то знакомую и, извинившись, сразу же пересела к ней.
Судя по ее безмятежной улыбке, посвящение в тайну вчера не состоялось. Я счел возможным осведомиться об этом у Гарика.
— Знаешь, я решил не портить своим женщинам уикэнд, — смущаясь, признался он. — Сегодня вечером расскажу. Никаких проблем, Дима! Все вдет по нашему плану.
Я передал ему пачку заполненных накануне договоров на рекламное обслуживание.
— Завтра с утра надо все это запускать. Хорошо бы управиться до вечера.
— Все будет о’кей!
За окнами долго тянулись городские задворки, новостройки, вот промелькнул залив и начались дачные места.
Знакомая Ларисы сошла в Лахте, и она присоединилась к нам.
— Гарик говорил, вы получили переводы?
— Да, представьте, они были в восторге!
Что-то неуловимо изменилось в ней после нашей последней встречи. В парке, а еще раньше — дома она выглядела усталой и грустной. Но вот сияют глаза, на лице играет румянец, весь облик излучает одухотворенность. Великое дело — снова почувствовать себя полезной.
— Вам обязательно нужно выкроить часок и сходить в Дальние Дубки, — посоветовала она своим певучим голосом, обращаясь к мужу.
— Дальние Дубки? — переспросил я.
(Название сразу же напомнило мне другой «Дубок» — петергофский, у которого за мной шпионил Петро. Не случится ли чего непредсказуемого и на сей раз?)
— Сейчас я вам расскажу, — с видимым удовольствием начала она. — Считается, что Дальние Дубки — самая северная в мире дубовая роща. Петр Первый был так очарован ею, что еще в тысяча семьсот четырнадцатом году повелел основать здесь новую царскую резиденцию с парком и фонтанами, которая по своему великолепию не уступала бы петергофской и располагалась как раз напротив нее — на северном берегу залива. Вскоре закипела работа. Сооружались сразу два дворца — каменный и деревянный, пруды и каналы, фонтаны и ирригационные системы, павильоны и мостики. Появился фруктовый сад. Рядом с дворцами поднялись две каменные вышки. С них Петр наблюдал за перемещением шведских кораблей во время Северной войны. Парк опоясывал высокий вал для защиты от возможного нападения неприятеля… — Лариса горько вздохнула. — Но Дубкам повезло меньше, чем их знаменитым ровесникам — Петергофу и Ораниенбауму. После смерти Петра дворцы пришли в упадок, все ценное из них вывезли, а в конце восемнадцатого века их и вовсе разобрали. Лишенный ухода, погиб фруктовый сад, а довершили дело частые наводнения. Сохранилась лишь сама дубовая роща, отдельные фрагменты защитного вала, мостики да система каналов. Кстати, среди кряжистых великанов рощи немало пятисотлетних… Представляете, сколько они повидали на своем веку?!
— Лариса, я уверен, что во всей округе нет ни одной достопримечательности, чью историю вы не знали бы досконально, — почтительно заметил я.
— Когда мне нужны сведения по истории города, — просиял Гарик, — я не роюсь в справочниках, а бегу за консультацией к Ларочке. Правда, дорогая? — И он с нежностью посмотрел на жену.
Она тихо улыбнулась.
— Кстати, парк находится неподалеку от вокзала. И правда, Гарик, почему бы вам с Димой немного не прогуляться? А я тем временем помогу накрыть на стол.
— Идея! — загорелся Касаев. — Незачем откладывать на потом. Заодно аппетит нагуляем. Ибо, как утверждает народная мудрость, всяка прогулка к хлебу добра.
Вот и Сестрорецк.
От крохотного вокзальчика наши пути разошлись. Лариса направилась на дачу, а Гарик повел меня в любимую рощу Петра Первого.
По дороге я завел весьма важный разговор.
— Гарик, я много думал о твоем вчерашнем рассказе… Похоже, этот Прошев — неугомонный тип.
— Еще бы! — кивнул он. — Кир от своего не отступит.
Я тяжко вздохнул.
— Что тебя гнетет? — встревожился Гарик.
— Скорее всего, он приделал тебе хвост. Едва ты передашь мне на вокзале кассету, они заметят это. А дальше — сам понимаешь…
Гарик долго молчал.
Ну? Клюнет — не клюнет?
— Да, Димка, ты прав. Об этом-то я и не подумал. — Он хлопнул себя по лбу.
— Вот что еще, — проникновенно продолжал я. — Возможно, я и перестраховываюсь, но… На месте твоего Кира я подкупил бы кого-нибудь из тех, кто рядом с тобой и кому ты доверяешь. Будь осторожен, Гарик!
— Ты полагаешь… — Он едва не задохнулся.
— Ничего… — Я помотал головой. — Но люди, к сожалению, падки на деньги. Вспомни, не случалось ли в последнее время, после твоего звонка Киру, какой-нибудь странности?
Он искоса глянул на меня, но промолчал.
Неужели он так доверчив? Неужели я не заронил в его душу зернышко сомнения?
Через четверть часа мы были на месте.
Вопреки моим опасениям, прогулка прошла без неприятных сюрпризов.
Полюбовавшись морщинистыми, в три обхвата, дубами с фантастическим изломом ветвей, напоминавших сторуких стражей вечности, мы осмотрели остатки вала, оказавшегося земляным, подышали свежим воздухом с залива (хотя и заросшего водорослями), посетовали на потомков, нарушивших царственную волю, после чего направились к цели нашей поездки.
Дача находилась неподалеку от парка. Здесь тянулись и пересекались тихие зеленые проулки, застроенные большей частью аккуратными деревянными домиками в два этажа.
Гарик показал на видавшую виды калитку, когда-то выкрашенную зеленой краской.
— А вот и палаццо Нины Степановны… Удивительная женщина! Уже за восемьдесят, а энергии — на десятерых. Куда нам до нее! Но хорошим людям почему-то не везет. Похоронила всех своих родных и осталась одна. Но не сдается! С ней можно идти в разведку…
В глубине двора стоял довольно просторный особнячок, напоминающий веселую игрушку, — с верандой, мансардой, лесенкой, башенкой и флюгером. Напротив крыльца с резными столбиками, под развесистой яблоней, усыпанной налитыми шарами, был вкопан в землю длинный деревянный стол, накрытый скатертью в крупную черно-синюю клетку.
Едва мы толкнули калитку, у входа звякнул колокольчик. На крыльцо вышла Лариса с большим блюдом салата. Следом появились две старухи.
Одна была дородной, но с величественной осанкой, с задумчивыми темными глазами и все еще тонкими чертами лица, сохранившего артистизм и, пожалуй, аристократизм натуры. Ее выходное аквамариновое платье украшала со вкусом подобранная брошь, в мочках ушей покачивались золотые серьги, на пальцах поблескивали кольца — старинные, весьма дорогие.
Тут и гадать не приходилось: Зинаида Германовна, мать Ларисы.
Вторая была невысокой и сухонькой, но чрезвычайно подвижной, с серыми глазами насмешницы, излучавшими ясный ум. Поверх простенького, в горошек, платья был повязан фартук. Она нещадно дымила беломориной.
Касаев почтительно приблизился к гранд-дамам и галантно поцеловал руку — сначала хозяйке, затем теще. После чего представил меня, охарактеризовав самыми превосходными степенями.
— Очень приятно познакомиться с новым другом семьи, — милостливо изрекла Зинаида Германовна, таким же певучим, как и у дочери, голосом. — Как вам понравились Дубки?
— У нашего великого предка, несмотря на все его недостатки, был отменный вкус…
— Подожди, Зина, — вмешалась хозяйка. — Соловья баснями не кормят. Мужики с дороги, пусть сначала заморят червячка.
— У нас уже все готово, — известила Лариса. — Сейчас закипит вода, брошу пельмени, и можно садиться.
— Какая помощь нужна? — осведомился Гарик. — Ножи наточить, стулья принести?
— Эх, Гарик! — вздохнула Нина Степановна. — Стулья… Было времечко, едва умещались за этим столом. Помнишь? Табуретки у соседей занимали.
— А как пели! — полузакрыла глаза Зинаида Германовна. — Сейчас так не умеют.
— Это вы напрасно, мама, — возразил Гарик. — Концерт мы сегодня обязательно закатим. Чертям станет тошно! Вот и Дима подпоет.
— Солист из меня неважный, но в хоре могу.
— Ладно! — Нина Степановна решительно взяла бразды правления в свои сильные руки. — Хватит о грустном! Не то молодые люди подумают, что мы с тобой, Зина, две старые клячи, что вовсе не так. Лара, выноси посуду! А вам, мужики, десять минут на умывание и перекур! Гарик, покажи нашему гостю где и что. Ну, не стой как истукан! — И, выпустив целую тучу дыма, она исчезла за дверью.
— Айда, Димка! — кивнул мне Гарик.
Мы двинулись по тропинке, огибающей дом.
С тыльной стороны, скрытые верандой, жались друг к дружке несколько сарайчиков, под навесом высилась поленница дров, далее, в глубине огорода, накренилось к забору прозаическое дощатое сооружение.
Мельком обернувшись, Гарик ухватил меня за локоть и буквально втолкнул в средний сарайчик, в полумраке которого я различил садово-хозяйственный инвентарь.
— Ты чего?
— Погоди… — Улыбка сползла с его лица, уступив место некой торжественности.
Порывшись в пыльном деревянном ящике, он выудил оттуда клещи и, пройдя в левый от меня угол, выдернул несколько гвоздей, освободив лист фанеры, которыми сарай был обшит изнутри. Просунув в образовавшуюся щель руку, он извлек небольшой пакет, замотанный в полиэтиленовую пленку, и начал ее разворачивать.
Мгновенно я все понял.
Внутри находилась круглая пластмассовая коробочка, в свою очередь заключавшая в себе другую, меньшую. Этакая матрешка.
— Та самая кассета, — веско произнес Касаев, взвешивая коробочку на ладони. — Место, как видишь, надежное, а двойная тара на всякий случай — от сырости. Думаю, ищейкам Прошева сюда не добраться. — И он пристально посмотрел мне в глаза.
И снова мне потребовались усилия, чтобы не дрогнуть под его взглядом.
Так вот где он устроил тайник! Мой прокол! Грубый ляп! А ведь мог бы догадаться заранее. Но что-то помешало, хотя информация к размышлению была. Быть может, анекдоты и поговорки про тещу, начисто отрицающие взаимную доверительность. Впрочем, дело-то не в теще…
— Нина Степановна — единственный человек, который знает все, — тихо продолжал между тем Гарик. — Мы условились, что в случае осложнений она передаст эту вещицу по назначению. Но, знаешь, не очень-то благородно вмешивать в опасное дело женщину, поэтому я рад, что появилась возможность снять с ее плеч этот груз. Ты согласен?
— Гарик, зачем повторяться? Я дал слово и сдержу его.
— Береги ее как зеницу ока, Димка. Кто знает, может быть, теперь от тебя зависит будущее нашего отечества, — проговорил он с некоторой напыщенностью. — А я свою миссию исполнил. Единственное, что мне остается, это заручиться поддержкой семьи. Но это уже мои проблемы. Держи! — И он вложил коробочку в мою правую ладонь.
Итак, кассета у меня. Задание КЭПа в основном выполнено.
Но вот какая странность…
В последние часы меня начало одолевать навязчивое предчувствие, что пленка так и не попадет по назначению. То ли Гарик все-таки заподозрит меня, то ли произойдет одна из тех нелепых случайностей, которыми так богата жизнь…
Тем не менее кассета здесь, на моей ладони, а теперь и в кармане. Я ощущаю ее мышцами бедра, всей нервной системой, каждой клеточкой… Конечно же, я буду хранить ее как зеницу ока. Даже во время сна буду держать под мышкой…
Но откуда эта неотвязная мысль о роковой неудаче? Никогда такого со мной не было…
— Зинаида Германовна тоже посвящена? — спросил я, пытаясь сладить с наваждением.
— Нет, — покачал он головой. — Только Нина Степановна.
— А от нее информация не могла утечь?
— Что ты! — Гарик даже рассмеялся. — Это же не человек. Кремень! Партизанка! Из нее клещами не вытянешь. Нет, Степановне я верю больше, чем себе.
— Тогда вини во всем свою порядочность. Если бы ты не позвонил Прошеву, никто бы сейчас за тобой не охотился. То есть за кассетой.
— Но я же не мог! — Он в отчаянии сцепил пальцы. — Я был обязан дать ему шанс… — Он хотел добавить еще что-то, но вдруг осекся и умолк. — Погоди-ка, Дима… Есть еще один человек… Ну да, Пименов. Однажды мы крепко поддавали, и я разоткровенничался. А через пару дней он вдруг начал спрашивать о пленке. — Лицо Касаева исказилось болезненной гримасой. — Димка, неужели это возможно? Ведь мы дружим столько лет, он бывает в нашем доме… Нет, не могу поверить!
— Позволь тебе сказать, Гарик, что ты слишком хорошо думаешь о людях.
— А как же иначе, Димка? Если в каждом видеть подлеца или предателя, то разве это жизнь?
В нагрудном кармане моей рубашки лежал сложенный вчетверо листок, который нынешней ночью я экспроприировал из комнатенки Пименова, после того как он окончательно вырубился. Ну да, один из тех листков, что он прятал в «фотолаборатории». Именно тот, где Пименов шпарит, как его друга тормознули на станции метро, и вообще, какая это порочная личность.
Меня так и подмывало сунуть эту цидулку Касаеву в нос и заорать: «Да как же иначе!» Надеюсь, почерк он узнал бы сразу же. Но я удержался от ненужного порыва.
— Гарик, зачем громкие слова. Ты взрослый человек. Смотри фактам в лицо. Пименов мог вывести на Нину Степановну?
Он поежился, будто внезапно попал на сильный мороз.
— В принципе, конечно… Никола бывал здесь и знает, как я уважаю… — Тут же на его лице появилась улыбка — грустная, смущенная и радостная: — А какое это теперь имеет значение? Пленка-то у тебя!
— Узнав, что я был здесь, он может известить тех самых охотничков, если и вправду связан с ними. А они ребята решительные, ты сам убедился.
— Димка, ты меня убиваешь! Что же делать?!
— Ничего, Гарик. Просто будь с ним менее откровенен. Хотя бы до моего отъезда. А уж я не выпущу эту пленку из рук, пока не передам, кому следует.
Странные намеки со стороны доверенного агента КЭПа, не правда ли? Но я не мог уехать из Питера, не сделав хоть что-то для Гарика. Он был единственный из моих объектов, кто не вызывал брезгливости. К сожалению, я могу немногое, Гарик, но, по крайней мере, выведи на чистую воду этого пройдоху, заложившего тебя со всеми потрохами.
— Кстати, копии ты спрятал так же надежно?
— Нет никаких копий, Димка, — простодушно ответил он.
— Как — нет?! — искренне изумился я.
— Понимаешь, с этим диктофоном у меня какие-то напряженные отношения. Я просто боялся, что при дублировании нечаянно сотру запись. Такое со мной уже случалось. Ну а просить кого-нибудь другого не рискнул.
— Значит, эта пленка — единственное, чем ты располагаешь?
— Практически да. Правда, я отстучал эту историю на машинке. Она у меня дома, в ящике стола. Но без пленки, как сам понимаешь, все это бездоказательно.
— Мужчины-ы! — раздался призывный клич Нины Степановны. — Куда пропали-и? За стол!
Наш торжественный обед затянулся до позднего вечера.
Пельмени получились превосходные, фаршированная рыба — выше всяких похвал, вдобавок нас ожидала огромная сковорода тушенных с картошкой подберезовиков и волшебная квашеная капуста.
После второго тоста Гарик повеселел и взял на себя функции тамады.
Из застольной беседы я узнал, в частности, что Зинаида Германовна проводит в Сестрорецке каждый сезон на правах гостьи, что они с Ниной Степановной — давние приятельницы, очень давние, еще с блокады. В свою очередь, Нина Степановна частенько навещает семью Касаевых в Питере.
В промежутках между тостами мы исполнили хором целый репертуар — от «Что стоишь качаясь, тонкая рябина…» до «Дня Победы». Думаю, нас было слышно не только в Дальних Дубках, но и в Петергофе.
Все это время я не переставал думать о том, что КЭП увяз-таки крепко. Пленка пленкой, но при желании можно раскрутить и ту давнюю историю о битве сковороды с булавой, о предательском бегстве. Наверное, несложно будет разыскать Тамару, милицейского полковника, других свидетелей…
КЭП понимает это. Вот почему ему мало только пленки. Ему важно растоптать Гарика, облить его грязью.
Незаметно наступил вечер.
Нина Степановна вызвалась проводить нас до платформы.
Пока все суетились, я снял часы и сунул их на полочку рукомойника, заслонив мыльницей, чтобы никто случайно не заприметил. Есть повод нагрянуть сюда завтра!
Тайник, присмотренный в пименовском свинарнике, мне не очень понравился. Как и сам Пименов. Сараюшка Нины Степановны куда надежнее. Как говорится, самое темное место — под светильником.
Но сначала нужно изготовить копию. С Альбертом Петровичем мы, правда, договорились на завтра. Но если я застану его на месте нынче вечером, отчего бы не ускорить процесс? За щедрую плату. Завтра и без того будет много хлопот.
Расставшись на вокзале с Касаевым, я направился к ближайшему таксофону.
Альберт Петрович отозвался на мой звонок сразу же, выразив готовность приступить к работе «сей момент».
Альберт Петрович с его потрясающим басом оказался энергичным старичком-боровичком с торчащими во все стороны белоснежными волосенками, делавшими его похожим в моем представлении на короля Лира. Через две минуты я узнал, что ему семьдесят два года, жена умерла в позапозапрошлом году, дети и внуки — славненькие засранцы — живут отдельно, но часто навещают, переворачивая все вверх дном, что он владеет технологией, как в молодости собственной эрекцией, и, несмотря на общительность характера, умеет держать язык за зубами.
Я ответил, что последнее из названных качеств считаю особенно ценным, достойным всяческого поощрения.
Он меня отлично понял.
Жил Альберт Петрович в отдельной трехкомнатной квартире со свирепым бульдогом и грациозной кошечкой, которая, кажется, держала своего извечного врага на коротком поводке.
В одной из комнат была оборудована кинолаборатория, битком набитая современной аппаратурой — солидная, внушающая доверие, не чета жалкой будке Пименова.
Я сказал хозяину, что для начала хочу прослушать кассету. Немедленно и наедине. За отдельную плату.
Он не возражал. Тут же зарядил диктофон и вышел.
Я включил звук.
Беседа двух старинных приятелей…
Да-а… Знать бы КЭПу о журналистских привычках Касаева! Придержал бы свой язык…
А ведь у КЭПа и врагов хватает. Спокойной жизни у него нет — все время кто-нибудь роет поблизости.
Например, NN — великий мастер по части «опускания» своих противников. Он умеет устраивать скандалы, эхо которых не затихает месяцами, из ничтожного пустяка, даже из воздуха, виртуозно выбрав подходящий момент. А уж такое…
Да, с КЭПа причитается. Но боюсь, мне не дождаться искренней благодарности.
«Признавайся по-честному, Димыч, слушал? — И рентгеновский взгляд, помноженный на сверхъестественное чутье. — Значит, не удержался?»
Тяжкую ношу взвалил я на свои плечи! Надо до тонкостей продумать каждый жест…
Затем мои мысли внезапно переключились на Гарика. Эх, старина… Знать бы тебе, какой капкан защелкнется завтра за твоей спиной!
Итак, завтра, в первой половине дня, он оформит договоры на рекламу с двумя десятками газет. Вечером я передам ему копии платежек, якобы полученных мною по факсу (они давно уже ждут своего часа в «дипломате»).
Вообще-то газеты предпочитают публиковать крупную рекламу после того, как деньги за нее поступили в кассу. Но нередко и копии платежки достаточно, особенно если на горизонте появляется перспективный клиент. Но главный козырь — ручательство Касаева. Его порядочность общеизвестна, ему доверяют. Тем более что он сошлется на шесть миллионов, внесенных в бухгалтерию «Невской радуги».
Поэтому в течение последующей недели если не все двадцать, то уж наверняка не менее пятнадцати солидных газет опубликуют на своих страницах рекламу, которая никогда не будет оплачена.
Недельки через две-три в редакциях начнется легкая паника.
Кто-нибудь позвонит в Читу по указанным в рекламном тексте телефонам. Ребята, куда, мол, пропали ваши денежки?
Сибиряки страшно удивятся. Продукция наша, но давать рекламу в Петербурге и не помышляли. У нас свой рынок. Тут какая-то ошибка.
Начнутся разборки.
«Кто притащил эту липовую рекламу? Касаев? А подать сюда Касаева!»
Он, разумеется, сошлется на меня.
Опять пойдут звонки.
«Дмитрий Черных? — снова удивятся за семь тысяч километров от Северной Пальмиры. — Нет у нас такого сотрудника. И не было никогда».
Одних телефонных разговоров набежит на кругленькую сумму.
А после в одну из редакций придет «телега», в которой анонимный доброжелатель сообщит, что Касаев, запутавшись в долгах, согласился за пятнадцать миллионов сыграть этот трюк с рекламой, а после прикинуться простачком — я не я, и лошадь не моя. Денежки он уже получил, сибирская фирма свою рекламу сделала, все шито-крыто… Преступный сговор! Вот какой хитрец ваш Касаев, а пишет о высоких материях.
Постыдился бы! Гнать таких поганой метлой из журналистики!
И этой «телеге» поверят, потому как иного разумного толкования случившегося попросту нет.
Гарик, конечно, будет сражаться как лев.
Не исключено, что, заняв, где только можно, он полетит в Читу, но ничего хорошего из этой поездки не получится.
Можно будет еще подбросить дровишек в костер.
Он по уши окажется в дерьме, из которого ему уже не выбраться. Зная его натуру, не сомневаюсь, что на каком-то этапе он запьет по-черному. И будет ему уже не до КЭПа. Да и кто поверит корыстолюбивому лжецу?
Догадается ли он связать воедино два события? Возможно. Но это ничего не изменит.
А если судьбе будет угодно снова свести нас, я поведаю Гарику душераздирающую историю о том, как меня подставили, вышвырнули из фирмы и замели все следы. Скорее всего, через Кира — за ту самую кассету, которую украли у меня в поезде. Этот Прошев отомстил даже мне. Я потерял работу, перспективу, уважение друзей. Меня подозревают в махинациях с той самой рекламой. Но, клянусь, я сам оказался жертвой…
Касаев поверит мне, и мы поплачемся друг дружке в жилетку. Гарик даже извинится за то, что по его вине со мной приключилось столько несчастий. Если только не сопьется окончательно к тому времени.
Таков общий сценарий. Идея принадлежит Старику, а детали мои. Нормальная разработка, а? Черти бы меня побрали… Ну почему Касаев не оказался обыкновенным подонком? Нельзя же быть так безоглядно доверчивым, коли уж затеваешь крупную игру с серьезными людьми!
В гостиницу я вернулся поздно. С двумя кассетами. Выпил рюмку коньяка и долго стоял у окна, выкурив, должно быть, полпачки. Затем снял трубку и набрал московский номер.
— Привет! — отозвался Старик. — Какие новости? — На сей раз голос звучал радушно, даже ласково, не то что вчера.
— Товар у меня. Выезжаю завтра.
— Смотри не потеряй по дороге.
— Когда такое было?
— Ладно-ладно. Мой долг — предупредить. На вокзале встретим.
— Хорошо. Где шеф? Я хотел бы с ним поговорить.
— Тебе повезло, — фыркнул Старик. — Он здесь. Заходил за бумагами для завтрашнего выступления. Погоди, я его предупрежу.
— Димыч? — раздалось в трубке через полминуты. — Рад тебя слышать. — Судя по интонации, КЭП пребывал в прекрасном расположении духа. Старик сообщил ему, конечно, о моем успехе.
— Полный порядок, — тем не менее ответил я.
— Так-так… Молодец! Так что там, говоришь?
— Диктофонная пленка.
— Ну и как?
— Что — как?
— Послушал ее, а, Димыч? Одним ухом? Признавайся, плутишка. — КЭП шутил, но я-то знал, что стоит за этой шуткой.
— Мне без интереса. Инструкцию я помню.
— А копии?
— Копий нет.
— Совсем?
— Совсем.
— Это точно?
— Абсолютно.
— Какие-нибудь бумаги, записи?
— Ничего.
— Замечательно… Ну, спасибо, Димыч, за добрую весть. Требуй царской награды.
— Прямо сейчас?
— Почему бы и нет? — рассмеялся он. — Только давай быстрее, меня ждут.
И я решился.
— Шеф, давайте отменим последнюю часть акции. Он уже не опасен.
Еще до ответа я почувствовал глухое раздражение КЭПа.
— Что-то не узнаю тебя, Димыч. С чего вдруг такая жалостливость? Стареешь, что ли?
— Просто не вижу смысла…
— Нет! — резко перебил он. Ты его не раскусил. Акцию надо обязательно довести до конца. Действуй жестко. Ты меня понял?
— Понял.
— Неудачная просьба, Димыч. Советую переиграть. Но — дома. Ладно, мне пора.
— Счастливой рыбалки…
Но он уже бросил трубку.
Что ж, дружище Касаев… Я попытался тебя отмазать. Не вышло. Значит, не судьба. Извини…
Что-то еще осталось в осадке после разговора с КЭПом. Нечто подобное тому, что я испытал, обнаружив в комнате Пименова черновики досье.
На душе было гнусно, как на разбитой улице в слякотный день. Напиться, что ли?
