Книга: Ловчий
Назад: Среда, 20 сентября ДЕНЬ ВТОРОЙ
Дальше: Пятница, 22 сентября ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Четверг, 21 сентября
ДЕНЬ ТРЕТИЙ

На платформе «Сосновая Поляна» я появился несколько ранее обусловленного срока. Касаевых еще не было, и я ходил взад-вперед по бетону, терзаясь запоздалым раскаянием.
Знал же, знал, что нельзя расслабляться, и вот результат: башка трещит, глаза слипаются, а денек предстоит серьезный. Сегодня я должен вплотную подвести Гарика к краю волчьей ямы, из которой уже торчат острые колья. Кроме того, надо завершить подготовку к завтрашней акции. Вроде бы все идет нормально, несмотря даже на мой ночной загул, и все же смутное чувство тревоги то и дело давало о себе знать.
Какой-то пузатый мужик в клетчатой рубахе поднялся на платформу, скользнув по мне понимающим взглядом. Неужели у меня и вправду вид человека, страдающего похмельным синдромом? Я нацепил на нос солнцезащитные очки, а на зуб бросил еще две мятные таблетки. Ничего. Скоро пройдет. Просто надо вздремнуть днем пару часиков. Неистощимая в своих фантазиях Алевтина выжала из меня все соки.
На дорожке, ведущей от автобусной остановки, показалась чета Касаевых.
Ларочка выглядела радостной и окрыленной, Гарик же явно клевал носом, хотя и называл себя вчера «жаворонком». Должно быть, и ранним пташкам не следует перебирать по вечерам.
Только сейчас я разглядел, что Гарик, оказывается, несколько ниже ростом своей супруги.
Вообще-то с Ларисой ему повезло. Она принадлежала к редкостному типу жены-помощницы, которая посвящает жизнь своему суженому, обеспечивая ему надежный тыл. Такие жены были у многих знаменитостей — писателей, художников, актеров.
И все же в этой паре что-то соединилось не так. Несмотря на известность, Гарик не достиг своего пика. При его способностях он был вправе рассчитывать на большее. Похоже, это понимали и он, и она. А что может быть хуже для творческой личности, чем осознание неполной реализации возможностей?
Супруги поднялись по ступенькам.
Едва отзвучал обычный при ранней встрече обмен любезностями, как к платформе мягко подкатила электричка. В вагоне было свободно, и мы удобно расположились возле окон.
Видя, что Гарик тут же задремал, я счел за благо последовать его примеру. Иногда даже пятиминутный сон восстанавливает силы. Частично.
Но стоило мне прикрыть глаза, как напротив себя я увидел КЭПа, сидящего в кожаном кресле.
Он выглядел, как всегда, элегантным и улыбчивым, но по едва уловимым приметам я понял, что его снедает нестихающее внутреннее беспокойство.
— Слушай меня внимательно, Димыч, — сказал он, будто переступая через что-то в себе.
(КЭП даже в кругу сподвижников величал меня «Димычем», подчеркивая свое уважение.)
— Уже, — кивнул я.
— В Питере есть газетный пачкун по фамилии Касаев… — с наигранным равнодушием начал он. — Недавно я узнал, что он копает под меня, собирает все сплетни и слухи, всякую грязь… Я хочу, чтобы ты сделал три вещи, Димыч. Во-первых, узнай, где он прячет это паскудное досье. Во-вторых, существуют ли копии? Если да, то опять же — где и у кого. А в-третьих… — Он вскочил и нервно зашагал по кабинету. С него слетел всякий лоск.
Затем он резко остановился передо мной.
— Димыч, растопчи этого кретина! Размажь его по стенке! Смешай с дерьмом! Сделай так, чтобы никто не принял на веру больше ни единого его слова! — Я впервые видел выдержанного и ироничного КЭПа в таком смятении. Не в гневе, а именно в смятении. — Не стесняйся в расходах! — продолжал выкрикивать он. — Бери сколько нужно! Ну?! Ты же умеешь! Сослужи мне верную службу еще раз, и ты не пожалеешь!
— Все сделаю в лучшем виде, — пообещал я. — Однако же, КЭП, мне необходима информация. Чем конкретно он располагает?
Он подошел ко мне вплотную, так что я видел поры кожи на его ухоженном моложавом лице.
— Диктофонная пленка. Что еще — я не знаю, понимаешь? Да и знать не желаю!
Я прекрасно его понял. Как факир, с закрытыми глазами, я должен извлечь нечто из «черного ящика» и передать ему. А он сам похоронит эту тайну.
— Завтра ты выезжаешь в Питер. Номер в гостинице забронирован. Деньги возьми у Старика. Срок тебе — неделя. Там у меня есть надежный и влиятельный человек, некто Василий Капитонович. Я попросил его собрать досье на Касаева по своим каналам. Это уже сделано. Документы получишь на вокзале. Возникнут проблемы — смело обращайся к Василию Капитоновичу за содействием. От моего имени. Он предупрежден. Вот тебе его координаты. Но учти, — КЭП сдвинул брови, — о сути твоего задания он даже догадываться не должен. Знают только трое: ты, я и Старик. Кстати, посоветуйся со Стариком перед отъездом.
— Хорошо, КЭП. Через неделю у вас будет заботой меньше.
— Смотри же, Димыч! — Это была и просьба, и приказ, и поощрение, и угроза.
А затем я увидел то, чего в действительности не было. Глаза КЭПа налились рубиновым светом.
— Выбрось это из головы, — прошипел он. — Делай только то, что приказано, если тебе дорога жизнь.
— КЭП, не понимаю вас…
— Я вижу тебя насквозь, — продолжал он. — Ты — хитрый лис, с которого я когда-нибудь сдеру шкуру… — Он потянул меня за рукав и добавил совсем уж непонятно: — Выходим!
— Не понимаю вас, — вяло сопротивлялся я, но КЭП уже исчез.
Голос, однако, остался, правда, другой — ласковый, женский:
— Выходим…
Невероятным усилием воли я вырвался из тумана и увидел Ларису, которая повторила с понимающей улыбкой:
— Извините, Дима, но нам пора выходить. Старый Петергоф!
Рядом яростно тер глаза Касаев.
* * *
В этот ранний еще час в аллеях нижнего парка было малолюдно. Погода выдалась прекрасная, на небе не виднелось ни тучки, озон литрами струился в легкие. Наша экскурсия могла бы стать весьма приятной. Если бы не вчерашние возлияния. Но дело есть дело.
Когда, осмотрев шахматную гору, мы двинулись к римским фонтанам, я улучил момент и шепнул Касаеву:
— Вчера ночью говорил с директором. Есть важные новости. Надо бы уединиться на пять минут. Или обсудим при Ларисе Борисовне?
Он слегка покраснел, но ответил без задержки, еще тише:
— Давай перекурим на скамейке.
Затем громко:
— Ларочка, мы с Димой курнем для бодрости. Про римские фонтаны я расскажу ему сам, а ты, дорогая, Иди не спеша к Монплезиру, мы тебя мигом догоним.
Мы устроились на свободной скамейке в виду тех самых римских фонтанов, и я приступил к очередному пункту своего плана.
— Шеф сообщил, что акция по внедрению на северо-западный рынок форсируется. Через десять дней он сам прилетает в Питер. Состоятся встречи, которые я должен подготовить. Но это уже моя морока. А вот продвижение рекламы надо ускорить. Она должна обязательно появиться в газетах к моменту приезда шефа. Это непременное условие. Кстати, рекламные расходы увеличены наполовину. Сто пятьдесят лимонов! И это только начало. Слово за тобой, Гарик. Потому что действовать нужно начиная с сегодняшнего дня.
На его выпуклом лбу запульсировала синяя жилка, под смуглой кожей резче обозначились скулы.
«Дурачина! — хотелось закричать мне. — Опомнись! Ты же сам писал, что сыр бывает бесплатным только в мышеловке. Или ты тоже считаешь, что на халтурку уксус слаще сахара?!»
Он задумчиво посмотрел в глубь аллеи, по которой удалялась от нас Лариса, и, будто зарядившись от нее уверенностью, кивнул мне:
— Я обещал помочь, Дима, и помогу. Однако не вполне ясно, в чем именно заключаются мои функции. Конкретизируй.
— Все элементарно до одури, — фыркнул я. — Есть сто пятьдесят лимонов. Их надо раскидать по ведущим питерским газетам. Каким именно? Тут я полностью полагаюсь на тебя. Далее — узнать расценки, отредактировать тексты, а главное — договориться с каждой редакцией о сроках публикации. Реклама должна выйти везде одновременно. Ну, с интервалом от силы один-два дня. Договора мы оформим вместе. Вопросы оплаты, разумеется, исключительно за мной. Только и всего.
Он хмыкнул:
— Ну это, пожалуй, я смог бы.
— А начнем с твоей «Невской радуги», — предложил я. — Сегодня же, чтобы не тянуть. Запустим, так сказать, пробный шар. До скольки работает ваша бухгалтерия?
— До шести.
— Значит, план такой. Я приду в половине шестого — ты мне объяснишь куда — и внесу наличкой шесть лимонов. Можешь заранее составить договор на эту сумму. Постарайся также переговорить с другими газетами…
Я видел, что мой собеседник постепенно загорается. Его ждала выгодная работа, и ему уже не хотелось бродить по парку. Наверняка в мыслях он перенесся к телефону и накручивал диск.
Я понимающе улыбнулся.
— Здесь прекрасно, но, полагаю, не стоит затягивать экскурсию надолго. Давай установим контрольный срок. Скажем, до двенадцати — этого достаточно?
— Вполне.
— И еще. Предлагаю программу на сегодняшний вечер. Давай после «Невской радуги» заскочим в гостиницу, у меня там кое-какие припасы, в том числе наш знаменитый байкальский омуль и шмат копченой медвежатины.
— Никогда не пробовал, — признался он, непроизвольно облизывая губы. — Но слышал, конечно.
— Деликатес высшего качества! — подлил я масла в огонь. — Притом домашней выделки. Я тебе и домой заверну. Угостишь Ларису и Яночку.
— Дима, ей-Богу, это слишком…
— Перестань, Гарик. Долг платежом красен. Кстати, можешь прихватить с собой приятеля, о котором вчера упоминала Яна.
— Николая Кузьмича?
— Прости, я не запомнил имя. Впрочем, бери, кого сочтешь нужным. Хватит на всех.
— Ну что ж! — решительно крякнул он. — Николая, пожалуй, можно пригласить. Свой мужик! Он тебе понравится.
— С удовольствием познакомлюсь с твоим лучшим другом.
— Добро! — Касаев хлопнул себя по колену. — Значит, договорились. Жду тебя в полшестого. А сейчас пошли, а то Ларочка уже беспокоится. Ах да, римские фонтаны… Да что про них рассказывать! Вот они, смотри!
Когда он поднялся со скамейки, я мельком глянул на его четкий профиль, преисполненный собственного достоинства и того особого куража, что свойственен истинным мастерам. Касаев даже не подозревал, как резко переменится его облик через считанные дни, когда он превратится в общественном мнении в жалкого и корыстного лгуна. Он был жертвой, которую я любовно готовил к закланию. Одновременно меня охватила печаль. Отчего-то стало жаль Гарика. Из всех моих «подопечных» он вызывал у меня наибольшую симпатию. Но это ничего не значило. От судьбы ему не уйти. Ведь я начисто лишен сантиментов и доведу свою миссию до последней точки.
Ларису мы нашли у Монплезира.
Она оказалась великолепным гидом. Я ничуть не удивился, узнав, что в молодости она несколько лет работала в экскурсионном бюро. О парадной петровской резиденции Лариса, кажется, могла рассказывать до вечера.
Она намеревалась провести нас по залам «моего удовольствия», но целеустремленный Гарик предложил ограничиться наружным осмотром. Теперь он, как локомотив, тащил нас от одного памятника к другому, нигде не давая задержаться надолго.
А тем временем аллеи незаметно наполнялись туристами. В обоих направлениях текли пестрые, глазастые, разноплеменные человеческие потоки.
В глубине одной из лужаек собралась приличная толпа. Оттуда доносились взрывы хохота.
Лариса объяснила, что там находится фонтан «Дубок» из группы так называемых «шутих»: мастерски изготовленное искусственное дерево, из скрытых отверстий в котором временами бьют тугие фонтанчики, окатывая простаков, оказавшихся поблизости.
Мы подошли к «Дубку» и некоторое время наблюдали за водяными забавами, веселящими не только детей, но и взрослых.
Я перехватил случайный взгляд добродушного толстяка в клетчатой рубахе, который мгновенно отвел глаза в сторону. Если бы он просто улыбнулся мне да подмигнул, демонстрируя, как здорово оказаться в кои-то веки в таком райском уголке, я воспринял бы его любопытство к моей персоне как нечто естественное. В конце концов, я тоже имею обыкновение рассматривать в толпе какого-нибудь оригинала, не говоря уже о красивых женщинах. Но его странная реакция настораживала. Почему он вздрогнул?
Мне в голову пришла мысль, отнюдь не казавшаяся дикой: КЭП приставил ко мне соглядатая, мой краткий сон в электричке был вещим. И еще: возникло ощущение, что где-то я уже видел этого типа. Где же, где же, где же… Однако пары проклятой сивухи, которую мне беззастенчиво продали вчера в ларьке под маркой дорогого коньяка, все еще блокировали память.
Тем не менее, когда мы двинулись дальше, я как бы ненароком изучил пространство за спиной. Толстяк оставался в толпе. Должно быть, его нездоровый интерес мне попросту почудился…
Экскурсию мы завершили у дворца Марли, где поднялись на насыпь, вдоль которой тянулся ряд шарообразно подстриженных деревьев и откуда открывался вид на залив.
— Видите на горизонте темную полоску? — спросила Лариса. — Это Кронштадт.
— Неужели?! Боже! Какая красота! — Я не уставал изливать восторг. — Лариса, Гарик, вы подарили мне незабываемый день!
— Вам тоже спасибо, Дима, — улыбнулась она. — Без вас мы не выбрались бы сюда еще года два.
— Эх, Дима, — вздохнул Гарик. — Ты не представляешь, какие тут изумительные места! Сейчас пошла мода на всякую экзотику — Кипр, Анталья, Канары… А по мне, нет большего удовольствия, чем побродить с лукошком по лесу где-нибудь между Рощино и Выборгом. А Вуокса? А Валаам? А одни Кижи чего стоят! Другое дело, что со временем туговато. Крутишься, как та белка… Когда-то у меня проходило от силы три-четыре статьи в месяц, а сейчас чуть не через день. Только дай. Правда, богаче я не стал, ну да Бог с ним! С голодухи не пухну — и то хорошо. Зато какой простор для творчества!
— Гарик, не заводись, — попросила Лариса.
— Дорогая, разве я завожусь? — удивился он. — Я констатирую.
— Ты заводишься.
— Ладно, я спокоен как камень. — Он весело вскинул голову. — Димка, в следующий раз я покажу тебе такое грибное место — настоящее Берендеево царство. Не пожалеешь… — Он посмотрел на часы: — Кажется, нам пора? Топаем на вокзал?
— В путеводителе я читал, что отсюда ходят «Метеоры», — ответил я. — Может, вернемся морем?
— Отличная идея, Димка! Вперед! Правда, это мелководье можно назвать морем лишь с большой натяжкой, тем не менее…
Спустившись с насыпи, мы двинулись к причалу. По дороге я несколько раз оглядывался, но обеспокоивший меня толстяк в клетчатой рубахе более не появлялся в поле зрения. Ложные страхи…
После деликатного препирательства у кассы я взял три билета, и мы расположились в переднем салоне.
«Метеор» полетел над рябью серых волн, на которых играли солнечные блики. Слева по курсу дрейфовали яхты с разноцветными парусами, справа проплывал живописный берег, когда-то облюбованный Петром, впереди вырисовывались, будто поднимаясь из воды, многоэтажки Васильевского острова, в салоне звучали шутки и смех: мир казался созданным для радости и наслаждений, для свершения лишь самых светлых надежд.
«Куда же ты лезешь?! — снова подумал я о Касаеве. — Неужто ты не понимаешь, что у тебя нет ни малейших шансов достать КЭПа — Кирилла Эдуардовича Прошева? Ты поймешь это, но слишком поздно, когда ничего уже не поправишь, и тебе останется одно — спиваться дальше, и я не удивлюсь, если нынешней зимой ты заснешь в заплеванной подворотне вечным пьяным сном — опустившийся, озлобленный, всеми презираемый!»
Затем мои мысли переключились на Ларису. Ведь она тоже знает КЭПа. Не исключено, что тот присутствовал на их свадьбе на правах лучшего друга молодой семьи и произносил один из первых тостов за любовь, счастье, исполнение желаний…
А может, все было не так и этой свадьбе предшествовала некая любовная драма? Лариса была замечательной красавицей, а КЭП и сейчас парень хоть куда, в молодости же и вовсе, надо полагать, был неотразим, притом он из числа вечных дамских угодников. Может, разгадка в обычном любовном треугольнике? А вдруг Яна — дочь КЭПа, пришла мне в голову совсем уж шальная мысль. Зато она объясняет непримиримость Касаева. Может, Яна взяла сторону КЭПа, а тот не хочет скандала и оттого поручил это дело мне?
Н-да, смахивает на мексиканские сериалы…
Однако есть над чем поломать голову.
«Метеор» мягко причалил к Дворцовой набережной. Гарик разъяснил, как найти редакцию, и мы расстались до вечера.
* * *
Сейчас бы под душ, а затем в постель, но права на отдых я еще не заслужил. Сначала требовалось завершить подготовку к пятнице.
Порывшись в кармане, я разыскал визитку Василия Капитоновича, надежного человека КЭПа, и из первого же таксофона позвонил ему.
Трубку сняла секретарша. Я попросил передать хозяину привет от КЭПа и уже через несколько секунд услышал любезный голос Василия Капитоновича:
— Дмитрий Сергеевич? Да-да, я в курсе. Пожалуйста, готов встретиться в любой момент. Где вы находитесь? Я пришлю машину.
К счастью, офис Капитоныча (весьма роскошный) располагался неподалеку, иначе я попросту заснул бы по дороге.
Сам Капитоныч — тщедушный, большеголовый и ушастый — напоминал постаревшего Чебурашку. Наверняка бывший сподвижник КЭПа по бывшей партии. Возможно, и пост занимал более высокий. Но не потонул и теперь рад служить когдатошнему подчиненному.
В другое время я непременно попытался бы раскрутить Капитоныча и выцыганить у него что-нибудь о прошлом КЭПа. Но сейчас сил на это не хватало.
В двух словах я изложил, на какую помощь с его стороны рассчитываю.
Он удивился, что я прошу о такой малости, заверил, что всегда готов оказать КЭПу куда более значительную услугу, и предложил мне развлекательную программу на вечер.
От соблазнов я отказался, попросив только, чтобы меня подкинули до гостиницы.
Наконец-то я оказался в своем номере, но о сладком сне не приходилось и мечтать.
Достав досье на Касаева, я принялся самым внимательным образом перечитывать справку. Может, я что-то упустил?
Нет, ничего нового.
Масса деталей, которых не мог знать посторонний человек. Например, прошлой зимой Касаев был задержан в состоянии сильного подпития в вестибюле станции метро «Технологический институт». Отпущен милиционером, оказавшимся читателем «Невской радуги». Записей в журнале не сделано. Каким же образом осведомитель узнал об этом случае? С кем откровенничал Касаев? Каялся ли перед домашними?
Регулярно обещает жене бросить пить. Однажды выдержал целый месяц. Но это рекорд. Обычно его хватает на два-три дня.
С тещей ладит, однако же чувствует себя комфортней, когда она отбывает на дачу. Обожает ее пельмени и особенно фаршированную рыбу, которую та готовит по большим праздникам.
А вот несколько абзацев про Яну.
Работает в частной клинике… Активистка Общества защиты животных… Собирала подписи под письмом, требующим крупных штрафов за жестокое обращение с домашними животными… Отношения с отцом — теплые, доверительные…
Но ни слова о хромоте!
Не нашлось в справке места и для неведомого мне доселе Николая Кузьмича.
Вообще здесь не было ничегошеньки об окружении Касаева. Кто его друзья? Есть ли у него недруги? С кем он ходит в рюмочную? Кого приглашает домой? Ни одной фамилии, ничего, кроме общих фраз.
Эге, подумал я, а справочка-то халтурная. Если только тут не умысел…
Однако мои глаза уже превратились в узкие щелки.
И все же, собрав последние силы, я развернул свежий номер «Невской радуги» и, обнаружив в нем очередную статью Касаева, заставил себя прочитать ее до конца.
Статья называлась «Муза подземных странствий» и посвящалась проблемам петербургского метрополитена, главным образом недостаточному финансированию. А вот и непременная Присказка: «Быка ловят за рога, а молодца — за язык». Но в связи с чем он ее ввернул, хоть убей, не пойму. Мысли путаются.
Я забрался под одеяло и мгновенно уснул.
* * *
Ровно в половине шестого я шел по коридору «Невской радуги». Из-за полуоткрытых дверей доносились громкие голоса, стук пишущих машинок. Редакция занимала этаж в узком каменном доме старого фонда неподалеку от Сенной.
А вот и кабинет Касаева — высокая, но тесная и мрачноватая комнатенка-пенал, куда каким-то чудом втиснули рассохшийся книжный шкаф, два обшарпанных стола, стулья и тумбочку. Оставшееся свободным пространство позволяло передвигаться лишь бочком, даже при скромных габаритах. Единственное окно выходило в глухой двор-колодец.
Стол Касаева, как и у него дома, был завален бумагами.
За вторым столом сидел задумчивый молодой человек в очках. Перед ним стояла пишущая машинка, на которой он что-то выстукивал одним пальцем. В ответ на мое приветствие он кивнул и продолжил клацанье с таким сумрачным видом, будто печатал свой смертный приговор.
Зато Касаев цвел как майская роза. То ли он тоже сумел где-то покемарить, то ли обладал неисчерпаемыми внутренними ресурсами.
— Прочитал твою «Музу», — сообщил я, усаживаясь напротив. — Здорово! Как там? «Быка ловят за рога, а молодца — за язык». Кое-кто узнает себя, верно?
Молодой человек в углу неопределенно хрюкнул.
— Я не очень-то доволен материалом, — самокритично признался Гарик, хотя было видно, что он польщен. — Писать пришлось с колес, в полосу, но в целом проблема, конечно, охвачена… — Он принялся ворошить бумаги на столе. — Вот твоя справка, Дима. По «Ингоде». Я посмотрел.
— Ну и?
— Солидная фирма, нет слов.
— А как насчет договора? Деньги я принес. — Я с готовностью похлопал по «дипломату».
— Полный порядок! Пошли в бухгалтерию! — Он стремительно поднялся.
Однако едва мы оказались в коридоре, Гарик бросил на меня тревожный взгляд:
— Слушай, Дима… По поводу нашего вчерашнего разговора. О рэкете… Это ваше внедрение на питерский рынок — оно не опасно?
— Почему? — изумился я.
— Ну ты же сам говорил — конкуренция и так далее. Мы все же существуем при диком рэкете, до цивилизованного еще далеко.
— Не волнуйся, Гарик, — успокоил я его. — Вопрос изучали. Продукции, подобной нашей, в Питере нет. Мы занимаем свободную нишу. Свободную, понимаешь? Образно говоря, открываем чебуречную, которая никак не отобьет клиентов у булочной, расположенной на этой же улице.
— Понятно… — вздохнул он. — Ну, айда!
Он провел меня в такую же тесную, но более светлую и уютную комнату, напоминающую оранжерею обилием цветочных горшочков на подоконнике и подвесных полках.
Здесь царствовала строгая худенькая мышка с соломенными волосами.
— Веруня, вот Дмитрий Сергеевич, о котором я тебе говорил, — произнес Касаев тоном, каким возвещают о появлении царственных особ.
Веруня сделала кислую гримаску, будто мы явились стрельнуть у нее пару тысяч на пиво.
— Что же вы, Игорь Анатольевич, договор неправильно оформили? Почему не указали реквизиты рекламодателя? — Она нервно двинула бумагу по столу.
— Веруня! — взмолился Касаев. — Ты же знаешь, я редко занимаюсь рекламой. Забыл эти тонкости. Прошу, сделай сама как положено. Ей-Богу, забыл.
— Интересно… — скептически ухмыльнулась она. — Как получать комиссионные и гонорары — вы не забываете, а как оформить — так Веруня.
Он покраснел вроде мальчишки, пойманного за неблаговидным занятием.
Пора было выручать друга.
Я вскинул «дипломат» на свободный стол, раскрыл его и выложил перед капризной бухгалтершей две тугие пачки банкнот — пятидесятитысячных и десятитысячных. Шесть лимонов. Удивительно, как мало места они заняли.
— А это лично от нашей фирмы. — Я увенчал купюры большой плиткой шоколада.
— Ой, спасибо! — Она вдруг расцвела, как герань на ее окне.
Через десять минут договор был оформлен.
Я спрятал корешок ордера в карман, пообещав в следующий раз внести еще больше и пожелав процветания газете и личного счастья главбуху.
Мы с Касаевым вышли в коридор. Он явно пребывал не в свой тарелке.
— Хорошая девушка эта Веруня. Аккуратная, исполнительная… Но немножко нервная. Проблемы в семье. Ладно! Дело сделано.
— Дело только начато, — мягко поправил я.
Он кивнул, все еще переживая конфуз, испытанный в бухгалтерии. Но другая половинка его души ликовала. Вид шести миллионов, которые я так запросто выложил на стол, снимал последние сомнения. А полумиллионный (честный!) заработок уже стал фактом. В один миг паутинка, сотканная мною, превратилась в прочную сеть.
— А как насчет других газет? — напомнил я.
— В принципе, вопрос решен положительно, — ответил он. — Я обзвонил несколько редакций, кое-куда заглянул сам. Расценки у меня в блокноте. Надо засесть завтра с утра на пару часиков со свежей головой и разбросать эти сто пятьдесят миллионов.
— Сто сорок четыре, — уточнил я. — Шесть уже оприходовано.
— Пусть сто сорок четыре, — охотно согласился он.
— Что ж, лучше и вправду сделать это с утра. Но есть одна заковыка. Я предполагал, что мы уединимся в гостинице и спокойно поработаем. Лишние глаза и уши нам ни к чему. Но как на грех, меня буквально только сейчас предупредили, что завтра с утра в моем номере будут что-то менять. Значит, встретимся здесь, в редакции?
Я знал, ему страшно не хочется, чтобы коллеги заранее проведали о его предстоящем бешеном заработке. На этом и строился мой расчет.
Касаев задумался.
Я терпеливо ждал.
— В редакции не очень удобно, — ответил он, поморщившись. — Бесконечные звонки, дерганье, нервотрепка… Можно сделать проще. Встретимся у меня. Я понимаю, что тебе не с руки добираться в такую даль, зато нам никто не помешает. Можем даже распить бутылочку между делом.
— Неплохая идея! А Лариса Борисовна на нас не осерчает?
Он хитровато улыбнулся:
— Ларочки не будет.
— Вот как?
— Представь себе, Димка, сработало очередное объявление. Такой вот приятный сюрприз! Позвонили из одной солидной фирмы, им срочно нужен перевод, а свой переводчик в командировке. Обещают заплатить сразу же. И неплохо. Ларочка на седьмом небе!
— Сердечно рад за Ларису Борисовну, — с чувством отозвался я.
(Знал бы он, кому Ларочка обязана этим приглашением!)
— Что ж, Гарик… Мы славно поработали и заслужили право на скромный отдых. В путь?
— Только ненадолго. Я обещал Ларочке вернуться пораньше. — Он посмотрел на часы: — Кстати, вот-вот должен подойти Пименов. А может, уже пришел.
Когда мы вернулись в кабинет, молодой очкарик все так же заунывно долбил по клавишам, а за столом Касаева восседал пожилой мужчина с рыжеватым ежиком волос и довольно пресной физиономией на гусиной шее.
Многочисленные бордовые жилки на его клиновидном носу указывали на пристрастие к горячительным напиткам, а треснувшее левое стекло старомодных очков свидетельствовало, что их владелец не делает культа из бытовых мелочей.
Завидя нас, он поднялся, при этом обнаружилось, что он почти на голову выше Касаева и плоский, как камбала.
— Знакомьтесь. — Касаев встал между нами. — Это — Дмитрий Сергеевич Черных — сибирский предприниматель и обаятельный человек, а это — Николай Кузьмич Пименов — прекрасный фотохудожник и оригинальная личность.
Мы крепко пожали друг другу руки.
— Предлагаю продолжить знакомство за «круглым столом», — улыбнулся я.
Возражений не последовало.
* * *
Пименов оказался невероятным говоруном, но называть его занудой я бы не стал. Алевтина, как и всякая женщина, имела собственную шкалу ценностей.
— Так вы предприниматель? — спросил он меня, ловко хлопнув сто пятьдесят «Столичной» и даже не поморщившись. — И когда же, по-вашему, начнется подъем экономики? — Голос у него был скрипучий, будто старые деревья трещали на морозе.
— Боюсь, на ваш вопрос не ответит даже Господь Бог.
— Да, — вздохнул Пименов. — Если каждый раз начинать строить дом заново, то его вовек не построишь. Оттого люди и мучаются. А вот я — фотохудожник. Еще в сопливом детстве папаша мне говорил: «Николка — он меня Николкой называл, — никогда не гонись за чинами и не лезь в начальство. Оттуда недолго сварганиться и свернуть шею. А выучись-ка лучше, сынок, на мастера по какой-нибудь такой части, без чего не обходятся ни в одном доме. Тогда не останешься без куска хлеба. Притом с колбасой». Другие своих родителей не слушают, а вот я послушал. Почему стал именно фотографом? То дело случая. Но родительский завет я выполнил. Нужна фотография в каждом доме? Нужна! Свадьба, юбилей, именины, похороны — да разве мало событий! И везде без фотографии — никуда. Правда, сейчас видеокамеры начали вторгаться, но на мой век еще хватит. А вот раньше фотограф и вовсе был королем! Мне Горинштейн рассказывал — это асс, старейший мастер, — что в старину солдат, когда шел фотографироваться, наматывал чистые портянки. Вот какое было уважение к фотографии! Но я не жалуюсь. Я выбрал хорошую профессию.
— Нет профессий хороших или плохих, — с досадой возразил Касаев. — Просто в любом деле есть мастера, есть подмастерья и есть подручные. У нас повсюду явная нехватка мастеров, оттого-то все так скверно.
— Ерунду говоришь и сам это прекрасно понимаешь, — блеснул очками Пименов. — Рухнули целые отрасли и придавили всех, кто не успел разбежаться, — и мастеров, и подручных. Нет, милый! Дело не только в мастерстве. Место тоже красит человека. Очень важно, какую дорожку ты выбрал и куда тебя занесло. Вот ты, к примеру, классный журналист, тебя все знают, а машина у тебя есть? Дача? Хотя бы домашний компьютер? А какая-нибудь уборщица, которая машет веничком в престижном банке, имеет в два раза больше тебя. Если не в три. Вот и вся арифметика.
— Ну, положим, ты тоже не купаешься в роскоши.
— А я к этому и не стремлюсь. Ты же знаешь мой принцип: посмотри на тех, кому хуже, и успокойся.
— Знаю-знаю… Принцип улитки, которая, спрятавшись в раковину, считает, что объегорила всех. А над ней уже навис каблук. С подковкой.
— Ничего страшного. Просто перед тем, как прятаться в раковину, надо залезть в удобную расщелину, — парировал Пименов.
Свои сентенции он излагал с олимпийским спокойствием, зато Касаев закипал как самовар.
— Что ж! Хорошо… Давайте все располземся по расщелинам. Только ведь и оттуда могут выковырять.
— А ты забейся еще глубже, чтобы не достали.
— Куда — глубже? В могилу, что ли?! — заорал Касаев, остервенело уставясь на собеседника.
Видимо, подобные перепалки были у них нормой.
Поглощенные спором, они забыли обо мне, зато я не забывал почаще подливать в их стаканы, обнося свой.
Полуторачасовой дневной сон вернул мне силы, я снова целиком владел ситуацией.
Все складывалось превосходно. Мы хватко продвинулись вперед на незримом пути к успеху. Завтра я доберусь до компромата на моего удачливого босса. Яна с утра уйдет в свою звериную академию, Ларочка радостно побежит к нежданному заказчику, а там я сплавлю из домашнего кабинета и Касаева. По крайней мере на десять минут. За это время я изучу содержание нижнего ящика стола. Поглядим, что за «бомбу» он припас. И, по возможности, выдернем запал.
Но это — завтра.
Однако же и сегодняшний вечер можно провести не без пользы.
Касаев скоро уйдет, не будем чинить ему препятствий.
А вот Пименова нужно притормозить и накачать под завязку.
Наверняка он многое знает про Яну. Попробую его раскрутить. Все-таки версия о возможном причастии Яны к составлению досье не выходит у меня из головы. Да еще эта фотография…
А позднее навестим Алевтину. Кстати, нужно ей позвонить.
Пока мои гости самозабвенно выясняли отношения, не обращая на меня ни малейшего внимания, я вынес телефон в крохотную прихожую и, прикрыв за собой дверь, набрал номер Алевтины.
Длинные гудки… Никого. Вышла в магазин? Ладно, звякну позднее.
Но коли уж телефон у меня в руках, отчитаюсь заодно перед Стариком. Что поделаешь? Обязаловка!
В отличие от Алевтины Старик был на месте.
Наш лаконичный разговор занял от силы полминуты, после чего я вернулся в комнату.
А здесь яростный спор достиг кульминации.
Друзья-соперники являли собой живописную картину: бесстрастный, будто окаменевший Пименов и по-петушиному взъерошенный Касаев, готовый вот-вот наброситься на оппонента с кулаками.
Я понял, что пора утихомирить страсти, и, воспользовавшись секундным затишьем, обратился к Пименову:
— Прости, Николай, можно задать один вопрос?
— Хоть сто.
— Недавно я вычитал об одной аномалии в области фотографирования. Суть в том, что человека, которого в скором времени ожидает смерть, будто бы невозможно сфотографировать. Как ни щелкай, как ни проявляй, выходит белое пятно. Тебе лично не приходилось сталкиваться с подобным?
Гусиная шея Пименова вытянулась еще больше, глаза за стеклами очков сделались похожими на совиные.
— Что значит — «белое пятно»? — недоуменно нахохлился он. — Выходит, проявлял какой-то халтурщик. Нет, Дима, у меня все получается четко. При любом освещении.
Похоже, он так и не понял подтекста. Зато Гарик заговорщицки подмигнул мне. Мир был восстановлен, и беседа перешла в спокойное русло.
Через час Гарик засобирался домой.
— Куда торопишься? Посиди еще. — Пименов кивнул на стол, которому я не давал пустовать.
— Пора, — мужественно ответил Гарик. — Завтра много дел. А ты, Николай, оставайся.
— И останусь, — хмыкнул тот. — Мы с Димкой еще потолкуем о всякой всячине.
— Тогда на посошок!
Мы выпили, затем я передал Гарику объемистый сверток.
— Обещанное. Для Ларисы и Яны.
Он вздохнул, но гостинец принял. Наклонился ко мне и прошептал:
— Значит, завтра, в полдесятого. Димка, приезжай с пустыми руками, не то я обижусь! Завтра моя очередь.
— Хорошо, хорошо! Буду точен как часы. И повода для обиды не дам.
Гарик ушел.
Мы с Пименовым остались вдвоем.
«Свободный художник» держался молодцом. Посмотрим, однако, надолго ли его хватит.
Я наполнил стопки и хлопнул себя по лбу, словно осененный внезапной догадкой:
— Кстати, Гарик говорил тебе о цели моего приезда в Питер?
— Дела-делишки!
— Да, дела-делишки, которые, между прочим, могут и тебе, Николай, дать хороший заработок.
В его несокрушимой броне появилась первая трещинка.
— А в чем соль?
— Я представляю фирму, которая оплачивает рекламу в питерской прессе. Речь идет о малосерийном оборудовании. Текст и фотоснимки аппаратов. Вот я и подумал: а почему бы над этим не поработать художнику-оформителю? Сейчас эта реклама сухая, понимаешь? А если оживить какой-нибудь милашкой в бикини?
— Элементарно, — кивнул он. — Красотка верхом на пылесосе.
— Вроде того. Работа всерьез и надолго, Николай. Платить будем по высшей шкале.
Он пожевал губами, затем вскинул на меня глаза:
— Послушай, Дима, чего воду в ступе толочь? Тебе надо посмотреть мои работы, чтобы ты не сомневался, верно?
— Отличная идея!
— Я тут рядом живу, на Марата. Айда прямо сейчас. Это, — он поочередно указал пальцем на бутылку и закуски, — заберем с собой. На всякий пожарный добавка у меня найдется.
— Да, но… Неловко перед твоими домашними.
Он рассмеялся булькающим смехом.
— Я не из подкаблучников, как Гарька. Сам себе хозяин. Один живу — понял? Айда!
* * *
Пименов обитал в классической коммуналке: длиннющий общий коридор, куда выходило не менее дюжины дверей, построившиеся вдоль стен комоды и сундуки, подвешенные узлы и велосипеды, взрывчатая смесь разнородных запахов и звуков…
Пока мы шли мимо этого хозяйства к его комнате, я подумал, что Гарик, несомненно, часто бывает у приятеля в гостях. Не исключено, что именно здесь, с ведома или без ведома Пименова, он спрятал свое «сокровище». В каком-нибудь узле, куда не заглядывают годами. Ведь и я собираюсь предпринять нечто подобное в квартирке Алевтины. Тайник сверхнадежный — кому придет в голову рыться в чужом старье?
Пименов достал ключ и открыл разболтанную дверь, хранящую следы двух выломанных когда-то замков.
Он занимал комнату примерно в двадцать квадратных метров. В дальнем правом углу высилась сколоченная из фанеры и реек будка размером два на полтора метра — как я догадался, его то ли студия, то ли фотолаборатория. Обстановка вызвала бы горячее одобрение самого непреклонного спартанца: ободранный шкаф легендарного типа «Гей, славяне!», такой же стол и два стула, железная кровать, этажерка, на которой уместились книги, посуда и хозяйственный инвентарь… На шкафу — до самого потолка — и в левом углу громоздились большие картонные коробки. Некоторое разнообразие в интерьер вносили старенький телевизор, древний дребезжащий холодильник да радиоточка городского вещания. Если Пименов и вправду был человеком-государством, как он объявлял Касаеву, то это государство к зажиточным явно не относилось.
А не мог ли Касаев держать одну из копий здесь, в комнате Пименова, осенило вдруг меня. Если это так, то я добьюсь цели гораздо проще. И безопаснее. Сейчас напою «свободного художника» вусмерть (предварительно выкачав информацию) и, когда он свалится с копыт, наведу шмон, благо неприхотливость интерьера существенно облегчает задачу.
По-своему истолковав мой взгляд, Пименов хладнокровно заметил:
— Не вижу никакой трагедии в том, что у меня нет шикарного коттеджа. Мне есть где спать и укрываться от непогоды, есть где работать. Многие и того не имеют. Вот пройди сейчас на Московский вокзал и, ручаюсь, обнаружишь уйму бедолаг, которые позавидовали бы мне черной завистью.
— Ты — счастливый человек, Никола, если и вправду так думаешь.
— Каждый — сам кузнец своего счастья, — нравоучительно изрек он. — Но вообще, быть счастливым куда проще, чем кажется некоторым. Надо всего лишь уметь радоваться тому, что ты получил от жизни, и помнить, что гораздо больше людей не имеют даже этого. Мне покойный папаша всегда говорил: «Николка, никогда никому не завидуй и не обижайся на судьбу. Как бы ни было плохо, оглядись по сторонам. Обязательно увидишь кого-то, кому еще хуже. Понаблюдай за ним и порадуйся за себя. Вот и вся премудрость жизни».
— Твой отец был истинный философ.
— Он был простым работягой. Воевал, голодал, бедствовал, мерз, болел, но до последнего дня жил в ладу с собой. Что и мне завещал.
Мы выпили за папашу Пименова и за людей, умеющих жить в ладу с собой.
Гусиная, с острым кадыком, шея Пименова все ниже клонилась к столу, но пока он держался. Как стойкий оловянный солдатик.
Я налил ему еще.
В дверь постучали.
— Открыто! — проскрипел хозяин.
В комнату прошмыгнула маленькая сгорбленная старушка с совершенно белыми жидкими волосами, собранными на затылке в узелок.
— Коля, у тебя не найдется щепотки соли? Сварила себе картошечку, села за стол, а солонка-то у меня пустая… — Ей могло быть и девяносто, и все сто.
— Для тебя, баба Нюра, всегда! — Пименов сделал широкий жест. — Рюмочку хлопнешь?
— Ну налей, — милостиво разрешила она. — Только не через край.
— Щас!
Он насыпал ей в бумажку соли, протянул бутерброд с ветчиной:
— А это тебе, баба Нюра, к картошечке…
— Спасибо, Коля, спасибо, Бог тебя не забудет!
Когда старушка ушла, я подумал о том, что копия компромата может храниться у нее. Или у другого соседа. Или у третьего. В коммуналках ведь не только грызутся, здесь нередко возникают весьма странные дружбы и люди стоят друг за дружку горой…
Я снова налил Пименову. Кажется, он потихоньку поплыл.
— Димка, хорош! Давай смотреть фотографии…
Он принялся снимать со шкафа, доставать из-под кровати, из прочих углов коробки. Вскоре я был обложен ими выше головы.
Фототека Пименова содержалась в образцовом порядке: снимки были разложены по конвертам, на каждом из которых значились номер, дата, тематика, еще какие-то данные.
Его скрипучий голос зазвучал мягче, задушевнее:
— Здесь у меня виды города… Тут портреты… Узнаешь этого деятеля? Я снимал! Тут морские пейзажи… А это работы с выставок. А вот и они, милашки в бикини и без… А? Посмотри, как легли светотени!
— Ты, Никола, классный мастер. Думаю, мы поладим. — Я принялся отставлять коробки в сторону. — Судя по этой коллекции, у тебя в Питере широкие связи. Наверняка и в друзьях нет недостатка?
— Мой покойный папаша, — Пименов пересел на кровать и привалился спиной к стене, украшенной вместо коврика полосатым половиком, — говаривал мне: «Николка, в жизни у каждого человека должно быть море приятелей, но настоящих друзей может быть только четыре. Как четыре стороны света, четыре времени года, четыре стихии, четыре четверти…» — Голова его клонилась все ниже, я уже думал, что сейчас он свалится, но нет, организм выдал резервный импульс, ванька-встанька резко выпрямился.
— Касаев, как я понял, один из этих друзей?
— Совершенно верно, — кивнул Пименов. — Ты, Димка, не смотри, что мы с ним цапаемся. Он мужик хороший. Мы — друзья. Понял?
— Да, я заметил. Как и то, что по ряду вопросов между вами существуют разногласия.
— Па! — издал он неясный звук. — Да ведь Гарька — псих! Заводится с полоборота. Может взвиться из-за пустяка и наговорить сорок бочек арестантов, особенно если чуть поддаст. Кому это понравится? А уж обидчивый! Не дай Бог ляпнуть что-нибудь не то о его статейках! Живьем сожрет! Мы с ним раз двести ссорились вдрызг! А после опять сходились. А почему? А все потому, что я — единственный, кто понял этого человека до конца, и он это знает. Оттого и не может от меня отлепиться.
— Что же ты понял, Николай?
— Его нутро. Самую сердцевину.
— Ну и в чем она?
— Он не может утешиться, глядя на тех, кому хуже. И потому не будет счастлив. Никогда.
— Ну-у, Николай… Многие миллионы людей не довольствуются тем, что имеют, и хотят большего. Человеческая неудовлетворенность — это и есть истинный двигатель прогресса.
— Не то. — Он покачал перед моим носом пальцем: — Вот послушай, что я тебе скажу… Допустим, найдешь ты золотой самородок с лошадиную голову. Или получишь в наследство миллиард. Станешь ты после этого заниматься своим дерьмовым бизнесом? Нет ведь, согласен?
— Предположим.
— Я разбогатею, — он хлопнул себя по костистой груди, — фотоаппарат, конечно, не выброшу, но снимать буду с разбором и только в свое удовольствие. А вот Гарька журналистику не бросит никогда. Хоть насыпь ему полные карманы бриллиантов, понимаешь?
— Стараюсь.
— У него талант от Бога. Но Гарька — дурак!
— Вот так вывод!
— А я говорю — дурак! — Пименов с силой стукнул кулаком по тумбочке. — Потому как если у человека есть призвание, он только ему и должен служить. Никакой семьи! Ни-ка-кой!
— Думаю, ты неправ. Лариса как раз и обеспечивает ему надежный тыл.
— Лариса? Тыл? — Пименов рассмеялся. — Вот мы с тобой выпиваем да балагурим в свое удовольствие, а с Гарьки в эту самую секунду стружку снимают. О-о, эта аристократочка умеет! Пила без моторчика. Тихо, по-культурному — только это еще хуже…
— Так что же? Святая обязанность жены — уводить мужа от края алкогольной пропасти. Особенно если он талантлив.
Пименов снова уронил голову на грудь, дернулся ею раз, другой, наконец с третьей попытки вернул ее в исходное положение. Прошло не менее минуты, прежде чем — после мучительных усилий — он снова ухватил нить разговора.
— Муж и жена — одна сатана. Ладно… Но когда человек создает семью, у него появляются дети. Он, дурак, радуется, верит — цветы жизни, преемственность поколений, а на самом деле — бац! — Пименов потянулся к стопке.
Я как бы невзначай отодвинул ее.
— Но ведь Яна — прекрасная дочь.
Его лицо сделалось похожим на печеное яблоко.
— Она славная девчонка, нет слов. Не плакса. Нет. Не ноет: ах, я несчастненькая, ах, убогая… Молодец! Только не все зависит от людей… — Мысли Пименова путались, но я чувствовал, что сейчас услышу все-таки нечто важное. — Гарьку, конечно, это здорово подкосило. На всю жизнь. Вот тогда он и запил по-черному.
— Что подкосило, Никола?
Он приложил палец к губам:
— Только смотри: ни-ни! Никогда не заговаривай с ним об этом и, упаси Бог, не ссылайся на меня. Не то — дружбе конец!
Он снова надолго замолчал.
Чтобы поощрить его к откровениям, я долил стопку и молча придвинул к нему.
— Давняя история… — Пименов взял чарку, расплескав половину на постель. — Янке было лет пять… Или шесть… И откуда взялся этот псих с кувалдой? — Он плавно заскользил к подушке.
Я довольно резко вернул его в исходное положение.
— Какая кувалда, Николай?
Он тупо уставился на меня.
— Какая кувалда? — повторил я.
Пименов вдруг хрипло рассмеялся.
— Да не кувалда, дурья твоя башка, а булава. Ты, вообще, можешь отличить булаву от кувалды? А еще биз… мис… — Последнее слово явно не давалось ему.
Я предпринял отчаянную попытку взбодрить его погасающее сознание.
— Выпей, Николай! Яне было лет пять или шесть… При чем здесь булава?
— А при том что у маленьких девочек, на беду, очень хрупкие косточки… — Он выпил, запрокинув голову, да так вместе с чаркой и завалился набок. Через секунду послышался мощный храп.
Досадно! Не вовремя отключился мой друг Николя!
Я стащил с Пименова туфли и уложил его поудобнее, на всякий случай повернув лицом к стене.
Затем, выждав для верности с пяток минут, приступил к обыску.
Напрасно я предполагал, что это простое дело. Десятки коробок, где хранились сотни конвертов с коллажами, фотографиями и рисунками, обещали веселенькую работенку. Притом я не знал, что искать. Совершенно.
Тем не менее я добросовестно перелопатил архив Пименова, не упуская того из виду. Но «свободный художник» спал сном праведника.
Пусто. Ничего подозрительного.
Я заглянул в шкаф, пошарил под бельем и в одежде, порылся на этажерке… Вещи многое рассказали мне об их хозяине, но других результатов поиск не давал.
Напоследок я заглянул в фанерную будку. Здесь и вправду была оборудована фотолаборатория: увеличитель, резак, ванночки, красный свет… Все на виду, тут и при желании ничего не спрячешь.
Разве что… Под фанерной полкой висел матерчатый кармашек для бумаг.
Запустив в него руку, я нащупал внутри разноформатные листки и глянец фотографий.
Наверху пачки, которую я извлек на свет Божий, находился цветной снимок Касаева. Точно такой же лежал в досье, которое я получил на Московском вокзале.
А третий экземпляр я поднял вчера из-под кресла в квартире Касаева.
Вот все и сошлось!
Не успел я, однако, как следует обмозговать эту мысль, как заметил, что держу в руках черканный-перечерканный черновик справки о Касаеве.
Я перелистал страницы и разыскал то место, где говорилось о Яне.
Так. Студентка, двадцать два года… Не замужем… Ага! Ниже… «В пятилетнем возрасте, находясь с отцом на отдыхе, подверглась нападению дебильного злоумышленника. В результате осложнения стала инвалидом. К своему увечью относится без истерики… С отцом поддерживает теплые и доверительные отношения…»
Да, все сошлось!
Напрасно я грешил на Яну.
Пименов, лучший друг семьи, человек-государство, доморощенный философ, умевший довольствоваться малым, и был тем самым таинственным осведомителем.
Я живо представил себе, как все происходило.
КЭП в привычной манере действовал чужими руками. Он поручил своему доверенному человечку — Василию Капитоновичу — подготовить досье на Касаева. Чебурашка Капитоныч вышел на Пименова. Тот согласился. Разумеется, он не знал, для каких целей необходимо досье, но мог догадаться, что не в качестве реляции. Чем же они его купили, убежденного аскета, спартанца и холостяка?
Готовя справку, Пименов решил на всякий случай, от греха подальше, не вписывать в нее себя. Но поскольку это выглядело слишком подозрительно и выдавало его с головой, он вообще обошел молчанием тему касаевского окружения, сосредоточив внимание на его персоне и отношениях в семье.
Но о Яне-то он написал!
Я вчитался в черновик внимательнее. Стиль у Пименова отсутствовал начисто. Эти факты кто-то после него доводил до ума. И этот кто-то по непонятной причине выпустил абзац, касающийся увечья девушки. А ведь он, этот факт, — один из центральных…
О компромате Пименов не знал ничего.
Я сунул бумаги на место и вышел из будки.
Хозяин комнаты лежал на спине, переливчато храпя. Брюки вокруг его ширинки были мокрыми.
Что сказал бы его незабвенный папаша?
«Николка, запомни на всю оставшуюся жизнь: дружба дружбой, а табачок врозь».
А ведь Касаев всерьез считает его своим другом. Самым близким. Единственным…
Впрочем, не мне судить Пименова.
Пора восвояси.
Завтра — нервный, напряженный день, а время уже за полночь. Долгонько искал я эти бумажки!
…Добравшись до гостиницы, я залез под душ, затем проглотил таблетку снотворного и нырнул под одеяло.
Спокойной ночи, малыши!
Уже засыпая, вспомнил, что так и не позвонил Алевтине. Но заставить себя подняться не мог. Да и поздно.
Назад: Среда, 20 сентября ДЕНЬ ВТОРОЙ
Дальше: Пятница, 22 сентября ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ