Книга: Банк
Назад: II
Дальше: IV

III

Тетя Маша была права — проснулся бодрым и свежим, насколько можно быть бодрым и свежим после пьянки с раннего вечера до глубокой ночи и последующего опохмела. Потянулся, вскочил, сделал несколько движений руками — чуть размялся. Подошел к полочке с компакт-дисками, провел по ним пальцами — не то, не то, хотелось что-нибудь быстрое, зажигательное, взгляд на «Motorhead» — нет, слишком громко, лучше «AC/DC». Поставил сборник, включил сразу с «Thunderstruck». Побежал в ванную, пустил воду.
Настроение было прекрасным, хотя, казалось, повод к тому не столь уж и замечательный — свидание с дамой, давно уж не первое в жизни И, дай Бог, не последнее. Но, во-первых, дама была интересная, а во-вторых, это все одно лучше, чем провести вечер у телевизора, поочередно переключая каналы, или за бутылкой водки с Семенычем.
Вернулся в комнату, включил телефон. Раскрыл шкаф, с удовлетворением отметил, что имеется не просто свежая, но и выглаженная рубашка, — вести домашнее хозяйство не любил, больше всего — стирать и гладить, далее — пылесосить и мыть полы, затем — убирать утром постель, еще дальше — мыть посуду. Однако к посещению продуктовых магазинов, тем паче — к приготовлению пищи относился терпимо, ибо иногда любил почревоугодничать, посетить же в Санкт-Петербурге ресторан, преследуя эту цель, по затраченным средствам — то же самое, что сделать покупку средней дороговизны в какой-либо европейской столице. Сделать же в питерском бутике покупку средней дороговизны — все равно что оплатить тур за границу без учета стоимости перелета, живя потом в довольно приличном отеле. Провести два дня на море в Сочи, живя в приличном, но далеко не шикарном отеле (четыре звезды) «Рэддиссон-Лазурная», — все равно что две недели на Кипре или на Канарах в собственных апартаментах с обильным питьем и сытным питанием, или же дорогая покупка в «Бабочке» на Фурманова или «Валентино» на Пионерской, уж не говоря о любых бутиках на Невском.
Вода в ванной набралась быстро, он осторожно опустился в горячую воду, с наслаждением расслабился. Полежал с закрытыми глазами минуты три, потом встал, растерся шампунем — мыло не любил, — нырнул опять. Выдернул пробку, вылез из ванной, стоя у умывальника, почистил зубы, тщательно побрился, стал под душ, омылся, схватил полотенце, на ходу вытираясь, зашел в комнату. Звучала «Highway to hell». Настроение было уже не то, потому выключил, поставил Брайана Ферри. За окном смеркалось, шел мокрый снег, сейчас он оденется, возьмет зонт и попрется к дому Ильиных, где, очевидно, простоит минут пятнадцать, дожидаясь новую знакомую, на ветру — жуть! — а затем поведет ее в ресторацию «Санкт-Петербург» на набережную канала Грибоедова, где они проведут часа два, ведя никчемный разговор, и потом она заявит, что ей пора домой — конечно, заявит, иначе что мешало ей поехать к нему вчера ночью? Слова, цветы, прогулки, свидания, полунамеки, полутона… Э-эх! Но возвращаться домой — опять четыре стены, книжка или видеофильм на сон грядущий — нет, не хотелось. На всякий случай решил обеспечить возможность не заканчивать вечер одному — набрал номер Семеныча, тот оказался дома. Поздоровавшись, Влад спросил:
— Ты какие себе планы на сегодняшний вечер составил?
— Никакие. Сижу, смотрю телек. Обещали ребята зайти — так, на полчасика, чисто пивка попить — значит, гудеть до утра.
— У меня там дельце одно, если обломится, я к тебе часиков в одиннадцать-двенадцать подойду.
— А если не обломится?
— Тогда извини.
— Договорились. Ну, пока.
— Пока.
Положил трубку, начал собираться. Старательно почистил туфли, хотя, учитывая погоду и грязный снег, смешанный с песком, под ногами, оставаться в таком состоянии им было от силы минуты три после выхода на улицу, натянул брюки, надел рубашку, аккуратно повязал галстук, накинул пиджак и внимательно посмотрелся в зеркало. «А что? — подумал. — Внешне ничего. Да под хорошую закуску…»
Вспомнилось:
Ведь я еще не сдан в архив,
И в женщинах еще разборчив,
И, рожу надлежаще скорчив,
Бываю весел и игрив.

Решил, что вполне про него.
Вышел на улицу. До цели можно было дойти пешком, но — взглянул на часы — стрелки уже приближались к семи, потому взял такси.
Опоздать, в принципе, все же не боялся — на его памяти женщины всегда задерживались. Однако, когда подъехал к дому Ильиных, сразу увидел одиноко стоящую фигуру Жанны, мокнущую под снегом-дождем, — маленький козырек над крыльцом не спасал от непогоды. Пулей выскочил из машины — водитель сразу развернулся и уехал, — подбежал, начал извиняться.
— Ну-ну, хватит, — остановила она Влада. — Теперь я знаю о вас еще чуть-чуть больше. Вчера я узнала, что вы пьяница и не любитель ухаживать за дамами, сегодня — что вы не педант. А что еще предстоит узнать?
— Что я агент международного империализма и реставратор старого режима.
— Это лучше, чем быть педантом, — засмеялась она. — Куда мы держим путь?
— На набережную канала Грибоедова, в ресторан под названием «Санкт-Петербург».
— Чудесно. А что там такое?
— Там отличное заведение с замечательным интерьером, вкусной едой и тихой музыкой.
— Очень хорошо. Ну, так идем?
— Идем. — Он подал ей согнутую в локте руку, постарался поднять зонт таким образом, чтобы укрыть их обоих, не получилось, посему наклонил его ближе к Жанне.
— Что же вы в такую погоду — и без зонта? — спросил.
— Так торопилась — в отличие от некоторых, — что даже в окно не выглянула, а возвращаться — сами знаете, примета, да и опаздывать не хотелось.
— Еще раз простите великодушно. Искренне каюсь.
— Ладно, я вас уже простила, хватит об этом. А я, — и она посмотрела ему в глаза, — не думала, что вы позвоните, — такой у вас вчера был грозный, насупленный и надутый вид. Вы были похожи на обиженного ребенка, у которого только что отняли игрушку, съели его шоколадку и отправили спать, не дав дождаться передачи «Спокойной ночи, малыши!», — смотреть было больно.
— Пожалуй, если бы я был трезв, то смог бы скрыть свое расстройство, но благодаря алкоголю у меня, наверное, действительно все на лице было написано. А что же вы все-таки отказались, раз так меня жалели?
— Ну, во-первых, я считаю, что всегда женщина решает, когда ей лечь в постель с мужчиной, и в человеческой истории был только один период — первобытный, когда мужчина просто брал ее за волосы и тащил к себе в пещеру, но, конечно, если женщина свободна, а не принадлежит представителю сильной половины физически — то есть она не является его рабыней-наложницей, женой (в арабских странах) и не отдается за деньги — и в прямом, и в переносном смысле. Во-вторых, у меня вполне взрослый сын для того, чтобы не рассказывать ему сказки, а общаться с ним откровенно. Поэтому что он мог обо мне подумать, если я вечером сообщаю ему, что иду на день рождения к Марине и вернусь не очень поздно, а сама, выпив много вина, забываю о своей семье и еду на ночь к человеку, которого до того ни разу не видела?
— Уж, как вы меня!.. А я только собирался предложить на «ты» перейти, но теперь уж боюсь.
— Не бойся. «Ты», так «ты» — давно пора.
Вышли на дорогу, быстро перешли ее, так как их путь лежал в направлении центра. Машину поймали быстро, забрались на заднее сиденье.
— Грибоедова, ближе к Спасу? — спросил водитель. — О, места моей молодости, мы всегда там с моей нынешней женой гуляли, когда она еще в школе училась, даже особый маршрут у нас для прогулок по центру выработался. А время-то какое было! Вроде и в коммуналках жили, и на демонстрациях маршировали — а народ был счастлив, не то что сейчас… Я курю — ничего?
— Ничего, — ответил Влад. Водитель попался разговорчивый, ладно еще бы не назойливый. Один раз его подвозил рыжебородый крепыш, который так разошелся, осуждая Ельцина, что забыл, куда им ехать, а сам дошел чуть ли не до исступления — Влад тогда даже испугался.
— Ну и что мне с того, что в Казанском был музей атеизма, а теперь церковные службы проводятся? Я и раньше туда не ходил, и сейчас не пойду, а вот, сидя перед ним летом на лавочке, на солнышке погреться, пивка попить да на архитектуру полюбоваться — это с удовольствием. Но пиво-то нынче дороже!
Влад повернул голову направо, посмотрел в окно. На стекле оседали крупные снежинки и сразу таяли, сбегая вниз тонкими струйками, мелькали огни, лилась болтовня таксиста, монотонно скрипели дворники — раз-два, раз-два… Все и в жизни идет монотонно, тихо, спокойно, скучно — не бурный ледоход, а тихое течение. Раз-два, раз-два… Хорошо ли это, плохо ли? Кто его знает…
— …Или сменщик мой — вот такую щуку вытащил. Ну, выпили за улов-то, домой рыбу приносит, жена нет похвалить — давай, понимаешь, его пилить: чего напился. Вы женаты-то?
— Нет, мы этот вопрос еще не обсуждали, — сказала Жанна столь серьезно, будто они знакомы очень долго, но данной темы еще не касались. Наверное, не хотела вступать с водителем в диалог.
«Нас уже принимают за устоявшуюся пару, — подумал Влад. — С другой стороны, откуда ему знать, в первый раз мы видимся, второй или пятидесятый? Мужчина и женщина, нарядные, улыбающиеся, субботним вечером едут отдыхать — чем не супруги?»
— …Такую команду развалить, шесть матчей — шесть побед! А перед решающими играми тренера меняют, ведущих футболистов отпускают — как с «Нантом»-то сражаться будем? Нет, здесь не все чисто. Я иногда слушаю того же Жириновского: а ведь вправду выгодно американцам было, чтобы развалился Союз и единственной супердержавой остались они? Выгодно! Значит, без всяких там ЦРУ дело тут не обошлось. Кому в Европе нужно, чтобы наши кубок лиги выиграли? Да никому. Вот, стало быть, и строят нам козни… Где тут на Грибоедова?
— Да вот, прямо здесь. Спасибо, до свидания! — ответил пассажир, отдал деньги, вышел сам, помог выбраться спутнице.
«Санкт-Петербург» — довольно уютный ресторан, несмотря на подчеркнутую помпезность обстановки, излишне громкую иноземную речь, неудобное расположение столов и иногда появляющихся здесь крикливо одетых дам, видимо заскакивающих сюда из расположенного рядом клуба «Конюшенный двор». Всегда мягкий, ненавязчивый, неяркий свет, тихая музыка в исполнении тапера Марка, можно, однако, здесь услышать и русские классические романсы — вокруг множество различных посольств-консульств-представительств, посему иностранцы тут — частые гости, и они от всего русского тащатся — как же, экзотика! — впрочем, если Марка и его коллег попросить, исполнят они и «С чего начинается Родина», и «Не думай о секундах свысока». Кухня — русская национальная, тут тебе и поросенок с кашей, и борщ с кулебякой, готовят замечательно, напитки все подряд — наряду с «Пятизвездной» водкой можно выбрать тончайшие французские вина, равно как и не совсем приятное немецкое или голландское пиво в бутылках. Цены, как и везде сейчас в Петербурге, к сожалению, высокие.
На входе гостям, с улыбкой их поприветствовав, помогли раздеться и предложили пройти в конец зала, Влад, собственно, так и хотел. Мэтр проводил их к столику на двоих, вручил меню и удалился.
Усевшись, Жанна осмотрелась вокруг и произнесла:
— А здесь хорошо, мне нравится.
Подошел официант в неизменном жилете и бабочке, спросил, что они желали бы на аперитив, — он попросил томатный сок, его спутница — «Мартини».
— Ты в этом заведении завсегдатай? — спросила она.
— Не совсем. Сюда прихожу, однако, чаще, чем в иные места.
— Так, — сказала она, листая меню, — тогда, может, не будешь заставлять меня терпеть муки выбора, а, как знаток, подскажешь, что мне взять на ужин?
— Как человеку, посещающему «Санкт-Петербург» в первый раз, для того чтобы у тебя сложилось наиболее полное и адекватное впечатление о местной кухне, советую: раз, — и он начал загибать пальцы, — холодная закуска: сельдь с отварным картофелем, альтернатива: маринованные грибы с луком, два: несмотря на вечер, советую отведать щи со сметаной — безумно вкусно! — три: горячее — ты вроде бы говорила, что мясо не очень любишь?
— Да, не очень, — подтвердила Жанна.
— Тогда, — продолжил он, — лучшее, что можно предложить, — карп, запеченный в духовке, — в сметане, с шампиньонами и рассыпчатой гречневой кашей — объедение! — но можно и жареную лососину под соусом. Ну и, конечно, перед каждым блюдом необходимо выпить стопочку холодной «Пятизвездной» или «Синопской» водки.
Она засмеялась:
— Ты так вкусно рассказываешь, что мой аппетит необыкновенно окреп, но все равно недостаточно для того, чтобы осилить ужин из трех блюд. Я, пожалуй, остановлюсь на карпе.
— Это значит, что первые два я буду поглощать в гордом одиночестве?
— Хорошо, — сдалась Жанна, — закажи для меня еще грибы. Кстати, водке я все-таки предпочла бы вино, лучше — белое.
— Вино, так вино, только его здесь подают бутылками, придется опорожнить всю, тогда как водку можно пить по пятьдесят граммов до нужного тебе состояния.
— Бутылка, конечно, многовато, но тут доза определяется настроением, а оно зависит от тебя.
— Хорошо, договорились. Где-то, где-то здесь, — он провел пальцем по карте вин, — я видел «Шабли» — а, вот. Я, правда, совсем не разбираюсь в винах и не знаю, насколько данное сочетается с карпом, однако, если ты против, выбирай сама.
— О нет. Я с алкоголем вообще общаюсь редко, а ты, как пьяница, мог бы и знать, какой напиток к чему подходит.
— Правильно: я не ценитель и гурман, я — пьяница. А из своего богатого опыта я вынес по этому поводу только одно: водка ко всему подходит. А будешь чаще общаться со мной, придется общаться и с алкоголем, так что станет он тебе скоро хорошим знакомым.
— Нет, нет, — засмеялась она опять, — я не согласна.
Подошел официант, принял заказ, забрал меню и ушел на кухню.
— Так, — расправила она салфетку на поверхности стола, — а теперь расскажи мне о себе немного.
— Родился семнадцатого января одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года в городе Колпино Лениградской области, единственный ребенок в семье, мать…
— Ну зачем ты утрируешь? Раз уж мы находимся здесь, значит, в чем-то интересны друг-другу, и чем же плохо мое желание об интересном мне человеке знать больше того, что он пьяница и не педант?
— Ага, значит, ты не веришь в свою интуицию и в то, что можешь составить правильное мнение о ком-либо после одной-двух встреч? Мне так вполне достаточно поговорить с кем-нибудь пять минут, дабы выяснить, приятен он мне, просто скучен или явно не симпатичен.
— Ого! — удивилась Жанна. — Гипноз, биополя?
— Вполне может быть. Как любовь с первого взгляда: щелк! — и зажглась. В ранней молодости я замечал за собой: приходишь на вечеринку один, без пары, вдруг видишь девушку — и понимаешь, что она будет сегодня с тобой, как токи бегут какие-то, тут и много слов не нужно, и много времени.
— Извини, — возразила она, — но по-моему, это просто глупости. Как можно определить человека за пять минут? Да иногда за годы не поймешь, а тут — за столь небольшой отрезок времени. Да, мне, возможно, кто-то хотя бы не неприятен, я могу знать, что он надежный, верный товарищ, но если вдруг спустя несколько дней после знакомства выясняется, что его любимое музыкальное произведение — песня дочери Зосимова «Подружки мои, не ревнуйте», любимая книга — письменное изложение содержания «Рембо-2», а фильм — какой-нибудь «Яростный кулак» или «Тропиканка», то я теряю к нему всякий интерес. Да, пусть он отличный семьянин, патриот, способный на героический поступок, ценный работник — но мне уже все это не нужно.
— В таком случае мне повезло, — вздохнул Влад, — мой любимый фильм — «Санта-Барбара».
— Не притворяйся! Ты же понимаешь, что я имею в виду?
— Не понимаю. То есть если вынуть из библиотеки покрытого сантиметровым слоем пыли зачуханного очкарика и поставить рядом мускулистого красавца, весельчака, душу любой компании, однако твердо уверенного в том, что американцы говорят на американском языке, а Чои Ду Хван — это особое ругательное слово, ты предпочтешь первого?
— Из них не предпочту никого. Я считаю, что должна быть гармония, сочетание… — Тут официант принес вино, повертел, демонстрируя, в руках бутылку, после кивка головой Влада плеснул чуть-чуть на донышко специального маленького бокала, Влад отпил, опять кивнул, гарсон налил вино Жанне в уже нормальный бокал, а перед ее кавалером поставил стопку водки.
— Так что там насчет гармонии? — спросил тот, предлагая возобновить беседу.
— Я за гармоническое сочетание разных качеств — не обязательно в превосходной степени, то есть, вот, некто должен быть самым умным, ответственным, образованным, в то же время обладать обостренным чувством юмора и не бояться шагнуть в огонь, дабы вытащить оттуда ребенка, — просто, чтобы все качества человека, которыми он обладает, сплетаясь вместе, делали его обаятельным, интересным. «Качок» с куриными мозгами и, как ты выразился, «зачуханный» очкарик ничем не лучше друг друга. Что же касается внешности, то для мужчины она и вовсе неважна: руки-ноги на месте — уже красавец.
— Я все равно тебя не пойму. То я думал, что ты говоришь о каком-то идеале, теперь, оказывается, о гармоничном сочетании чего-то…
— Не «чего-то», а необходимых качеств. Для меня вкус в музыке или начитанность — важные качества, нужные, то есть если человек их имеет, но не научился совершать прыжки на батуте или плохо знает тригонометрию — ничего страшного, если же он прекрасный акробат, но не имеет первых качеств — мне он уже не интересен, — и она отпила вино из бокала. — О-о! Мне нравится! — и взглянула на Влада, как бы предлагая ему сказать что-либо.
— Теперь мне все понятно. Дух, интеллект, вкус, чуть здоровья — чтоб руки-ноги на месте были, — и чтобы это гармонировало: вкус не вредил интеллекту, а наоборот. А как же быть с народной мудростью — любовь зла, полюбишь и козла?
— А никак. В козла-то можно влюбиться, но надолго ли?
Официант принес холодные закуски, Влад взглянул на них, почувствовал, что голоден — как-никак без обеда, поднял рюмку:
— За знакомство и общение!
— Поддерживаю! — сказала она, чокнулись, выпили.
Он с жадностью накинулся на еду, некоторое время молчали, пока он ловко отправлял в рот кусочек за кусочком сельди, не забывая о картофеле и запивая все это томатным соком; Жанна же вяло пыталась разобраться с грибами. Наконец Влад закончил, вытер губы салфеткой, сказал:
— Знаешь, ты меня все-таки пугаешь. Почему не принять человека таким, какой он есть, по принципу «нравится — не нравится», и не подгонять его под какую-то планку? Я вот то ли читал, то ли слышал — среди немецких женщин был проведен тест, что их более всего привлекает в мужчине-спутнике, и шестьдесят процентов поставили на первое место успех в делах, потом шли отношение к своей жене, детям, и уж совсем в конце — все остальное.
— Правильно, — согласилась дама со своим кавалером, — стабильность в семейной жизни, пожалуй, и главное. Но если спутник жизни обладает еще чем-то, что может радовать его жену, — нешто это хуже?
— Лучше, — кивнул Влад. — Все выяснили: у тебя подход к людям умозрительный, у меня чувственный. Ты, пока не подгонишь человека под свои представления, не можешь лечь с ним в постель. Я же считаю, что в постели, в основном, фильмы и книги не обсуждают, посему — какая разница!
Про себя же подумал, что она потому до сих пор одна, не замужем в свои годы, что, вероятно, придумала себе некоего принца на белом коне — он представил себе этого отпрыска королевской крови: молодой, в одеянии, расшитом золотом, на голове — шляпа с пером и кокардой, на боку — шпага с золоченым эфесом, на щеках легкий румянец, конь храпит, бьет копытом, сбруя богатая, — и ждет его не дождется. «Эх, пить мне сегодня у Семеныча пиво», — решил он. Принесли щи, к ним сметану, опять чокнулись, выпили, он занялся блюдом, а Жанна продолжила свои рассуждения:
— Ты знаешь, как ни странно, мне слышать это даже не обидно, хотя и понятно, что ты имеешь в виду. Но ведь после ночи наступает утро, а раз уж у людей есть способность и стремление к общению, то им придется о чем-то разговаривать. Тебе хватает пяти минут, чтобы распознать человека, у тебя, может, развита интуиция, но если бы я вчера была вульгарно накрашена, волосы у меня стояли дыбом, в носу — серьга, на ногах — цветные колготки, в разговоре я бы каждую свою фразу заканчивала нецензурным словом, а докурив сигарету, смачно сплевывала на окурок, прежде чем положить его в пепельницу, позвонил бы ты мне сегодня и пригласил куда-нибудь?
— Ужасную картину ты нарисовала. — Он даже поморщился. — Конечно, нет!
— То есть ты должен понимать, что я не особенно требовательна и планка моя не слишком-то и высока. По тому, как ты вчера цитировал поэтов или вел беседу, у меня нет нужды убеждаться в наличии у тебя вкуса и интеллекта, юмора, кстати. Но вдруг ты не любишь детей или считаешь женщину низшим существом по сравнению с мужчиной, вдруг ты какой-нибудь сексуальный извращенец? Поэтому мне и хочется выяснить о тебе больше того, что я знаю, прежде чем… — и не закончила.
— Прежде чем что? — мгновенно переспросил Влад.
— Прежде чем предпринимать какие-то шаги, — и внимательно посмотрела ему в глаза.
«Странно, — подумал он, — а ведь она весьма интересна и умна. Как вдруг Жанна показалась мне занудой? Просто более требовательно подходит к выбору мужчин, чем иные, — очевидно, знает себе цену». Далее спросил:
— А почему ты считаешь, что я буду с тобой откровенен?
— Ну ты же был вчера откровенен — и в словах, и в поступках. Я уже знаю, что нравлюсь тебе, если учесть и то, что ты мне предложил вчера, — она сделала паузу, отпила вино, — ты мог сделать под влиянием алкоголя или чтобы вечер получился совсем уж запоминающимся, то сюда пригласил сознательно, находясь в здравом уме и отдавая себе отчет и в желаниях, и в поступках. Теперь у тебя есть шанс понравиться мне, вернее, что-то прибавить к первоначальному, вполне приятному, впечатлению, — всесторонне не узнав человека, я не могу ему довериться.
— Хорошо. Детей я люблю — в свое время даже был пионервожатым в летнем лагере, и дети после смены мне письма писали. Секс практикую традиционный, ибо считаю, что человека отличает от приматов только хождение на двух ногах и «homo sapiens» — определение для него ненормальное, женщине тут особой роли не отвожу, равно как и мужчине перед нею.
— Ого! Это уже интересно. То есть человек — такой же примат, животное?
— Совершенно верно. Классики марксизма не зря же указывали, что «человек — прежде всего животное». Прежде всего, в основании, а потом уже все остальное. Фраза Анатоля Франса, например: «Я сказал бы, что человек — нелепое животное, и воздерживаюсь от этого только потому, что Господь наш Иисус Христос пролил за него свою бесценную кровь». Но через некоторое время он не выдерживает и все-таки устами своего героя говорит: «Человек по природе своей — очень злое животное, а человеческие общества потому так скверны, что люди созидают их согласно своим наклонностям». Цицерон: «Как бы ты ни был мудр, если тебе будет холодно, задрожишь». Человек в мыслях своих пытается сделать себя равным Богу, хотя прежде всего хочет есть, и голод гонит его вперед, плюс еще похоть, это и есть прогресс. Так же как и животное, он ест, спит, сношается для воспроизводства потомства, так же убивает, — хищник делает это ради того, чтобы насытиться, человек — из-за денег или из стремления к власти:
…человек таков,
Каким и был он испокон веков.
Он лучше б жил чуть-чуть, не озари
Его ты Божьей искрой изнутри.
Он эту искру разумом зовет
И с этой искрой скот скотом живет.

Да, я не отрицаю наличия у человека какого-то практического мышления — потому он сражается с другими с помощью самолетов и танков, а не клыков и когтей, — но это не разум.
— Странно. А как же тогда культура — искусство, градостроительство, научно-технический прогресс? Вот ты сейчас цитировал нечто — а поэзия? Живопись? Человек, создавший этот отрывок, по-твоему, животное?
— Конечно. Ведь «сначала жить, а уж затем философствовать». Весь этот полет духа ничего не стоит для определения человечества в целом — принадлежит он единицам. И не зря создано столько антиутопий: вполне возможно, что все наше научное развитие доставит нас к такой катастрофе, какая приведет в негодное состояние все, и человек опять схватит палку и побежит убивать другого из-за куска хлеба. Да, существовало некоторое количество святых, которые смогли приблизиться к истине и обрести себе Царство небесное, — но что они по сравнению с остальным человечеством? И не называем же мы всех людей святыми? Почему же всех их именуем разумными на основе того, что были Платон, Марк Аврелий, Ньютон, Кант, Эйнштейн, Пушкин и Достоевский? Да и был бы Платон с детства рабом, киркой добывающим руду в карьере, а не ежедневно пирующим знатным мужем, — о чем бы он тогда думал: о царстве идей или о лишней миске похлебки? Неизвестно! Волк не убивает сразу нескольких зайцев, а убивает одного, и не потому, что он такой злой и нехороший, а потому, что ему самому есть хочется, и природа так устроена, что с помощью заячьей тушки он свою жизнедеятельность поддерживает. Убивает же одного, а не многих, потому как если сразу всех перебьет, скоро никого не останется, соответственно, быть ему голодным. Человеку же всегда мало, и я лично не раз наблюдал факты, как банкир, пусть не самый богатый, но обладающий стабильным доходом, все равно не упускает случая, дабы подставить другого — когда для того, чтобы заполучить его клиентов или какие-то фонды, а когда просто для профилактики, — чтобы тот, другой, в будущем его подобным образом не подставил. Человек придумал заморозку, научился коптить и засаливать впрок — ему все мало. Некоторые умы, желающие общего счастья, создали благородную мечту о равенстве, когда же ее начинали осуществлять, то топили все и вся в морях крови, ибо человек не хочет быть равным другому, ему все мало. Волк редко когда убивает другого волка, человек с себе подобными делает это постоянно, и вся его история — история убийств. Если уж все-таки предположить, что человек отличается от животного потому, что он «разумный», то тогда в понятие «разумный» надо вкладывать не привычное нам: «добрый, светлый, нравственный, стремящийся к знаниям», а «злой, расчетливый, хитрый, изворотливый, подлый, лживый, полученные знания использующий для личной выгоды», а величайшим достижением человеческой мысли считать не создание письменности, литературу и полеты в космос, а отдачу денег в рост как способ обогащения, атомное и биологическое оружие.
— Да, — покачала головой Жанна, — не жалуешь ты венец вселенной.
— Не жалую.
— Ну а ты сам — плох или хорош в таком случае?
— Плох настолько, насколько плох человек, что, однако, не наводит меня на мысль об искуплении с помощью ношения вериг, самоистязаний и исступленных молитв. Если допустить, что человек обладает свободой воли — в чем я сильно сомневаюсь, — то направить ее он может только на то, чтобы не стать еще хуже, — ибо исправиться ему уже не суждено.
— Ну а как же возможность искупления грехов путем праведной жизни? Покаяние? Страшный суд, наконец?
— Праведники — направо, грешники — налево? А много ли тебе известно праведников? А много ли людей ты встречала чистой, искренней веры? Каждый из нас — кто прямо, кто косвенно — участвует в том, что мир летит в тартарары, и если некто регулярно по воскресеньям ходит в церковь, читает молитвы на сон грядущий, соблюдает пост, исповедуется и причащается, не лежит ли и на нем вина в том, что происходит вокруг, пусть самым-самым краешком, самой малой частицей?
— Как-то все это эфемерно, обще, неконкретно — я не понимаю…
— Хочешь конкретности? Пожалуйста: вот, например, в Эфиопии в результате плохих природных условий, голода, войн и эпидемий ежегодно гибнет огромное количество детей. Однако, если ты — лично ты — продашь все свое имущество, добавишь кое-какие сбережения и передашь это все нескольким эфиопским семьям, ты спасешь их детей от голодной смерти. Согласна? Молчишь? Я знаю, что ты можешь ответить: на это есть их правительство, международное сообщество, независимые гуманитарные организации и прочие, у тебя же свой ребенок имеется, и ты сначала ему будущее должна обеспечить, а не думать об африканцах. Это только добрый доктор Айболит на их континент из Питера отправился, потому что у бегемотиков заболели животики. А так каждого свои проблемы беспокоят. А посему — не надо петь дифирамбы человеческому разуму. Искусство, культура — это все прекрасно, но в них гораздо больше от вдохновения, этого неуловимого эфира, духовного экстаза, шаманского камлания, чем от разума. Наверное, потому для меня гораздо важнее то, что я к человеку чувствую, а не думаю о нем, потому я предпочитаю в определении «симпатичен — не симпатичен» опираться на невидимые нити, связывающие нас, на исходящие от человека импульсы, а не пытаться втиснуть его в какие-то рамки и отбрасывать прочь, если у него оказалось на два сантиметра чего-то больше, чтобы пролезть в правый угол.
— Во всяком случае, в мои рамки ты себя втиснул. Однако тебе не кажется, что ты очень страшные вещи говоришь?
Тут подошел официант, принес горячее, два одинаковых блюда — Влад заказал себе карпа тоже, — подлил даме вина, поставил перед кавалером следующую стопку водки, тот поднял ее, повертел в руках, сказал:
— Ты извини, что я разошелся, — может, спиртного выпил, может, давно на эти темы не разговаривал. Но наша беседа гораздо менее страшна, чем наш свет. «Свет»! — с равным успехом можно было сказать и «тьма»! Мы себе создали отдельный мирок, пытаемся как можно уютней его обустроить и боимся высунуться наружу. И не надо! Я как раз за это — за жизнь для себя, своих любимых, близких, — раз уж мир так устроен, что о тебе в тяжелую минуту никто не позаботится, то незачем и жертвовать собой ради того, что тебя не касается непосредственно и не может оказать влияние на ход твоей жизни, — эфиопов, доктора Хайдера или испытаний ядерного оружия на атолле Мороруа.
— Нормальные герои всегда идут в обход? — усмехнулась Жанна.
— Да, совершенно верно. Ты же отказалась распродать свое имущество ради эфиопских детей?
— Но это ведь уже чересчур…
— Правильно, чересчур, хотя святой Франциск раздал все, что у него было, бедным, — правда, он преследовал несколько иные цели, чем просто спасение от голодной смерти пары нищих. Вот если вдруг устроят какую-нибудь кампанию по сбору средств в помощь эфиопам — сродни той, что была лет десять назад, когда в восточном полушарии Боб Гелдоф собрал кучу музыкантов на «Уэмбли», а в западном Джексон с друзьями спел «We are the world, we are the children», и даже наши отметились — послали самолет с медикаментами, впрочем, через два года сами уже принимали одноразовые шприцы и сухие галеты в качестве гуманитарной помощи, — то ты честно отнесешь туда десять тысяч рублей, а может и все пятьдесят, и этим свою совесть успокоишь. То есть реально ты никому не поможешь, твои деньги по дороге разворуют сначала наши чиновники, потом чиновники какого-нибудь фонда, в который они стекаются, потом местные африканские распределители помощи — зато себя ты успокоишь. Так чем успокаивать, лучше и не расстраиваться, заботясь о судьбах мира, а беспокоиться о своей.
— Но почему же мои деньги не помогут? Десять тысяч я, десять — еще кто-то, и так — миллиарды! Та же акция, о которой ты говорил, с концертами рок-звезд, принесла же денег, оказала помощь?
— Оказала. По одним данным, было собрано пятьдесят миллионов, по другим — около двухсот. По два или по восемь долларов на каждого эфиопа. Крутая помощь, а? Съезди туда сейчас, посмотри на их жизнь — все то же самое: с миру по нитке собирая, всем бедным рубашки не сошьешь. Если задаваться целью реально помочь, то надо вливать денег гораздо больше, надо прекращать межплеменные войны, основывать развитую инфраструктуру, вводить новую систему образования, строить жилье, создавать рабочие места, — кому это надо? Никому — ни тебе, ни немецкому бюргеру, ни представителю американского среднего, а тем более высшего или низшего класса, — пусть третий мир выживает как хочет. Организаторы гигантских концертов десять лет назад больше создали себе рекламы, чем оказали реальной помощи. Вот если ты все свои деньги разделишь на три части и раздашь трем семьям, они смогут ими правильно распорядиться. А собирать по десятке — рублей, марок, долларов — без толку.
— Это чистейшей воды эгоизм, — утвердительно произнесла Жанна.
— Эгоизм — когда ты вокруг не видишь никого, кроме себя. Гордость, бахвальство, скупость и самовлюбленность. Я же просто соглашаюсь с поговоркой «своя рубашка ближе к телу» — у тебя есть родные, близкие, друзья — помогай им, делись с ними, не думай о братстве и единстве всех людей — этого никогда не будет. Действительные герои и вправду идут в обход. Да, героизм — закрыть своим телом амбразуру дзота. Но для меня более приемлемо просто метко бросить гранату — это тоже героизм, и телом закрывать ничего не надо. Так что я вполне нормальный герой, рассудительный, — идти в обход лучше, чем переть напролом. Если бы я был военным и меня послали бы ликвидировать последствия чернобыльской катастрофы, я бы не отлынивал и подчинился приказу, но я никогда бы не вызвался туда добровольцем. Если бы я шел по берегу реки и заметил тонущего в ней ребенка, я бы бросился его спасать, потому что отлично плаваю, и не боялся бы и сам утонуть, и ребенка утопить, но я бы никогда не стал бы разнимать пьяную драку — пусть лупят друг друга себе в удовольствие!
— А если бы ты видел тонущего ребенка, но сам не умел плавать?
— Тогда б я побежал звать на помощь, а пока она прибывала, пытался бы найти веревку или длинную палку.
— А если пьяная толпа забивает человека до смерти?
— Когда я вмешаюсь, толпа вместо одного забьет двоих. Юношеский альтруизм я оставил в юношеском же возрасте. Из примеров, которые помню, могу привести такой: как-то я, идя покупать цветы девушке на Восьмое марта, увидел лежащего в снегу мертвецки пьяного мужика, для которого праздник давно начался. Мне его стало жалко, я его поднял, привел в чувство, выяснил, где он живет, взвалил на себя и потащил по указанному адресу. По дороге нас чуть не забрали в милицию, а своего спасителя благодарный страдалец, могший к следующему утру оказаться замерзшим трупом, покрывал по дороге таким изощренным матом, о коем филологическая наука еще и не ведает. К девушке я пришел все-таки с цветами, но опоздав на час и мокрый до нитки. А мы ведь собирались на вечеринку, девушка была принаряжена и настроена на праздник, но ввиду того, что мы заехали ко мне — надо было переодеться, — пришли мы туда, когда уже веселье пошло на убыль, все было съедено и выпито, в общем, вечер не удался.
Второй пример: на танцах, выйдя подышать свежим воздухом, увидел следующую картину: две девушки дрались между собой, ухватив друг друга за волосы, визжа и достаточно умело пинаясь коленками. Обалдев от такого варварства, я бросился к ним, дабы прекратить этот ужас, но был остановлен дюжими молодцами, которые с вниманием следили за развитием событий, — во-первых, такая драка много интересней мужской, во-вторых, происходила она «из-за мальчика», и победившая должна была завладеть правом на оного. Я продолжал настаивать, так что закончилось тем, что эти ребята начали уже драку со мной, и если бы не вовремя подоспевшая помощь, то мне точно сломали бы ребра. Спрашивается, достойны ли были эти дамы подобной жертвы — как там, интеллект, вкус? — вспоминаешь свои слова?
— Но тебе все же пришли на помощь?
— Пришли мои друзья, с которыми я вместе рос с первого класса, с которыми в первый раз выпил водки, первый раз познал женщину и познакомился с другими явлениями окружающего мира, доселе неведомыми. На тот момент они были моими близкими, мы зависели друг от друга, были взаимно преданны.
За товарища я бы всегда заступился, как и за члена своей семьи, потому что это — твое, а не незнакомый тебе безличностный эфиоп, — что-то я слишком часто их упоминаю, — все равно кто: американец или русский из двора через улицу. Твой дом, твоя семья, твои друзья — вот истинные ценности, которым можно служить и ради которых можно жить.
— Значит, Антанта нам не поможет?
— Не поможет.
Пока Влад длил свой монолог, Жанна пыталась расправиться с карпом, и мало-помалу ей это удавалось.
— Вкусно, — сказала она, указывая на тарелку, — только костей много.
— Видишь, — произнес он, — все мало. Тебе недостаточно того, что рыба просто вкусна, тебе нужно, чтобы она была еще и без костей, а если бы кости у нее отсутствовали, тебе бы захотелось, чтобы она была и без головы, плавников и хвоста, да еще бы в жареном виде в природе и существовала. В этом — весь человек, он не умеет наслаждаться тем, что есть! Если бы он умел находить радость в уже существующем, тогда, может быть, не было прогресса, но человек был бы счастлив.
— Счастлив именно чем? Или почему?
— Как сказал кто-то известный, по-моему Карамзин, «счастье — есть отсутствие зол», и советовал довольствоваться тем, что Бог послал, и благодарить его за то. Человеку же все мало, отсюда все войны — когда кто-то у другого нечто хочет отнять, и прочее, и прочее. Только наслаждаясь каждой секундой, каждой частицей бытия, он может быть счастлив. Посему и надо больше думать о себе и близких, а не о всем мире. О всех вместе — означает ни о ком конкретно. Нужно любить какого-то определенного человека, оказывать добро ему, а не всем подряд, тогда, доставив ему радость, ты и сам будешь счастлив.
— Теперь я совсем запуталась — человек плох, зол, но его можно полюбить?
— Конечно, почему нет? Если он не дает разрастаться всему тому мерзкому, что уже заложено в него природой, если не стучит себя кулаками в грудь и не кричит, что он венец вселенной, если он не одержим гордыней и снобизмом по этому поводу, не возвеличивает на самом деле весьма ограниченные возможности своего разума, то его вполне можно полюбить, тем более что в любви нуждается прежде всего любящий, а уж потом любимый, без любви его съест ненависть, изгрызет изнутри. Любовь и вера — только это и может поддерживать то хорошее, что, пусть и в небольшом количестве, все-таки есть в человеке. Умение любить, умение радоваться только и могут помочь не отдаться своей природе, не подчиниться жестоким животным импульсам полностью. А иначе в нашем злом, жестоком мире не выстоять. Люби кого-то, радуйся тому, что у тебя есть, и ты не испытаешь сердечных болей и не проведешь бессонных ночей в думах о том, где и каким образом приобрести излишнее. Если твоя судьба сочтет, что тебе это излишнее необходимо и ты его достоин, она сама тебе его дарует.
— Резюме: живи как живется, люби и радуйся?
— Совершенно верно.
— Хорошо. Мне нужно переварить все сказанное тобой, а потом мы об этом еще поговорим. А пока, значит, тост за любовь?
— За любовь.
Выпили. Влад уже был рад, что она сама закрыла обсуждаемую тему — можно и поесть теперь. Да, карп, конечно, готовится здесь на славу. Прекрасна русская кухня! Взять хотя бы в «Амбассадоре» на Фонтанке рубленую куриную печень — подается в виде эдакой цилиндрической фасочки, в центре которой — жареные грибы, а по краям блюда — четыре небольших блинчика. Маленькой ложечкой кладешь печень и грибы на такой блин, с помощью вилки заворачиваешь его в трубочку, рюмку водки — хлоп! — и этой трубочкой закусил. Прожуешь и подумаешь: и вправду есть в жизни смысл. Для сравнения: в «Афродите», ресторане на Невском, оцененном критиком газеты «Коммерсант» Дарьей Цивиной в пять звезд, Владу довелось отведать язык то ли рыбы лу-лу, то ли просто морской, — экзотическое блюдо стоимостью в тридцать долларов. В меню читалось красиво, когда же принесли, оказалось — белая тоненькая полоска чего-то без соуса и гарнира, по вкусу напоминающая отечественную жевательную резинку, на рубеже семидесятых — восьмидесятых годов производимую в городе Армавире. В «Свири», находящемся в отделе «Палас» и получившем от той же госпожи те же пять звезд, он впервые узнал вкус лобстера, уже долларов за пятьдесят; когда разделывал его, думал о том, что в «Санкт-Петербурге» на эту сумму можно съесть три порции пельменей, да еще рюмкой водки запить, а так — ни желудку, ни сердцу. А китайская лапша, папоротник и жирные кусочки свинины в тесте в многочисленных «Драконах», раскинувшихся по всему Питеру, а мексиканские фахитос и прочая острая дребедень в «Ля-Кукараче», не говоря уже об итальянской пицце и американских гамбу… Все-все-все, тьфу! К русской кухне можно добавить разве что еще всякие грузинские сациви-харчо-хинкали-хачапури под «Цинандали», некоторые блюда с трудно выговариваемыми названиями в индийском «Тандуре» да пару-тройку французских кулинарных произведений, хотя Анатоль Франс свою кухню, будучи истинным патриотом, именовал не иначе как «самой изысканной».
Горячее поглощалось быстро. Задержав проходившего мимо официанта и предварительно посовещавшись со спутницей, Влад заказал два чая.
— Вот в чём — жизнь, — подцепив вилкой достаточно большой кусок рыбы, сказал он, — а не в борьбе за прекращение ядерных испытаний. Еще чуть-чуть здравого смысла и толику везения — и что мне все богатства мира?
— Для тебя счастье, — отреагировала на это замечание Жанна, — в любви и домашнем уюте. Ну а если для человека счастье в славе, в богатстве, во власти, он же не может его реализовать, сидя дома и с довольной улыбкой поливая цветок в горшке на подоконнике?
— Меньше бы людей находило счастье в перечисленных тобою вещах, меньше было бы Лениных-Сталиных-Гитлеров. Я не за то, чтобы люди не пытались чего-то добиться, как им кажется, для них необходимого. Если ты хочешь богатства большего, чем имеешь, и пытаешься достигнуть его способами, тебе доступными, то подумай, стоит ли тебе, например, продать свою квартиру, а полученные за нее деньги вложить в какой-либо перспективный, на твой взгляд, бизнес, с тем чтобы они через год удвоились, и в результате через указанное время остаться ни с чем ввиду его развала; или же решить, что вот, твоя квартира, тот уют, который тобой в ней создан, и есть твое богатство?
— Мы долго говорим о вещах слишком серьезных. — Она кивком головы поблагодарила официанта за чай.
— Ты же сама завела этот разговор, — удивился Влад.
— Сама, не сама — серьезного на первый раз хватит. Давай о чем-нибудь отвлеченном.
— Давай. О чем?
— Что ты больше всего ценишь в женщинах?
— То есть женщины — это отвлеченное и несерьезное?
— Это несколько отличное от предыдущей темы и более мне в данную минуту интересное.
— Ну, внешность — лицо там, фигура — и ненавязчивость.
— И все, так мало? А ум?
— Ум женщине ни к чему.
— Вот так новость! То ты говоришь, что не ставишь мужчину выше женщины, то заявляешь, что ум ей ни к чему.
— Ну так и мужчине ум ни к чему. Радоваться жизни можно и не зная, что Чон Ду Хван — бывший южнокорейский глава.
— Все равно, что-то слишком мало получается.
— Хорошо, можно добавить: умение чувствовать настроение мужчины. Умение нравиться и быть всегда желанной. Умение соглашаться и не спорить в каких-то мелочах, но отстаивать свое мнение в глобальных вопросах, впрочем, не до громких ссор. Быть хозяйкой, хранительницей очага. Ей должно нравиться заниматься любовью не только при выключенном свете после двадцати двух ноль-ноль, не больше двух раз в неделю, а всегда и везде, лишь бы с любимым мужчиной. Она не должна долго болтать с подружками по телефону в моем присутствии и любить телесериалы. Походы к моим друзьям она не должна воспринимать только как необходимость, а к своим подругам — только как праздник. Она должна понимать, когда мужчине необходимо работать, а когда он может отдыхать. Она…
— Все, все, мне ясно. Это уже, наоборот, слишком много. Ты говоришь, что не готовишь человеку рамки, а сам рисуешь какой-то суперидеал, причем, вероятно, основываясь на печальном опыте, — мне почему-то кажется, что твои предыдущие женщины этим требованиям не удовлетворяли.
— Ну-ну, зачем же так. Мне не нужен идеал, мне и наличия вместе трех из этих качеств вполне достаточно, но ты спросила, каким именно я отдаю предпочтение, — вот я и стал объяснять. А опыт был всякий — и положительный, и отрицательный.
— Расскажи! — попросила Жанна.
— Не сейчас. Как-нибудь потом.
Допили чай, Влад попросил чек.
— Хорошо, — сказала она. — Судя по тому, что ты назвал, для тебя важнее то, что она занимается с тобою любовью в любое время, что она убирает твою квартиру и чувствует твое настроение, чем то, что она умна, образованна и имеет тонкий вкус?
— Гораздо важнее! На что мне интеллектуалка, которая может правильно подобрать цветовую гамму, разговаривать на иностранном языке и отличать Шуберта от Штрауса, а Листа — от Шопена, если она фригидная неряха, не умеющая понять и принять моих желаний?
— А если она сочетает и то и другое?
— То это — женщина-мечта.
— Спасибо за комплимент.
— Здорово! — Влад аж подпрыгнул.
— Ты — дремучий феодал. Но ты мне все равно нравишься.
— Ты мне — тоже.
— Идем? — наклонив голову к плечу, спросила она.
— Сейчас, — ответил он, — гарсон-вэйтер появится со счетом, да и покинем сие гостеприимное место.
Официант ждать себя долго не заставил, подошел с папочкой, положил ее на стол и опять удалился. Влад открыл, изучил цифру, нашел ее невысокой, щедро прибавил чаевых, положил купюры рядом с чеком.
Оделись, попрощались, вышли на улицу. Холодный воздух казался уже не сырым и мерзким, а, напротив, бодрящим и освежающим. Кавалер обнял свою даму за талию, она не отстранилась.
Спросил:
— Куда сударыне угодно отправиться теперь?
— А что сударь может предложить?
— Даже не знаю, говорю искренне. Если ты любишь играть в бильярд, то можно поехать в два примечательных места — работают допоздна. Если хочешь потанцевать — можем отправиться в какой-нибудь клуб.
— Это все?
— Можно пойти в гости, — стараясь найти еще что-либо, придумывал он про себя возможные варианты, — или поехать играть в боулинг.
— Так, — произнесла Жанна и бросила на него лукавый взгляд, — а если даме хочется попить кофе, послушать приятную музыку, на худой конец — посмотреть телевизор?
Влад внимательно всмотрелся в ее глаза и ответил:
— Запросто! Ловим такси!
— Хорошо. Станем по разные стороны дороги, так быстрее поймаем. Кто первый — загадывает желание, второй — исполняет.
— Считай, — сказал Влад, — что ты мое уже исполнила.
— Тогда, — она громко засмеялась, — у меня одно уже остается, а в худшем для тебя случае их будет два.
— Согласен и на три.
— Ой, молодец, не спеши!
— Хорошо, — ответил Влад.
Они быстро дошли до проспекта, и, пока Жанна, стоя на своей стороне, высматривала огоньки фар какого-нибудь автомобиля, он перебежал Невский, махнул рукой мимо проезжающей машине, она и затормозила. Влад жестом позвал спутницу, а когда она подошла, шепнул ей на ухо:
— Получилось одно!
Она засмеялась, забралась на заднее сиденье, он вслед за нею, хлопнул дверцей, кинул взгляд на женщину и взял ее ладонь в свою. Суббота, поздний вечер, машин мало, дороги свободные, автомобиль не старый, ехали быстро, уж вот-вот должны были быть на месте, но Жанна вдруг предложила:
— Давай не сразу к тебе — я хочу еще чуть-чуть прогуляться.
— О’кей! — ничуть не удивился Влад, обратился к водителю: — Тормози, командир!
Вышли на перекресток Политехнической улицы с Курчатова — грязно, сыро, мокро. Весело. Счастливо.
— Смотри, — вдруг указала она на небо, — сколько звезд!
— Это, наверное, потому что ветер сильный, вот облака и прогнал, — предположил он. — Но думаю, нам недолго радоваться: как прогнал, так и нагонит. Впрочем, у природы нет плохой погоды.
И на самом деле, в эти минуты обычно серая улица благодаря искусственному освещению, непривычной тишине, могучим деревьям вдоль улицы, ветру, усыпанному звездами небу казалась загадочной, интересной, красивой. Что-то его изнутри толкнуло, и, даже не успев понять, зачем он это делает, — очевидно, потому, что это как нельзя лучше отвечало создавшемуся настроению, Влад начал читать:
— Наш час настал. Собаки и калеки
 Одни не спят. Ночь летняя легка.
Автомобиль проехавший навеки
Последнего увез ростовщика.

Близ фонаря, с оттенком маскарада,
Лист жилками зелеными сквозит.
У тех ворот — кривая тень Багдада,
А та звезда над Пулковом висит…

Прошла секундная пауза.
— Красиво, — сказала Жанна. — Кто это?
— Набоков.
— А, понятно. Раз ты столько всего помнишь, поэзию, наверное, любишь. Посему вопрос: а сам-то не пишешь?
— Ой, что ты! — отмахнулся он от нее. — В юности, правда, пытался из-за избытка лирических чувств по поводу, как казалось, обретенной или утерянной любви бумагу марать, но скоро обратил внимание на то, что все мои рифмы в основном сводятся к типу: «пошел — не пошел» и «встал — упал», да и прекратил.
— Хорошо, но хоть что-то можешь сейчас вспомнить?
— Ой, — Влад попытался напрячь память, — это уж сколько лет назад было? Разве что-либо без рифмы?
— Давай-давай! — обрадовалась она так, будто он сейчас откроет ей главную тайну бытия или изречет какую-нибудь полезную истину. Заметив это, Влад внезапно почувствовал волнение, сродни тому, что испытывал в давние времена, выводя в качестве командира свой 2-ой «А» на конкурс строя и песни. Действительно хотел припомнить что-либо стоящее, но на ум ничего не приходило, и вдруг что-то такое всплыло.
— Ну вот, допустим:
Он жил как жил — не разбавлял вина,
Не слушал докторов, не сторонился женщин…

— И все? — удивилась Жанна.
— Но это же отрывок. Далее следует бестолковая рифма, потом появляется некто следующий:
Другой не пил, не видел сигарет,
Ходил к врачам, от дам бежал раз всякий…

Он опять замолчал.
— И все? — уже осторожнее спросила спутница.
— Что — все? — Влад вдруг ощутил невесть откуда взявшуюся злость. Не надо было поддаваться на ее просьбу — вышло глупо, как и можно было предположить.
— Хорошо, — Жанна шла на шаг впереди него, повернув голову в его сторону, — пусть без рифмы, но хоть чем твое «произведение» заканчивается?
— А чем все заканчивается? Померли оба. В один день.
— Печальная история. — Она вдруг ойкнула, ибо не заметила лужу и чуть в нее не вступила. — Да, ты не поэт. Но помнишь стихи других…
— Не так уж и много, как хотелось, — сказал Влад. — Я, конечно, могу читать по поводу и без оного, но мой запас быстро кончится. Как набрал стишков в детстве, так они и остались в памяти, затем уж ее не пополнял.
— Почему?
— А чем? Все, что могло понравиться, проглотил, сейчас же на меня вряд ли нечто сможет произвести такое сильное впечатление, что заставит учить наизусть. Да и недосуг. Кстати, вот мой дом, — и указал на него.
— Да это же совсем рядом с моим! — словно обрадовавшись сему факту, проговорила она. — Минут десять — пятнадцать ходьбы! А мы во дворе Ильиных встречались — смех!
Влад, соглашаясь с нею, кивнул.
Дорогу до подъезда преодолели молча. У крыльца он сказал:
— Этаж — восьмой. Дама согласится на лифт или будет требовать, дабы я отнес ее туда на руках?
Жанна, услышав это, стала смеяться столь заразительно и громко, что он уж не был рад своей неожиданной шутке.
— Что-то не так? — спросил он.
— Почему же? Все идет замечательно! — продолжала смеяться она. — Но как ты себе это представляешь? По-моему, если ты чуть ли не каждый день пьешь водку, донести тебе женщину наверх все же будет нелегко, а если и донесешь, то все оставшееся время у тебя мы не чай и кофе будем пить «под музыку», а я просижу с нашатырем у твоего носа.
— И вовсе я не каждый день водку пью, — обиженно пробурчал кавалер, но сразу же расслабился и улыбнулся. — Ну зачем ты так, прекрасная Даная? А как же потенциал, во мне заключенный?
— Давай просто не ставить экспериментов. Доберемся на лифтике, как порядочная пара.
— На лифтике, так на лифтике.
Доехали. Влад заметно волновался, посему долго копошился с ключами и замками. Наконец вошли, Жанна осмотрелась.
— А ничего. Уютно.
— Ну я же не зря хвалил тебе домашний уют, — ответил он. — Маленькая, но своя квартира — и мне уже хорошо.
— Ничего себе маленькая! С такой-то кухней!
— Кухня — предмет моей особенной гордости. Каждая вещь в ней несет на себе печать нужности, она не только внешне сочетается с другими, но и имеет постоянное практическое применение — будь то разделочная доска, на гвоздике висящая, кружка, половник или вот эта полочка для приправ. А комбайн у меня — просто как выставочный образец. Если находит вдохновение, с радостью готовлю борщи-супы, баклажаны с орехами жарю, тушу телятину в помидорах…
— Серьезно? Как интересно! А ну-ка поделись рецептом блюда из телятины!
— Да ничего особенного. Мясо молодого бычка разрезается на равные, сантиметра по два-три, части, после чего в сковороду за ним поочередно отправляются репчатый лук, чеснок, укроп, петрушка и, наконец, измельченные на моем замечательном комбайне помидоры. Пятнадцать минут — и все готово!
— Понятно. Ну а кофе-то даме сумеешь сварить?
— Для такой дамы я и звезду с неба достану, не то что кофе сварю.
— Это намек на симпатию?
Влад приблизился к ней, хотел обнять, но постеснялся, просто взял ее за руки, сказал серьезно:
— Более чем намек. А для кофе у меня даже есть настоящая бронзовая турка.
Жанна внимательно посмотрела на него, сказала:
— Ну вот и прекрасно. Ты пока готовь сей чудесный напиток, я же, с твоего позволения, отправлюсь в ванную. У тебя есть халат?
— Ты знаешь, нет, — только и ответил он, чувствуя, что кровь ударяет ему в голову. — А большое, огромное такое полотенце не устроит?
— Из двух зол… — И, развернувшись к нему, она тихо произнесла: — Можно я тебя поцелую?
— Целуй, — зная, что все к тому шло и тем более идет, однако сам не ведая почему, оторопел от ее вопроса.
Она приблизила свое лицо к нему и нежно-нежно, легким движением губ прикоснулась к его щеке.
— Я быстро, — сказала Жанна. — Не забудь тут о кофе и о музыке, — и отправилась в ванную.
Влад бросился к шкафчику, отыскал ту самую турку, быстро бросил в нее две ложки кофе, аккуратно залил водой, поставил на огонь, помчался в комнату. Так, музыка, музыка… Какая? Может, «Radiohead» — там есть несколько замечательных медленных песен… Какой, к черту «Radiohead» — там других песен еще штук шесть — и все с «элементами концепции», как говорит Семеныч. Так вот же, Том Петти — «ай, нет, не хочу» — подумалось. Ну что ж, старый друг Брайан Ферри, альбом «Taxi» — чем не музыка для вечера с женщиной, тем паче такой? Поставил. Вернулся на кухню, кофе как раз подошел. Разлил в две маленькие чашечки, установил их на маленькие же блюдечки, подошел к двери в ванную, крикнул:
— Тебе сколько сахару?
— Что? — и она высунула голову, судя по обернутому вокруг тела полотенцу, тому самому, большому, будучи уже совсем готовой.
— Сахару в кофе — сколько? — переспросил он уже тише и отметил про себя, как любуется ее голыми плечами, шеей, выдающейся из-под полотенца грудью.
— Ложечку. Да я уже готова. А ты — давай на мое место.
— Так? — удивился Влад. — А кофе с кем ты будешь пить?
— С тобой, — спокойно отреагировала она. — Ты забирайся в ванную — я уж и воды тебе набрала — и пей свой кофе, хочешь — я буду пить рядом, нет — в одиночестве на кухне.
— Нет, конечно, лучше с тобой, вместе, но я же, э-э, должен обнажиться перед тем, как залезть в ванную, не так ли?
— А как ты собирался обнажиться потом?
— Все, тихо, тихо, мне все ясно. Лезу в ванну.
Быстро разделся, покидав всю одежду на стул, прошел в ванную комнату, бухнулся в воду, которая приятно радовала его тело своей теплотой. На время выходившая Жанна вернулась с чашечками, подала ему еще не успевший остыть кофе, сама уселась на стиральную машину и, сделав глоток, спросила:
— У тебя еще и для кофе свой рецепт? Весьма вкусно.
— Да, и очень мудрый, — ответил Влад. — Берешь молотый кофе, бросаешь в турку, заливаешь холодной водой, ставишь на огонь, доводишь до кипения.
— Да, действительно мудрено. Но все равно вкусно. Ладно, домывайся сам, а я пойду в комнату. Постель ты разобрал?
— А она, э-э, и не собиралась с утра. Там рядом шкаф, в нем свежее белье, можешь перестелить.
— Хорошо, — сказала она и вышла.
Владу, едва за ней закрылась дверь, захотелось, как тупому герою какого-нибудь тупого американского фильма, победоносно вскинуть вверх руку с растопыренными в форме буквы «V» пальцами и закричать: «Yes!»
Однако это было не кино, и Жанна — живая, настоящая, манящая, дразнящая — находилась здесь, в его квартире, сейчас она поменяет белье и будет ждать его уже в постели. С невероятной жестокостью минут десять тер себя мочалкой, соскоблил всю возможную и невозможную грязь, вытерся, решил, что время для стеснения прошло, и как был голышом, так и отправился в комнату.
Жанна лежала на кровати, слегка прикрытая краешком одеяла, верхний свет был потушен, но в углу горела настольная лампа. Влад прилег рядом и осторожно, медленно стал водить рукой — то всей ладонью, то одними кончиками пальцев — по ее шее, плечам, груди, животу, бедрам. Она приподнялась и прильнула к его губам долгим, жадным, влажным поцелуем. Все завертелось-закружилось у Влада в голове: если бы он позже постарался вспомнить очередность своих действий этой ночью, то, конечно бы, не смог. Он упивался Жанной, нырял в нее, как в самое глубокое море, пил, как самую восхитительную воду из журчащего источника, он парил с нею над землей, спускался в самые темные пещеры и горел на самом жарком жертвенном огне. Вдруг он услышал голос, будто бы незнакомый, громкий крик, но этот крик был его, Влада. Наконец он откинулся в сторону, тяжело переводя дыхание, лег на бок, положил ей руку на талию.
— Ты — мой герой, — прошептала Жанна.
— Как Геркулес? — спросил он.
— Какой там Геркулес, он несовершеннолетний мальчик по сравнению с тобой. Впрочем, — тут вдруг она улыбнулась, — я это могу утверждать только в теории — он тебе давно уже не конкурент.
— Почему же? Его ведь приравняли к богам, а боги, как известно, вечны. Вот спустится со своего Олимпа и отобьет тебя у меня.
— Ну-ну, сладкий, мой золотой, не отобьет. Пока, во всяком случае.
— Пока? — удивленно вскинул он брови. — И надолго ли?
— Это от тебя тоже зависит.
— Это от нас обоих зависит…
— Тогда, — Жанна повернулась и склонилась над ним, — расскажи мне о тех женщинах, которые у тебя были, а я себя с ними сравню и подумаю, есть ли у меня шанс с ними посоревноваться.
— Что, о всех? — усмехнулся Влад. — Так и ночи не хватит.
— Ну зачем о всех?
— Ну, — Влад приподнялся и сел на постели, поджав под себя ноги, — если так уж хочешь, расскажу. Была, конечно, и любовь, как же без нее, до стольких лет дожил, нельзя за такой долгий срок от ранней юности до зрелого возраста без нее обойтись. Была до боли, до мучений. Переживал, страдал, казалось, что мир рушится, в прах рассыпается, ночами не спал, все во мне вызывало слезы: стоило прослушать какую-нибудь глупую песенку, не говоря уже о происходящих более серьезных вещах, — и катились они градом по щекам — только успевал размазывать. Но ничего, прошло. Любовь — то же быстрое течение реки: можно нестись по этому потоку на плоту и разбиться о каменистые пороги, а можно и вовремя выскочить на берег.
— Да, — заметила Жанна, — но можно попасть и в море.
— Можно, — согласился Влад, — мне не удалось. Не знаю, действительно ли это было столь сильное чувство, — наверное, нет, иначе бы не прошло, скорее, я себе сам все придумал, благо была долгая разлука и, соответственно, масса времени, вот и намечтал себе несуществующее, тем паче фотографии, письма, звонки…
— Фотографии? Покажешь?
— Увы, — развел он руками, — как отказ обидный услышал, все фотографии и письма собрал вместе, связал веревочкой и — в мусоропровод.
— А что же случилось? — Насколько его тяготила эта беседа, настолько, казалось, ее занимала.
— Да ничего. Уехала на год, я ее прождал почти честно — ну, всего пару раз изменил, но по пьяной лавочке, ничего серьезного, так что это не в счет, — а она, возвратившись, заявляет: извини, мы друг другу не подходим. А я ее с розами встречал — ну так этими розами по морде и отхлестал.
— Молодец, — рассмеялась Жанна. — А потом?
— А потом помучился с месяц, да все и прошло. Как прошло — так прибежала: прости, мол, дорогой, любимый, только ты, никто другой, ты — смысл моей жизни, ты — навсегда, и так далее. Но я ведь сознательно уже убил все внутри себя, что было, и реанимировать это, честно говоря, не хотелось. Так подобру-поздорову и разошлись.
— А что, оказывается, — она с удивлением взглянула на Влада, — любовь можно сознательно убить?
— Если выбор заключается только в том, чтобы осуществить свое стремление быть вместе с другим человеком или же разрезать себе вены, то лучше отыскать иной выход.
— Понятно. А больше никто след не оставил?
— Ну почему же. Если напрячься и вспомнить, то многих можно помянуть добрым словом. Иногда я думаю, что мне в определенном смысле повезло — у меня были все женщины, о которых мечтают мужчины, — самая совершенная и красивая, далее — самая изощренная в сексе, нет, термин несколько неправильный, наверное, та, с которой в постели мне было необыкновенно хорошо, пожалуй, это и называется «полной сексуальной совместимостью», и, наконец, третья, которая меня очень сильно любила.
— Ого! — сказала она. — Так это более чем достаточно. Чего же тебе не хватало?
— Как ты говоришь, гармонии, очевидно. Если ты спрашиваешь меня об идеале, то он будет, пожалуй, таким: красивейшая женщина, которая меня до безумия любит и которой очень нравится заниматься со мной сексом. Или нет, скорее — та женщина, которая меня любит, обладает волшебной красотой и которой нравится заниматься со мной сексом больше, чем с иными.
— Так, значит, любовь все-таки на первом месте?
— Да, правильно, на первом. Красота с годами увядает, секс с одним и тем же человеком приедается, любовь остается.
— Но, как видно по твоему рассказу, любовь тоже проходит, не так ли?
— Не так. Значит, это не была любовь. Может быть, увлечение, только очень сильное. Но не любовь. К тому же если с течением времени истощается пылкая страсть, обожание, то остается уважение, внимание, забота. Катать подругу на раме велосипеда нормально в шестнадцать лет, оставлять в вазочке на тумбочке у ее кровати первые подснежники, чтобы она, проснувшись, увидела их, вполне хорошо и в двадцать, и в тридцать, но вряд ли ты в шестьдесят будешь развлекать свою старуху таким образом, а в семьдесят с рассветом попрешься в лес за цветами — достаточно подать ей за чаем печенье или сказать теплое слово. Все это — любовь, но по-разному выражающаяся.
— Хорошо, три женщины — три типа. К которому же относилась та, о которой ты мне поведал?
— Ха! — мотнул головой Влад. Пошарил рукой у кровати, нашел-таки бутыль с минеральной водой, отпил, закрутил пробку, поставил на место. — Эта относилась к типу самой сексуальной.
— Ого! Понятно! А что случилось с остальными двумя? Ну, вот с той, «красивой», как ты говоришь. Действительно была так хороша?
— Да, действительно. Если у женщины единственный изъян — немногословие, кое, впрочем, многие почитают за достоинство, — о чем можно говорить? Лицо прекрасное, фигура стройная, зубки ровненькие, губы нежные, грудь упругая, глаза огромные, походка, стан, плюс еще высшее образование и правильная речь.
— Столько замечательных качеств… Ну а она чем не устроила? Или ты ее?
— Да я ее вроде устраивал, но, понимаешь, вот у Пушкина есть: «Скучна, как истина, глупа, как совершенство», и наоборот. Все настолько правильно, настолько друг к другу подобрано, настолько гладко — не за что ухватиться, нет изюминки, нет того, что могло бы будоражить, волновать и влечь.
— Извини, Влад, я сама этот разговор завела, но я на самом деле удивлена — мне казалось, что мужчины именно таких и ищут, и желают — совершенных, красивых…
— Ну, мужчины на самом деле сами не знают, кого и что они ищут. На все воля случая, или, иначе, судьбы. У всех у нас была так называемая «первая любовь» — обычно она приходится на период от пятнадцати до восемнадцати лет. Попробуй любому сказать, что она не была сильной, — еще в лоб даст, но у кого она закончилась свадьбой и, более того, — долгой счастливой супружеской жизнью? У единиц.
— Ты знаешь… — Жанна подняла руку, как будто хотела что-то сказать, но передумала. — Ладно, к теме первой любви мы еще вернемся. Ну и?
— Что «ну»? Есть легенда о половинках, прежде бывших единым целым, есть теория о совпадающих или исключающих друг друга натурах, есть Конфуций и даосизм с терминами «ин-янь», есть-правило физики, гласящее, что тела с одинаковыми зарядами отталкиваются, а с различными притягиваются, есть фраза Достоевского о том, что «человек — очень сложная машина», и его совершенно не понять, особенно «если этот человек — женщина», а есть пьяное замечание одной моей знакомой: «все мужики — козлы». Не притяжение полов, вполне могущее быть объяснимым дарвинистами и прочими, а именно любовь и есть главная загадка мироздания. Вот выбери с помощью компетентного жюри внешне совершенную женщину и самого внешне совершенного мужчину — столкни их вместе и проследи, смогут ли они нечто, кроме внешней привлекательности, в друг друге найти? Да и сочтут ли они друг друга привлекательными? Один мой знакомый, весьма собою недурен, любит полненьких — хоть убей! А одна оч-чень симпатичная девушка — та и вовсе предпочитает великовозрастных женщин. Поди разберись! Посему человек всегда в поиске, и в большинстве случаев любовь — главное, потому и есть истории о рае с милым в шалаше, о бегстве из отчего дома на край света, лишь бы быть с любимым рядом, а не только о том, как некая красавица ставит себе цель разбогатеть, тем самым добившись положения и независимости, и поэтому жертвует единственным у нее имеющимся достоянием — своим телом. Ну, об этом нам рассказывают в основном американские фильмы. Любовь — вот что должно быть главным в отношениях мужчины и женщины, да и всех людей вообще, любовь, в принципе, наверное, и есть главная, конечная цель жизни — любовь к своим ближним, к Богу. Но, к сожалению, на свете пороки всегда преобладали над добродетелями, а в нынешнем мире, бодро шагающем к Апокалипсису, и подавно.
— Ладно. — Жанна легла на спину, натянула на себя одеяло. — Так, а как же третья, та, которая тебя сильно любила? Ты же говоришь, что это главное?
— Главное, — Влад забрался к ней под одеяло и обнял ее, — любить взаимно. Не только брать, но и давать. Да, она любила меня, я это видел, и мне это было приятно. Но, соедини я с ней свою судьбу, сам не испытывая подобных чувств, смог бы я ее сделать счастливой, да и себя тоже? Вряд ли. С течением времени ее назойливое внимание ко мне стало бы меня раздражать, я бы ее ругал и провоцировал на ссоры, в коих ее же потом и обвинял, и она б себя чувствовала плохо, и я — не лучшим образом. Зачем брать на себя заботу о человеке, если знаешь, что ты ни ему не сможешь дать того, что он требует, ни себе доставить.
— Влад! — Жанна придвинулась к нему еще теснее. — Я мало тебя знаю и была склонна принять твои слова за позерство, что ли, но ты так верно рассуждаешь обо всем, в том числе и обо мне…
— Что ты имеешь в виду? Говори!
— Ну, у меня была та самая любовь, которую ты назвал «первой» и которая все-таки закончилась, в моем случае, свадьбой. Был одноклассник, встречались — совместные вечеринки, танцы, туда-сюда, в общем, «избаловался молодец — вот и девичеству конец». Но любила так, что скажи он — прыгни в омут, я и прыгнула б, лишь бы ему лучше. Но любовь была взаимной, гуляли в обнимку поздними вечерами, целовались у моего подъезда по часу-полтора — не могли расстаться. Такая мы были пара — вся школа завидовала, локти пыталась укусить. Но как учеба уже к концу подходила, стала чувствовать себя — ну, не совсем нормально. Пошла, проверилась — беременна! И как ни тяжело было такую мысль допускать, она явилась первой — аборт. Хоть раньше и не те времена были, что сейчас, — нынче все гораздо проще, — но возможность это сделать имелась. Пошла к врачу, он мне и сказал, что организм нормальный, здоровье, в принципе, хорошее, но существует вероятность того, что, если сделать эту операцию, детей у меня вообще уже не будет — процентов так на восемьдесят. Проплакала с недельку, взяла с собой своего кавалера да пошла к маме с папой — так, мол, и так. Как водится, покричали-покричали они — и успокоились. Встретились с его родителями, поговорили, все остались довольны, короче — честным пирком да за свадебку. Пора была, наверное, счастливая — тут тебе и выпускной, тут и свадьба, сразу вступительные в медицинский сдала — и мама настаивала, да и я была не против, по конкурсу прошла, муж новоявленный в иняз попал — все было замечательно. После первого семестра Кешеньку и родила — роды прошли хорошо, настолько, что врачи даже удивились. Ухаживала за ним, маленьким, супруг всегда рядом, родители на внука не нарадуются — идиллия полнейшая. Естественно, никакой учебы — взяла академку, но думала, пока Никифор чуть вырастет. Но, как у мужа наступил второй курс, его родителей — а подвизались они по дипломатической части — работать в Англию послали, и у него появилась возможность полгода там постажироваться без прерывания учебы здесь. Ну, он и спрашивает — отпустишь или нет? Но не могу же я ему все портить, тем более шесть месяцев всего, да и никто против не был. Уехал. Писал сначала каждые три дня, потом — неделю, после — две. Когда срок пребывания там уже к концу подходил, звонит, говорит: «У меня тут параллельное обучение, студент я здесь стал заметный, просят еще на семестр остаться. Разрешаешь?» Ну как же я могла быть против, хоть и скучала страшно? Отец, правда, ворчал, но что поделаешь. В общем, история длинная, не хочу тебя утомлять, закончилось тем, что примчался летом. «Люблю другую, не могу, — говорит, — дай развод, а алименты аккуратно буду присылать». Послала я его, конечно, с его алиментами, хорошо, отца в тот момент не было дома, а то бы точно убил. Оказалось, что какая-то англичанка его очаровала, плюс возможность гражданства местного — это в восемьдесят втором-то году, — в общем, там и остался. Полное подтверждение твоих слов — видимо, любил меня не по-настоящему и, наверное, сделать меня счастливой не мог. И не хотел. Мама и так болела, а это событие ее и вовсе добило — слегла. Как мы с отцом за ней ни ухаживали, вскоре умерла. Не знаю, как мы с папой этот период пережили, — если бы не Кешенька, руки бы на себя наложила. Мужчин возненавидела, никуда не выходила, видеть никого не хотела, посвятила себя целиком сыну. Однако время лечит все, оклемалась да свыклась с этим состоянием. Получается, что и не выбирала я ничего, а судьба мне все предоставила, да потом и отняла.
— Ну-ну, Жанночка, — Влад обнял ее крепче, — жизнь состоит из множества событий, бегут они друг за дружкой поочередно. Видишь, зато нас вместе свела.
— Надолго ли? — прошептала она.
— Поживем — увидим, — только и ответил он. Полежали молча с минуту. Она вдруг встрепенулась:
— Люби лишь то, что редкостно и мнимо,
Что крадется окраинами сна,
Что злит глупцов, что смердами казнимо,
Как Родине, будь вымыслу верна, —

так, что ли?
— Да ты, поди, знала это стихотворение? — удивился Влад.
— Пока ты в ванной был, нашла в шкафу книжку Набокова да отыскала его:
О поклянись, что веришь в небылицу,
Что будешь только вымыслу верна,
Что не запрешь души своей в темницу,
Не скажешь, руку протянув: стена.

У тебя ручкой было обведено, я сразу увидела. У нас с тобой небылица, вымысел, на один раз, одну ночь? Нет, ты не подумай, я не глупая дурочка и потому задаю такие вопросы. Если хочешь, можешь вообще ничего не отвечать.
— Ну почему, — произнес он, — отвечу. Я очень рад тому, что мы с тобой встретились, что ты захотела продолжить наше знакомство, что ты лежишь со мною рядом, здесь, обнаженная, такая сладкая, влекущая к себе, горячая, вкусная…
— Тс-с! — приложила она палец к губам. — Не все комплименты сразу, оставь на будущее. Лучше иди ко мне…
* * *
Проснулся Влад от больного удара в живот. Охнув, вскочил. Солнце сквозь опущенные шторы нахально пробивалось в комнату, нашло-таки себе лазейку, и яркий луч падал на его постель, на одеяло, под которым, съежившись и положив кулачки себе под голову, лежала Жанна. Видимо, она ворочалась во сне, потому он и получил коленом в живот, потому и ее подушка валялась на полу. Он потянулся, зевнул, встал с кровати, посмотрел на часы — восемь ноль-ноль. «Ради воскресенья, — подумал он, — можно и еще пару часов соснуть». Но спать не хотелось, чувствовал себя бодрым, здоровым — хоть надевай кроссовки и отправляйся в пробежку, километра так на три, или поднимай двухпудовую гирю. Но на улице было грязно, мокро, текли сугробы, повсюду лужи, а гири не то что двух-, но и пудовой, и вообще никакой не было, посему только еще раз потянулся, надел тапочки и тихо-тихо пошел на кухню. Поставил чайник, отправился в душ. Включив воду, долго стоял, ловя ртом струю, вдруг почувствовал прикосновение к плечу — оно было столь неожиданным, что он вздрогнул. Рядом стояла Жанна — то ли от избытка света, то ли потому, что еще к Владу не привыкла, обернувшая себя тем самым полотенцем.
Он освободил ей место, Жанна подставляла под воду плечи, спину, грудь, поэтому он имел возможность насладиться всеми прелестями ее фигуры.
— Мадам! — вдруг обратился к ней Влад. — Позвольте покорному слуге омыть ваше прекрасное тело!
— Ой, что вы! — притворно испугалась она. — Омыть? Но вы же в таком случае будете касаться меня руками!
Влад взял шампунь, выдавил некоторое количество себе на ладонь и медленно-медленно стал гладить ноги Жанны, подниматься все выше и выше, наконец, она не выдержала, схватила его за голову обеими руками и притянула к себе…
* * *
— Какие у тебя планы на сегодня? — маленькими глотками отпивая чай из любимой Владом керамический чашки, вид коей, правда, чрезвычайно портила недостающая, отбитая, часть ручки, спросила Жанна.
Небритый — ибо по выходным он позволял отдохнуть коже — хозяин, старательно размешивая сахар у себя в толстостенном чайном стакане, поднял на нее глаза и ответил:
— Вообще-то, я бы хотел пригласить тебя на обед, но я обычно в конце недели хожу в баню с коллегами — традиция настолько сложившаяся, что нарушать ее не следует. Впрочем, если ты настоишь, я могу притвориться больным.
— Нет, нет, что ты! Еще не хватало, чтобы я вмешивалась в распорядок твоей жизни. Что ты! Когда у тебя баня?
— В четыре. Я бы действительно с удовольствием с тобой пообедал, но…
— Не оправдывайся, не надо. У меня только один вопрос, и, на данный момент, последний. После бани ты хотел бы меня увидеть? Но только отвечай «да» или «нет».
— Да, но ты же говорила, что твой отец…
— Во-первых, я просила отвечать односложно. Во-вторых, тебе не нужно придумывать отговорки, если ты действительно не хочешь меня видеть.
Влад взял со стола лимон, вернее, его половину, поднял его над чашкой Жанны и с силой сдавил. Сок большими каплями побежал из плода.
— Вот тебе за твои слова! — сказал он. — Сначала ты меня убеждаешь в одном, а когда я пытаюсь сделать все, лишь бы оставить тебя довольной, пытаешься убедить в обратном. Я хочу тебя видеть, да! Из бани я вернусь в семь.
— Значит, — отодвинув в сторону чай, произнесла Жанна, — в двадцать ноль-ноль я у тебя.
— Договорились. Еще чайку?
— С лимоном?
— Можно без.
— Хорошо, спасибо.
— Жанна! — Он встал со стула, сел перед ней на корточки. — Только не дуйся! Но ты сама…
— Ти-хо! — Она наклонилась к нему. — Тихо! Я буду в восемь. Надеюсь, что ты не задержишься.
Влад встал, произнес:
— Обещаю… постараться!
— Договорились!
— Договорились!
Назад: II
Дальше: IV