Эпилог

Когда они по Литейному мосту переезжали через Неву, Влад, смотря на раскинувшееся перед ним великолепие любимого города, подумал, что для Саши Черного в эмиграции символом Петербурга и самым ярким воспоминанием о прошлой жизни был купол Святого Исаакия. Что будет ярче всего всплывать в памяти Влада? Александрийский столп, шпиль Петропавловки, Медный всадник, вид Смольного собора поздним вечером, освещенного снизу искусственным светом, белые ночи, грязный подъезд родного дома, постоянный нудный мелкий дождь, харлеевское разливное пиво, тесные университетские аудитории или новостройки Девяткино? Саша Черный только в последний год эмиграции смог кое-как свыкнуться с чужбиной, когда поселился в маленьком домике в Провансе, да почти сразу же и помер. Русский человек должен жить в России — для него что стильная уверенная Европа, что беспокойная, одновременно тупая и бешеная Америка, что экзотическая Африка — одинаково неприемлемы для бытия, предполагающего помимо водки и квашеной капусты особую русскую атмосферу, немного ленивую, но одухотворенную и родную. По загранице хорошо путешествовать, а не скитаться. «Скитаться» — корень этого слова «скит» — наспех сооруженное, ненадежное, необустроенное жилище, в противовес дому. Влад лукавил, когда бил себя кулаком в грудь и уверял Жанну, будто родина — это только то, что у него в сердце.

Родина — это и грязный подъезд дома в Колпино в том числе, и будет он всегда милее и краше входа в любой пятизвездный отель, большую виллу или особняк в викторианском стиле. Родина есть родина.

Они уже подъехали к вокзалу, и Константин Сергеевич припарковался рядом с таксистами, ближе к ларькам. Все вышли из машины, Жанна, несмотря на прозвучавшую ранее просьбу отца не выказывать волнения, осматривалась по сторонам и беспокойно переминалась с ноги на ногу, пока ее сосед закрывал свой автомобиль. Влад же чувствовал себя как игрок футбольной команды, выигрывающий один мяч за несколько минут до окончания матча, и главная задача — не пропустить за оставшееся время, ибо через несколько мгновений — финальный свисток, и кончится весь этот ужас, кошмар, и ты — победитель, хоть и не всего чемпионата, но хотя бы именно этой, данной встречи. Он взял невесту за руку и пошел по перрону, давние приятели-соседи — за ними. Вокзал жил своей обычной жизнью, туда-сюда бегали люди с мешками и сумками, носильщики толкали перед собой тележки с багажом, громко крича: «Посторонись!» — пытаясь напугать остальных, диктор что-то объявлял о прибытии-отбытии, крепкие усатые мужики кучкой стояли у вагона, пили пиво из бутылок, не забывая периодически сплевывать на и без того уже не слишком чистый, усеянный окурками и бумажками асфальт, полная женщина что есть мочи кричала: «Лидка! Ты идешь, чи иго?» — та, в три погибели согнувшись под огромной сумкой, перепоясанной скотчем и, видимо, набитой необходимым товаром, отвечала: «Та иду, не ори!».

У девятого вагона стоял молоденький парнишка, ученик Константина Сергеевича, окруженный их вещами. Завидев их группку, он широко улыбнулся и кинулся было к ним здороваться, но, увидев напряженные лица мужчин, осекся и остался на месте.

Игорь Николаевич протянул проводнице билеты.

Указав на молодую пару, он сказал:

— Вот они едут.

Та равнодушно изучила проездные документы и, сверкнув золотой фиксой, произнесла:

— Проходьте.

Увидев, что сумки подхватили и остальные, громко, почти визгливо добавила:

— Та не сидите провожающие долго, шоб на ходу не прыгать, а то через пять минут трогаемся! — троекратно удачно использовав мощное фрикативное «г».

Вчетвером они быстро прошествовали по коридору. Заметив, что их соседи по купе еще не устроили свою поклажу, не стали в него входить, просто водрузили сумки одна на другую башенкой и остались стоять в проходе. Жанна всхлипнула и упала отцу на шею. Тот обнял ее, произнес:

— Доченька, тихо. Слышишь, не плачь. — Но на глазах у него самого заблестели слезы. — Так, все, — вдруг твердо сказал он, отстранился, пожал руку Владу и тихо добавил: — Никаких звонков, я вас сам найду.

Константин Сергеевич из-за его спины махнул им рукой:

— Не унывай, молодежь. Свидимся.

Игорь Николаевич решительно развернулся, толкнул приятеля, и, не оглядываясь, они направились к выходу. Они не подошли к окну, перед которым, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не разрыдаться в голос, стояла Жанна. Влад положил ей руку на плечи, она ему на талию, так они в обнимку и простояли до того, как поезд тронулся.

Соседи, которыми оказались пожилой сухонький пенсионер и молодая дама с маленьким ребенком, что означало громкий плач и крики в течение всего пути, вышли из купе, дав им возможность пристроить свой багаж. Влад кое-как втиснул чемодан и две сумки наверх, последнюю, самую большую, пришлось запихнуть под нижнюю полку.

Он с невестой сел с одной стороны, дама с пока спокойным мальчиком и «дедушка», как Влад сразу мысленно его прозвал, — с другой. Через очень небольшое время появилась проводница, забрала билеты и попросила уплатить за постель. Узнав, что у них нет купонов, явно обрадовалась и, произведя в уме сложные подсчеты, объявила сумму в рублях. Молодая мама и старик хором принялись убеждать Влада, что гораздо выгодней ему поменять свою «валюту» на украинскую по рыночному курсу у других пассажиров и расплатиться карбованцами, иначе что-то там терялось, но он раздраженно прервал их и отдал требуемое. Как только проводница вышла, пенсионер хлопнул в ладоши, вытащил одну из своих авосек и принялся поочередно оттуда доставать: копченую колбасу, «херши-колу», три вареных картофелины, одно яйцо, мелко нарезанное сало и соленые огурцы. Вынув из кармана перочинный ножик, он ловко принялся им орудовать, из-за чего картофель терял кожуру; яйцо — скорлупу, огурцы — не только хвостики, но и свою целостность, ибо он разрезал их вдоль, а воздух наполнился противоречивыми запахами. Мадам, видя это, решила не отставать и, сунув в руки ребенка какую-то игрушку, извлекла на свет Божий молоко, печенье, рыбные консервы и куриное крылышко. Представив себе томительный путь в сопровождении детского плача, кислого смешанного запаха соленых огурцов, жареной птицы, неизвестно каким образом приготовленных кусочков минтая, а также своих тяжелых мыслей, он вздохнул и вышел в коридор, предоставив спутникам возможность спокойно отобедать. Он стоял и смотрел в окно — на начинающие зеленеть деревья и кустарник, на безликие хозяйственные постройки, на жилые дома, находящиеся почему-то в непосредственной близости от железной дороги, на автостоянки и автодороги, и опять зеленые насаждения — искусственные и естественные. Вверху, в ясном, чистом небе, гонимые ветром, плыли белые кудрявые облака-барашки, изредка заползая своими краями на солнце, это равнодушное светило, которому все равно — что иссушать знойную пустыню, что растапливать холодные льды. Каждый день миллионы лет восход-закат, а на суматошной земле бегают, копошатся мелкие людишки, в заботах своих забывая взглянуть на звезды. Основной массе людей до фени звезды, всем без исключения звездам до фени люди — бездушное скопление протоплазмы, беспрестанно взрывающее самое себя, — что ему человек?

Сзади подошла Жанна, тронула его за плечо, спросила:

— О чем ты думаешь?

— О том, — ответил он, — какое в Болгарии местное пиво — больше походит на буржуйское или на наше?

— Да ну тебя, — отвернулась она и стала рядом, тоже глядя в окно.

Влад взял Жанну за руку, она опустила ему голову на плечо, так они и стояли рядом у окна, глядя на мелькающие деревья, свежевспаханные поля, зеленеющие озимые, мелкие кусты, дачные поселки вдалеке, пологие откосы вблизи, в девятом вагоне поезда номер 187, увозящего их все дальше и дальше от Петербурга и несущего неведомо куда, к тому новому, неизвестному, пугающему и манящему, что им предстояло еще узнать.