— Ну что, будешь? Один хрен, не спится. — На Сарычева уставились лишенные ресниц гноящиеся глаза, и, не дожидаясь ответа, новый знакомый одним махом налил ему полстакана «Московской» и, тут же успокоив: — Не боись, хавка и бухало у меня чистые, оттуда, — махнул рукой в сторону колючей проволоки.

Хозяин с гостем сидели в тускло освещенной, грязной комнате за расшатанным столом, на котором стояла бутылка с горькой, а также присутствовало кое-чего из жратвы, и, стараясь не смотреть на покрытое засохшей коростой лицо сотрапезника, майор спросил:

— А сами-то давно вы здесь, Кузьма Артемьевич?

— Давно, милый, давно. — Было заметно, что у хозяина в уголках потрескавшихся губ сочилась сукровица, а тот, почувствовав соболезнующий взгляд, налил еще по одной, чокнулся и, глотанув, беззлобно посоветовал: — А ты, паря, не зырь на харю-то мою, сам на себя в дразнилку давно не смотрелся, но чую, что с души верно воротит. Ничего не поделаешь, — да воздастся человеку по делам его.

Оказывается, давным-давно был Кузьма Артемьевич разбойником-рецидивистом с кликухой Тяжеляк, но когда наступила «Воробьиная ночь», не посчитал зазорным взяться за оружие и искупить содеянное кровью. Однако когда в сорок пятом он вернулся хоть и без ноги, но с победой, то прежние кенты по воле объявили его «автоматчиком» и пытались трюмить, за что и были им расписаны пером каленым.

— Ну, патриарх с кивалами навесили мне срок, — рассказчик нарезал сало жеребейками и, заметив, что майор, не побрезговав, принялся жевать, кивнул одобрительно, — ну а потом отправили меня на поселение, вон там, верстах в пяти отсюда, деревенька стояла. — Покрытая струпьями рука подлила в стаканы еще, и, убрав пустую бутылку под стол, хозяин, незамедлительно выставив еще одну, от темы несколько отвлекся: — Уж и забыл, когда пил в компании, в одиночку-то больно тошно.

Крякнули, закусили капусткой, сдобренной маслицем, и вскоре Сарычев узнал, что, когда Кузьма Артемьевич пробыл на поселении уж года два, всю округу обнесли колючкой, нагнали зэков с солдатами, и те в степи наворотили черт знает чего, а о деревеньке, оказавшейся внутри периметра, и думать забыли.

— Ну вот, в один прекрасный день вспыхнуло ярко, бабахнуло, и поднялся такой ветер, что крыши раком встали, — рассказчик замолчал на мгновение и вдруг беззубо, одними кровоточащими деснами улыбнулся: — только сам я этого не видел, был пьян вумат. А как очухался, смотрю, по избам лепилы с энкаведешниками в белых балахонах шастают, все чего-то нюхают, это я уже потом врубился, что уровень радиации. Походили немного и успокоились, ничего, мол, страшного, а уже через месяц взорвали что-то такое, от чего земля пошла волнами.

Словом, через год такой житухи из всей нашей деревни один я неожмуренный остался, да и то, как коновалы потом сказали, потому что бухал, не просыхая. А потом словно все отрубило: никакой суеты, все спокойно, изредка привезут что-то по узкоколейке, в землю зароют, и опять тишина. Это я уже позже узнал, что бомбы испытывать они стали где-то в Казахстане, ну а здесь организовали вроде кладбища.

Скоро язык Кузьмы Артемьевича стал ворочаться с трудом, глаза его потихоньку закрылись, и, бухнувшись лысой, покрытой гноящимися язвами головой на стол, он захрапел. Будить его майор не стал, а, прищурившись, в затуманенных выпитой водкой мозгах собеседника увидел, как прибывшие когда-то спецы из Госатома присутствию хромого поселенца в зоне могильника вначале безмерно удивились, а потом сообразно принципу «раз ты не сдох еще, то работай дальше» поставили на довольствие и сделали главнокомандующим.

А работы было не мерено, потому как лодок наших подводных в океанах не счесть, станций атомных понастроили где ни попадя, а капиталисты проклятые, видимо совсем поехавши крышей и с жиру бесясь, платят в твердой валюте, только зарой их дерьмо хоть куда-нибудь.

Внезапно освеженный кратким отдыхом хозяин оторвал голову от стола и, усевшись, степенно, словно беседа и не прерывалась, спросил:

— А вот я врубиться не могу, почему ты не вошкаешься, сидишь без суеты, будто не понимаешь, куда попал, уж на февральского-то ты не похож?

— Все, Кузьма Артемьевич, просто как Божий день, — Сарычев положил кусочек сала в уксус и, облизнувшись, помял вилкой, — в розыске я, а кроме того ВИЧ-инфицированный, знаешь болезнь века — СПИД? Так вот она у меня обостриться может в любой момент, так что мне все равно, от чего помирать. А вот те, что на хвосте у меня, в это навряд ли въезжают, а потому наверняка ищут меня где угодно, но только не здесь.

Он принялся замаринованное жевать, проглотил и, твердо глянув хозяину в глаза, уточнил:

— Так что если не в тягость, то позволь, Кузьма Артемьевич, здесь побыть.

— А по мне, ежели хороший человек, то хоть все время живи. — Лысая голова опять бессильно уперлась физиономией в столешницу, и, оттащив раскинувшееся тело на кровать, Сарычев глянул на часы, которые показывали полчетвертого, и сразу же ощутил каждой своей клеточкой груз усталости.

Очень хотелось чайку, но на майора навалилась неукротимая зевота, и, уткнувшись в ладони лицом, он заснул, узрев при этом сон с направленностью явно академической. Будто бы пребывал он один-одинехонек в огромной аудитории, истинные размеры которой терялись в наплывавшем со всех сторон молочно-белом тумане, и слова кого-то невидимого, произнесенные с бесконечно далекой кафедры, раздавались у майора прямо в голове. И услышал он:

— Человек существует в трехмерном пространстве и способен воспринимать форму предмета. У него есть прошлое и будущее, он волен прогнозировать события и предсказывать, что же ждет его впереди, а настоящее его — это тонкая бритва, которая постоянно сечет «то, что будет» и отбрасывает отрезанное в «то, что было», недаром говорил Гераклит, что нельзя войти в одну и ту же речку дважды.

Область четырех измерений — это место, где сливаются время и пространство. Это точка нулевого отсчета, объекты здесь воспринимаются интуитивно, и можно видеть как форму предмета, так и его содержание, наступает единство их. У человека эта точка находится на макушке в районе седьмой чакры и у индусов зовется дырой Брахмы.

Если взять бублик, называемый в математике тором, и начать его сжимать до точки, то и его поверхность внутренняя начнет вокруг этой точки поворачиваться, а края наружной сомкнутся друг с другом. Получится двойная сфера, шар в шаре, называемая также модулятором великого французского архитектора Корбюзье или дуплекс-сферой. Если мы будем двигаться по ее внутренней поверхности и дойдем до центральной точки, то через нее выйдем на наружную поверхность и исчезнем из этого мира для обыкновенного наблюдателя. Находясь в центре дуплекс-сферы, мы будем видеть шар снаружи и изнутри, будем понимать форму предмета и его внутреннее содержание.

Наконец голос в сарычевской голове смолк, все пространство аудитории затянул туман, и, чувствуя себя необыкновенно умным, Александр Степанович проснулся.

Несмотря на изрядно выпитое вчера, чувствовал он себя отдохнувшим, и, пребывая в глубокой уверенности, что кто-то из его предков, видимо, пил горькую как воду, а сны подобные являются следствием радиации, Сарычев услышал:

— Паша, седай к столу, — и присел на скамью напротив хозяина дома.

Кузьма Артемьевич не похмелялся, а, кряхтя, цедил из кружки что-то мутновато-пенистое и, заметив вопрошающий майорский взгляд, сразу же потянул из-под стола здоровенную стеклянную, бутыль, пояснив при этом:

— Отличное средство, сок капусты квашеной, лучше всяких там рассолов.

— Спасибо, я лучше чайку. — Сарычев уже успел выпить целый стакан и долить еще, как что-то заставило его насторожиться, и, как бы к чему-то прислушиваясь, он медленно из-за стола поднялся.

Минут через пятнадцать под крыльцом заскрежетала цепь и начал заходиться в хрипах барбос, а еще минут через пять скрипнула калитка, и в окно стала видна фигура высокого человека, одетого в белый изолирующий костюм, с лицом совершенно неразличимым за резиновой маской, однако внезапно майор хмыкнул и улыбнулся.

Взойдя на крыльцо, визитер постучал и, не дожидаясь приглашения, посетил вначале кухню, а уж только потом зашел в комнату, соизволив с находившимися в ней поздороваться.

— Здрасьте вам, — неласково отозвался Кузьма Артемьевич, а уже вовсю ухмылявшийся майор промолчал, и, глянув на показания наручного дозиметра, незваный гость стянул с головы маску и тоже оскалил зубы.

— Здравствуйте, Александр Степанович, — сказал он бодро, однако взгляд у него радостью отнюдь не светился.