Глава пятая
Из рапорта
«…Я двинулся на звук выстрела, в коридоре, неподалеку от входа в „заказник“… увидел бегущего с пистолетом ПМ в руке обнаженного по пояс мужчину, на голом теле которого были явные следы крови. Крикнув: „Стой, стрелять буду“, я дал предупредительный выстрел, но тот не отреагировал, и, учитывая наличие у него ствола… я открыл огонь на поражение. Выстрелив трижды… я два раза ранил его в живот и, затащив в помещение „заказника“, связал и отправился вызывать опергруппу. Когда я минут через пять вернулся, раненый был в сознании и громко ругался матом, раны у него на животе уже не было, только большой розовый шрам…»
Из донесения
«…А также прошел рапорт от старшины Колыванова А. И. на предмет проверки правомерности применения им своего табельного оружия. Текст рапорта прилагается.
Быстрый
Резолюция начальства: довести до руководства сектора „Б“.
В компьютер не заносить…»
Где-то через час аспиранта этапировали в ИВС — изолятор временного содержания при местном отделении милиции. Здесь его обшмонали, но окунули в подвал не сразу, вначале пристегнули «скрепками» к трубе в руж-парке, и каждый мент, скорбя о своем коллеге, погибшем от рук Титова, пинал того ногами по почкам, сколько чекистская душа желала. Только через день задержанному дали почитать бумажонку о заключении под стражу, отметелили напоследок качественно и, погрузив в «черный ворон», повезли в Кресты.
Если доведется вам когда-нибудь, граждане, проплывать на речном трамвайчике мимо Арсенальной набережной и спросите вы милую девушку-гида: «Пардон, а что это за архитектурный комплекс?» — а она ответит вам, улыбаясь ласково: «Так это ж картонажная фабрика номер один», то не верьте, милые, тюрьма это, СИЗО — следственный изолятор, то есть построенный давно еще в виде крестообразных корпусов, отсюда, кстати, и название.
Здесь аспиранта обшмонали еще разок, затем он «сыграл на рояле», сфотографировался и помылся, получил казенные шмотки, и наконец, глянув предварительно в волчок, пушкарь отворил будару и запустил Титова в хату.
Это был стандартный восьмиметровый крестовский трюм, борта его были отделаны цементной шубой, на одном из них висела «камерная балаболка» — радиорепродуктор, а в углу, за подобием перегородки, находилась «эстрада» — унитаз то есть. Несмотря на ограниченные размеры помещения, размещалось в нем человек с десяток, и как только дверь за контролером захлопнулась, один из находившихся в камере подволокся к аспиранту и, сразу угадав в нем новичка, спросил:
— Эй, брус параличный, за что в торбу бросили?
Не понимая, взглянул Титов холодно в выцветшие, зеленоватые буркалы и промолчал, а любопытствующий довольно ощерился, продемонстрировав полную гнилых зубов пасть, и с поганой интонацией сказанное перевел:
— За что взяли тебя, пухнарь?
Момент для беседы был явно неподходящий, и, коротко заметив:
— А ты что, мент или следователь, чтобы вопросы задавать? — Титов направился к пустовавшей на верхотуре шконке, откуда открывался прекрасный вид на парашу.
— Эй, постой, Васек. — Не унимающийся любопытствующий вдруг к аспиранту подскочил и, промолвив вкрадчиво: — Это моя плацкарта, за нее замаксать надо, — быстро скинул уже положенный матрац со шконки.
Все присутствующие, видимо уставшие от серой монотонности будней, с живым интересом взирали на происходящее, и как выяснилось уже через секунду, не напрасно: мгновенно ощутив, что его пытаются достать, Юра дико вскрикнул и сильным уракен-учи вдарил гнилозубому обидчику прямо в нос. Хрипло вскрикнув, тот сразу же закрыл лицо руками, и сквозь ладони на пол камеры начали падать капли крови, а ребро правой ноги аспиранта уже впечаталось ему в печень, и, когда от сильной боли его согнуло пополам, мощным ударом по затылку Титов вырубил его напрочь и затем, не поленившись, как показывали в каком-то фильме, сунул мордой в унитаз.
За поверженного обладателя гнилой пасти не вступился никто, и, спокойно на новом месте обосновавшись, аспирант не спеша огляделся вокруг. В камере присутствовали люди разные, но всех их объединяло одно — какая-то потерянность, паскудно-забитое выражение в глазах и готовность выжить любой ценой.
— Здорово вы ему врезали, — услышал он в этот момент негромкий голос и, обернувшись, увидел нестарого еще мужика в очках, — Яхимсон Яков Михайлович, расхититель соцсобственности. — И чувствуя, что ничего плохого не будет, разговорчивый придвинулся поближе.
Аспирант пожал влажную, дряблую ладонь и промолчал, зато собеседник его явно страдал словесным недержанием, и очень скоро стало ясно, что насчет своих однокрытников Титов попал конкретно в цвет. Окунули его, оказывается, в хату лунявую — туда, где собрались «выломившиеся на кормушку» — те, кто, не поладив со своими сокамерниками, вызвал контрольную службу, и даже своей «дороги» — связи то есть — в камере не было.
— Вот этот, — Яхимсон поднял бровь и незаметно указал на хмурого, со снулым взглядом парня, — контактер, Парашу целовал каждый вечер, а вот, видите того, со шрамом на лбу, — он кивнул подбородком куда-то в угол, — своих подельщиков сдал, так его запарафинили, — еле вырвался, прямо с параши, да ведь все равно никуда не денется, — на зоне отпетушат.
Интересный такой получился разговор, содержательный. Оказалось, что ранее не судимых помещают в следственном изоляторе в камерах вместе с теми, кто на зоне уже бывал, ну а те, быстро становясь обирохами, сдирают шерсть с однокрытников, не стесняясь. Благо способов придумано множество.
Можно, скажем, для начала «сыграть на балалайке» — спящей жертве вставить бумажку между пальцами ног и поджечь; можно оттянуть у нее кожу на животе и резко ударить — хорошая штука, «банки ставить» называется; можно также применить бастанду — лупить что есть силы по пяткам ног. Кроме того, можно сыграть в такие милые игры, как «чмок» или «сапог», а лучше всего просто «сандальнуть» лежащего по голове ногами, обутыми в кирзовые ботинки ЧТЗ. Однако лучше всего, конечно, найти предлог и человека запарафинить — накинуть ему на шею полотенце и, когда он сознание потеряет, провести ему членом по губам, чтобы пришел он в себя на параше и всю оставшуюся жизнь на себе носил клеймо отверженного. После этого его можно заставлять делать самую грязную работу, разговаривать и садиться с ним за стол западло, ну а если будет настроение, то и трахнуть его можно где-нибудь в самом темном углу хаты.
Титов глянул на горизонт: на фоне тюремной решки пряталось за облака скупое ужае осеннее солнышко, — и первый раз за все время он спросил:
— А сам-то ты почему здесь?
Оказалось, что один из прежних соседей Якова Михайловича по камере имел уже две ходки, а также портачку на груди, изображавшую беса, проткнутого кинжалом, и потому уж очень он подследственного расхитителя собственности доставал, заявляя громко, что «раз жиды пархатые Христа распяли, то пускай Яхимсон своей поганой жопой за это дело ответит». Когда ж он от слов начал переходить к делу и для начала стал заставлять ломового «гарнир хавать» — дерьмо то есть, тот не стерпел и, бомбанув, вызвал «кукушек», которые и кинули его в лунявку.
— Здесь все же лучше гораздо. — Яков Михайлович внезапно замолчал и, переждав, пока уже оклемавшийся гнилозубый, у которого на месте носа было большое кровавое месиво, отойдет подальше, сказал: — Говорят, он на зоне шестерил, и в хате своей за карточный долг его чуть не опустили, а вот здесь сколько крови попортила всем эта сволочь корзубая — не мерено.
В голове Титова внезапно звуки бубна и голос Рото-абимо стали слышны сильнее, и, придвинувшись к чуть живому гнилозубому, распростертому на самом престижном месте — внизу у окна, он за ухо поднял его с плацкарты, скинул его матрац в проход и сказал:
— Теперь помещаться будешь у параши.
Заметив, что тот медлит, аспирант мгновенно выпрыгнул вверх и, сильно ударив его основанием стопы в распухший нос, даже не глянул в сторону сразу упавшего тела, а, сдернув лежавшее на соседней койке лицо кавказской национальности на пол, громко позвал:
— Эй, Яхимсон, сюда иди.
В это время чернявый сын гор вскочил с пола и с криком: «Я маму твою…» — попытался захватить Титова за шею, но, получив сразу же сильный удар коленом в пах, замолчал и согнулся, а падающий удар локтем в основание черепа заставил его вытянуться неподвижно под нарами.
— Теперь будешь спать здесь. — Аспирант пнул начавшего было вылезать кавказца в живот и, показав расхитителю соцсобственности на освободившуюся койку, поднял глаза на окружающих и тихо спросил: — Возражения есть?
