Книга: Прокаженный
Назад: Глава шестнадцатая
Дальше: Глава восемнадцатая

Глава семнадцатая

«Девятка» шустро, как только позволял нечищенный от снега асфальт, катилась по направлению к Питеру, и, когда до него оставалось уже совсем чуть-чуть, по радио в криминальной хронике сообщили неприятное, — оказалось, что известный репортер Трезоров с сегодняшнего дня пребывает в реанимации. Известие это Александру Степановичу не понравилось чрезвычайно, и, въехав в город, он первым делом поинтересовался, какая больница нынче находилась в статусе дежурной, и не мешкая направился на улицу Гастелло. Очень скоро выяснилось, что сволочи на радио все напутали: да, Трезоров поступал, в состоянии средней тяжести — множественные ушибы, перелом носа, ребро вроде бы сломано плавающее, — но от госпитализации отказался, о чем даже имелась подписанная им же бумаженция, а ушел домой он на своих двоих. Выругавшись по-черному, Александр Степанович вернулся в машину и, отыскав в бардачке трезоровскую визитку, с сожалением вспомнил о несъеденном рыбном филе и страдальцу позвонил на хату. Трубку взяли, и женский голос на просьбу Алексея Фомича позвать без всякого выражения ответил:
— Он плох, а вы кто?
— Сарычев моя фамилия, — сказал майор, и немедленно в разговор вклинился сам, видимо подслушивавший, Трезоров:
— Саша, уходить тебе надо. — Голос у него был испуганно-усталый, — видимо, ему действительно поломали ребра, и говорил он поэтому приглушенно-тихо. — Эти сволочи тебя искали, и я тебя, Саша, сдал, иначе убили бы, телефон твой отдал. — Он замолк на мгновение. — Саша, прости, если можешь, яйца мне отрезать хотели, и я сказал…
— Сколько их? — Майору вдруг стало легко и спокойно, и, не дослушав до конца трезоровский лепет о том, что бандитов было немерено, он пожелал: — Поправляйся, болезный, — и трубку повесил.
Хорошо еще, что кинодеятелю был известен телефон только квартиры Сарычева, и, представив, что сейчас творится там, Александр Степанович усмехнулся зло, а потом, подумав внезапно: «А чего гадать-то, надо съездить и посмотреть», принялся распускать ремни на свертке из овечьей шкуры.
Не доезжая до своего дома, майор завернул меч в ватник и, зажав сверток под мышкой, гуляющей походкой направился к своей парадной. Машин вокруг было припарковано множество, но сразу же Сарычев ощутил, что два «мерса» и джип «гранд-чероки» стоят как раз напротив входной двери — по его душу, и наверняка те, что наверху, уже держат стволы на «босоножке».
Спокойно зашел майор в парадную и, отбросив ватник, примерился к мечу, а Свалидор сказал: «Хороший клинок и заточен по-боевому, но для одной руки тяжеловат» — и, перехватив оружие двойным хватом, Сарычев направился к своей двери и на мгновение замер.
В квартиру набилось сразу шесть человек, снизу на лестнице слышались крадущиеся шаги, и, подумав мельком: «Уважают, сволочи», Александр Степанович сильнейшим йоко-гири — боковым ударом ноги — сорвал замки и ворвался внутрь. Такого никто не ожидал, и, сделав боевой разворот, Сарычев мгновенно перерезал горло трем стоящим в прихожей бандитам и сейчас же, проколов насквозь через закрытую дверь сортира сидевшего на горшке страдальца, устремился в комнату. Там его уже ждали, и, отрубив в локте руку со стволом у одного не в меру резвого стрелка, майор закрылся им от выстрелов его коллеги и уже из-за безжизненного тела мгновенно пронзил тому мозг.
На секунду воцарилась тишина, но Сарычев был начеку, и, как только в квартиру осторожно зашли трое молодых людей с пистолетами наготове и, увидав мертвые тела, распростертые в луже крови, испуганно замерли, он с быстротою молнии зарубил их, причем одного — «ударом монашеского плаща». Враг при этом рассекается косым ударом от левой ключицы до пояса, верхняя часть его тела откидывается в сторону и обнажается печень, которую при желании можно вырвать и съесть, что самураи практиковали весьма часто. Как Александр Степанович ни был голоден, но делать он этого не стал, а, на секунду замерев и вслушавшись в происходившее на лестнице, бросился вниз — предстояло еще поговорить с теми, кто затаился в автотранспорте. На площадке второго этажа его снова поджидали; уйдя от пули «пластом», майор метнул меч в горло стрелявшему и, резко кувыркнувшись, с ходу вырвал пах у второго стрелка. Вернув себе клинок, он выскочил из парадной и, стремительно пробежав «лесенкой» под выстрелами до джипа, под конец выполнил «лепесток» и, вывернув наружу кишки у палившего в него водилы, уселся за руль.
В это самое время в окнах многострадальной сарычевской квартиры полыхнуло, и раздался сильный взрыв, чему сам Александр Степанович удивился не очень: как и было задумано, вначале бы его «трюмили» до смерти, а потом «послали бы на луну», история обычная, вот только, видно, кто-то из бандитов перебздел и, сидя в машине, включил дистанционный взрыватель раньше времени. Как бы в подтверждение его мыслей оба «мерседеса» взревели двигателями и рванули в разные стороны. «Хорошо, что ремонт в квартире не делал», — подумал Сарычев и, выбрав иномарку покрупнее, припустил следом.
Джип был просто замечательный — мощный, удобный, на классной «мишелиновской» резине, — и, быстро срезав угол через детскую площадку, майор «мерседес» достал и, не мудрствуя лукаво, шмякнул его с ходу массивным бампером в зад таким образом, что понесло того на бетонный столб, однако водила справился и иномарку вывернул, а из заднего бокового окна кто-то высунул «шмайсер». Выстрелов Сарычев дожидаться не стал, а присев под руль, услышал, как пули начали поганить подголовники кресел, и, резко уйдя вправо, из-под обстрела ушел. В следующее мгновение он уже «мерседес» достал и, обогнав, резко крутанул руль влево.
Скорость у обеих машин была приличной — где-то под сотню, а свежевыпавший снежок никто не убирал, и, потеряв управление, бандитская лайба стремительно начала скользить по трамвайным путям и, смяв узорчатую ограду, спикировала носом вниз, на покрытый торосами невский лед. Сейчас же громыхнуло, «мерседес» вспыхнул, как будто сделан был из бумаги, и начал медленно проваливаться в мутные воды. Зрелище было удивительно красивым, как в кино, все граждане повылазили из своих машин, однако любоваться майор не стал, а, съехав с моста, вырулил на набережную и степенно припарковался.
Ехать на джипе далее было делом опасным и неразумным: экипаж уцелевшего «мерса», очевидно, поднял шухер, и черный «гранд-чероки» наверняка уже искала братва, да и менты, как видно, находились при интересе. Сорвав чехол с заднего сиденья, Сарычев завернул в него клинок и, похлопав ласково по рулю, с неохотой выбрался наружу.
Наверху уже вовсю сверкали проблесковые огни — это прибывшие синхронно со «скорой помощью» менты с интересом взирали с моста на огромную черную полынью на невском льду, и развертывания дальнейших событий Александр Степанович решил не дожидаться. Когда впереди показался свет фар, он поднял руку и вскоре уже трясся в кабине старенького, видавшего виды «ЗИЛа» по направлению к своему дому.
Признаки беды были заметны еще издалека — около парадной стояла пара пожарных машин, неподалеку виднелись неизменные милицейские «УАЗы», а также множество машин с красными крестами на бортах.
Приметив стоящую чуть в отдалении черную «тридцать первую», майор сразу понял, из какого она ведомства, и решил особо в родных пенатах не задерживаться. Гуляющей походкой он добрался до своей «девятки» и, пока грелся мотор, тщательно протирал меч и собирался с мыслями.
Самое паршивое во всей этой истории был улизнувший от него экипаж второго «мерседеса». Ребятишки теперь наверняка наведут на него всех своих коллег, да еще и ментов натравят, — коню понятно, что после взрыва никто особо переживать о майоре не будет, а найдут его скорее всего по доверенности на кацевское авто — это только вопрос времени. Александр Степанович на мгновение сделал паузу, и сейчас же мысли его двинулись знакомым курсом. «Как есть хочется», — подумалось сразу, потом перед глазами встала разъяренная физиономия соседа снизу и наконец появились глубокие, как омуты, Машины глаза. «Да, надо сматываться отсюда подальше», — резюмировал Александр Степанович и вздохнул тяжело — очень уж не хотелось.
Информация между глав
Варвара Петровна Остапченко, известная в кругах определенных как Трясогузка, в жизни своей нелегкой много чего повидала. Начинала она свою карьеру как бикса бановая, работая на пару с кондюками стоявших на отстое составов, затем даже путанила в «Прибалтийской», но, сведя знакомство с бандитом средней руки Васей Купцом, остепенилась и приобщилась к промыслу солидному и прибыльному, известному еще с времен древнейших, а прозванному цветасто и звучно — хипесом.
Из себя была Варвара Петровна дамой статной, с формами как у рубенсовских красавиц, и утомленным сыновьям демократических реформ нравилась чрезвычайно.
Вот и ныне, когда первое отделение веселухи, посвященной очередной депутатской тусовке, закончилось и, первым делом помочившись, все народные избранники потянулись в буфет, Трясогузка сразу врубилась, что глаз на нее уже положен.
Высокий усатый сын гор с влажными глазами навыкате, улыбаясь всеми своими золотыми фиксами, этих самых глаз с нее не спускал, и Варвара, прикинув, что клиент дозревает, одарила его на мгновение видением своих снежно-белых парцелановых зубок. Сейчас же кавказец, оказавшись при ближайшем рассмотрении не сыном гор, а скорее всего его папой, стремительно к Трясогузке подволокся и, представившись Асланбеком Цаллаговым — депутатом от какой-то там автономии, — по-простому пригласил девушку в кабак, видимо не забывая старинную восточную мудрость: кто ее ужинает, тот ее и танцует. Не сразу, конечно, но согласилась Варвара Петровна и, обозвавшись мимоходом генеральской дочкой, потащила народного избранника в свою «семерку», а по пути в «Асторию» все ненавязчиво убивалась по своему отъехавшему сегодня в Англию мужу-дипломату.
В кабаке было славно — под шампанское икорка проходила отлично, кавалер был галантен и все порывался сплясать, а Трясогузка просила его деньги зря не тратить и все повторяла:
— Ах, Асланбек, не надо «Сулико», прошу вас, не надо.
Наконец вышло само собой так, что поехали к Варваре, и, поднимаясь по широкой мраморной лестнице на пятый этаж в заангажированную специально для подобных случаев хату, папа сына гор к своей даме прижимался страстно, а та хоть и улыбалась призывно, но пребывала наизготове и помнила, что самое главное впереди.
Обычно хорошо работал вариант с супругом-рогоносцем, когда клиент уже лежал под одеялом, но пока еще не на Варваре, а та, услышав скрежетание ключа в замке, вдруг с койки вскакивала и, замотав свои девичьи прелести простынкой, шептала в ужасе: «О, это муж мой. Он этого не вынесет. Застрелит нас уж точно» — и крепко прижималась к партнеру, не давая тому надеть даже исподнее. Сразу же после этого распахивалась входная дверь и в комнату врывался Купец, в прикиде классном и при саквояже, — сходил с ума от горя, старался выпрыгнуть в окно, затем пытался застрелиться, а передумав, подносил волыну к виску клиента. Моральные издержки возмещались тем в мгновение ока, и любитель острых половых ощущений, прикрываясь своими собранными в один большой узел шмотками, обычно шустро бежал одеваться по лестнице вверх, а вечно недовольный чем-то Купец, шевеля губами, считал содержимое его карманов и фальшиво напевал: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути».
Еще неплохо работал вариант с братаном-чекистом, который уже замочил шестерых любовников своей легкомысленной сестры и останавливаться, похоже, не собирался, а вот тема с родным дядей Васей, больное сердце которого, подорванное на Курской дуге, не выдерживало увиденного позора, — иссякла, потому как времена настали тяжелые и клиент измельчал.
Между тем, оказавшись мужчиной страстным и в своих желаниях необузданным, Асланбек Цаллагов пристал к Варваре как банный лист и, в мгновение ока разоблачившись до замечательных голубых подштанников с красными кавалерийскими лампасами, принялся сдирать с нее фирменный прикид от Кардена.
— Я сама, дорогой, я сама, — зашептала Трясогузка, страшно переживая за дивное нежно-розовое платье, а народный избранник уже умудрился разложить ее на тахте и, исхитрившись, стянул колготки, намереваясь тут же перейти в атаку. — Безумный, безумный, — игриво отбивалась Варвара и, подумав: «Сволочь Купец, где он, падла», вдруг промолвила: — Подожди секунду, милый, — и, расстелив койку по полной программе, медленно сама разделась и нырнула под одеяло.
Не веря такому счастью, депутат скинул подштанники и едва вознамерился залечь, как спектакль начался. Как буря ворвался оскорбленный муж, долго плакал, потом тряс пушкой, затем выставлял клиента из денег, и внезапно Трясогузка почувствовала, как что-то мягко сжало ее мозг, в глазах потемнело, и от приступа бешеной злобы ее даже затрясло.
Ненавидящим взглядом она окинула широченную, обтянутую лайкой спину подельщика, потом посмотрела на волосатую грудь народного избранника и, коротко вскрикнув, внезапно со всего маху ударила Купца тяжелой металлической пепельницей по башке, стараясь попасть в висок. Крякнув, тот повалился на отца сына гор, и, услышав, как наган грохнулся об пол, Варвара Петровна не глядя подняла его и дважды выстрелила любителю женских прелестей туда, где его мужское достоинство начиналось.
Радость от содеянного бешено крутилась в ее душе, и, наставив ствол на уже лежавшие неподвижно тела, она нажимала на спуск до тех пор, пока курок не щелкнул сухо, и тогда, захохотав в последний раз в жизни, Трясогузка вскочила на подоконник и смело шагнула туда, где через мгновение ее охватил мрак и покой.
Назад: Глава шестнадцатая
Дальше: Глава восемнадцатая