На обратном пути Сарычев пожадничал — посадил солидную, рослую девицу со здоровенным тортом «Шоколадница» в руке — благо, что было по пути, — и пассажирка в награду устроила ему «сквозняк». Не доехав чуть-чуть до нужного ей места, слезно попросилась забежать на секунду к подружке и, чтобы он ничего плохого не подумал, осторожно поставила кондитерское изделие на заднее сиденье. «Ладно», — сказал майор и, подождав минут пять, пошевелил коробку и громко рассмеялся — она была пустой. Дальше все ясно: парадная в подружкином доме, конечно, проходная и пассажирку, конечно, ждать бесполезно. «Жадность порождает бедность», — еще раз напомнил себе Сарычев и степенно покатил домой.

Основательно обездвижив свое транспортное средство, он поднялся наверх и решил устроить большую стирку. Однако только майор достал ведро с замоченными еще третьего дня носками, как вдруг ему неодолимо захотелось спать — накатилась зевота, ноги стали ватными, и, сам себе удивляясь, как был, в одежде, он повалился под крыло Морфея.

Приснилась ему какая-то гадость. Будто канал он по бро в Одессе-маме и был не леопард какой гунявый, а крученый, крылатый красюк, прикинутый в центряковый лепень и ланцы — одним словом, лепеху разбитую. Цвели каштаны, и встречные марэссы так и мацали своими зенками его красивую вывеску, и не без понта, — врубались, видно, лохматяры, какие шары были всобачены в его «мотороллер».

Завлекательно скрипели на Майоровых ластвах «инспектора», а вот в погребах его шкарят был нищак — что-то он сегодня заскучал. Сосать лапу надоело, и Сарычев не заметил, как ноги сами собой вывели его на Привоз, и он мгновенно срисовал себе бобра — хорошо прикинутого фраера средних лет, с печатью Соломона на витрине. Нюхать воздуха майор не стал и, закричав громко:

— Абрам Соломонович, чтоб мне так жить, — быстро кинулся к не успевшему даже трехнуться смехачу и за секунду умудрился нанести ему страшный удар головой в лицо с одновременным хлопком воротника по шее.

Через мгновение он уже обчистил карманы своей жертвы и, не оглядываясь, двинулся прочь, оставив клиента в бледном виде. Подсчитав навар, майор вышел на Дерибасовскую и заглянул к мордомазу Шнеерсону, а когда пархатый обшмольнул его, то спросил:

— Следячий выдел не прорезался?

— Нет, Николай Фомич, все спокойно, — ответил тот и, хрустнув полученными булерами, кланяясь, проводил майора до выхода.

Выбритый и пахнущий как штэмп, майор вышел на набережную и внезапно узрел мурика с такой мордой протокольной, что не удержался и, подойдя поближе, удивленно спросил:

— Товарищ, что это у вас на правом плече?

Фофан повернул витрину в сторону и, тут же получив сильный удар в челюсть, стал медленно оседать на землю. Майор бережно его поддержал и, облегчив карманы, быстро затерялся среди фланировавших без особого успеха профураток. Потолкавшись еще немного без всякого понта, он двинул по направлению к порту и вскоре, сам того особо не желая, оказался в блудилище. В зале было пусто: шлюхи еще давили харю после работы в ночь, только какая-то тощая шкица — наследие проклятого царизма — умножалась, как видно на халяву, холодной цыпой на крайнем столе. Майор хмуро глянул на ёе худые лопатки и, отогнув занавес, прошел в соседнюю, похожую на трюм, комнату. Несмотря на раннее время, там уже катали, был кое-кто из знакомых — Сенька Чиж, Витька Косой да Жора Француз, — а кроме них присутствовал еще какой-то с виду фраер захарчеванный, и что-то он Сарычеву не понравился страшно.

— Талан на Майдан, — поздоровался он с присутствующими и, бросив толстую пачку финашек на стол, спросил: — Катанем без кляуз?

— Третями, — предложил незнакомец и вполне профессионально «сделал сменку» — незаметно, как ему самому казалось, подменил колоду, — а майор это дело срисовал, но, виду не подав, пожелал удачи:

— С мухой.

Как только сьянцы попали в его щипальца, Сарычев сразу въехал в тему: игра шла «на шур» — пометки на картах отчетливо прощупывались руками, — и, бросив ахтари на стол, он процедил мрачно:

— Стиры коцаные.

Одновременно майор непроизвольно потянулся к пивной бутылке, и, заметив это, мутный партнер, оказавшийся вроде бы и не фраером вовсе, оперативно дернул внушительных размеров перо. По тому, как оно лежало в его пальцах, было хорошо видно, что он совсем не новичок, и Сарычев слызил, понтуясь:

— Лады, корешок, не бери в голову. Воткни перо, где оно торчало.

При этом он оскалился, и, посчитав это за улыбку, обладатель пера свой клинок опустил, а майор ласково продолжил:

— Ежели хотел бы я тебя расписать, то сделал бы вот как.

С этими словами, ударив бутылкой о край стола, он сделал из нее «розочку» и мгновенно «нарисовал» своему карточному партнеру «со шрамом», глубоко вонзив острые осколки стекла тому в вывеску. Для порядка он еще смазал пострадавшему по чердаку и, промолвив:

— Это тебе, сука, печать королевская на память, — цвиркнул и проснулся.

Несмотря на темноту, он разглядел, что времени было всего три часа, и, чувствуя, что навряд ли сегодня ему удастся снова заснуть, пошел на кухню попить чайку. Чувствовал он себя как-то необычно — голова была непривычно ясной, а тело неощутимо легким, и казалось, что он еще не проснулся. Сарычев зажег газ, поставил на него чайник и внезапно узрел самого себя со стороны. Было такое ощущение, будто, открыв какую-то дверь, он вышел из своего тела и нынче находится там, где цвета можно слышать, а звуки переливаются разноцветьем радуги. Это продолжалось всего одно мгновение, и изумленный пережитым Сарычев неторопливо сам себе сказал вслух: «Так, уже вольты пошли» — и, опустившись на табуретку, призадумался. СПИД СПИДом, но вот и с головой происходит что-то невразумительное: сны эти непонятные, обмороки, как у гимназистки-целки, козла вот черного ушатал третьего дня напрочь. Неужели от всего хорошего в этой жизни крыша поехала? «Завтра же спрошу об этом Машу», — успокоил себя майор и, тут же сообразив, что телефон ее не взял, сплюнул и до самого утра яростно стирал носки.

Он зря переживал — давешняя пассажирка позвонила сама и, категорическим тоном захомутав его нынче вечером в Мариинку на балет, назначила рандеву и отключилась. «Балет! — Сарычев вздрогнул и поморщился. — Только этого еще не хватало». Александр Степанович искусство танца не понимал совершенно и всегда недоумевал, почему это танцоры постоянно появляются на сцене в одном исподнем. Он вздохнул и двинулся вниз разогревать «семерку» — настало время платежей за гараж.

Снова мела метелица, на дороге было неуютно и скользко, а когда Сарычев уже возвращался домой, то буквально на капот ему кинулся совершенно ошалевший мужичок с чемоданом — болезный опаздывал в аэропорт. Ехать до Пулкова было недалеко, несчастный опозданец сразу бросил полтинник на торпеду, и майор судьбу гневить не стал, поехал. Несмотря на непогоду и совершенно не в жилу поставленный знак ограничения скорости, поспели вовремя, а вот на обратном пути опять с Сарычевым случилось непонятное.

При въезде на площадь Победы он вдруг заметил правый бок не пропустившей его иномарки и, чтобы избежать столкновения, дал по тормозам. Естественно, на такой дороге его вынесло в левый ряд, а степенно ехавший там «Икарус» в шесть секунд испоганил «семаку» заднее крыло и, не посчитав нужным остановиться, покатил дальше.

Виновник же всего этого безобразия, сидящий в удобном буржуазном кресле, видимо, врубился в ситуацию и резко нажал на газ своего заграничного чуда по принципу батьки Махно — «хрен догонишь». Родной автоинспекции в нужный момент, конечно, на месте не оказалось, и выскочивший из «семака» Сарычев, глядя вслед быстро удалявшейся беспредельной лайбе, громко и выразительно пожелал ее водителю: «Чтоб тебе, сука, тошно стало».

Уже через секунду он вдруг перестал доверять своему зрению, твердо понимая умом, что такого в природе быть не может: сразу же после его напутствия красные огоньки удалявшихся габаритов вдруг стремительно начали смещаться вправо, затем до майорского слуха донесся звук удара и впереди стало быстро разрастаться белое, клубящееся облако. Александр Степанович залез в машину и, приняв вправо, двинулся по-Московской трассе. Очень скоро он остановился, вылез из «семерки» и в изумлении замер: обидчица-иномарка буквально обняла бетонный столб уличного освещения. Парил изливавшийся ручьем тосол, из расколотого картера сочилось струйками масло, а пахло вокруг бензином и бедой. Сарычев подошел ближе и сквозь покрытое трещинами лобовое стекло взглянул на водителя и вздрогнул, вспомнив свое пожелание, — тому действительно было очень тошно.